Текст книги "Избранное. В 2-х томах. Том 1"

Ноябрь

Из газет: четырьмя выстрелами убит директор акционерного общества «Рязанский мясокомбинат». Убили поздно вечером в подъезде собственного дома, куда за ним вошли трое молодых людей. Мотивы преступления следствию пока неизвестны. Это не первое покушение и убийство хозяйственных руководителей Рязани. Ни одно из подобных преступлений раскрыто не было.

Пиши, мой «черный ящик»…

Второго ноября разбросанных по земле настоящих «черных ящиков» стало больше.

В прошедшую субботу в Сибири произошли сразу две авиационные катастрофы. В аэропорту города Усть-Илимска потерпел аварию пассажирский самолет Ан-12. Погибло 9 членов экипажа и 14 пассажиров. А в районе поселка Батагай (Якутия) при заходе на вынужденную посадку разбился самолет Ан-2. Погибло 6 человек.

Михаил Сарайкин, сосед моей матушки, любил пофилософствовать про жизнь еще до перестройки. Он когда-то подростком жил в семье кулаков Тимонтаевых и имел о раскулачивании совершенно определенное мнение:

– Вот ты смотри, – он выхватывал из рукава свой крепенький, ловкий кулак и вертел им перед носом собеседника, – что это? – и сам отвечал, растягивая звуки: – Ку-у-у-лак! А это? – он резко разжимал пальцы и совал пятерню в лицо собеседнику. – Что это? Ничто! Тьфу, да и только. Так вот и с Тимонтаевыми: все вроде крепко, надежно, богато! А посмотри: лавка, полы некрашеные, косырем скоблили, чтобы навести чистоту. Весь достаток держался на каторжной работе четырех братьев. На порядке. Умели работать, и меня усыновили и работать научили. Им благодарен. Когда их всех забрали в первый раз, так Петро с Федором из Кинеля убежали вечером домой, чтобы пшеницу убрать с поля в амбары. Мы всю ночь волочили ее на себе. Хлеб всему голова. И вины за собой они не ведали. На другой день их снова арестовали. Вот если бы наши колхозники так болели за дело, а? А то ведь не свое, вот и нет ударной силы-то, кулака, а есть растопыренная пятерня.

– Но ведь и в колхозе многие люди трудились на совесть, – возразил я.

Он посмотрел на меня, помолчал и, глядя поверх моей неразумной головы, сказал фразу, которая была постоянно у нас в селе на слуху и к которой я уже привык, как к прибаутке, не особо вдумываясь в ее смысл:

– Да, – сказал бедняк, – хорошо в колхозе жить, – и заплакал.

Я вспомнил этот давний разговор потому, что наша действительность отвела директорам предприятий судьбу, схожую с кулачеством. Как будто над их головами занесена чья-то тяжелая рука, и хозяин этой руки словно не ведает, что очень многое в нашем российском доме зависит от их умения, стойкости и надежности.

И лавки, и полы будут в нашей горнице чистыми, будет, что убирать в поле. Только не мешайте, а помогайте, тогда и итог будет положительным, и хлеб, как братья Тимонтаевы, вовремя уберем в наши с вами амбары… Едва не сказал: «закрома Родины».

В конце рабочего дня звонит Мамонов, главный инженер энергосистемы:

– Послушай, ты полипропилен выпускаешь?

– Нет, такого производства у меня нет.

– А полиэтилен дашь? Тонн триста?

– Не дам, у меня его нет.

– Почему?

– Я остановил производство. Он убыточен.

– А не боишься, что в один час придет человек с ружьем и скажет:

«А ну, пускай!»

– Это уже было. Человек с ружьем нам и скомандовал: «Остановить!»

– Кто такой?

– Тот, кто отвечает за ценовую политику и тарифы. Высокие тарифы на энергетику опрокинули нас в долговую яму, а затем за неплатежи нас начали ограничивать в отпуске энергоносителей.

– Так и не пустились?

– Нет. Стоять, не выпускать продукцию менее убыточно, чем работать.

– Во даем!

– Даем. Общими усилиями.

«Вот выкусывают», – сказала бы моя мама, что по ее словарю значит – чудачат.

Вся прошедшая неделя, казалось, состояла из оглушающих событий в Чечне, связанных со штурмом Грозного и участием в нем русских военнослужащих.

Руководство России стояло перед исключительно ответственным выбором. Или чрезвычайное положение, способное в любой момент перерасти в войну, или сложный, не сулящий быстрых успехов, переговорный марафон. Сила моральная или физическая. Вот несколько строк из экспресс-анализа, сделанного аналитическим центром газеты «Известия»:

«В попытках повлиять на этот выбор в обществе выделилось две силы, две позиции: «партия мира» и «партия чрезвычайного положения».

Организующим центром «партии мира» в эти дни стало Федеральное собрание. На закрытых заседаниях обеих палат проявилось невиданное в послеавгустовской России единодушие депутатского корпуса, в подавляющем большинстве выступившего против введения ЧП на территории Чеченской республики и за мирное разрешение конфликта.

В Госдуме против режима ЧП и ввода войск на территорию Чеченской республики высказались лидеры всех основных фракций, даже те, кто в более спокойные времена требовал восстановления единого государства в границах 1945 года».

По решению Президента, сегодня утром российские войска вошли в Чечню и блокируют Грозный. Накануне переговоров 12 ноября во Владикавказе передано по телевидению Обращение Президента.

Похоже сегодняшний день – 11 ноября – это не только канун переговоров с Чечней, канун годовщины Российской Конституции, но и начало новой страницы Российской истории. Мирной ли?

«В департамент по строительству, архитектуре и жилищно-коммунальному хозяйству передан для продажи физкультурно-оздоровительный комплекс, возводимый АО «Строитель». Объект со спортивным залом, бассейном, сауной, душем, прочими удобствами заморожен из-за отсутствия средств на его строительство. Комплекс с восьмидесятипроцентной готовностью будет продан тому, кто возьмется его достраивать».

Это из местной газеты. К сожалению, такова реальность. Подобные объекты не только продаются из-за отсутствия средств на окончание строительства, но и перепродаются с целью получения прибыли.

Мне самому пришлось всю прошедшую неделю заниматься делами, связанными с приобретением профилактория с последующей передачей его нашим кредиторам. Профилакторий действующий, но владелец не имеет средств на его содержание. У нашего завода неоплаченные векселя. Наши кредиторы согласны забрать у нас, если мы приобретем этот профилакторий вместе с землей в счет погашения нашей задолженности перед ними. Нам это выгодно. Неплатежи покрываются взаимозачетом, причем сумма взаимозачета намного превышает цену и земли, и самого профилактория. Консультировался в фонде имущества у юристов: все законно. Рынок. Наверняка знаю: профилакторию конец, его перепрофилируют (ибо он в черте города) и работающим отдыхать будет негде.

Какие-то винтики во не начали барахлить. После всего того, что уже было с моим организмом, мне стыдно паниковать, но все же. Временами болит голова, особенно после нападения, когда чуть выше виска получил рану и наложили несколько швов. Уважая во всем ясность, вышел на московских врачей на Старом Арбате. Заплатил, и вот диагноз: «…у пациента начальное проявление недостаточности мозгового кровообращения, ишемическая болезнь сердца в виде нарушения ритма…»

Успокоили.

С утра встречался с представителем одной из бразильских фирм, которая торгует нашим спиртом. Интересная и поучительная информация. Он предложил покупать продукт, минуя посредников. На вопрос: кто будет потребителем нашего спирта? – ответил:

– Сахарные заводы Бразилии.

– Но зачем этиловый спирт сахарным заводам?

– Очень просто. Федеральные власти обязывают определенное количество спирта, получаемого из сахара, отдавать производителям автомобильного бензина в Бразилии.

– Зачем?

– В Бразилии, из-за дефицита нефти и в целях охраны окружающей среды, воздуха, которым они дышат, бензин почти на одну треть разбавляется спиртом. В случае нехватки сахарного тростника производители покупают спирт за границей, используя его и как стопроцентное карбюраторное топливо.

Ночью мне снился жуткий сон. Меня судили за то, что будто бы я в электричке толкнул на ходу человека, тот выпал и разбился насмерть. Я за собой этого не помню, намеренно этого сделать не мог, но судья, все понимая и принимая мои протесты, тем не менее имеет доказательства, заставляющие выносить мне приговор. Я не толкал никого! Но есть свидетели, доказывающие обратное. Я метался во сне, пытаясь найти выход из чудовищно нелепого и тяжелого положения. И я его, кажется, нашел. В подсознании родилась вдруг мысль-догадка: надо скорее проснуться и тогда все разрешится – дурной ли это сон или чудовищная реальность. Проснулся. Слава Богу! Это был лишь сон, в реальной жизни не было ни электрички, ни суда.

Встал. Подошел к зеркалу. И вдруг спохватился: сегодня же 18 ноября! Ровно десять лет, как я работаю директором завода. Так каким же я стал с тех пор, как согласился на эту должность, поставив перед собой «зеркало», чтобы, периодически вглядываясь в себя, не потерять лучшее в себе?

На меня смотрел седой, лысеющий, с мешками под глазами человек. Вряд ли он улучшил свои личные человеческие качества. Да, он стал опытнее, профессиональнее, жестче, рациональнее и изобретательнее, даже изощреннее. Он никого ни разу сознательно несправедливо не толкнул, но ведь сколько волн от него шло и как разнообразно они влияли на окружающих! И как их гасили или усиливали люди, окружающие его! Вполне ведь возможно, что кого-то могло сбить с ног.

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Слово! А поступки тем более.

Не явится ли ко мне судия и не предъявит ли обвинение наяву, как сегодня ночью во сне?.. И мне будет нестерпимо больно.

Итак, у меня на столе лежит указ Президента по нашему заводу.

Что он нам дает? Посмотрим:

«…постановляю:

1. Освободить на период проведения реконструкции акционерное общество от обязательной продажи части валютной выручки, получаемой от экспорта полиэтилена, этилового спирта, а также ресурсов углеводородного сырья, с направлением указанных средств на реализацию проекта реконструкции и погашения кредита Баварского Банка (Германия), выделенного на эти цели.

2. Контроль за целевым использованием валютной выручки, упомянутой настоящим Указом, возложить на Министерство финансов Российской Федерации и Федеральную службу России по валютному и экспортному контролю.

3. Настоящий Указ вступает в силу с момента его подписания».

Увы, освобождение от обязательной продажи части валютной выручки нас не спасает. Нам нужны щадящие условия на период руконструкции по налогообложению, тарифам на энергоресурсы, перевозки, разумеется, с последующим (после ввода мощностей) возвратом долга. Но это, как оказалось, в компетенции только Государственной Думы России…

Дал указание своим помощникам готовить обращение в Думу.

Я начинаю думать, что мог бы попытаться написать роман о нашем времени. Я давно чувствую в себе какие-то толчки, которые заставляют меня связывать одно с другим, выстраивать, домысливать уже увиденное, услышанное. Я много думал, кое-что видел, это меня подталкивает к бумаге, увиденное, продуманное, видоизменяясь, просится в какие-то формы, четче, ярче, более выпукло показывающие саму жизнь, то, что видел и чувствовал сам.

Я уже давно заметил, что у меня накопилось много историй, которые я рассказывал друзьям, незаметно сам для себя, каждый раз шлифуя форму, и что они живут уже своей жизнью и по своим законам. Мои рассказы не совсем стали походить на то, что было на самом деле, но от этого не перестали быть интересными, а удивительно, стали еще более жизненными и правдивыми по-своему.

У меня есть один знакомый, который мне полушутя-полусерьезно доказывал, что хотя он и не опубликовал ни одной строчки, он – поэт. Ибо, воспринимая жизнь, как высшую поэзию, сочинил всего одну строку и постоянно, уже много лет, находится под ее обаянием, не решаясь ничего добавить и жалея тратить саму жизнь на сочинительство. Вот эта строка:

 
…здесь жизнь текла…
 

Странно, я, кажется, готов с ним согласиться, хотя у меня несколько иное. Часто возникает «поэтическое настроение», состояние, когда видишь и чувствуешь себя один на один со всем окружающим миром. Ты – и все, кроме тебя, или ты – это все, что вокруг тебя, рядом и далеко, и оно – бесконечное, безграничное, необъятное и непонятное, вечное и бесстрастное. И тут возникает желание обрести душевное равновесие, схватиться за спасительную суть, удержаться за нее, открыв, отыскав ее для себя, а может, и для других.

В течение прошлых суток произошли два захвата самолетов в России. Газета от 25 ноября: «В ночь на 24 ноября вооруженный пистолетом террорист попытался захватить пассажирский самолет Ту-154, следовавший по маршруту Душанбе-Ставрополь-Москва. Как сообщает ИТАРТАСС, угонщиком оказался кадровый военный, подполковник, заместитель начальника отдела Министерства обороны Таджикистана». И второй угон: на этот раз уже в самолете Ту-134, который следовал по маршруту Сыктывкар-Пулково-Минск. Угонщиком оказался электротехник шахты «Южная» из Воркуты.

Мои ощущения, что наш завод, весь коллектив – это лайнер с заводчанами-пассажирами, не покидают меня. Напротив, все более подтверждаются. И захватчики-террористы с момента акционирования проявляют себя все настойчивие. Часто чувствую дыхание в затылок. Глухо, но доходят через третьи лица разговоры о том, что завод будет взят «на корню». Есть и более отчетливые проявления…

Достоверно это или нет, но сегодня по телевидению прошла информация о том, что в Чечне войска оппозиции взяли Грозный, Дудаев скрывается со своими единомышленниками на окраинах города.

25 ноября председателем Правительства Временного Совета назначен Саламбек Хаджиев. Я немного его знал, он некоторое время был министром нашей отрасли.

Всего пару недель назад был звонок из Москвы, предупредили, что моя кандидатура рассматривается на должность директора Всесоюзного научно-исследовательского института по переработке нефти. Мне надо самому определиться, желательно срочно приехать. Задал вопрос:

– Кто еще может претендовать или быть предложенным на эту должность?

– Реально еще двое, возможно, один из них Хаджиев.

Через два дня я позвонил и попросил снять мою кандидатуру, но не потому, что не уверен в себе. Я уже однажды однозначно решил, что в таком положении бросать завод нельзя.

Хотя, конечно, работа могла быть интересной.

Сегодняшний день закончился приятной новостью. Наши маломальские успехи заметны и со стороны, о чем говорит это письмо из моей почты:

«Уважаемый господин Стражников!

Мне очень приятно сообщить Вам, что Ваша компания после предварительной процедуры отбора представлена к авторитетной Международной Награде «ФАКЕЛ БИРМЕНГАМА» за успешное экономическое выживание и развитие в трудных условиях зарождающихся рыночных отношений. Ваша компания включена в список кандидатов на получение этой Награды. Выбор делается международнопризнанным комитетом на основе рекомендаций, полученных из диверсифицированных источников экспертной информации.

Руководимое Вашей управленческой командой предприятие соответствует критериям выбора фирм, награждаемых «ФАКЕЛОМ БИРМЕНГАМА».

Награда «ФАКЕЛ БИРМЕНГАМА» вручается за успешное экономическое выживание и развитие в трудных условиях зарождающихся рыночных отношений. На фоне исторических событий в России, связанных с переходом на новую экономическую систему, деятельность российских компаний привлекает внимание представителей деловых кругов и экспертов на Западе. Российские предприятия работают в трудные времена, подобные периоду Великой Депрессии, которая потрясла США около 60 лет назад. Успехи российских лидеров бизнеса вызывают восхищение их коллег в разных странах. Награда «ФАКЕЛ БИРМЕНГАМА» является данью уважения деятельности руководителей предприятий, успешно развивающихся в новых социально-экономических условиях.

С уважением, Директор комитета по награждению».

Кредит под нашу реконструкцию застрахован в Германской государственной компании «Гермес».

За первые пять месяцев 1994 года задолженность по кредитам, по которым компанией «Гермес» были выданы поручительства, составила рекордную сумму в 2,9 миллиарда немецких марок. Большая часть непогашенной задолженности за поставки из Германии и прямых убытков (около 1,8 миллиарда немецких марок) приходится на страны СНГ. Так как «Гермес» действует от имени и за счет средств германского Правительств, эти деньги ложатся дополнительным бременем на германский федеральный бюджет. Компенсация Правительства Германии по экспортным поставкам в бывший СССР составила в 1993 году 4,5 миллиарда марок, тогда как бюджет ФРГ смог получить от иностранных должников лишь около 1,8 миллиарда марок в качестве долговых процентных выплат.

Россия в этом году по классификации компании «Гермес» отнесена к самой высокой пятой категории рискованности по вложению средств. В этой категории, кроме стран СНГ, еще Камерун, Замбия, Судан… В первой, самой надежной категории: Сингапур, Южная Корея, Тайвань…

Нам очень надо торопиться с реализацией своего проекта. Пока еще верят. Хотя и меньше, чем остальным в мире.

Калейдоскоп событий. Три дня назад телевидение известило о взятии дворца Президента в Грозном, о том, что уже известен глава нового Правительства, а сегодня оказывается, что события вершатся с точностью «все наоборот».

В этот же день президент Ельцин обратился к участникам вооруженного конфликта в Чечне и ультимативно потребовал в течение 48 часов с момента обращения «прекратить огонь, сложить оружие, распустить все вооруженные формирования, освободить всех захваченных и насильственно удерживаемых граждан». Если этого не последует, то в Чечне будет введено чрезвычайное положение.

В Грозном действовало когда-то прекрасное предприятие – Грозненский химический завод. Бывший флагман нашей отрасли. Наше родственное предприятие, с которым мы постоянно соревновались и у коллектива которого многому учились в технологии. Первый раз я оказался на этом заводе в 1970 году и с тех пор знал и периодически встречался с десятками специалистов. Где теперь эти люди? Что будет с заводом? Знаю, он давно уже стоит. Не до него.

Декабрь

Сижу за столом с повышенной температурой. Грипп. Второй день принимаю разрекламированный колдрекс. Пока только надежда на выздоровление, а выздоровления самого нет.

Только что вернулся с похорон начальника городского пассажирского предприятия Василия Антошкина. Его сын Алексей, попав в автомобильную катастрофу, повредил позвоночник. Лежит пятый месяц в больнице, не вставая. Отец пришел в субботу навестить сына и… сердце не выдержало, умер у его изголовья.

Так начался декабрь. Но и в ноябре было тоже не лучше. Умер мой бывший сосед Михайловский. Из Москвы на похороны выехал его младший брат Виктор с сыном. Под Сызранью у Виктора не выдержало сердце, сняли с поезда. Там и скончался.

Это только некоторые случаи. Но они уже стали обычным явлением. Что это?

В нашем стотысячном городе за 1994 год умерло более тысячи человек, то есть из каждой сотни – один не жилец. Налицо резкое снижение жизненных ресурсов человека. Нечем стало жить: на фоне раздрая, разбоя, обнищания, безверия снизилась сопротивляемость. Мы, плохо то или хорошо, привыкли к открытости, коллективизму, как это ни шаблонно звучит, к «чувству локтя». Этого теперь нет.

Из сообщений Интерфакса: «В течение ближайших 10 лет численность населения России может сократиться на 16,5 миллиона человек или на 11,2 процента. Ожидаемая продолжительность жизни при этом не будет превышать 59,3 лет. Такой прогноз сделал Госкомстат РФ совместно с Центром экономической конъюнктуры при Правительстве России. В настоящее время население России насчитывает около 148 миллионов человек».

«Горькая детоубийца – Русь». Так сказал Максимилиан Волошин. Неужели я становлюсь свидетелем справедливости его приговора и для наших дней? Если это так, то мы все летим в пропасть. Когда я так говорю, то думаю не только о событиях в Прибалтике, Грузии, Чечне. Увы, это касается всего теперешнего образа жизни.

Странная вещь: я заметил, что стал избегать говорить о сложных проблемах. Вначале удивился: ведь наоборот, я сам обязал себя делать это в течение года. Потом, по-моему, понял, в чем кроется причина. Проблем все больше и больше, сил хватает только на то, чтобы конкретно над ними работать днем. Уже не по силам, увы, повторное их осмысление по вечерам. Перегрузился. И организм, и психика сами ищут выход, работая на самовыживание. Перегрузка, очевидно, достигла предела.

Надо обязательно съездить в село к маме. Она – последняя, кто знает и помнит нашу многочисленную родню. Свидетель того деревенского уклада, который сейчас многим трудно даже представить себе…

Вот и в прошлый мой приезд мы посидели за чаем, поговорили, а потом, взяв карандаш, она, палочками отмечая на бумаге каждое имя, начала вслух называть тех, кого не стало за последние два года из наших близких и хорошо знакомых. Получилось более трех десятков человек. Я ужаснулся. Но не столько поразила сама грустная арифметика, как то, что все они не просто ушли, а унесли с собой каждый свое, и оно, это «свое», так зримо и деятельно влияло когда-то на мою личную жизнь, жизнь нашей большой улицы и всего села. Они так расцвечивали своими характерами и поступками наш быт, что я вновь убоялся, подумав о теперешнем молодом поколении: они не видели и не знают тех красок и того вкуса жизни, который был раньше. И в этом вина не только «застойного периода» и не только сегодняшнего развала, но каких-то гораздо более глубоких причин, которые я не могу пока четко сформулировать.

Но генетический потенциал Создатель все-таки распределил рационально. Неминуемо должно быть возрождение в будущем. Иначе зачем было само накопление опыта, потенциала? Так думал я, глядя в окошко на просторную улицу меж кустов желтой акации, где в затишье колеса огромного «Кировца» двое соседских ребят распивали бутылку водки.

– Знаешь, вот то, что было сегодня или вчера, могу забыть напрочь. А что было до войны, после войны, давным-давно, в детстве – помню. Правда, чудно? Во мне что-то по-новому ворохнулось, повернулось, и я всех – всех, кто в моей жизни был, начала видеть, как в телевизоре. Это нормально, а?

В это воскресное утро наши с матушкой воспоминания возвращались чаще всего к моему деду Ивану Дмитриевичу. К его песням. Песен дед знал немало. Когда-то голод в Поволжье заставил его всей семьей уехать в Сибирь, где он прожил несколько лет. Шорничал, скорняжил, конюшил. И, конечно, охотничал и рыбачил. Но как только появилась возможность, вернулся в Заволжье. Все мои дядья родились в Сибири.

Слова «Сибирь» и «старинный» произносились в семье деда с особым оттенком. Но оба они несли в себе непреложные признаки надежности и крепости.

Я любил слушать песни, привезенные дедом из Сибири. Почему-то у нас пели больше мужчины. Дед Кузьма, дядька Федор. Имена-то какие! Пели всегда душевно, негромко. Обычно это застольное пение я слушал и наблюдал, лежа на печи на кухне, если дверь в горницу была открыта. Дед мой обычно пел, подперев левой рукой подбородок. У него было сухое красивое лицо с аккуратными усами. Дед Кузьма был черен и бородат, в нем было что-то цыганское. Чаще всего он был сумрачен. Пел густым басом. Дядя Федя Остроухов – розоволицый, пухлый, безбородый и безусый. Хитрый и лукавый, его слышнее было на подголосках.

Часто у деда в доме бывали гости: мужики из соседних сел Покровки, Зуевки, Кулешовки, Домашки. Они приезжали на воскресный утевский базар с ночевкой. Была еще одна тому причина: мой дед потихоньку выделывал овчины, хром. Это тогда запрещалось, об этом я знал. Но услугами деда пользовались жители многих сел. Круг знакомых был большой. Приезжавшие ночевали в мазанке во дворе, в саду, спали в доме на полу, расстелив тулупы и шубняки. Нередко вечерами вместе пели песни.

Была одна песня, которая мне особенно нравилась. Когда дед ее запевал, обычно все замолкали. Все как бы признавали за дедом единоличное право на эту песню.

 
Пускай могила меня накажет
За то, что я ее люблю,
Но я могилы не устрашуся,
Кого люблю, я с тем помру.
 

Для меня эта песня всегда звучала, как завещание. Будто действительно моего дедушки должно скоро не стать. Это было волшебство. Наваждение. И эта песня преследует, вернее, живет во мне всю жизнь – такая простая с виду…

Много позже, анализируя свои ощущения, я однажды понял на примере этой песни нехитрые вещи. У человека в жизни обязательно должна быть песня. Она должна быть простая, как дыхание. Песня должна быть о любви. А любовь должна быть до гроба.

Куда бы художественное мастерство не заносило, какие бы формальные высоты не влекли, но если не будет сокровенности, не будет и души в песне.

Я все собирался записать песни моего деда, но не успел.

Есть в нашем лесу деревья, с которыми я знаком десятки лет и которым всегда рад при встрече, они – мои товарищи. Есть и такие, о существовании которых вообще никто, кроме меня, не знает.

Я поездил по белу свету. Видел, как растут кокосовые пальмы. Срывал бананы и, срывая их, вспоминал, как растет наш арбуз, как можно босыми ногами, балуясь, катить его по влажному песку дороги до самой речки, навстречу ожидающим тебя таким же, как и ты, загорелым и веселым ребятам.

На Центральной улице в моем селе стоят два дома: один – деревянный, покрашенный в светло-голубое, другой – саманный, коричневого цвета. Деревянный – дом моего деда. В нем я родился. Время было военное, зимнее, метельное – до больницы не добраться. В те времена часто детей принимала повитуха. Так было и со мной.

В саманном живет сейчас моя матушка – самый дорогой мой человек.

У первого дома в палисаднике всегда росла желтая акация – поставщица самодельных многоголосых свистулек для ребятни.

В палисаднике у саманного дома растут карагач и клен, посаженные мной еще в том возрасте, когда собственная жизнь казалась вечной, а мир за околицей села и там, вдали, в больших городах – манящим и завораживающим.

В нашем роду я первый получил высшее образование. И меня вдруг однажды что-то толкнуло: я – должник перед всеми своими родственниками и сельчанами. Я должен как-то выразить то, чему был свидетель, свидетель целых пластов уходящей жизни. Но я – недооценил сложность поставленной задачи. Или – переоценил свои возможности…

Помню, когда мы с женой приехали в санаторий «Волжский утес», было 18 октября. Обычно багряные в эту пору рябины стояли по-летнему зелены и многолисты, аллеи берез покрывали навесом тропинки. Лишь изредка – там, вдали, в лесной крутояри, – мелькал багряный цвет.

Первая же прогулка принесла нам подарок. На полянках, которые раскинулись меж золотящихся сосен, мы обнаружили цветущую землянику. Это было чудо: обычные крохотные белые цветочки, но когда! 19 октября! Это было еще не все. Обследуя полянку дальше, мы наткнулись у самой ее кромки на ягоды. Ягоды земляники! Да какие! Некоторые были чуть не целиком красные. Мы, может, потому еще так радовались своему открытию, что не успели этим летом побывать в лесу, совсем не отдыхали на природе. И вот вознаграждение! Набрали ягод, и каждый из нас в горсти нес этот подарок осени, ликуя, и веря с этого момента в какую-то нашу особенную удачливость.

Мороз ударил на следующее утро. Мы, как дети, побежали на нашу земляничную полянку. Конечно, все повяло. Все было неузнаваемо. Праздник кончился.

– Как жизнь, – обронила жена.

Я не понял и машинально переспросил:

– Какая жизнь?

– Жизнь человека. Из ничего вдруг возникает и так же внезапно в никуда уходит.

Помолчали, думая, очевидно, об одном. А я невольно отметил про себя: так она никогда раньше не говорила.

Когда шли обратно, встретили знакомого.

– В такую рань, что делать в лесу?

– Да вот, землянику ходили смотреть.

– Чудите, ребята, какая земляника? Скоро ноябрь!

Мы с женой переглянулись. Действительно, не странно ли?

Мама, мама… Пока мы вместе, мы сильны. Всякий раз, провожая меня, ты сдерживаешь себя и не плачешь. Но мне-то видно, каких усилий тебе это стоит, ведь и у меня в такие минуты дрожат губы. Мы об этом никогда вслух не говорим, но оба давно поняли: мы боимся, что ты умрешь, а меня не будет рядом.

Так случилось, когда умер мой дед. Когда умерла бабушка… отец…

Но ехать в город ты не хочешь. По молодости я сильно этого желал, но потом, насмотревшись на родителей своих приятелей, привезенных доживать в город, понял, что они здесь, как рыба, выброшенная на берег. Без ежедневных привычных хлопот, без земли и деревенского быта жить тебе нельзя.

Сидит и в эти дни в доме напротив на балконе, как в скворечнике, старушка и с высоты четвертого этажа отрешенно смотрит потухшими глазами на незнакомую ей городскую суету. И не с кем перемолвиться ей в этом многолюдье. И оттого ей еще больше одиноко.

Я не желаю тебе такой участи, мама.

Мама, мама… Оборвется твоя жизнь – и моя подвинется ближе к той пропасти, в которой исчезнет все. После тебя в нашем роду старшим останусь я.

Но пока ты есть, сечет ли дождь, палит ли солнце, сжигает ли горечь и боль – мы связаны тобой с нашими прародителями, которые каждый в отдельности и все вместе передали нам умение смеяться так, как это делаем мы, умение смотреть на мир так, как смотрим мы, любить и горевать так, как это можем мы…

Кажется, с реконструкцией завода появились некотрые надежды. Одна американская фирма предлагает выпустить муниципальные облигации на всю недостающую сумму средств сроком погашения в десять лет. Вместе с американцами побывал у заместителя главы администрации области Валентина Звягина.

Суть муниципальных акций в том, что в виде гарантии под акции закладывается областная собственность, что в Америке считается надежным, на это, как правило, фирмы идут охотно. Причем акции отзывные, то есть если у предприятия появятся средства, оно может выкупить их, может это сделать и сама область. Интерес области явный: ничего не вкладывая, получить уникальный завод по выпуску полиэтилена. Разработанная областной администрацией программа «Упаковка» задыхается без полиэтилена. Все вроде бы «за». Теперь жду окончательного решения областного начальства, попросившего неделю на проработку вопроса.

Сочинское начальство, говорят, решилось. Они выпустили такие облигации, правда, собираются строить игорные дома.

Наш вариант интересен еще одной особенностью. Деньги тратятся только на строительство нового производства. Если даже действующий завод становится банкротом, это не влияет на судьбу вложенных денег, ибо все, что будет построено, можно будет продать, заложить под выплату по облигациям. Можно будет выкупить облигации. Они должны котироваться высоко.

Мария Петровна, новая соседка по лестничной площадке, сдержанно, не торопясь, рассказывает: