Текст книги "Проклятое золото"

– Что ж редко находят, если много прикопано?

– Так ведь в те времена о магии знали больше, чем сейчас… – Мужик замялся.

– Это вы о заговорах и проклятиях? – помог Владимир.

– Вот-вот. Слышал о заговоре на сорок первого?

– Признаться, нет.

– Очень сильный заговор. С человеческими жертвоприношениями. Зато очень надежный. Сорок кладоискателей могут в нужном месте землю рыть, а только ничего не найдут. Клад дастся лишь сорок первому.

– А есть способы избавиться от проклятия?

– Конечно. Например, с помощью барашка.

– Барашка?!

– Ну да. Когда станет ясно, что клад найден – осталось уже чуть-чуть, надо в этом месте барашка зарезать, полить землю его кровью.

– Какого именно барашка? – осведомился Владимир. – Белого или черного? Молодого или старого?

– Белого, молодого. А половину найденного сокровища раздать людям – абсолютно безвозмездно. Это хорошее средство, проверенное, но помогает, если проклятие не очень сильное. Если изначально люди знают, что проклятие наложено мощнейшее… или у сундука увидят человеческие черепа без всего остального, то лучше сразу отступиться. Иначе эта находка будет аукаться внукам и правнукам по двенадцатое колено!

* * *

– Здравствуйте, баба Таня! – поздоровался Владимир, увидев на другой стороне улицы соседку.

Баба Таня восседала на скамеечке, сложив пухлые руки на животе. Одета, как всегда, в ситцевое платье. На голове – косынка, вышитая цветочками.

За последние десять лет соседка ничуть не изменилась, даже не постарела. Казалось, она вечно будет сидеть на этой скамейке, глазеть на прохожих и впитывать обрывки разговоров, чтобы вечером, когда к ней подсядут две-три поселковые сплетницы, выдать на-гора какие-то прихотливые версии, проистекающие из дневных наблюдений и собственной фантазии.

– Здравствуй, Вова, – ответила баба Таня, брюзгливо поджимая губы.

Владимир открыл калитку. Спиной ощутил на себе пристальный, давящий взгляд. Баба Таня пялилась так, словно хотела дыру проглядеть. А уж о чем она думала, догадаться не трудно: приехал бездельник из города. Вместо того чтобы работать, родную сестру с малолетним ребенком объедает да водку жрет!

Ничего, решил Владимир. Через месяц вернется Ленкин муж, уехавший в Москву на заработки. Надо с ним потолковать. Может, в их шабаш-бригаду нужен разнорабочий? На все согласен: доски подносить, за водкой бегать, за пьяными блевотину убирать…

Подошел к входной двери, обитой клеенкой. Нагнулся, отыскал под половиком ключ. Из прихожей, содрав туфли, зашагал на кухню. Пол под ногами хрустел и прогибался. Все гнилое. Все на честном слове. Не отчий дом, а одна видимость. Плюнь – развалится…

На газовой плите стояли кастрюля с макаронами и сковорода, прикрытая крышкой. Судя по запаху, в сковороде лежали котлеты. Глотнув слюну, Владимир приподнял крышку. Пять штук. Хлеба в них, конечно, больше, чем мяса, но выглядят они весьма и весьма аппетитно…

Трясущимися от нетерпения руками положил на тарелку макароны и одну – только одну! – котлету. Повернулся к столу. Выдвинул ящик, в котором лежали вилки-ложки.

И только тут увидел записку.

«Вова, – было написано на страничке из тетради в клеточку, – я с Сережей-младшим в Ростове. Буду часов в семь-восемь. Если тебе не трудно, прибери во дворе. Завтра утром приедет мусоровозка.

Лена».

Гм… А она зачем с сыном в Ростов подалась? Да еще в будний день…

Думать мешала тарелка с едой. Ладно, решил безработный, втыкая вилку в макароны. Вернется – сама расскажет.

Как он ни старался есть медленно и тщательно прожевывать пищу, содержимого тарелки хватило минут на шесть-семь. Владимир глянул в сторону кастрюли. Может, еще положить макарон – их много?.. Нет, лучше не дразнить желудок.

Помыв посуду, Владимир цапнул початую пачку сигарет, забытую Ленкой на серванте, и быстро – от соблазна подальше – вышел во двор. Закурил. По-хозяйски огляделся. Так. Поленница рассыпалась. Двор надо подмести. Груду хлама, накопившегося у сарая, переместить к забору. Работы на два-три часа. При условии, что голова свежая, организм отдохнувший, а в желудке не лежат комом непереваренные макароны.

Владимир подошел к насосу артезианского колодца. Снял рубашку, повесил ее на ближайшее дерево. Ухватился за ручку, стал качать. Под ногами, на глубине 30 метров, зашипело, заурчало. Еще качков пять – и из крана хлынула ледяная вода. Владимир тут же рухнул на колени, подставил голову и спину под струю. Заорал:

– Ха-а-ара-а-шо!..

Наконец вода перестала течь. Владимир отбросил со лба намокшие волосы и бросился к поленнице. Сложив дрова, принялся метаться от сарая к забору, перенося мусор и хлам – ржавый остов велосипеда, разбитые деревянные ящики, пару раскисших и развалившихся картонных коробок, кульки, набитые пустыми консервными банками, пластиковыми бутылями, очистками, яичной скорлупой, рваной и скомканной бумагой…

Теперь осталось самое занудное – подмести двор, уложить сор в тачку и поставить у забора. Мусорщики завтра все заберут.

Остановился перекурить. И тут понял, что кролику уже недолго скакать на подсевших батарейках. Навалилась сильная усталость. Даже в глазах потемнело.

Повторное омовение ледяной водой сил и бодрости не прибавило. Стиснув зубы, Владимир взял в руки метелку и превратился в робота-уборщика, апатично совершающего одно и то же действие:

Шрххх!.. Шрххх!.. Шрххх!..

Он часто прерывался на перекуры. С каждой минутой метла становилась все тяжелее и тяжелее. А двор казался все больше и больше. Никогда не удастся закончить его уборку. Все равно что вычерпать ложкой океан.

Момент, когда невероятное все-таки произошло, Владимир как-то не запомнил. Бросив метлу, выкатил из сарая тачку. Вооружился совковой лопатой и битых полчаса таскал тачку от одной кучи дворового мусора к другой.

Когда куч не осталось, побрел в дом. Ничком лег на диван в гостиной и закрыл глаза.

* * *

Женщина была молодая, красивая, улыбчивая. Черные вьющиеся волосы, ниспадающие на плечи. Серые глаза. Пухлые чувственные губы. Одета в белый греческий хитон, туго затянутый узким поясом, что придавало ее фигуре некоторое сходство с песочными часами.

– Что ты отдашь взамен? – проворковала она.

– Не знаю, – растерялся Владимир. – У меня ведь ничего нет…

– А ты согласишься отдать свои ноги?

– Пожалуйста.

– А руки?

– Забирай! – Владимир хмыкнул. – Это же сон…

– Меня радует твоя щедрость. А свою голову ты мне отдашь?

– Без головы я умру. Даже во сне.

– Не обязательно. У меня вот, например, нет головы – и ничего…

Она вдруг заплакала – громко, навзрыд.

– Ну вот, – пробормотал Владимир, пытаясь ее обнять. Чтобы утешить красавицу, приголубить. – А говорила, что ничего страшного. Можно, дескать, и без головы жить…

От звука собственного голоса он проснулся.

Черт, это действительно был сон. Но какой яркий, запомнившийся даже в деталях!.. Владимир перевернулся на бок. Старый диван заскрипел, жалобно заныли пружины. На улице смеркалось. Часов восемь вечера, не меньше.

И тут Владимир вновь услышал женский плач. Как это понимать? Он снова заснул? Или ему лишь приснилось, что он проснулся, а на самом деле он продолжает спать?

Женщина рыдала где-то совсем рядом. Кажется, на кухне…

Дверь на кухню закрыта, но осталась щель сантиметров десять – двенадцать. Владимир заглянул, обмирая от каждого удара сердца. За столиком, в полутьме, спиной к двери сидела какая-то женщина. Это она плакала, обхватив голову руками. Кто это? Неужели та самая прекрасная незнакомка в хитоне?!

Владимир собрался с духом. Протянул руку к выключателю, и свет залил кухню. Женщина вздрогнула, обернулась. Щеки мокрые от слез, тушь потекла. Она была не в белом хитоне, а в синих джинсах и майке с длинными рукавами.

– Ты дома? – сказала Лена негромко.

– Да, я спал. Что случилось, сестренка?

Лена ответила, извлекая из пачки сигарету:

– Я была в Ростове. – Щелкнула зажигалкой, прикурила. – Надо было показать Сережу профессору… – Затянулась. – В общем, диагноз подтвердился. Более того, за три недели наступило заметное ухудшение… – Губы затряслись, как будто Лена снова хотела разрыдаться. Владимир вспомнил, что сестра как-то жаловалась ему. Говорила, что сын какой-то бледный, вялый, аппетита нет. Надо его врачам показать. Значит, она сегодня взяла отгул и поехала…

– Лейкемия, – не произнесла, а прошептала Лена. – Какая-то скоротечная форма. Если в течение месяца сделать операцию, то шансы на выздоровление пятьдесят на пятьдесят.

– Какую операцию? – пробормотал Владимир.

– По пересадке костного мозга. И не в Ростове, а в Москве. Сорок тысяч долларов. Где я столько возьму?! Дом и половины не стоит!

– А где Сережка?

– На улице. С пацанами гыцает.

– Очень странно, – пробормотал Владимир. – Она же у меня хотела голову отрезать. То есть лишить меня мозга… Головной, костный – какая по большому счету разница!.. Почему она отыгралась на Сережке?!

Лена снова заплакала, и тут до Владимира дошло. Он ведь свою голову дать отказался. И незнакомка решила взять другую, его малолетнего племянника…

– Это я виноват! – сказал он твердо.

– Не говори глупости!

– Знаю, что похоже на бред, но это так! Ведь, кроме нашего мира, есть и другие миры – параллельные, астральные… Иногда они пересекаются.

– Господи! – сказала Лена, растирая слезы по щекам. – Вова, эти попойки с Колькой тебя до психушки доведут!

Ну как ей объяснить, чтобы поняла? Тем паче, что и самому не совсем ясно…

Владимир постоял еще немного, повернулся и вышел из дома, в котором все – даже сам воздух – было пропитано нищетой, безнадегой, горем…

* * *

– Я знал, что ты вернешься, – сказал батюшка. – Только не ждал так скоро…

– Может, выйдем? – предложил Владимир.

Батюшка молча зашагал к выходу из церкви. Остановился у крыльца.

– Как церковь относится к магии? – спросил Владимир, глядя снизу вверх. Батюшка был на голову выше. Нависал, как старый, кряжистый дуб.

– Грех.

– Почему?

– От лукавого. А почему тебя это интересует?

– На человека можно навести проклятие? Такое, что жизнь пойдет наперекосяк?

– Ах вот ты о чем…

– Реально ли снять проклятие?

– На свете нет ничего невозможного. Стоит только захотеть. Очень сильно захотеть… А начать следует с себя. Очиститься. Стать ближе к Богу. Не забывать его… Ты, кстати, еще не надумал креститься?

– Я не совсем понимаю… – промямлил Владимир. – Ну, механизм, что ли, проклятия… Почему оно работает?

– Человек – очень внушаемое и податливое существо. Вне зависимости от возраста, пола, образования, принадлежности к той или иной религиозной конфессии. Существуют методы воздействия на подсознание через органы чувств – слух, зрение, обоняние. Так, можно внушить человеку веру в собственную неполноценность и ущербность. И вскоре его жизнь пойдет наперекосяк. Можно нанести удар по иммунитету в целом и отдельным органам в частности. Человек начнет болеть. В наиболее тяжелых случаях даже умрет…

– Минуту, отец Владимир. Я готов поверить, что при правильно подобранных обстоятельствах можно внушить человеку, что его сглазили, а фантазия любую неприятность раздует до вселенских масштабов. Допустим, разбил некто вазу. Он вспомнит: «А, ну все правильно, так и должно быть…» – и совсем падет духом, превратится в законченного неврастеника с навязчивой идеей. А как в таком случае сглаз и проклятие могут передаваться по наследству, из поколения в поколение?

– Психоз – дело заразное. Ребенок, выросший в «проклятой» семье, с раннего детства слышал о проклятии. Он с молоком матери впитал установку «И ты проклят. Тому подтверждение – судьба отца, деда, прадеда… и так далее». Ребенок свыкается с мыслью, что ему ничего хорошего на этом свете тоже не светит. Вырастет ущербным человеком. И передаст свои комплексы детям и внукам…

– Надо же… – удивился Владимир. – Так все просто.

– На самом деле все сложнее. Я упростил, чтобы легче было понять.

– А как же предметы с проклятием?

– То есть? – спросил отец Владимир.

– Допустим, находит человек кольцо на улице. Внешне – кольцо как кольцо. Человек не знает, что на него наложено проклятие. Радуется, носит цацку, а потом вдруг замечает, что с тех пор, как он нашел кольцо, жизнь начала рушиться. Как только избавится от кольца – все вернется на круги своя. Только тогда он понимает, что кольцо было не совсем простое…

– Если у человека, нашедшего кольцо, – сказал батюшка, – наступила так называемая черная полоса, то в психике мнительного человека может сформироваться невроз. Дескать, кольцо принесло мне несчастье. Избавится от кольца, то есть от предмета, ассоциирующегося с возникновением невроза, – его психика придет в норму… – Батюшка запнулся. – Впрочем, мне кажется, ты совсем другое имел в виду. Только не знаю, сумеешь ли ты понять, а я – объяснить.

– А вы попробуйте, – предложил Владимир.

– У человека есть психика. А у предметов – энергетика. Как своя собственная, так и привнесенная. Иначе говоря, предметы можно как бы зарядить нужной негативной энергией, а она окажет нужное воздействие на подсознание человека. Закодирует его, даст установку…

– Отец Владимир, это отдает фантастикой. Причем не научной.

– Американцы похожи на легковерных дураков?

– Скорее уж они прагматики.

– Очень хорошее слово – «прагматики». То есть деньги они считать умеют и на ненаучный бред не клюнут. А знаешь ли ты, что еще в шестидесятые годы Пентагон вбухивал огромные средства в исследование альтернативных способов воздействия на подсознание? Советский Союз занялся подобными изысканиями в семидесятых. Результат общеизвестен: психотропное оружие.

– О котором все слышали, но никто не видел…

– Ты так думаешь? – Батюшка загадочно улыбнулся. – Просто оно очень несовершенно, громоздко и широкого распространения не получило.

Владимир вдруг вспомнил, кем его собеседник был до того, как принял сан.

– А вам что, доводилось иметь дело с психотропным оружием?

– Бог миловал. Но в свое время я водку пьянствовал с людьми, которые имели к этому некоторое отношение. Правда, они и в очень пьяном состоянии были неразговорчивы.

– Ладно, государственные тайны меня не интересуют. Вы меня убедили. Частично. А церковь при чем?

– То есть?

– К чему, например, ваши постоянные призывы креститься, очиститься, быть ближе к Богу…

– Если говорить привычным тебе языком, то крещение – создание защитного блока. Ритуалы очищения – снятие нежелательных кодировок. И так далее.

Тут до Владимира дошло.

– Погодите, батюшка, погодите… Значит, крещение и другие христианские обряды выполняют роль как бы вакцинации населения? Чтобы предохранить от чужого влияния?

– Ты утрируешь, но в целом принцип верен.

– А раз так, то религия (не важно, какая – православие, иудаизм, мусульманство…) – это тоже кодирование сознания?

– Можно и так сказать. Но не забывай – эта кодировка идет от самого Бога, Создателя всего сущего.

– А кто сказал, что она идет именно от Бога?

– Владимир, это ересь. – Батюшка тяжело вздохнул. – Я думал, что ты разумный человек, и говорил с тобой открыто, как с равным…

– Батюшка, чем вы можете доказать – убедительно доказать, чтобы даже еретик поверил! – что христианские обряды идут от Бога, а не от дьявола?

– Подумай сам. Отыщи ответ в глубине своей души.

– А без демагогии вы можете? Я задал вам четкий вопрос. И хотел бы получить четкий, однозначный ответ!

Отец Владимир, не прощаясь, стал подниматься в церковь – по ступенькам, прогибавшимся под каждым его шагом.

* * *

Сперва послышался треск. Потом сдавленный вопль. Затем со стуком и звоном распахнулось окно, и в палисадник выпрыгнул мужик лет сорока. Явно сильно пьющий – высохший, как щепка, лицо испещрено синими и бурыми жилками.

Прижимая к щеке ладонь, он перемахнул через забор, шарахнулся от Владимира, но тут же успокоился – просто случайный прохожий – и галопом понесся по улице.

Владимира поразило не внезапное появление незнакомца, а выражение ужаса в глазах и кровь, сочащаяся сквозь пальцы. Колька, похоже, зря время не терял. Оттягивался по полной программе…

Владимир поднялся на крыльцо, постучал.

– Что тебе, зараза? – прорычал Колька из-за двери. – За добавкой вернулся? Щас я тебя отоварю!

Дверь распахнулась. На пороге стоял Колька. В вылинявшей футболке, спортивных брюках и тапочках на босу ногу.

– А, это ты… В самый раз. Еще полбутылки осталось.

Владимир вошел.

– Зверствуешь помаленьку?

– Этот козел давно напрашивался. Вот и получил свое. Пить будешь?

– Буду, – сказал Владимир решительно.

Колькина гостиная изменилась. Куда-то подевались ковры, прикрывающие на стенах рваные обои, а также шкаф и сервант. Глаза мозолил облезлый диван, стоявший вдоль стены, а в углу – телевизор еще советских времен, тысячу раз чиненый-перечиненый, без задней крышки. Еще имелись: сервированный дощатый стол (тарелка с солеными огурцами, миска вареной картошки, кусок селедки на промасленной газете, пара стаканов, початая бутылка водки, пепельница, сигареты) и несколько табуреток.

– Пустовато у тебя что-то, – сказал Владимир. – Как Мамай прошел.

– Есть такая штука – раздел совместно нажитого имущества, – буркнул Колька. Поставил на стол чистый стакан, налил. – Того, кто ее придумал, я бы лично четвертовал… Ну, вздрогнем!

Владимир сильно поморщился, выпив свою порцию. Цапнул с тарелки огурец и, смачно откусив, опустился на ближайший табурет.

– Какая гадость! По-моему, для крепости сюда ацетон добавили…

Колька заржал. Завоняло перегаром.

– Ну, дружбан, есть ацетон или нет, я не знаю. Но штука забойная. Крышу только так сносит…

– До утра хоть доживем? Не ослепнем?

– Не боись, Вован! Будешь, как твой тезка – живее всех живых…

– Ленин, как тебе известно, давно уже не живее всех живых. В Мавзолее лежит, набальзамированный.

– Вот давай и мы еще немного того… набальзамируемся.

Тяпнули по второй. Заедая картошкой, Владимир произнес:

– Поискать клад тебе еще не перехотелось?

– А что такое?

– Может, рискнем?

– Ох, не знаю, Вован. Никаких гарантий нет, что за железной дверью что-то есть…

– А это не важно. – Владимир взял со стола пачку, сунул одну сигарету в зубы. Приятель тут же поднес зажженную спичку. – Есть что-нибудь – хорошо. А нет… Помнишь, я саблю нашел?

– Угу, – сказал Колька, наливая по третьей.

– Значит, там еще и ножны должны быть. И я не сомневаюсь, что ценность этих ножен как минимум равна ценности сабли.

Рука с бутылью застыла в воздухе.

– Вот черт!.. – проворчал Колька. Со стуком поставил водку на столешницу. – Я как-то не допер… Да, ты снова прав. Где одно, там по идее должно быть и другое… А уж камешков на ножнах уместится больше, чем на саблюке! – Тут он набычился: – Погоди… А почему ты о ножнах раньше мне ничего не говорил?

– Я их не видел. Предполагаю, что они есть. Должны быть. Вряд ли покойный носил саблю в кармане…

На лице Кольки появилось непривычное выражение – глубочайшей задумчивости.

– Ты уверен, что найдешь то самое место?

– Уверен, – сказал Владимир. – Лишь бы там ничего не построили.

– А как же она… ну… чертовщина?

– Найдем скелет владельца сабли – предадим земле. Проклятие закончится. Кроме того, мне так нужны деньги, что чертовщина – это такая ерунда, о которой не стоит и говорить… Ну что? Ты со мной?

– Эх! – Колька молодецки махнул рукой. – Где наша не пропадала? А давай! Прямо завтра, с утра!

– Прямо с утра не могу.

– А что такое?

– Мусоровозку буду ждать. Сестра попросила хлам со двора выбросить… Кстати, не подсобишь?

– Помочь-то, конечно, можно… Слышь, Вован, а ты меня на клад не разводишь? Ну, чтоб я тебе двор очистил.

– Тьфу на тебя! – сказал Владимир. – Если не хочешь руки марать, подождешь на скамейке!

День второй
(с одиннадцати утра до одиннадцати вечера)

На десерт Владимир оставил самое тяжелое – ржавую бочку, в которой некогда разводили цемент. Кантуя ее к мусоровозке, понял свою ошибку. Самое тяжелое надо было выбросить в первую очередь. А сейчас одному ее не поднять – руки и без того отваливаются, лицо мокрое, рубашку хоть выжимай…

В метре от грузовика Владимир остановился, глянул в сторону скамейки. Полуденное солнце ослепило, перед глазами поплыли разноцветные круги. Колька недовольно засопел, но выплюнул окурок и встал. Совместными усилиями, подхватив бочку за шершавое днище, перевалили через борт. В кузове грохнуло, треснуло, зазвенело.

– Ух, – тяжело дыша, произнес Владимир. – Теперь свободны.

Колька смахнул с лица пот. На щеке остался грязный след.

– Умойся, – сказал Владимир.

– Тебе это тоже не помешает, – огрызнулся Колька. – А также переодеться! Ты бы еще галстук нацепил, пижон! – Поволокся к колонке.

– Эй, хозяин! – крикнул водитель, высунувшись из окна. – Все, что ли?

– Да! – крикнул Владимир.

– Ты ничего не забыл?

– Все-все, ничего не осталось! Можно ехать!

– Ага! – раздраженно бросил водитель. – Щас заднюю стенку открою и газану, как Шумахер. И твой мусор у ворот окажется, и чужой!

– А… – дошло с опозданием. – Сейчас!

Владимир сбегал в дом. Там, в прихожей, стояла бутылка водки, специально купленная сестрой. Сунул водителю в окошко – горлышком вперед.

– Спасибо!

– Не за что! – буркнул водитель.

Дожидаться отъезда грузовика Владимир не стал. Снова вернулся в дом – за чистой рубашкой и полотенцем. Ополоснувшись по пояс, вытерся. Постоял минуту, окончательно высыхая, и надел рубашку.

– А у тебя спина волосатая, – задумчиво произнес Колька.

– Считаешь, что мне надо брить не только лицо?

– Нет, не считаю. – Колька явно не хотел развивать эту тему. – Ну, ломанули?

– Пошли.

Грузовик теперь стоял напротив двора бабы Тани. Старушка в выносе мусора участия не принимала. Суетился ее сын, Вася, а она, как обычно, восседала на скамеечке. Только покрикивала время от времени:

– Ведро, ведро ровнее неси – сыпется!.. Куда корыто тащишь? Ну и что, что гнилое и дырявое! Оставь, еще пригодится…

Сын, здоровенный битюк лет пятидесяти, в рваных спортивных штанах, голый по пояс, огрызался и недовольно ворчал под нос, но послушно выполнял указания.

Когда приятели поравнялись с мусоровозкой, в калитке показался Вася, неся на плече половину ствола спиленной накануне груши. Ветки с высохшими листьями волочились по земле.

– Шурик! – вдруг позвала баба Таня. – Сынок! Повертай чуть взад.

Эту странную команду водитель мусоровозки понял. Грузовик тронулся с места, чуть повернул вправо и сдал назад, к калитке. Именно туда, где был удобный обход лужи, занимающей три четверти улицы. В луже плавали гуси. Штук пять или шесть.

– Черт! – Владимир понял, что из-за этого маневра придется обходить лужу вдоль хлипкого забора на другой стороне улицы, хватаясь за ветки и доски.

– Козел, мать его за ногу! – поддержал Колька. На ходу доставая сигареты, предложил: – Будешь?

Ну, от халявы отказываться грех…

Нацеливая пальцы в протянутую пачку, Владимир на секунду потерял из вида все – грузовик, бабу Таню и ее сына с грушевым стволом. И в тот же миг послышался громкий треск. Что-то плюхнулось в лужу. Зашипело, затрещало, забурлило.

– Ах ты господи! – заорала баба Таня.

Владимир вскинул голову. Увидел столб с проводами, рухнувший в лужу, и оборванные провода, искрящие в воде… А потом что-то схватило его за шиворот, как котенка, и куда-то потащило.

Окрестности наполнились воплями бабы Тани и тяжелым матом ее сына. Оба крыли водителя-раздолбая, который, подгоняя грузовик к забору, зацепил столб линии электропередачи, давным-давно стоявший на честном слове.

Владимир расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Потирая шею, глянул на лужу. Провода все еще плясали, как обезумевшие змеи, а гуси больше не плавали, довольно гогоча, – они лежали на мелководье, раскинув крылья с обугленными перьями.

– Осталось картошку бросить да посолить, – проворчал Колька. – Может получиться неплохой супчик…

– Ну и лапа у тебя, – сказал Владимир. – Ты мне чуть шею не свернул.

– Тогда два раза скажи: «Спасибо!» За то, что успел оттащить от воды, и за то, что шею не свернул.

– Мерси, – пробормотал Владимир. – В квадрате.

Колька сунул в рот сигарету.

– Похоже, начинается то, чего мы оба опасаемся, – сказал Владимир. – Если я не прав, то мое место рядом с гусями…

– Оно! – Колька кивнул, затягиваясь с донельзя угрюмым видом. – Оно самое!

– Ты не передумал?

Колька перебросил сигарету из одного уголка рта в другой.

– Могли погибнуть, – произнес наставительно. – Но ведь не погибли. Значит, Боженька имеет бóльшую власть над нами, чем чертовщина… Ну, что стоим?

Владимир оглянулся поверх плеча. Сын бабы Тани, вытащив водителя мусоровозки из кабины, от всей души влепил ему в морду. Даже с расстояния десяти метров было слышно, как хрустнули зубы.

– Пошли, – сказал Владимир.

* * *

Из поселка до Аксая добрались без приключений. Если не считать ржавого гвоздя, который проколол заднее правое колесо. Рейсовый автобус перекособочило.

Пока водитель менял колесо, пассажиры расположились у обочины, в тени деревьев. Изнывая от жары, Колька вытер лицо, используя майку вместо полотенца. Тут Владимир заметил, что на шее у приятеля висит не один медный крестик, а сразу три.

– Я вижу, ты во всеоружии…

– Что? – Колька смутился. – А, ну да… – помялся немного, снял один крестик, как-то суетливо протянул соседу: – Слышь, Вован, надень.

– Я некрещеный.

– Не важно, – кротко произнес Колька. – Ты надень.

– Зачем?

– Целее будешь.

– Ей-богу, – Владимир улыбнулся, – ну как ребенок!

– Ребенок так ребенок. А только надень. Пожалуйста. От тебя ведь не убудет…

– Ладно, надену. Если тебе так будет спокойнее!..

Немного позже, когда они шагали по обочине дороги (местность самая живописная – справа роща, слева низина, на дне ее старая военная база, еще в конце девяностых отданная местному краеведческому музею), Владимир чувствовал, как от каждого шага крестик легонько похлопывает по груди, напоминая: «Я здесь! Я с тобой!» Спокойнее от этого не становилось. Наоборот, каждое прикосновение напоминало: две чертовщины уже приключились. А где две, там и…

Колька, наверное, ощущал то же самое. Чтобы скрыть неловкость, в агрессивных выражениях принялся изливать наболевшее – о последних месяцах семейной жизни, приведших к разводу.

– …Вся в мамочку пошла – даже фигурой. Ну, в девичестве худенькая была, как тростинка. А после родов превратилась в свинью. Тут-то я и вспомнил: если хочешь узнать, как твоя жена будет выглядеть через двадцать лет, посмотри на тещу…

– Зачем ты тогда женился, если стерва?

– Вован, ты мне не поверишь: я сам себе этот вопрос тысячу раз задавал… А хрен его знает! Черт попутал, не иначе! Опоила, сука, приворотным зельем…

– Вряд ли, – сказал Владимир. – Просто все стервы – бабы активные, энергичные. Они умеют себя подать. Если захотят, без мыла в задницу влезут. Кого угодно охмурят.

– Так ты хочешь сказать, что она меня того… сделала? – обиделся Колька.

В своей жизни Владимиру довелось видеть всякое. И законченных подкаблучников, которые тем не менее считали себя авторитарными главами семейства, а умные жены им подыгрывали. И двухметровых жлобов, от имени которых трепетал город, а эти громилы робели в присутствии своих миниатюрных жен… Но продолжать этот разговор не хотелось. Достаточно было вспомнить свою жизнь в Ростове.

– Все это ерунда по сравнению с мировой революцией! – отмахнулся Владимир. Широким, ленинским жестом указал куда-то вперед. – Ничегошеньки за двадцать лет не изменилось!

– Что не изменилось? – Колька завертел головой. – Где?

– На пустыре. Только кучи мусора стали больше. И вот этого ржавого автобуса не было… А играли мы в войнушку, – Владимир ткнул пальцем, – во-он там!

* * *

Приятели миновали кучу хлама, у основания которой лежала мертвая дворняжка с намотанной вокруг шеи проволокой.

Владимир резко остановился, тупо рассматривая овраг, оказавшийся вдруг на пути. Широкий, но неглубокий.

– В чем проблема, Сусанин? – спросил Колька.

– Бугры и низины были, помню, а вот оврага этого… – Владимир глянул направо-налево, оценивая протяженность. – Этому оврагу очень много лет.

– Значит, идем не туда.

– Да нет, вроде бы все правильно…

– Кой черт правильно! Думай, голова!

В полном молчании вернулись обратно, к исходной точке.

– Ну? – произнес Колька.

– Представь, что ты фашист, – вдруг сказал Владимир.

– С какой стати? Сам будь фашистом!

– Много-много денег хочешь? Тогда представь, что ты фашист. Это нужно для реконструкции событий.

– А, не дурак – понял… Дальше что?

– В сторону дороги бежать нельзя. И во-он туда тоже нельзя. Ты бы куда побежал?

Колька вскинул руку, явно намереваясь указать направление.

– Ты не показывай! – заорал Владимир. – Ты беги! А то я – советский солдат – тебя сейчас в плен возьму!

– Бежать?! Сорок градусов в тени!

– Беги, я сказал! – Владимир нагнулся. Схватил ком земли, швырнул. «Снаряд» пролетел сантиметрах в десяти от головы приятеля.

– Вован, ты что, совсем?!

Колька не договорил. Владимир нагнулся за вторым «снарядом». Пришлось бежать.

– Стой, гад! – заорал Владимир. – Стой, рябая морда!..

И бросил ком вдогонку. Попал Кольке в спину. Приятель ойкнул и понесся еще быстрее.

– Ты куда?! Стоять!!!

Третий «снаряд» пролетел у Кольки над головой. Колька пригнулся, втянул голову в плечи и…

Кто мог подумать, что этот толстяк умеет так быстро бегать? Минут через пять, несмотря на все усилия догоняющего, отрыв не сократился, а увеличился с десяти метров до двадцати. Владимир ощутил азарт. Как тогда, в детстве. Догнать рябого фашиста и привести обратно. Еще немного… Еще чуть-чуть…

Потом он увидел впереди рощу. Колька бежал к ней, рассчитывая затеряться в зарослях. Это хорошо. Между деревьев, по гнилому валежнику, не побегаешь…

Тут до Владимира дошло.

– Стой! – из последних сил закричал он. – Колька, стой! Не было рощи! Не то направление!

Приятель сгоряча пробежал еще немного. Наконец, остановился, судорожно дыша перекошенным ртом.

Владимир подошел, вытер пот:

– Точно помню, что через рощу мы не бежали… Да ты не отчаивайся. Бег для здоровья полезен…

– В гробу я видел такое здоровье! И тебя тоже! Еще идеи есть?

– Если определить точное направление, то дело в шляпе – я не сомневаюсь…

– Вот ты и определяй. А мне домой пора.

Колька повернулся с явным намерением уйти соло.

– Ты куда? – возмутился приятель. – Ты же знаешь, что у меня денег ни копейки! Мне что, до поселка пешком топать?!

– Пешие прогулки для мозгов полезны! – огрызнулся Колька.

Тем не менее достал мятую десятку и сунул Владимиру в нагрудный карман – на билет.

* * *

Владимир расположился у входа в аксайский рынок, вместе с дачниками-садоводами, желающими продать излишки урожая. Деловито развернул на асфальте газету, вытащенную из почтового ящика в ближайшем доме. Извлек из синих полиэтиленовых пакетов груши, выложил из них три кучки. Не крупнее, чем у других.

Два пакета он купил в магазине, разменяв Колькину десятку. Груши – крупные, сочные, ароматные – нарвал в чужом саду, когда бродил в окрестностях пустыря, пытаясь вспомнить, где находится та самая балка. Воровство, конечно. Но безработному на что-то надо жить…