Текст книги "Горлица, птица благонравная…"

Затем к разговору подключился флегматичный мужик и рассказал эту странную историю про Ивана Голощепкина и необыкновенную способность видеть женщин голыми. Дотоле скучное его лицо оживилось, зарумянилось, глаза заблестели.

– И что? Помогла знахарка? – не дожидаясь окончания истории, спросила восторженная девушка.

– Дык… Не знаю. Не спрашивал я Ивана, – засмущался мужик и отвернулся к окну.

Вышли с ним в тамбур покурить. И я с завистью сказал, что неплохо, наверное, таким даром обладать. Вон сколько женщин красивых. Взять хотя бы девушку из купе. Вот бюст! Загляденье.

– Дык надоедает. Разве приятно смотреть на говорливую бабу из нашего купе?

– Да, ты прав, наверно. Надо ещё уметь отключаться от способности видеть голых баб, – пошутил я. – Я бы согласился на такой эксперимент.

– А ты приезжай в наше село. Я тебя с Валькой познакомлю. Может, сговоритесь, – и мужик назвал село в Брянской области.

– А кого спросить?

– Тыбика и спрашивай. Любой встречный укажет мою хату.

Вот так сюрприз! Я опешил. И до конца поездки с опаской поглядывал на флегматика. Шутил он или правду рассказал? Кто знает? А с другой стороны, если известный на всю Россию ловкач Гробовой за деньги оживляет мёртвых, то почему не может живая Валька обернуться живой вороной? А может, съездить в село к Голощепкину? Если всё – правда и если договориться с этой самой Валькой, то представляете, какие возможности открываются по части колдовства?

Франческа

Потёртая японская красная «хонда» выкатилась, как игрушечная, из Южно-Сахалинска и легко побежала по дороге среди первозданных снегов, но Франческа была в полном смятении ума.

Подумать только: ещё каких-то десять лет назад она, продавщица продовольственного магазина, училась заочно на каком-то юридическом факультете… И вот добралась до немыслимых высот бизнеса. Но в бизнесе ей ничего не принадлежит. Она – наёмный менеджер. Да и членом совета директоров рыболовной компании она является номинальным. Избрали, как назначили. Завтра – не угодишь, и дадут пинка под зад? Недавно провели заседание совета директоров без участия московских директоров. И на тебе! Из-за этого самого совещания и возникла война между акционерами.

– Фиг его знает, что делать, – вырвалось у Франчески со вздохом.

– А давайте заедем на дачу к Ваське Кривому. Здесь недалече. Ключи у меня есть, – пророкотал водитель – молодой, но уже тучный, расплывшийся на пивных дрожжах.

– Рома, придётся потерпеть до вечера. Не до того мне сейчас. В Холмске сегодня такие дела… Уцелеть бы!

Через два часа начнётся заседание совета директоров. Как себя вести? Главные акционеры разделились на два лагеря: с одной стороны команда бывших менеджеров компании, а с другой стороны команда новых… Собственно, они – новая команда, они и управляют! А те, другие, сидят в Москве, но, имея акции в компании, претендуют на то, что они и есть единственные и правильные хозяева компании.

– Чёрт знает какая расстановка сил! И на кого ставить? – забывшись, воскликнула Франческа.

– Не понял, Франческа Кимовна, – отозвался водитель.

– Рома, я не тебе. Это я о своём, девичьем. Если сегодня всё нормально закончится, то вечерком заедем к тебе на квартиру.

Франческа почувствовала, как по телу прокатилась жаркая волна, и поправила пышный бюст. Рома умом не блещет, но как любовник выше всяких похвал. Сколько у неё этих любовников перебывало, пока делала карьеру! Помнится, в молодости даже практиковали с подругой любовь на троих. Хорошо было. Дурачились от избытка силы и страсти. Но сейчас другое время. С водителем иногда побалуется. А так – ни с кем. Ни-ни. Положение обязывает. Да и чин президента инвестиционного фонда что-то да значит! Хотя какие там инвестиции! Куда скажут главные акционеры, туда и переводит денежки.

Конечно, она числит себя в команде новых менеджеров. Это им она обязана своим карьерным ростом. Но и бывший генеральный директор рыболовной компании Туманин тоже для неё немало сделал. Во-первых, пригласил когда-то на работу в компанию. Во-вторых, в своё время личные отношения с ним сложились. Помнится, как в прошлом году, произнося тост на его юбилее, она сказала, что всеми успехами компания обязана ему, Туманину. И в заключение произнесла:

– И наш Яков Георгиевич как мужчина видный из себя! Я бы сказала, что он ещё о-го-го! Пожелаем ему оставаться «о-го-го» ещё долгие годы.

– Поддерживаю, – закричал фальцетом всем поддакивающий начальник рыбного цеха.

– Молчи, дурак! – зашипела супружница.

Но шипенье завистливой супруги потерялось в дружных криках зала: «Гип-гип-ура!»

До Холмска – не более получаса пути, а Франческа так и не надумала, какую позицию занять на заседании совета директоров. Кого поддержать?

«Позвоню я Нетёмному. Алексеич – председатель совета директоров всё-таки. Может, что подскажет?» – ухватилась за новую мысль.

В телефоне раздался голос Алексеича:

– Слушаю. Нетёмный.

– Алексеич! Это – я, Франческа. Где вы? Как обстановка? Заседание совета состоится вовремя?

– Франческа, всё нормально. Голосуем за предложения менеджмента. Смотри, не подведи. Тебя подозревают, что ты можешь москвичей поддержать. Туманин явно на их стороне. На тебя надежда, Франческа.

– Алексеич, может, мне вообще не приезжать?

– Да ты что! Без тебя наши не смогут провести решение. Смотри, проиграем – по головке не погладят.

Франческа выключила телефон. Что делать? Она ведь пообещала Туманину, что будет, как он, голосовать. Как узнали?

Маленькая «хонда», словно божья коровка, медленно поднималась на перевал. Что там за перевалом? Увидеть бы!

– Остановись, Рома. Я выйду на минутку.

– А давайте в тупик заедем? А? Там нас никто и не увидит.

– Рома, перестань. Не до любви сейчас.

С перевала было видно море. Вокруг – до боли в глазах сверкающий снег яркой белизны. Внизу – чистота синего моря. Невинность свежего снега. И грязь корпоративной борьбы за влияние в бизнесе. Франческа не любила конфликтов, просто избегала их. Лучше заниматься любовью, чем конфликтовать. Не будь каменных глыб напряжения, могла бы с Ромой махнуть на холодную дачу Васьки Кривого. Да и в тупике на полчасика можно задержаться. В машине, среди белого снега. Класс!

К счастью, конфликта не получилось. После заседания совета директоров, под вечер, Франческа отправилась домой, в Южно-Сахалинск. На банкет не осталась, как её ни упрашивал Алексеич. У мужа отметилась, сказав, что будет поздно.

Остановились на перевале. Заехали в тупик – улавливатель аварийных машин. Рома оставил двигатель работающим, отключил фары, но включил габаритные огни. Красный свет отражался на поднимающихся ввысь белоснежных стенах, создавая иллюзию окон в пространстве. Прямо-таки замок! И в этом замке они вдвоём: она и сильный, молодой мужчина! От дороги слышен гул проезжающих автомашин, освещающих на повороте вершину сопки. Салют любви! Франческа, постанывая, шептала:

– Рома, приоткрой окно. А? Ножка на волю просится. Жарко!

Потом «хонда» катилась по серпантину дороги, вырываясь из снежного царства; водитель насвистывал «Мурку», а Франческа, засыпая на заднем сиденье, думала: «Какой, к чёрту, совет директоров?! Какие акционеры?! Ночь, снег и любовь под ночным небом. Кайф!»

Затем – дача Васьки Кривого, в долине у ручья, с зарослями вездесущего сахалинского бамбука.

«Учиться нам нужно у природы жить без зауми, – рассуждала Франческа, ожидая в окружении бамбука и снега, пока Рома достанет из сумки бельё. – Спит бамбук беспробудным сном, спят заросли шиповника до разгула южных ветров, до океанских штормов. А потом – взрыв весеннего буйства».

Позвал Рома, и она, на ходу расстёгивая шубёнку, побежала в домик.

Разливанное море любви – что ещё надо женщине? Франческа с нетерпением нырнула под рыхлого и большого Рому, как рыбаки ныряют под лодку, чтоб расплести запутавшиеся снасти. Ей хотелось вытянуть свою сеть с уловом, не бросая её, не неся убытков… «Жизнь есть борьба за жизнь», – мелькнуло у неё в мозгу.

«О море, о море!..» – напевала потом, вспомнив картину моря, открывавшуюся с перевала, когда они ехали в Холмск на собрание.

Настроение было прекрасное. Выкрутилась из щепетильного положения номинального директора. Номинальный директор – это нулевой директор. Нелегко выживать в бизнесе, особенно когда представляешь интересы других, а у мужиков – одно на уме. Но ей везёт. Имя у неё такое – везучее. Благодаря матери у неё это необычное имя – Франческа. Из прошлой далёкой жизни. Из старого лирического фильма о любви «Роман и Франческа».

Когда-то её молодые родители, посмотрев в деревенском клубе романтическую любовную историю, мечтали, что у них будет много детей – девочек и мальчиков. И первую девочку назовут Франческой, а мальчика – Романом. Но Бог дал им только её, Франческу. С внуками тоже не получилось, поскольку у Франчески детей не было.

Впереди показались огни Южно-Сахалинска, как будто скопление звёзд с чистого неба спустилось и осело на горизонте. Но один огонёк продолжал плыть в небе, удаляясь от города. То ли это был самолёт, то ли, может быть, НЛО? Франческа заворожённо наблюдала за удаляющимся огоньком.

«И я одинока, как та звёздочка, что в небе плывёт, – подумала и горько вздохнула. – Зато в карьере преуспела. Должность. Зарплата. И муж! А что муж?! Простой работяга. Пусть радуется, что жена попалась добытчица. Дом – полная чаша».

– Может, ещё ко мне на часок заедем? – подал голос Рома.

Но она промолчала, на глаза навернулись слёзы. Представила себе далёкий деревенский клуб, родителей, их мечтания о чистой любви, о детях. «Роман и Франческа», – горько прошептала, не сдерживая рыдания.

Она проплакала до самого дома, не обращая внимания на водителя и не отвечая на его недоуменные вопросы.

На следующий день Романа вызвали в отдел кадров и вручили приказ об увольнении по сокращению штатов.

Боль любви

Он сидел в полутьме бревенчатого чёрно-бурого дома на окраине Москвы и ждал Её возвращения. Была боль и радость ожидания, была надежда и сомнение: придёт – не придёт? А вдруг что-то случилось? Была печаль и жалость. Печаль – почему они не встретились лет двадцать назад, когда сил и желаний было в избытке? Эти «почему» назойливо приходили и теребили душу и сознание, забылось, что родилась Она двадцать лет назад, а ему тогда уже было более тридцати лет. Сердце внезапно зашлось от жалости – обещала вернуться к полуночи или чуть позже, а время уже к двум часам ночи.

Он сидел у окна неподвижно, уставившись в темноту, пытаясь увидеть родной силуэт в калитке. Разве двадцать лет назад он знал любовь? Нет, не знал, хотя был молод и уверен, что всё знает, что всё ему по плечу. И ошибался, и ещё как! Любовь – это другая жизнь, другой мир. Это – новая Вселенная, это – даже больше, чем Вселенная. Но теперь он знает силу любви: она – царица жизни, она – всепоглощающая воля. Но вдруг поймал себя на том, что повторяет общеизвестные, банальные вещи.

Начинался дождь, его звуки воспринимались с радостью, они прервали тяжёлую тишину ожидания. Но хлёсткие порывы ветра за окном, словно пощёчины, отдавались болью в душе. Тугие ветви белой бархатной сирени стали раскачиваться. Сердце дрогнуло. Неужели Она? Ведь знает, что он ждёт Её у окна и смотрит во тьму. Необычная, загадочная, непредсказуемая… Порой спрячется в доме в самом неожиданном месте и ждёт, когда он почувствует её отсутствие и станет искать. Молодость так и играет в Ней – и Она играет своей молодостью. Первые крупные капли дождя стали шлёпать по карнизу. Пока редкие и несмелые, они как бы стеснялись нарушить тишину его ночных мыслей. Но вот дождь стал набирать силу и нахально забарабанил по стёклам, по наличникам, по листьям чёрных деревьев. Как Она доберётся домой в непогоду?! Ему стали ненавистны грохот и шум, слетающие с небес. Гроза казалась главным врагом, страшным препятствием на Её пути к нему. Все чувства напряглись, он слышал и ярость дождя, и его печаль, и даже плачь стихии. Это не дождь, а оркестр – после осторожного вступления, а затем – бурного всплеска возникла монотонная фаза расслабления и безысходности. Но монотонность была кажущейся – он стал различать подголоски и вариации в душе одинокого дождя.

Почудилось, что кто-то стучит. Он резко вскочил. Но, понимая, что ошибся, тяжело опустился на стул. Билась в окно ветка сирени. Сирень, сирень!.. Он посадил большой куст два года назад весной, когда встретил Её, и загадал: если сирень примется и зацветёт в начале лета, то всё состоится. Что – всё? Он даже сам себе боялся говорить об этом. Он – известный профессор, исследователь поэзии Афанасия Фета, женатый и разведённый, имеющий взрослую дочь и внука. И Она – молодая и красивая… В Её больших серо-зелёных глазах, казалось, светилась сама Поэзия.

 
Не избегай; я не молю
Ни слез, ни сердца тайной боли,
Своей тоске хочу я воли
И повторять тебе: «люблю».
 

Афанасий Фет – пел «благоуханную свежесть», а Она сама благоухала дивной свежестью и красотой золотой Весны.

Едва удалось сдержать слёзы, вспомнил Её по-детски припухшие губы, манеру читать стихи, казалось, что фетовские строки начинались обыденно, но словесная нерасторжимость стиха становилась податливо вязкой и липучей, переливаясь в печаль и восторг. Актриса! Ей веришь и не веришь, но больше хочется верить.

О Боже! Кто послал эту кудесницу из другого, неизвестного мира к нему на Высшие литературные курсы. Судьба? Провидение? Если судьба, то почему так поздно?

И Она?! Смотрела на него восторженно и, казалось, влюблёно. Он, безоглядно влюбившись, даже не понимал, где Фет, где он сам.

Однажды, когда сирень зацвела белыми бархатными гроздями, он решился. И уже два года они вместе. Два года немыслимого счастья. Два года любви. И третье цветение сирени. И первая ночь – врозь.

Сегодня у Неё – встреча школьных друзей, и вот Её нет, как будто не было никогда.

Он просидел перед окном всю ночь. Дождь затих. К рассвету мокрый куст сирени седым облачком выплыл из тьмы. Он переменил позу, но боль не проходила. Более того, она переместилась под левую лопатку и стала ещё острее. Левая рука онемела, и он стал растирать её вялыми пальцами. Лоб покрылся испариной, а в голове заколыхались в ритме сиреневых веток строчки:

 
Тебе в молчании я простираю руку
И детских укоризн в грядущем не страшусь.
Ты в тайне поняла души смешную муку,
Усталых прихотей ты разгадала скуку;
Мы вместе – и судьбе я молча предаюсь.
 

Боль отдалилась, стала глухой и менее острой. Но когда дошёл до строки «Мы оба молоды, но с радостью старинной…», острота боли вернулась, вновь завладев сознанием. Ненадолго потерялось чувство реальности – и он выпал из пространства. Сквозь смутную пелену увидел Веру Арсеньевну, бывшую жену, появившуюся из дождливой ночи, та стояла в проёме двери, жалостливо смотрела на него и вытирала платочком слёзы в уголках глаз.

«Не может быть! – подумал он. – Ведь мы развелись более двух лет назад, и Вера живёт на другом краю Москвы. Как она здесь оказалась? Не может быть!» Он открыл глаза – и образ Веры Арсеньевны исчез в мгновение ока. «Почудилось!» – прошептал, озираясь.

Вновь закрыл глаза, прислушался к боли. И опять наступило забытьё, отчётливо увидел Веру Арсеньевну, лихорадочно набирающую номер телефона.

«Куда она звонит? Что случилось?»

И тут раздался телефонный звонок. Он поднял правой здоровой рукой трубку. В сознании мелькнуло:

«Слава Богу! Это Она. Она едет домой и решила предупредить».

Но услышал голос старой жены:

– Вася, как ты?! У тебя всё нормально? Ты не болеешь? Мне плохой сон приснился, и голос был, чтоб я тебе позвонила.

– Плохо с сердцем. Тяжело дышать.

– Я вызываю «Скорую помощь». И сама еду. Вася, держись, родной! Я еду!

После этих слов он провалился в темноту. В себя пришёл на третий день в больнице. Первое что увидел – лицо жены.

– Вера, почему ты? Где я?

– Не волнуйся. Уже всё позади. Мы в больнице. Вася, ты заболел, но сейчас всё нормально, кризис миновал. Я с тобой, Вася.

Василий Дмитриевич провёл в больнице три недели. Его многие навещали. Но та, которую он ждал всю ночь, ни разу в больницу не пришла.

Иногда, глядя на Веру Арсеньевну, он думал:

«Неужели это случилось с нами? Неужели я мог расстаться с этой женщиной? Дороже её никогда и никого у меня не было и не могло быть!»

После больницы вернулся к жене. Спустя какое-то время к нему неожиданно пришли стихи о любви.

Сам себе удивлялся Василий Дмитриевич. Он, известный литературный критик, написавший несколько книг о великих поэтах и русской поэзии, никогда раньше стихи не сочинял, а тут понесло, будто прорвало. Появилась его первая книга «Боль любви» со строчками на обложке:

 
…Любовь приходит ниоткуда,
Любовь уходит в никуда.
 

Знакомый композитор написал музыку, и песню «Сирень любви» стали исполнять разные артисты.

Однажды Василий Дмитриевич услышал свою песню по радио в исполнении очень знакомого женского голоса. Это был Её голос, голос потерянной любви. Его рука рванулась к телефону, чтобы позвонить той, чей номер он старался позабыть. Но внезапная жгучая боль пронзила сердце, объяла сознание – и тьма поглотила всё: и песню, и стихи Фета, и образ любви – вечной и непостижимой.

Смятение чувств

Муж Игорь спрашивал, а Марина ничего не отвечала. Его голос, чужой и далёкий, невнятный и ненужный, мешал уловить очень важную мысль, пока неясную ей самой. Что-то она упустила? Что-то не сделала? Это что-то смутно мелькало в сознании и исчезало. Муж стрекочет и жужжит… Слов не слышно, а фон остаётся, и никак не пробиться к главной мысли сквозь туманную, вязкую пелену слов.

– Мариша! Мариша! Ты где? Ты не слышишь меня? Что с тобой?

– Подожди! Отстань… Сейчас, сейчас…

И вдруг пришло: «Андрей из дома отдыха… Молоденький офицер… Как он смотрел на меня при прощании! Почему не осталась до утра, ведь он просил?» Она преобразилась: теперь это была уже не добродушная и смешливая прехорошенькая мать семейства, какой её знали все друзья и знакомые, а уверенная и решительная женщина, палимая изнутри вырывающимся наружу огнём. На лице отразилась полная гамма взаимоисключающих чувств: жестокость, отрешённость от всего сиюминутного и полная концентрация на далёком предмете.

«Дура-дура! Я его больше никогда не встречу… Это тот случай, тот самый, которого ждала всю жизнь, все девятнадцать лет замужества, а я ему отказала. Вернуться в дом отдыха сейчас. Немедленно! Он завтра уезжает. Сегодня или никогда! Всё. Еду!» – пронеслась искра безрассудства в её голове, и она закричала, лихорадочно вытряхивая из сумочки содержимое:

– Где ключ от машины? Он был в сумочке… Кто взял? Игорь, ты?

– Мариша, что с тобой? Машину нужно отогнать на техосмотр… Мы же договорились.

– Отдай ключ немедленно. Мне срочно надо вернуться в дом отдыха. Сегодня. Завтра будет поздно.

– Мариша, вечер скоро. Что за необходимость? Ты же только приехала. – Муж попытался обнять её за плечи.

– Не тр-р-рогай меня! Я еду! Мне надо! Отдай ключ!

Старшая дочь Вера оторвалась от книги, удивлённо вскинув брови:

– Ма-ам! Давай я с тобой поеду. Не скучно будет.

– Никто и никуда не едет, кроме меня. Я возвращаюсь в дом отдыха, потому что мне надо. Ты, Вера, присмотри за Танюхой. За Светкой папа присмотрит. Завтра буду назад.

Шестилетняя Света, любимица папы, уже взобралась к нему на колени. Таня, четырёх лет, начала реветь, почувствовав какую-то угрозу для себя.

Муж молча выложил ключи от машины на стол и стал возиться с плачущей Таней, обиженно сопя.

Она погнала машину, сжимая руль до боли в пальцах. Полные губы – краса и гордость её, зависть всех сокурсниц Гнесинки – сейчас были плотно сжаты, скулы заострились… Она сидела за рулём, устремлённая вперёд телом, взглядом, всеми своими мыслями.

«Успеть! Успеть! Успеть!»

Понемногу она успокоилась и даже слегка сбавила скорость.

Вспомнилось, как Андрей все три дня и вечера влюблённо рассматривал её, где бы ни встречались их взгляды: в ресторане, в парке или в экскурсионном автобусе. Как он неуклюже стал знакомиться с ней на танцах! Сказал какую-то банальность и пригласил на танго. Сожалел, что он не ведал о её существовании. А когда узнал, что она уезжает через три дня, так расстроился, что готов был ночью не спускать с неё глаз. Надо же! Всего-то лет на несколько старше её сына, что в армии. Такой же мальчишка. Вспомнила сына, и стало мутить душу: девятнадцать лет замужем, ещё чуток, и округлится дата, и улетит, оставив её с бабьим веком.

Но как же! Она – честная и верная жена. Плюнь тому в глаз, кто скажет, что не такая она. Многим в Сергиевом Посаде известная пара, она любит мужа, муж любит её, четверо детей… И вот случилось! Её занесло, как на мокром асфальте авто без тормозов. Ехала, ехала уверенно по накатанной дороге, и вдруг – зона прошедшего недавно дождя. Машина не слушается руля, её, неуправляемую, несёт то ли к обрыву, то ли на встречную полосу. А казалось, ситуация полностью в её руках. Лёгкие поцелуи на затемнённых скамейках в парке по вечерам, три дня тайных и явных взглядов Андрея, любование ею… Что там фигура – не фигура! Тут больше, глубже. И она, как бы со стороны, подхватывала его взгляды, мысленно поругивая себя за вольности на скамейках или под деревом. И сумела-таки справиться, сумела не перейти границы, за которыми начинается грех… Да, да! Грех! Вспомнила христианскую заповедь: «Не прелюбодействуй». Рассталась утром с Андреем, нежно поцеловав его в лоб.

– Маара, может, останешься? На одну ночь только… Я ведь тоже скоро уеду… Прошу, – прошептал он.

– Нет, нет и нет! Нельзя, мальчик мой! Нельзя! И тебе не нужно. Уважать меня не будешь… Я же не кто-нибудь… Правда ведь?!

Она села за руль и увидела, как он потерянно смотрит вслед. Его фигура, отражённая в зеркале, становилась всё меньше и меньше, пока не превратилась в еле заметную точку, а потом и вовсе исчезла.

Исчезла, да не навсегда. Через три часа, дома, Марина расцеловала детей, тут явился муж раньше времени. Как только муж приблизился, она сразу почувствовала в душе нарастание непонятной мглы и напряжённости. Давно ей не по нраву его безликая, словно серое утро, виноватая улыбка; стало занудным его вечное: Мариша, Марина, Маринка, Мариночка, Маара, наконец… И по ночам одно и то же, как анекдот про чукчу. Раньше, в первые годы, всякое прикосновение, даже слово её заводило, она ждала ночных ритуальных действий, но со временем всё как-то приелось, стало привычным и порой раздражало.

В обед, за столом, она поймала блиц-взгляд на её грудь, затем он, смущаясь, улыбнулся. И налетела гроза, машину понесло по мокрому асфальту, крути руль туда-сюда, не крути… Она почувствовала жаркое дыхание Андрея, напористость, поцелуи, пробудившие в ней былое.

Марина остановилась на обочине и, опустив голову на руль, задумалась. Куда и зачем она едет? Как муж поведёт себя? Разводиться начнёт? Исчезло очарование первых дней, желание пропало, «как сон, как утренний туман», желание любить… Исчезло – и всё тут. При чём здесь любовь и страсть? А дети? А мнение окружающих? Наплевать! Ей ведь сорок два всего. Или уже старуха? По обычаям древним – старуха. А по нынешним временам – в самом соку. Она жила для мужа, детей, семьи, а для себя пожить имеет или не имеет право? Вот ещё! А этот мальчик, молодой офицер, ей интересен, желанен. Запрещала себе? Зачем? Для чего? Для кого?

Она гнала машину вперёд и вперёд.

Андрей – у ворот дома отдыха, будто бы предвидел её возвращение. Но ничего нового, ничего, что потрясло бы её душу. Прошла просимая им ночь, как оказалось, отнюдь не волшебная. Нет, разочарования не было. Но не было восторга, не возникало и сожаления. А чего сожалеть!

По дороге домой она заехала в кафе на обочине, долго сидела за чашкой кофе в полутёмном углу.

«Ничего, – утешала себя, – всё чин чином». Как до замужества, так и теперь – не монахиня! Было подростковое влечение к юному турчонку, по уши влюблённому в неё в Стамбуле. Отец служил коммерческим представителем чего-то или кого-то… Жили семьёй, не как дипломаты, а свободно от надзора посольских ушей и глаз. Сколько ей тогда было? Наверно, не более дюжины лет. Увлечение было невинным, но приятным. Затем семью перевели в Москву, была переписка с Надиром, но только через семь лет она встретилась с ним. Она уже начала отвыкать от мысли, что где-то есть Надир, который её любит, а тут он объявился во всей красе. Помнится, она прибежала к нему в гостиницу. С ним тоже, как с Андреем, была вместе одну ночь, а утром подумала: «И этого щупленького, чернявенького турка ждала целых семь лет?!»

Хотя неправда, она его не ждала, так получилось. На первом курсе училища в неё влюбился профессорский сынок Ефим, тоже студент. Провожал с лекций, на концерты вместе ходили. Не пропускал ни одной её игры на флейте, когда она выступала на сцене. Ей прочили будущее как флейтистке – огромадное!

«Маринка, – говорила профессорша Маргарита Борисовна, мать студента, – тебе Бог дал замечательный инструмент для игры на флейте: полные и сильные губы, великолепные лёгкие. Ты станешь знаменитой. А Фима от Бога скрипач! Вы будете прекрасной семейной парой».

Маргарита Борисовна не знала, что достоинство полных и сильных губ проявлялось больше в поцелуях, чем в игре на флейте. А Фима был без ума от её поцелуев. Но за семь дней до похода в ЗАГС она отказала Фиме. Отказала! Совсем неожиданно для себя, отца с матерью, свекрови в образе профессорши, прозванной ею Марго.

Если честно, за ней стал ухлёстывать молодой преподаватель по классу скрипки. С ним она целовалась и репетировала брачную жизнь целых полтора года, пока не отказалась выйти за него замуж.

Был ещё художник Виктор, вечно прокуренный и пахнущий красками, предлагавший ей и руку и сердце, подобно серпу и молоту.

С мужем, сохранённым ею для потомства, всё случилось по-другому. Была любовь… С чего же она возникла? Тем не менее они поженились, и она родила ему сына, а потом дочь… Жили трудно – на загородной даче: денег не было, водопровода не было, отец её к тому времени умер, а мать от горя ушла в монастырь. Родители Игоря – без царя в голове. Сами выкручивались, как могли. Но любовь-то была… Была любовь. Думала об Игоре, ждала его вечерами, когда он задерживался в училище. С радостью готовила для него еду. С радостью занималась детьми. Перестроили дачу, сделали из неё настоящий жилой дом с водопроводом, камином, канализацией… Потом переехали в Сергиев Посад. Игорь строил и ремонтировал храмы. Она – с детьми. Было семейное счастье. И куда оно делось? Даже мыслей не было, чтоб изменить мужу. Как-то вскоре, через полгода после рождения младшей дочери Тани, отдыхала на Кипре с дочерью Верой. По вечерам гулял с ними по набережной моложавый композитор из Киева Олег Табачников. Хоть ей он и нравился, но лишнего ни себе, ни ему не позволяла. А тут – на тебе! Офицер молодой появился, и сама к нему помчалась, как дура последняя.

Не допив кофе, она поспешила к чёрному ходу во двор кафе. Из конуры вылезла небольшая шавка, а за ней выводок щенят. Двенадцать разномастных сосунков: чёрных, чёрно-белых, и даже один рыжий затесался.

Марина вернулась в кафе и заказала котлеток на всех.

– Мы котлеты порциями продаём, а не килограммами. Сколько вам с гарниром? И с каким гарниром: макаронами или картошкой? – заулыбалась пожилая буфетчица.

– Пятнадцать порций. Можно? С макаронами.

– Собачке, наверно?

– Да. Матери-одиночке. Я сама как та шавка. Тоже маленькая, а четверо детей у меня.

– И тоже одиночка? – погрустнела буфетчица.

– Что вы! У меня муж есть. А чего они все такие разномастные? Щенки-то?

– А кто их знает? Кобели были разномастные. Много развелось бродячих собак… Кто сильнее, тот и взял!

Марина долго стояла, наблюдая, как пёсики кормятся. Щенки столпились у чашки с едой, рыча и толкаясь. Только сука ела достойно, не спеша, вмешиваясь время от времени в разборки вокруг нежданно-негаданно свалившегося счастья насытиться до отвала.

«Откуда эта любовь берётся и куда она уходит? – размышляла Марина. – Да и есть ли она, любовь? Есть инстинкт к размножению… Это закон природы, он управляет всеми нами, объявившимися на грустной земле».

– Всё на земле – от Бога, – услышала она негромкий голос и обернулась.

Позади стоял благообразный старец в белом балахоне до пят, подпоясанном тонким ремешком. Окладистая белая борода, седые волосы на голове стянуты синей лентой. А на ногах – лапти. Самые настоящие лапти, какие она видела разве что в музее.

– Здравствуйте, уважаемый! А почему вы мне это говорите? – спросила Марина.

– Я отвечал на твой вопрос.

– Разве я что-то спрашивала?

– Нет, ты подумала.

– А вы читаете мысли?

Старик смолчал. И Марина неожиданно для себя добавила:

– И любовь от Бога?

– И любовь тоже. Только каждый волен принять её или не принять. У каждого человека есть выбор.

– А у шавки?

– Тоже тварь Божья. Всё понимает… Ишь как заботится о детках своих… А ты молись, милая, молись… Сердце у тебя доброе. Ибо сказано: «Возлюбленные! Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, так как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь…»

Неожиданно для себя Марина подошла к старцу и поцеловала ему руку. На глаза навернулись слёзы. Пока она доставала платочек из сумочки и утирала глаза, старец исчез.

Марина вернулась в кафе и стала расспрашивать буфетчицу о странном старике в лаптях. Та недоуменно пояснила, что никаких старцев здесь нет и быть не может. Кафе – в пяти километрах от села Заворыкина, здесь сходятся две шоссейки. Для кафе место очень удобное…

– Показалось тебе, милая, – участливо посмотрела на Марину буфетчица. – Бывает, с дороги устанет человек, вот ему и кажется то, что думается. А во двор никто, кроме тебя, не выходил.

– Спасибо вам. Может, и вправду почудилось.

– А ты в церковь нашу зайди и свечечку Богу поставь. Ты ведь в сторону Сергиева Посада едешь? Так небольшой крюк сделай и сама увидишь нашу церковь. Небольшая и красивая, подобно куколке. И батюшка там молодец, ладный такой да добрый.

Слова буфетчицы оправдались. Храм был благолепен – с каменной резьбой закомар, голубым куполом в звёздах и небольшой колокольней, ладно пристроенной сбоку.

Марина вошла в отворённые настежь двери.

Прошло несколько лет, и слух о церкви Святого Николая Угодника в селе Заворыкине разнёсся по всей округе. Послушать службу батюшки Богдана приезжают люди из других сёл, и даже паломники после лавры в Сергиевом Посаде останавливаются. Рассказывают, что хор певчих возглавляет замечательная прихожанка, красивая, строгая. Поёт молитвы столь проникновенно, что сердце заходится от радости.

О проповедях отца Богдана и его хоре певчих мне рассказывал приятель-художник Виктор Лукьянов, да всё недосуг было посетить те места. Наконец я собрался и поехал в обраставшее легендами село Заворыкино. Когда увидел на клиросе Марину, узнал её сразу: как достоверен глаз художника! Зная историю её жизни вплоть до встречи с загадочным старцем у придорожного кафе, я больше дивился не сгинувшей хохотушке Марине, а кротости и благоговению в её лице, огромным глазам, наполненным неким упованием и счастьем, голосу ангельской чистоты. Во время службы Марина крестилась размашистым крестом, поднимала глаза вверх, где парили образы ангелов, окружавшие Спасителя. Ибо сказано: «…служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией. Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно перед Богом…» (Первое соборное послание св. апостола Петра, гл. 4, стих 10).