Текст книги "Спящий дракон"

Светлорожденный шагнул вперед и издал крик, которому его выучил Биорк: тонкий ужасающий вой, от которого любой пард теряет самообладание.

Животное сотника было отлично вышколено. Пард не встал на дыбы, не бросился прочь, а лишь зарычал и попятился, понукаемый всадником, но не в силах совладать с собственным ужасом. Эрд бросился к нему. Сотник взмахнул мечом, и белый клинок встретился с дымчатым конгским лезвием. Одновременно с этим тонкий кинжал Эрда, проткнув бедро сотника, разрезал артерию. В пылу схватки конгай даже не заметил раны. Он рубанул Эрда еще раз, промахнулся, завертелся вокруг на рычащем парде, пытавшемся было схватить Эрда, но оставившего эти попытки после удара по носу. Эрд уворачивался от меча сотника и выжидал. Он видел, что пятнистая шерсть на боку и светлый мех на брюхе парда уже пропитались кровью наездника. Эрд не слишком торопился, однако и особенно медлить не стоило: несколько спешившихся солдат выбрались из оврага и бежали к нему. Эрду нужен был пард. И он получил его!

Сотник покачнулся в седле, его рука повисла, меч выпал из нее. Светлорожденный схватил конгая за поясной ремень, одновременно двинув кулаком по морде зверя, снова попытавшегося укусить. Сотник вывалился из седла. Прежде чем испуганный пард успел отпрянуть, Эрд взлетел на его спину. Взмах – поясной ремень лопнул, и сотник тяжело упал на траву. Эрд сжал колени, и пард быстрей стрелы помчался вперед. Раненый командир – вот все, что досталось подбежавшим солдатам. Десятник злобно выругался: пард сотника был одним из лучших в Фаранге. Попробуй-ка догони его!

* * *

– Это ты, Хуран?

– Я, господин.

– Что девушка?

– В грезах, господин. Твои люди перестарались, и она вдохнула слишком много.

– Брюхо Равахша! Когда, ты говоришь, Имх сможет заняться ею?

– Я этого не говорил, господин, но думаю, за час-другой до захода она перестанет путать сон с реальностью. Но еще долго не будет чувствовать боли.

– Я недоволен, Хуран!

– Твой слуга сожалеет об этом. Но позволь напомнить: не мне ты доверил эту службу.

– Мой воин – опытный человек. И он нужен мне: не сей между нами вражды!

– Я – твой слуга, господин! Но позволь мне напомнить также, что есть еще один воин, которому может не понравиться, если с девушкой обойдутся неаккуратно.

– Я еще не потерял памяти, Хуран. Надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы возможные ошибки наших храбрых и, без сомнения, верных Великому Ангану друзей не огорчили слуха никого из Исполняющих Волю?

– Господин может быть уверенным. Значит ли это, что я могу передавать свои пожелания другу господина как пожелания самого господина?

– Хм… Пока нет. Но если ты будешь предан мне, Хуран, ты не будешь обойден.

– Господин более добр ко мне, чем я сам.

– Да, это так. Полагаюсь на тебя, Хуран. Ступай.

* * *

Этайа коснулась струн, и инструмент отозвался ласковым переливом.

«Почему ты никогда не поешь, светлейшая?» – вспомнила она вопрос, задаваемый многими.

«Разве моя игра несовершенна? – спрашивала она тогда. – Разве ее недостаточно для гармонии? Пение не сделает ее лучше».

«Пение сделает ее другой, не менее прекрасной», – говорили наиболее искушенные в убеждении.

«Да, другой, – соглашалась Этайа. – А мне дорого то, что есть».

Это было неправдой. Вернее, той правдой, что скрывает истину. Но что еще она могла сказать? Будь Эрд сейчас рядом с ней, он знал бы, почему она не поет. Но Эрд был далеко. И Нил, который знал о ней больше, чем светлорожденный, тоже был далеко. И Биорк. Если не считать слуг, один лишь старик купец из Атура жил сейчас в гостинице. Хотя нет, и купца не было тоже…

Но – они уже идут. Этайа еще раз тронула струны. Шаги слышались в коридоре: даже мягкие маты не в состоянии заглушить топот солдатских сандалий. Вот они сопят у двери. Сейчас один из них ударит в гонг. Или просто распахнет непрочную дверь. Этайа взяла следующий аккорд и запела…

* * *

Покрытый пылью и пеной, падающей из пасти, обагренный кровью пард вылетел на отрезок дороги, ведущий к заставе. Стражники прервали игру, вскочили, увидели желтый флажок гонца, все еще привязанный к голове парда, и поспешно бросились отодвигать решетку. Когда один из них признал Эрда, было уже поздно. Пард вихрем промчался мимо. Воины растерянно смотрели, как садится облако пыли, поднятое всадником.

Старший опомнился первым. Выкрикивая проклятия, он устремился к высокому дереву. По деревянной лестнице конгай вскарабкался на верхушку, где было установлено сигнальное зеркало. Серия тревожных вспышек полетела в сторону Фаранга.

Всадник на хрипящем парде мчался по улицам Фаранга едва ли не быстрей, чем посланные зеркалом отблески солнечного света. Сопровождаемый криками шарахающихся фарангцев, нещадно понукая зверя, всадник проскакал в сторону Гавани.

IX

«Фарангскую гавань не без оснований считают северными воротами Конга. Но открытые для торговых судов, ворота эти надежно замкнуты от недоброжелателей – заперты расположенными у входа в залив фортами. А если пиратам моря Зур или иным завоевателям удастся все же проникнуть в залив, их ждет малоприятная встреча с северной эскадрой Конга. Именно Фарангская гавань оказалась тем камнем, о который споткнулись воины нашего императора Ферроса, когда, после окончания Времени Смут, сей достойный правитель пожелал восстановить в Конге справедливую власть».

Сигвар Гурский. Описание земель. Глава «Благословенный Конг»

Фарангская гавань. Череда причалов, скопище судов и суденышек, заполнивших одетое в камень устье Фуа и оба берега залива. Грязная, шумная и веселая Фарангская гавань. Все краски Мира и все его пороки. Самое свободное место во всем благословенном Конге.

Нил уже почти два часа шатался по заплеванным наркотической жвачкой пирсам и еще более грязным задворкам фарангского порта. Он успел поболтать с сотней человек: матросов, носильщиков, шлюх, портовых пьяниц. Распил кувшин темного вина с портовыми стражниками (самые осведомленные люди в порту: брать мзду – большое искусство) и узнал имена всех капитанов и кормчих, что покинули Гавань в начале недели. Узнал он также и имя капитана большого торгового корабля, что должен был отплыть вверх по реке будущей ночью. Перебрасываясь шутками, добродушно переругиваясь с теми, кто оказывался у него на дороге, Нил наконец отыскал нужное судно.

Торговец стоял под погрузкой. Уровень воды в Фуа уже упал, и край палубы судна был почти вровень с настилом пирса. Два десятка носильщиков, сгибаясь под тяжестью кулей, сновали туда-сюда. Узкие сходни качались и жалобно скрипели под босыми жилистыми ногами. Капитан, приземистый, багроволицый, с внушительным носом и могучим брюхом, суетился тут же. Сортировал груз, орал, раздавал тумаки. Здоровенная фляжка на его поясе за последние полчаса изрядно полегчала. Толстые короткие ноги, до колен заляпанные грязью, легко носили могучий торс с места на место.

«Светоч Фуа», новое двухмачтовое судно, пригодное не только для каботажа, но и для дальнего морского плавания, пришвартовалось к одному из самых чистых причалов. И носильщики, набивающие сейчас его трюм, были одними из самых крепких в порту. Это кое о чем говорит понимающему человеку. Такому, как Нил. Великан остановился поблизости, наблюдая, как двое грузчиков волокут, сопя и переругиваясь, огромный тюк. Кормчий подбадривал их восклицаниями. Груз был тяжел. Едва грузчики вступили на сходни, один из них потерял равновесие… Кормчий с воплем вцепился в тюк… Все трое вместе с ношей наверняка оказались бы в грязной воде, если бы Нил не подскочил к ним и мощным рывком не забросил тюк на палубу судна.

Кормчий отер заливший глаза пот, уставился на грудь Нила, что была как раз на уровне его глаз.

– Хо! – воскликнул конгай в восхищении. – Однако ты – силач, кусай меня в задницу!

Нил хмыкнул. Кормчий отошел на шаг и воззрился на сплющенный нос гиганта.

– Борец! – вскричал он. – Люблю борцов! Эй вы, ленивые слизни, бычий член вам в желудки! Шевелись! Шевелись! На, парень! Выпей, парень! Ты сейчас спас мне три двойных тенга, парень! Нет, не три – пять, кусай меня в задницу! На, пей, парень! Это не какая там блевотина из Хуриды! Хлебни, хлебни! – и втиснул флягу в руку Нила.

Великан по обыкновению ухмыльнулся, в два глотка опорожнил фляжку и вернул хозяину. Тот присосался к горлышку… И крайнее изумление отразилось на лице.

– Пуста, кусай меня в задницу! – сказал он почти тихо. – Нет! Пуста! – заорал он. – Эй, борец! Ты все вылакал, кусай меня в задницу! Ты вылакал полфляги крепкого вина старого Гана Хихарры, кусай меня в задницу! На! – Он ткнул Нилу короткую широкую ладонь. – Старый Хихарра твой друг отныне! Клянусь титьками Морской богини, ты пьешь лучше старого кормчего! Эх, выпить бы нам как следует! Да прямо сейчас. – В хриплом басе кормчего появились нежные нотки. – Нет, не могу. Эти блудливые пожиратели дурманной травы разворуют груз!

Хихарра задумался.

– Нет! – Он дернул себя за золотую серьгу. – Слово моряка, мы выпьем с тобой, борец! Вон идет мой сынок! Мой Флон! Выпьем крепкого винца за здоровье Великого Ангана. И за наше с тобой, борец! – Он ткнул кулаком в живот Нила.

– Эй, старик, – насмешливо сказал Нил. – А кто тебе сказал, что я пойду пить с тобой?

– Ты отказываешься? – возмутился кормчий.

– Конечно! Я уже выпил твоего винца. И довольно! Нет, я не пойду с тобой, старик. Это ты пойдешь со мной. И выпьешь моего винца!

Толстые губы кормчего растянулись в улыбке.

– Шутник? – сказал он. – Шутник, кусай меня в задницу! Согласен! Но если ты еще раз назовешь меня стариком, попробуешь вот этого! – Кормчий показал кулак. – Будь ты хоть сам Тур, борец, кусай меня в задницу!

– Согласен, Хихарра! – сказал Нил и побренчал монетами в кармане.

– Эй, заморыши! Шевелись! Шевелись! Уснете, яйца отвалятся! – закричал кормчий носильщикам, которые, заметив, что он отвлекся, заметно убавили прыть.

Невысокий плотный конгай в синей куртке, с внушительным кинжалом на поясе подошел к ним. Он был похож на кормчего, но, разумеется, у него еще не было ни бочкообразного брюха, ни столь заметных следов возлияний на физиономии.

– Приветствие! Флон! – представился конгай, протягивая короткую, ластоподобную, как у отца, руку.

– Нил! Приветствие!

Флону было лет, пожалуй, около тридцати пяти. В отличие от отца он выглядел спокойным, немногословным. Но Нил заметил, как оживились и шибче засновали носильщики при его появлении.

Конгай внимательно оглядел Нила с ног до головы. И остался доволен осмотром.

– Я взял бы тебя младшим кормчим! – произнес Флон. В его устах это было высшей похвалой. – Иди, отец, отдохни! – ласково сказал он. – Я найду тебя в «Дохлой рыбине», верно?

– А где же еще? – удивился Хихарра. – Ты пригласил меня, борец?

– А то! – Нил еще раз звякнул монетами.

«Дохлая рыбина» оказалась широким приземистым домом с крепкой мебелью и огромным чучелом черной акулы над очагом. Пахло пряным мясом, вином, моряцким потом, к которому примешивался легкий запах дурманной травки. Несмотря на ранний час, посетителей в таверне хватало. Здесь собрались представители дюжины народов Мира, у многих в мочке уха блестела серьга Братства Морской богини. Судя по осанке, одежде, оружию, большинство – не простые матросы, а старшие и младшие кормчие с торговых и военных кораблей, нашедших приют в Фарангской гавани.

Раскланиваясь едва ли не с каждым из сидящих за столиками, Хихарра проследовал в угол зала, к черному резному изображению Морской богини на стенной панели. Там стоял стол, с которого слуга уже смахивал пыль и крошки.

Кормчий уселся на прочный шестиногий табурет и ткнул пальцем в винное пятно на несвежей скатерти. Слуга тотчас убрал скатерть, а второй служка уже бежал за новой. Хихарру знали в «Дохлой рыбине».

– Крепкого морского! – велел Нил.

Глиняный кувшин с вином и пара маленьких деревянных плошек тут же появились на столе. Гигант плеснул в чашки вина, и новые приятели опорожнили их с подобающим уханьем.

– Недурно! – произнес кормчий, причмокнув толстыми губами.

Слуга поставил перед ними горшочки с дымящимся рагу.

– Откуда ты взялся, борец? – спросил кормчий, отправляя в рот порцию перемешанного с овощами мяса.

Нил решил, что обычай молчания во время еды свойствен только верхушке здешнего общества.

– Да ты можешь не отвечать, коли не хочешь, – невнятно произнес кормчий.

Он хлебнул вина и захрустел черствой лепешкой.

– Да нет, – сказал Нил. – Что мне от тебя таить? Только ты не поверишь.

– Я?! – Хихарра поперхнулся рагу. – Да я столько видал в нашем сраном Мире, что поверю даже в лысину Равахша, кусай меня в задницу! Валяй, говори!

– Урнгур! – сказал Нил. – То, что со мной было, – пустячок в сравнении с тем, что со мной будет: я иду в Урнгур!

Кормчий перестал есть и очень серьезно посмотрел на Нила.

– Ты – здоровенный бугай, – сказал он. – Пожалуй, здоровше тебя я в жизни никого не видал. Но в Урнгуре с тобой точно – будет! И потом будет. Но без тебя.

– А почем ты знаешь? Ты был там, что ли?

– В Урнгуре не был. На границе был. Знаешь, на границе с Угуром и Хуридой (зачем только Неизъяснимому понадобилось создавать это дерьмо?) есть паршивый городишко. Чагун называется. Я ходил туда с товаром. Видел этих… – Нил весь обратился в слух, – …урнгурцев. С виду-то они люди как люди. Тощие, не очень чтобы сильные. Шкура темная, потемней моей. Веет от них нехорошим. – Кормчего передернуло. – Гордые, скрытные. В Чагуне болтали, кто в их страну войдет, сразу отправляется к их богу, Хаору. И путешествие это… кха-кха… неприятно. Что еще скажу: был у нас случай. Купец из Хуриды, тоже тварь паскудная, недомерил торговцу ткани. Может, обманул, может, просто ошибся, дело людское. Так урнгурец этот схватил тесак и разрезал бедняге брюхо до самого позвоночника. Так-то! – Кормчий покачал головой. – Нет, борец, в Урнгур я тебе не советую. Хочешь сдохнуть – иди на юг, и все тут!

– Однако ж ты ходил в Чагун, – сказал гигант. – И живой.

– То – Чагун! – сказал моряк. – Да, ходил! Больше не пойду, кусай меня в задницу! Хоть и навар получил неплохой – не пойду. Скверная там торговля, борец.

– Ну, мне и здесь жизни не будет, – беспечно сказал Нил.

– А что так, борец?

– Поломал я тут одного… Тороном зовут… Может, слыхал?

– Ой-хой! – воскликнул кормчий. – Конечно, Хихарра знает Торона! Весь Фаранг знает Торона! Поломал? – Кормчий нежно и восхищенно таращился на Нила. – Ха! Чуял я, что здоров ты, борец, но ты и меня удивил! Удивил! Но тут ты прав, борец, – жизни тебе в Фаранге не будет, кусай меня в задницу! Он же хранитель тела самого душителя Дага, перец ему в мошонку! Уж Даг тебя не оставит, борец!

– Уж точно, – вздохнул Нил. – Я и этого самого Дага немножко… помял.

– Герой! – понизив голос, сказал кормчий. – Жаль, шкуру твою натянут на столб. Сильно помял?

– Вроде того. Он же хлипкий. Разок встряхнул – глазки и закатились.

– Да, борец! – сказал кормчий. – Пожалуй, в Урнгуре тебе самое место. Сматываться тебе отсюда надо так быстро, чтоб тебя еще вчера здесь не было. Как же тебя еще не сцапали, борец? Ты ж прогуливаешься, почитай, на самом виду?

Нил скромно потупился.

– О! – радостно вскричал Хихарра. – Пойдешь со мной. Ночью. Ночью мой «Светоч» отходит. Точно, в самый раз. Со мной пойдешь, борец! Все! Теперь только спрятать тебя до ночи.

– Я не один, – сказал Нил.

– Да? – огорчился моряк.

– Со мной мой господин, мой отец и женщина.

– Ой-хой! – с чувством произнес кормчий, и рука его потянулась к кувшину. – Тебя одного я еще мог бы вывезти без пропуска. Но четверых… Тем более женщину. А кто твой господин?

– Моряк. Его дядя – командующий Южной эскадрой Империи.

– Кто?!

– Эрд Асенар, светлорожденный.

– Ага… – сказал кормчий растерянно. – Понял… – Хотя было очевидно, что он совершенно ничего не понимает. – Я-то думал: с чего это ты схлестнулся с самим Дагом? Но ты, парень, все же молодец, что задавил эту тварь, Торона. Подлый был человек!

– Он жив, – сказал Нил.

– Зря. Уж этот бы тебя не пожалел. Сколько народу перебил. И на арене, и так, походя. Чего ему было бояться – за ним Душитель! Нет, ты его зря не добил… А эти, сдается мне, – за тобой, кусай меня в задницу!

В таверну вошли человек шесть солдат во главе с десятником. Десятник поманил к себе хозяина:

– Эй, мясо! Иди сюда! Мы тут кой-кого ищем.

Хозяин, пожилой, толстый, со щекастой угодливой физиономией, поспешил к воину, но один из гостей схватил его за руку:

– Не торопись, Момон! – И – десятнику: – Ты что здесь распоряжаешься, железнобрюхий, пес тебя дери?

Десятник уставился на говорившего, здоровенного моряка со здоровенным мечом и здоровенным шрамом через все лицо. Десятник заколебался. «Дохлая рыбина» – не из тех мест, где городская стража чувствовала себя уютно. Трое сотрапезников меченого глядели на него в упор. Плечи у каждого были настолько шире десятниковых, что тому сразу расхотелось с ними ссориться. Пожалуй, он так и ушел бы вместе со своими вояками, но тут в таверну ввалились еще два десятка солдат, и стражник осмелел.

– Соленый огузок! – бросил он презрительно. – Не мешай слугам Великого Ангана!

– Всё! – сказал моряк, поднимаясь. – Или ты унесешь отсюда свои вонючие потроха, или я счас их проветрю.

Десятник вновь заколебался: в таверне не менее тридцати моряков, полностью разделяющих взгляды обладателя шрама, вооруженных, в грош не ставящих городскую стражу…

Но тут один из солдат заметил Нила: трудно было его не заметить!

– Там, там! – заорал солдат, тыча пальцем.

Нил хотел встать, но Хихарра удержал его:

– Сиди, борец. Без тебя обойдется. Дай и другим побыть героями!

И Нил остался сидеть.

Десятник тоже увидел Нила, и радость сделала его лицо еще менее симпатичным.

– Слово Великого Ангана! – заорал он и выхватил меч.

Одновременно десятки прямых клинков и волнистых лезвий конгайских криссов покинули ножны.

Человек со шрамом встал на пути десятника.

– Убирайся! Это наша таверна!

– А мне насрать! – разъярившийся десятник занес меч.

– Я сказал тебе, что проветрю твои кишки! – хладнокровно произнес человек со шрамом.

Парировал собственным мечом клинок десятника и точным ударом крисса ниже кирасы рассек стражнику мышцы живота.

Десятник выронил меч и схватился за живот. Кровь струилась между пальцев и капала на пол. Лицо его приобрело серый оттенок.

Солдаты сгрудились вокруг начальника, выставив вперед мечи. Атаковать они не решались – на каждого приходилось по меньшей мере по одному бойцу, а то поспеет подмога с кораблей – от стражников и рваных подметок не останется. Десятника подхватили, чтоб он не упал.

Арбалетная стрела оцарапала ухо солдату, стоявшему впереди. Это решило дело: стражники ретировались.

Взгляды обратились к Нилу.

– Он немного повздорил с Душителем! – сообщил Хихарра.

– Да, – ухмыльнулся гигант. – Я немного… придушил его. И он обиделся.

– Не врешь, белолицый? – спросил один из моряков. – Душитель никогда не ходит без мордоворота Торона!

– Торона он тоже немного… Как ты сказал? – Хихарра обернулся к Нилу: – Помял?

– Хочу выпить с тобой! – сказал моряк со шрамом, протискиваясь сквозь обступившую Нила толпу. – Выпить с тобой – честь. Мой трехмачтовик уходит в море Зур. С рассветом. Платы я с тебя, ясное дело, не возьму.

– А почему ты, Рубец? – возмутился худой длинный моряк с кривым носом и блестящими навыкате глазами. – Мой «Удачник» тоже уходит завтра утром.

– А потому я, – отозвался меченый, – что я уже поил своего весельчака, – он похлопал по рукояти меча, – когда ты еще выцеживал свою тридцатую кружку.

– Тихо! – рявкнул Хихарра так, что зазвенели кувшины над головой трактирщика. – Я его привел сюда – со мной он и уйдет, кусай меня в задницу!

– Если б я мог, – громогласно заявил Нил, – я пошел бы с каждым, друзья! Нигде я не видел столько достойных мореплавателей, храни вас Морская богиня! Хозяин! – Он повернулся к трактирщику, голова северянина на поллоктя возвышалась над макушкой самого рослого из моряков. – Хозяин, чашу! Хочу, чтоб вы все стали моими кровниками!

Чаша появилась на столе. Нил опрокинул в нее кувшин с вином, медленно провел кинжалом по предплечью. Кровь из ранки капнула в чашу. Хихарра чиркнул криссом по руке – и его кровь смешалась с кровью Нила. Кормчий со шрамом стал третьим. Через десять минут вино пополам с кровью тридцати семи моряков разошлось по их желудкам. Нил разбил чашу о стену, и дружный рев вырвался из трех дюжин глоток.

– Ты не только силен, борец, но и неглуп! – шепнул Хихарра. – Только что ты был здоровенным аппетитным куском человечины для крысолюбов Дага, а сейчас за тобой – два десятка кораблей. Еще малость – и я поверю, что ты не только побываешь в Урнгуре, но и сумеешь рассказать о нем старому Хихарре!

* * *

Когда Шинону доложили, что светлорожденный в городе, он пил кофе и читал балладу о Прекрасной из Тайдуана в переводе на конгаэн.

– Вызвать стражу из порта? – спросил домоправитель.

– К чему? – удивился Шинон. – Он – один. И я – один. Все в порядке.

– Но… – домоправитель замялся, – он очень опасен.

– Я тоже очень опасен. Не докучай! – И углубился в чтение.

Но едва домоправитель вышел, Шинон тотчас отбросил свиток. Подойдя к оконной арке, воин внимательно оглядел собственный парк с высоты третьего этажа. Потом проверил исправность арбалета-ловушки, нацеленного на дверной проем. Сняв мундир, Шинон натянул толстую фуфайку из белой шерсти, подкольчужную куртку из шести слоев паутинной ткани, а поверх – легкую, но очень прочную кольчугу из особого сплава. Затем опять надел мундир. Огромный коричневоглазый боевой пес поднял голову и посмотрел на хозяина.

– Нет, Равахш! – сказал Шинон. – Я слишком люблю тебя. Пойдем.

Он увел пса в дальнюю комнату, снабженную дверью с запором, и оставил там. Вернувшись, Шинон застегнул на руке боевой браслет и положил на стол три метательных ножа, сбалансированных, с тяжелыми широкими лезвиями. Вынув из ножен меч, Шинон осмотрел его и остался доволен. Конечно, это не бивень хармшарка, но дымчатое лезвие из лучшего конгского сплава вполне могло устоять против белого клинка. Пусть Эрд – один из лучших мечей Империи, зато Шинон – из лучших мечей Конга. А измученный схваткой на дороге и бешеной скачкой светлорожденный будет не в лучшей форме. Если Шинон один на один победит упрямого аристократа, обставившего сотню воинов… Конгай улыбнулся: подсказав совершенно нелепый план засады этому бумагомараке Хурану, Шинон поступил мудро. Ганг никогда не купился бы на подобную глупость. А раз северянин, как и полагал Начальник Гавани, сумел вывернуться, значит, не скучно будет скрестить с ним клинки. Возможно, смерть Эрда от руки конгского военачальника осложнит отношения с Империей больше, чем смерть его от руки разбойника… Это проблемы Наместника. Кто осудит Шинона за то, что он сумел себя защитить?

Но где-то в глубине души конгай чувствовал сожаление. Да, он убьет Эрда. Но, сложись дело иначе, Шинон охотно оставил бы светлорожденного в живых. Славный парень, немного чванливый, но доверчивый и отважный, как он сам. Пожалуй, проживи он еще десяток лет, – и из него получился бы добрый мореход, не хуже самого Шинона. Даром что аристократ! Шинон вспомнил о соххогоях, и губы его искривились: вот кого он пощупал бы мечом! И заодно узнал бы, действительно ли красноглазые такие бесподобные бойцы, как о них говорят.

Крики, лязг металла, рычание пардов донеслись снизу. Эрд прибыл.

* * *

Сотнику Конону совсем не нравился полученный приказ. Но Шинон объяснил ему: лучше они сами возьмут северянку, чем это сделает Наместник. Лучше, хуже, а воину-моряку позор арестовывать женщину. Но приказ есть приказ. Разумеется, он не собирался врываться без предупреждения. Но едва он протянул руку к дверному билу…

…Этайа запела, и рука сотника так и не коснулась бронзы.

Сколько сам он и его солдаты простояли около резной двери, никто из них не смог бы сказать. Вечность! Все они успели прожить жизнь. Счастливейшую из жизней! И умереть. Так, как умирают лучшие. И воскреснуть. И стать несчастными, чтобы обрести покой. И еще тысячу жизней сменили они, как меняет листву дерево. И росли, как растет дерево. И выросли. И поднялись туда, куда только сильные крылья дракона могут поднять человека.

Кончилось волшебство. Опустил Конон руку, так и не коснувшись била. И стал легким Конон, как будто единственно из света состоял он. И те, кто был с ним, стали такими же. Нет, ни один из них не забыл, для чего пришел к розовой двери с алой ящерицей наверху. Но какое это имело значение? Какое значение имеет детская обида для того, кто стал взрослым?

Добрые улыбки согревали мужественные лица, когда шли они по устланному шелком коридору. Казалось им, что ноги их едва касаются розовой ткани. И спустились они вниз, в просторный холл, а потом – по белым ступеням – на белую дорожку, что вела к высоким воротам. И дальше… чтобы много лет никто из фарангцев не увидел ни сотника Конона, ни десятника Агга, ни тех трех солдат, что пришли в этот день в «Добрый приют».