Текст книги "Тайное учение даосских воинов"

Глава 1
Рождение легенды

Увлечение боевыми искусствами захватило меня с девятого класса, когда я записался в секцию самбо при Сельскохозяйственном институте. Впоследствии я начал изучать дзю-до под руководством Игоря Васильевича Бощенко и Вячеслава Ловягина.

К концу девятого класса я впервые услышал о каратэ и, продав коллекцию марок, купил набор фотографий, сделанных с польского учебника каратэ, где были показаны основные стойки, удары руками и ногами, разные ударные части. Я очень увлекся этим, тогда еще практически неизвестным и почти мифическим видом единоборств.

Через моего тренера я доставал различную литературу по боевым искусствам. В основном, это были книги по самообороне, джиу-джитсу, чехословацкие, немецкие и другие учебники по самообороне.

На первом курсе института я узнал, что несколько моих бывших одноклассников занимаются каратэ у легендарной тогда в Симферополе личности по кличке Мишель. Настоящее имя Мишеля было Эльюнси Мухаммед. Он был подданным Туниса и учился в Симферопольском медицинском институте. По словам его учеников, Эльюнси был обладателем высоких титулов в различных дисциплинах будо. Мои друзья – ученики Эльюнси – обучали меня его технике на лестничной площадке одного из жилых домов Симферополя. На площадках нижних этажей обычно целовались влюбленные парочки, а самая верхняя площадка заменяла нам спортзал. Терпеливые жители дома покорно сносили какофонию звуков, складывающуюся из вздохов и стонов влюбленных и ударов, рычаний и криков, доносившихся сверху. Наши тренировки продолжались долгие часы, иногда до двух-трех часов ночи.

По сравнению с самбо и дзю-до в каратэ и системе Мишеля меня поражали простота, четкость и эффективность приемов. Это удивительное сочетание простоты и новизны казалось мне одновременно и шокирующим, и завораживающим.

Тогда-то в полной мере и зародилась во мне страсть к боевым искусствам – спортивное самбо и дзю-до меня давно перестали удовлетворять из-за своей усложненности и тяжеловесности. Мне захотелось отыскать или создать самому наиболее эффективную систему рукопашного боя.

По городу поползли слухи, что я увлекаюсь каратэ, и ко мне потянулись многие из тех, кто интересовался боевыми искусствами. У меня появились ученики, и мы тренировались где только возможно – в лесу, в поле, подвале, на улицах, в квартирах, на лестничных площадках.

Потом я познакомился еще с несколькими студентами самых разных национальностей, которые в своих странах изучали рукопашный бой, и обучался у них. Постепенно сформировался устойчивый круг общения среди энтузиастов кунг-фу, каратэ и представителей других стилей и направлений.

К сожалению, атмосферу, царившую в этом круге, трудно было назвать благоприятной и дружественной. Тут были и соперничество, и самоутверждение, и молниеносно распространяющиеся самые невероятные сплетни и легенды друг о друге. Одну из таких удивительных легенд о самом себе я услышал однажды в поезде от случайного попутчика. Я возвращался из Одессы в Симферополь, и в купе со мной ехал молодой человек с костяшками рук, деформированными от ударов.

Я спросил его, занимается ли он каратэ, и он, необычайно от этого вопроса воодушевившись, начал мне рассказывать, что он близкий друг Медведева и тренируется у него. К моему удивлению, я узнал, что под Новоромановкой у меня есть тайный подземный город с тренировочными залами, где я обучаю избранных, что другие каратисты и кунгфуисты мне платят дань, и вообще, что я – отец крымского кунг-фу. Рассказ изобиловал массой подробностей, например, о тайных ключевых стуках, которые используются для того, чтобы открыть тот или иной канализационный люк, который выводит в определенное место подземного города. Мимоходом он упоминал о каких-то тайных приемах, которые я якобы ему показывал.

Прощаясь со своим попутчиком на вокзале, я попросил его познакомить меня с Медведевым, и он клятвенно обещал мне сделать это. Впоследствии я несколько раз случайно встречал его в городе, и каждый раз он снова и снова обещал устроить мне встречу с Медведевым, но по каким-то причинам эта встреча всегда откладывалась.

Месяца через три я встретил его в компании общих знакомых, и, выяснив, наконец, кто я такой, он, к моему удивлению, упал передо мной на колени и начал биться головой о землю, умоляя пощадить его. Слегка напуганный такой бурной реакцией, я поспешил его успокоить, сказав, что я только благодарен ему за то, что он так веселил меня все это время, и не держу на него зла.

До меня периодически доходили десятки самых невероятных сплетен обо мне, например, что я сумасшедший и для развлечения периодически с разбега головой пробиваю заборы (эта история появилась в самом начале моего знакомства с Ли, когда он действительно показал мне, как в прыжке он пробивает головой забор из толстых крепких досок. Я рассказал об этом одному своему знакомому, но у меня и в мыслях не было пытаться повторить это самому).

После того, как я рассказал кому-то, что я видел, как иностранный студент в низких стойках проходил под столом и быстро перемещался вокруг его ножек, делая перекаты, распространился слух, что во время тренировок я залезаю под стол и кричу не своим голосом.

Тогда я еще не до конца понимал все возможные последствия такой, слегка нездоровой популярности. Ко мне стали обращаться люди с предложениями, чтобы я работал на них, оказывая в некоторых случаях довольно рискованные и сомнительные услуги. Теневые дельцы предлагали мне стать телохранителем или заниматься выколачиванием денег из должников. Мне приходилось быть очень дипломатичным, чтобы, с одной стороны, не влезать ни в какие сомнительные аферы, а с другой стороны, не обидеть людей, имеющих достаточно большое влияние и власть, да к тому же хорошо ко мне относившихся.

Хотя официально считалось, что в те времена в Советском Союзе не было организованной преступности, на самом деле она существовала. Через людей, которые предлагали мне работу, я познакомился с некоторыми влиятельными людьми, и хотя я отказывался сотрудничать с ними, ссылаясь на учебу, тренировки, больную мать и полную нехватку времени, я не всегда мог отказаться от приглашения просто прийти в гости и поговорить. Больше всего во время этих посещений меня интересовали книги и журналы по боевым искусствам, которые в то время официально не разрешалось провозить через границу.

Очень важным моментом моей жизни стало знакомство со Славой Скворцовым, достаточно известным в кругах почитателей воинских искусств благодаря своей великолепной физической подготовке. Он был кандидатом в мастера спорта по боксу и считался очень талантливым рукопашником. Слава был буквально одержим единоборствами, занимался каратэ, кунг-фу и всем, что ему еще удавалось увидеть или узнать. Нас познакомил сосед Скворцова, один из студентов сельхозинститута, и через некоторое время мы подружились настолько, что стали практически неразлучны. Мы каждый день вместе тренировались где только могли, а когда Слава через некоторое время начал работать милиционером, мы использовали для тренировок все охраняемые им объекты, вплоть до крупных административных зданий Симферополя. Впоследствии из нескольких кандидатов Ли выберет именно Скворцова моим напарником.

Группы изучающих рукопашный бой периодически устраивали поединки друг с другом, пытаясь доказать свое превосходство. Иногда такие поединки принимали довольно жестокие и дикие формы. Тренировочные спарринги выходили из спортзалов на улицы и превращались в групповые разборки с засадами, «проверками» и избиениями.

В частности, в то время было модно «проверять» иностранных студентов – мастеров боя, чтобы выяснить степень их квалификации. Несколько человек вооружались палками, лопатами, обрезками арматуры и, выследив ничего не подозревающего иностранца, нападали на него в каком-нибудь уединенном месте. Если студенту удавалось с честью выйти из потасовки, его признавали учителем, но обычно он оставался избитым на земле, часто с серьезными травмами.

С одним из таких студентов, выдержавшим испытание, я подружился и некоторое время изучал у него каратэ. Сейчас я уже не помню, откуда он приехал, но помню его неподражаемый рассказ о том, как он стал чемпионом своей страны (это было где-то в Латинской Америке) по бесконтактному каратэ.

Звучал его рассказ примерно так:

– Мой папа, моя мама, моя невеста надели свои лучшие одежды и заняли лучшие места на трибуне. Они взяли с собой еду, поскольку чемпионат продолжался долго.

Я выхожу на ринг. Мой противник такой мощный и сильный. Мне очень страшно. Он разворачивается и бьет меня ногой в лицо. Капа летит в одну сторону, я – в другую. Я теряю сознание. Открыв глаза, сквозь слезы я вижу испуганное лицо отца. Мама плачет. Невеста плачет. Рефери поднимает меня, выводит в центр круга и поднимает мне руку как победителю. Я выиграл, так как мой противник применил запрещенный удар.

Со следующим противником произошла почти такая же история, но запрещенный удар он нанес рукой. Снова латинос темпераментно, с забавным акцентом описывал, какой страшный был противник, как плакали папа, мама и невеста.

Два других его противника просто не явились – один отравился грибами, а другой попал в автокатастрофу, и в результате он стал чемпионом страны в своей весовой категории.

Другой очень интересной личностью был негр Фекадо, который изучал различные корейские стили единоборств и одновременно официальное тхэквондо. Фекадо был исключительно приятным и добродушным человеком, с радостью показывал уловки и приемы корейских стилей и некоторых японских школ рукопашного боя.

Что же касается Мишеля, или Эльюнси Мухаммеда, о котором я упоминал ранее, то его было бы трудно назвать приятным человеком даже с большой натяжкой. Мишель был скользким и алчным, умел оказывать психологическое воздействие на окружающих и широко этим пользовался. Некоторых своих учеников он подчинил до такой степени, что они делились с ним даже своими женами. Среди учеников Эльюнси ходили легенды о том, что их сенсей был потомком самураев (якобы его бабушка была японкой), что он прошел секретную школу будо на океанском лайнере, оборудованном несколькими тренировочными залами, что на этом корабле одновременно изучали технику лайджицу, тайджицу, дзю-до, каратэ, айкидо, фехтование на мечах, иайдо и еще неизвестно что.

Ходили легенды о его необычайной физической силе, о том, что ударом руки он срубает деревья и демонстрирует прочие чудеса.

Организовав в Симферополе группу из учеников и преподавателей мединститута, где он учился, Мишель обеспечил себе спокойную беззаботную жизнь. Увлекающиеся рукопашным боем сокурсники писали за него конспекты и делали контрольные работы, а преподаватели, в большинстве своем тоже тренирующиеся у него, не спрашивая, ставили ему зачеты и отличные отметки на экзаменах.

Интересно, что, использовав преподавателя до конца и выяснив, что тот ему больше не понадобится, Эльюнси избавлялся от него достаточно оригинальным способом: каждое занятие он, словно бы случайно, наносил ему сильный удар в пах, потом извинялся, участливо справлялся о самочувствии и поступал так до тех пор, пока преподаватель сам не переставал ходить на тренировки.

Помимо группы в мединституте у Мишеля была другая группа, не общающаяся с первой и набранная из уличной шпаны. Эта группа помогала Эльюнси в некоторых не совсем законных делах вроде выбивания долгов, но, в основном, занималась фарцовкой и перепродажей товаров, которые Эльюнси получал или привозил из-за границы.

Эльюнси не терпел конкуренции со стороны других преподавателей боевых искусств, особенно русских, и, услышав о каком-либо новом лидере, отправлялся к нему и в спарринге доказывал свое превосходство.

Однажды, как мне рассказали, он услышал легенду о Саше-китайце (мы были знакомы, но он не знал, что это легенда обо мне) и его подземном городе в Новоромановке. Эльюнси надел свои широкие черные штаны, сшитые так, чтобы не мешали наносить удары ногами, и несколько дней бродил по Новоромановке, пытаясь отыскать следы подземного города и нового неизвестного конкурента.

Сильный дух соперничества и желание доказать свое превосходство были свойственны практически всем, кто в те годы практиковал или изучал боевые искусства. Мои знакомые, с которыми я тренировался на лестничной площадке, придумали для себя довольно неприглядную форму игры-тренировки, которая доставляла им большое удовольствие. Они начали отрабатывать приемы и методы психологического давления на совершенно посторонних людях. Желание прочувствовать удар на ком-то в полную силу иногда приобретало маниакальную форму, и они просто избивали людей на улицах без всякого на то повода.

Игра, о которой я упомянул, заключалась в том, чтобы один человек смог психологически подчинить себе и унизить группу людей, подавив в них желание сопротивляться.

Выглядело это примерно так: выбиралась компания гуляющих по городу молодых людей, которые в обычной ситуации не упустили бы возможности подраться. Тот, кто вел игру, оставлял часы и все, что могло бы сломаться во время драки, своим товарищам и, подойдя к группе молодежи, завязывал конфликт, сильно толкнув кого-то плечом, наступив на ногу или просто не уступив дороги. Когда противники заводились настолько, чтобы вступить в драку, он демонстрировал свое преимущество серией быстрых ударов без касания, остановленной у горла ногой и т. д., давая понять, что с ним связываться слишком опасно. Продемонстрировав свое превосходство и агрессивность, он намеренно оскорблял и унижал их, не позволяя с честью выйти из ситуации, и одновременно запугивал до такой степени, что они даже группой не решались напасть на него.

Другой формой тренировок стали драки, провоцируемые на танцплощадках, причем к этим дракам тщательно готовились, закладывая иглы в отвороты одежды, чтобы затруднить захваты, накладывая щитки на голени, предплечья и пах. Но этим занимались в основном школьники старших классов.

Естественно, что волна увлечения боевыми искусствами, мистикой и эзотерическими учениями вызывала пристальное внимание со стороны органов госбезопасности. Если учесть мою довольно широкую известность, не удивительно, что КГБ заинтересовался мной. Выяснив, что я не занимаюсь никакой противозаконной деятельностью, один из работников Комитета предложил мне преподавать рукопашный бой сотрудникам КГБ и впоследствии сотрудничать с органами госбезопасности еще более тесно. Большую роль в этом сыграли и хорошие рекомендации, данные моим первым тренером по самбо.

Воспитанный в семье ярых коммунистов, я с детства считал своим идеалом Дзержинского и мечтал стать, подобно Абелю, знаменитым советским разведчиком. Поэтому, не оформляя мое сотрудничество с Комитетом официально, я дал согласие работать. Вскоре я получил первое в республике удостоверение инструктора по каратэ и рукопашному бою, и, если бы не встреча с Учителем, моя жизнь потекла бы по совершенно другому руслу. В настоящее время я, возможно, был бы отставным офицером Комитета Госбезопасности или сотрудником ФСБ.

Глава 2
Встреча с Учителем

Возвращаясь из института, я решил немного прогуляться и, свернув на улицу Пушкина – наш Симферопольский пешеходный «Бродвей», направился к центру города.

У перекрестка, неподалеку от кинотеатра Шевченко, находилась аптека. Стены ее были отделаны когда-то черным мрамором, и все называли ее «черная аптека», хотя мрамора уже давно не было, а от его былого великолепия остались только воспоминания.

Я вошел в «черную аптеку», купил витамины для своего приятеля, поболтал со знакомой продавщицей и, выглянув в окно, заметил компанию из трех человек, беседующих около закусочной.

Присмотревшись, я узнал двоих – это были мои старые приятели Осин и Рогов. Третьего человека я видел в первый раз. Решив поздороваться с друзьями, я вышел из аптеки и окликнул их. Вся компания повернулась ко мне, и тут я впервые внимательно посмотрел на спутника моих приятелей.

Он был среднего роста, в мешковатом потертом костюме, засаленном и лоснящемся на локтях, и в черной полосатой рубашке с расстегнутым воротом. Рубашка была явно не первой свежести. Одет он был довольно легко, учитывая, что близился конец октября, и многие симферопольцы уже надевали плащи и куртки.

Я подумал, что этот человек напоминает председателя колхоза, возвращающегося с уборки урожая. По его лицу восточного типа трудно было определить возраст или национальность, но про себя я решил, что это кореец – в Крыму существовала большая корейская община.

Осин и Рогов явно обрадовались моему появлению. Рогов бросился ко мне, произнося обычные слова приветствия, и вдруг без всякого перехода спросил, не мог бы я помочь их товарищу. Я немного удивился и поинтересовался, что от меня требуется.

– Это мой друг, – с подозрительным энтузиазмом начал объяснять Рогов. – Такой веселый человек, просто с ума можно сойти. Весь день нас смешит. Он недавно приехал из Средней Азии и еще не успел как следует устроиться, только забросил чемоданы к каким-то знакомым. Знаешь, он очень хочет, чтобы ты отвел его в пельменную. Он просто достал нас этими пельменями. Можно подумать, что он без них жить не может.

Я был немного удивлен, не понимая, по какой причине человек, увидевший меня в первый раз хочет, чтобы именно я отвел его поесть пельменей, и откуда Рогов это знает.

Я открыл было рот, чтобы задать этот вопрос, но Осин потянул меня за рукав, отвел в сторону и прошептал:

– Ради бога, избавь нас от этого «монгола». Привязался, как репей, и все время болтает какую-то чушь.

Уговаривать меня особо и не требовалось. Я еще не успел перекусить после института и не отказался бы от порции пельменей. Повернувшись к корейцу, я сказал:

– Я с удовольствием отведу вас в пельменную.

Кореец широко улыбнулся в ответ и мгновенно откликнулся с сильным акцентом:

– Я угощаю.

Это меня вполне устраивало.

Мы попрощались с Осиным и Роговым, быстрым шагом добрались до памятника Ленина, повернули направо, и, миновав сквер Тренева, направились к пельменной.

Неожиданно для меня кореец заговорил о рукопашном бое и поинтересовался, совершенствуюсь ли я в боевых искусствах. В то время этим термином еще не пользовались, говорили лишь о конкретных видах единоборств – каратэ, джиу-джитсу или дзю-до. Я ответил, что занимаюсь всем понемногу, и мне интересно изучать все виды единоборств. Особо я заострил внимание на том, что термин «боевые искусства» мне непривычен.

– Нет, можно заниматься или спортом, или боевыми искусствами, – настаивал кореец.

– Не понимаю, почему обязательно надо выбирать что-то одно, – возразил я. – Я, например, занимаюсь и спортом, и самообороной.

В тот момент я не понял сути вопроса, заключающейся в том, чем являются для меня боевые искусства – искусством или спортом.

Я начал рассказывать, что изучаю самбо, дзю-до, каратэ и другие виды единоборств.

Убедившись, что я ничего не смыслю в высоких материях, кореец быстро перевел разговор на другую тему. Мы принялись беседовать о самбо, дзю-до и за разговорами незаметно добрались до пельменной.

Кореец со своим ужасным акцентом заказал три порции пельменей с маслом, и я, решив не отставать от него, тоже попросил три порции.

Потом мой спутник потребовал порцию бульона. Схватив тарелку так, что большие пальцы его рук утонули в супе, он залпом выпил через край содержимое тарелки, громко причмокивая от удовольствия.

Меня слегка покоробило, и кореец, заметив мою реакцию, сказал, что надо быть проще, и что только простота приносит определенное счастье в жизни.

Проигнорировав тему счастья и простоты, я принялся расспрашивать его о боевых искусствах, что он о них знает, занимался ли чем-либо сам, и откуда у него такой интерес к единоборствам.

Кореец на это ответил, что раньше он тоже был причастен к изучению разных видов борьбы, но больше не занимается этим глупым делом, поскольку есть занятия и поинтересней.

Сказав это, он откинулся на стуле и закинул ногу на ногу. И тут я впервые обратил внимание на его обувь. Никогда в жизни я не встречал туфель такого покроя. Они были черными, узкими, с длинными загибающимися кверху носками. Я не мог представить себе безумца, изготовившего нечто подобное, и серьезно над этим задумался. Было очевидно, что туфли не фабричного производства. Я и раньше видел обувь с длинным узким носком, но чтобы носки туфель были вытянуты настолько, что казались клоунскими и завивались вовнутрь на полтора оборота, почти как у старика Хоттабыча, такого мне наблюдать еще не приходилось.

Я спросил корейца, где он взял столь удивительные туфли, и зачем ему обувь такого фасона, на что он гордо ответил со своим неповторимым акцентом, что эти туфли подчеркивают оригинальность человека, и что в определенной среде (тут он сделал многозначительную паузу) это весьма модный стиль.

Я молча проглотил это заявление, но был ужасно заинтригован, ибо не мог себе представить, в каких кругах обувь моего спутника может считаться модной.

Сам я одевался, прямо скажем, не роскошно. Штаны мои вечно были в заплатах – они быстро протирались от отработки ударов ногами на улице или в лесу, да и за модой я особо не следил, но вид корейца бил все рекорды.

Я снова бросил взгляд на его костюм, на затасканные лоснящиеся рукава, на сальные пятна. Кореец выглядел чрезвычайно неопрятным человеком, явно не уделяющим своей одежде достаточного внимания. Тем более было странно слышать от него какие-то рассуждения о моде.

Я подумал, собрался с духом и спросил:

– Но если вы хотите быть модным, почему у вас такой костюм, явно не первой свежести? В чем же заключается мода?

Он высокомерно посмотрел на меня и сказал:

– Это деловой костюм. В таком костюме я встречаюсь с людьми и делаю разные дела. В определенных кругах приняты определенные формы деловой одежды.

– И в каких же кругах приняты такие формы одежды? – поинтересовался я.

– Мы с вами еще достаточно шапочно знакомы, чтобы вас информировать по строго конфиденциальным вопросам мировой значимости, – заявил кореец с абсолютно серьезным выражением лица.

Его акцент, казалось, еще усилился. Кореец тщательно выговаривал каждую букву, произнося слова почти по складам с ударением на каждом слоге, словно желая подчеркнуть этим важность своих заявлений.

– В чем же заключается мировая значимость? – осведомился я, прилагая большие усилия, чтобы не расхохотаться.

– Европейцы всегда проявляют излишний интерес к не своим делам, – по слогам произнес кореец.

Я не обиделся. Я просто не мог воспринимать всерьез все эти безапелляционные заявления. Посмотрев несколько секунд на своего собеседника, я рассмеялся.

Кореец на мою улыбку никак не отреагировал и неожиданно принялся с большой скоростью поглощать оставшиеся на тарелке пельмени.

Я спросил:

– Скажите, как вы все-таки относитесь к разным видам борьбы, или, как вы их называете, боевым искусствам?

– Ну, как бы это сказать… – продекламировал он, – есть ритуал и есть форма. Есть также и искусство жизни.

– Что вы подразумеваете под ритуалом, формой и искусством жизни?

– Да как вам сказать… Я в принципе не надеюсь, что вы поймете.

– Тогда постарайтесь объяснить.

– А стоит ли стараться объяснить, если человек не понимает?

– А вдруг я пойму?

– «Вдруг» здесь не подходит. Либо я рассказываю, и вы что-то понимаете, либо я просто сотрясаю воздух.

На все это я ответил:

– Воля ваша, конечно. Но мне действительно очень интересно узнать ваше мнение, и если я не смогу понять, то постараюсь хотя бы запомнить.

Кореец сказал на это:

– Сейчас вы говорите как мудрец востока.

– Не понимаю, что здесь мудрого, – удивился я.

– А не взять ли нам еще и прелестных пончиков с повидлом, а также кофе? – неожиданно оживившись, внезапно предложил он.

Я согласился, и мы взяли по три стакана кофе с молоком и по шесть пончиков с повидлом.

Мы ели пончики, а беседа о возвышенном тем временем продолжалась.

– Дело в том, что ритуал, – говорил кореец, жестикулируя рукой с зажатым в ней пончиком и роняя капли повидла себе на рубашку, – дело в том, что ритуал – это тогда, когда два толстых человека встречаются и борются за приз – за женщину или быка. Тогда они должны делать все самое трудное, и при этом наименее эффективное. Если это форма, то один или два человека показывают хвост павлина. Они выглядят красиво, но их основная цель – выглядеть красиво. Если же это искусство, то один человек живет в трудном мире, и живет при этом хорошо.

– Но вы говорите о жизни, а при чем же здесь боевое искусство? – спросил я.

– Если кто-то мешает этому человеку жить хорошо, он просто пробивает ему голову, – с выражением явного удовольствия заявил кореец.

Покончив с пончиками, мы приступили к кофе. Качество напитка явно оставляло желать лучшего, а на его буроватой поверхности плавали мерзкого вида пенки.

Набирая кофе в рот, мой спутник с отвращением сплевывал пенки на стол и на пол. Кофе он отхлебывал с таким шумом, что люди за соседними столиками поневоле оглядывались на нас. Не обращая ни малейшего внимания на окружающих, кореец лишь время от времени менял положение ног, закидывая их одну на другую и демонстрируя всем замысловатый фасон своих туфель. Мысленно я возблагодарил небеса за то, что среди посетителей пельменной не было моих знакомых.

Под конец нашей беседы, когда кофе был почти допит, я задал вопрос:

– А чему же вы все-таки сами учились?

– Меня обучали секретному искусству, – сказал мой спутник, – но об этом искусстве не говорят с первым встречным, даже если он тебя отвел в заведение общественного питания и пожрал за твой счет.

На мгновение я онемел от возмущения и, стараясь казаться спокойным, возразил:

– Но я же не напрашивался, вы сами предложили угостить меня.

– Обидчивость – одна из уязвимых черт, препятствующих воинскому искусству, – с важностью заявил кореец. – Настоящий воин не должен обладать эмоциями.

– А вы – действительно настоящий воин? – спросил я.

– Вы знаете, это зависит от того, с какой стороны посмотреть, – ответил он. – На земле я ноль, но в воздухе…

– Как понять «в воздухе»?

– Меня с детства учили воинскому искусству, но меня учили драться только в воздухе.

Это заявление меня окончательно заинтриговало. Мы немного помолчали. Сообразив, видимо, что меня обидели его слова о нежелании разговаривать с первым встречным и о дармовом угощении, кореец выдал следующий перл:

– В принципе можно простить иностранцу за плохое владение языком. Мне трудно выражать гладко свои мысли.

– Не так уж бугристо вы выражаете их, – заметил я. – Вы сами предложили угостить меня. Могли бы этого не делать. Кстати, у меня с собой все равно почти нет денег, поэтому считайте, что пропала ваша трешка, или сколько вы там заплатили за обед.

– Я не волнуюсь за трешку, – заявил он, – я волнуюсь за твою душу.

– Вы случайно не миссионер какой-нибудь восточной церкви?

– Нет, – он покачал головой. – Никакой я не миссионер восточной церкви, я – хранитель великого знания.

– Но это больше напоминает цирк, – возразил я. – И какое же знание вы храните?

– Придет время, и ты, презренный, узнаешь, – отрезал кореец.

– Вот я уже и презренный, – усмехнулся я.

– Я погорячился.

– А как насчет ваших эмоций?

– Какой ты наблюдательный, – азиат захлопал в ладоши. – Но это эмоции, которые внешние.

Некоторое время разговор продолжался в таком же ключе, как вдруг мой спутник неожиданно спросил:

– Тебя вообще интересует боевое искусство? Ты много говорил о нем, но сможешь ли ты непосредственно его воспринять?

Немного раздраженно я поинтересовался:

– Куда же мы пойдем его воспринимать на полный желудок?

– Полный желудок – основа воина, – заявил кореец. – Чем полнее середина, тем она крепче.

– Но с полным желудком трудно передвигаться, – возразил я.

Кореец засмеялся, с шумом отодвинул стул, вышел из-за стола и направился в туалет. Я машинально последовал за ним. В туалете он принялся самым тщательным образом мыть руки. Я молча стоял рядом.

– После еды надо мыть руки, – безапелляционно заявил кореец.

– А почему вы не мыли руки перед едой, – осведомился я, как-то механически начиная мыть руки почти с такой же тщательностью.

– Раньше у меня руки были чистыми, они не были жирными. А теперь у меня жирные пальцы. В этой пельменной не моют тарелки. Когда я брался за тарелку, чтобы выпить бульон через край, у меня руки стали жирными, а я не люблю, когда у меня жирные руки.

Я нахально спросил:

– А после туалета руки моют?

– Моют руки перед туалетом, поскольку ты можешь всякую гадость себе занести. Я как-то спал с одной девушкой, перед туалетом руки не вымыл, так потом у меня жир с конца капал.

Я недоверчиво взглянул на корейца.

– Это розыгрыш?

– Да, это шутка, – разразившись громким радостным смехом, пояснил он.

– Хорошо, что я знаю этот анекдот, – подумал я про себя.

Кореец вытер руки о штаны, и мы направились к выходу из пельменной.

На улице он взглянул на меня и заявил:

– Ты говорил, что на полный желудок трудно передвигаться. Для передвижения, если воину не нужна твердая середина, а нужна легкость, делают вот так…

Тут он засунул даже не два пальца, а практически всю кисть руки себе в рот, отведя большой палец на 90° в сторону, откинулся немножечко назад, нажал второй рукой себе на солнечное сплетение, и его вырвало невероятно длинной струей. Как говорят в таких случаях в Крыму: «блеванул дальше, чем видел».

Рвота, вылившись на руку, запачкала рукав рубашки и пиджака и даже затекла внутрь рукава. Кореец выпрямился так, словно ничего особенного не произошло, отряхнул руку, сунул ее в карман и принялся демонстративно вытирать о его внутреннюю часть.

Я почувствовал себя не совсем хорошо.

Заметив мою кислую гримасу, кореец протянул эту испачканную руку ко мне и взял меня за рукав, да так цепко, что я не мог ни вырваться, ни отстраниться, после чего произнес:

– Пойдем, побеседуем на эту тему.

Я ощутил непреодолимое желание убежать, но что-то заставило меня остаться. Надо сказать, что я был законченным фанатиком рукопашного боя. В надежде изучить новые эффективные техники и приемы, я встречался с множеством разных людей, ездил по другим городам, разыскивая там специалистов по восточным единоборствам, и все, что мне удавалось узнать, записывал в многочисленные дневники.

В процессе поисков я сталкивался с весьма оригинальными индивидуумами. Среди них встречались и эксцентричные и, мягко говоря, не совсем нормальные личности. Я приучил себя не реагировать на странные слова или необычные поступки и, несмотря ни на что, упорно выяснял то, что меня интересовало.

Человек, который держал меня за рукав, ухитрился побить все рекорды эксцентричности, но я не представлял, как дерутся в воздухе, и если кореец не врал, я должен был все увидеть собственными глазами.