Текст книги "От рабства к свободе. Лекции по Ветхому Завету"

И очень скоро филистимляне полностью устанавливают контроль над страной; центром их становится город Газа (до сих пор он является объектом международной войны). Они быстро ассимилируются, вероятно, даже усваивают какие-то семитские языки (кстати, израильтяне стали говорить на хананейском наречии, которым и является древнееврейский язык, это древний язык хананеев). Даже в религии у них появляются боги восточного пантеона. Только в орнаментах, в сосудах, которые находят археологи, мы видим отголосок их эгейской родины. Он виден и в некоторых своеобразных формах захоронения, в частности, в пещерных захоронениях, где останки человека складывались в особый сосуд.

Итак, Самсон олицетворяет собой борцов против филистимлян. Но он вовсе не способен бороться по-настоящему. Он одиночка, он ходит и наносит вред врагам, поджигая их нивы. Он обладает огромной силой, он – посвященный Богу назир.

Назиры — так называли группу людей, которые для сохранения чистоты веры отрицали цивилизацию оседлых людей: волос не стригли, вина не пили, хлеба не ели, в домах старались не жить. Жили в палатках, питались пищей пустыни, и ножницы не прикасались к их волосам. Назир — в русской транскрипции «назорей». Назиры давали клятву и строго ее блюли. Последние назиры существовали еще в VI веке до нашей эры, а, может быть, и позже. Иоанн Креститель, по мнению большинства исследователей, принадлежал тоже к назирам, или назореям.

Но в борьбе Самсона камнем преткновения становится женщина. Могучий, сильный человек, он обладает столь же могучей силой в любви. Он женится на филистимской женщине. Ее звали Далила. Не буду пересказывать события, связанные с его жизнью: о том, как он шел на свадьбу, и на него кинулся лев – в то время в Палестине еще водились львы, – и он его растерзал (напомню, что в Петергофе есть фонтан «Самсон»). Филистимляне боялись его и решили, что его жена и станет орудием их расправы над ним.

Естественно, у нас сразу возникает ассоциация с оперой Сен-Санса «Самсон и Далила». Художники, музыканты, поэты без конца обращались к этой теме. Скульпторы, кинематографисты…

Гюстав Доре.

Самсон убивает льва (Судей 14:1–7)

Есть какое-то вечное противостояние между мужчиной и женщиной. Она как будто любит Самсона, но в то же время в ней пробуждаются иные желания и чувства; в конце концов она вступает в сговор со своими родными, чтобы лишить Самсона его силы. А сила у него богатырская. Например, в Газе филистимляне запирают его ночью, когда он, еще до Далилы, пришел к одной женщине. Он, проснувшись утром, вышел, увидел – ворота заперты, и сорвал их с петель, но не просто бросил, а отнес на гору – чтобы все увидели его силу. Это в духе Гаргантюа.

Самсон противится Далиле, пытается скрыть тайну своей удивительной силы, которая заключается в том, что он дал Богу клятву назира, которую не должен нарушать. Сначала он обманывает ее, говорит, что сила его в другом. Но она быстро и ловко проверяет его и добивается своего – ночью она подстригает Самсона, и враги его связывают и ослепляют. Лишенный зрения, он поставлен во дворе, как бык, вертеть жернов.

Вот такая беспутная, пропащая жизнь: вместо борца он был нарушителем спокойствия и кончил слепым пленником. Но эпилог его истории трагичен. Однажды, когда собрались филистимские военачальники пировать, они захотели поиздеваться над слепым богатырем и привели его в свой пиршественный зал. А слепой Самсон вдруг почувствовал, что к нему вернулась сила. И он сказал мальчику-поводырю: «Подведи меня к колоннам» – к столбам, на которых держалось все здание. И когда мальчик подвел, он взмолился Богу и сказал: «Да погибнет жизнь моя с филистимлянами», – сдвинул столбы, и дом обрушился, раздавив его вместе с врагами.

Перед нами образ неудавшейся жизни, образ чего-то несостоявшегося. И Книга Судей опять-таки кончается этим рефреном: не было царя, и каждый делал, что ему было угодно…

Проблема социального устройства общества не древняя, она вечно новая, потому что общество, как и Церковь, нуждается в определенной структуре. И структура эта не есть измышление людей, а необходимость жизни. Только вся задача в том, чтобы эта структура соответствовала высокому званию человека и духовным задачам общества. Вот тут-то все становится проблематично и спорно.

Вы знаете, что эта проблема терзает нашу страну в течение почти всего XX столетия, она и до сих пор еще не решена. Попытка решить ее внегуманным способом, таким путем, на котором всякая совесть и всякое человеческое сострадание отбрасываются во имя якобы социальной цели, оказалась абсолютно бесплодна и бесполезна. Поэтому нравственный стержень в социальной структуре не есть прихоть благочестивых или мечта сентиментальных людей. Суровая действительность показывает, насколько важно, чтобы была структура, была власть, но чтобы она была праведной.

Когда апостол Павел говорил: «Нет власти аще не от Бога», – он вовсе не имел в виду вульгарную мысль: кто бы там ни сидел – пусть сидит. Нет. Мы не должны считать апостола настолько слепым и безумным. Он имел в виду сам принцип социальной структуры. И ее разрушение – революционное, насильственное, беззаконное – каждый раз показывало, насколько это опасное начинание для человека, какие бы возвышенные слова при этом ни произносились.

Структура общества должна расти органично, это дерево, за которым надо ухаживать, а не рубить его, чтобы на этом месте посадить… неизвестно что.

Вокруг этой проблемы вращается следующая книга, вернее, следующий цикл книг, который в нашей греко-русской традиции называется Книгами Царств.

Но прежде чем к ним перейти (у нас еще есть несколько минут), я скажу о маленькой книжке, которая «встряла» между Книгами Судей и Царств. Это книга о Руфи, или Рут. Она может показаться довольно странной. Потому что это просто описание жизни одной незнатной и ничем не примечательной женщины.

Руфь была язычница, иноплеменница, принадлежала к народу моавитян, живших на юге Палестины. Она вышла замуж за израильтянина. Когда он умер, свекровь сказала ей: «Ты молода. Возвращайся к своему народу. Найди себе мужа. Детей у вас нет. Ты свободна». Но она полюбила свою свекровь и сказала: «Твой Бог будет моим Богом. Твоя земля будет моей землей. Твой народ будет моим народом. Я останусь с тобой».

В. Фаворский.

Вооз встречает Руфь. Гравюра

Оставшись, Руфь ведет полунищенский образ жизни: две вдовы, она и свекровь, питаются тем, что остается на полях. По Моисееву закону, часть того, что произрастает на полях, каждый крестьянин должен был оставлять для бедных и пришельцев. Вот она и была такой пришелицей, относившейся к категории герим — иноплеменников.

На многих картинах великих мастеров можно найти образ Руфи: женщина со снопом колосьев, ходящая в задумчивости по полю. Но в Израиле был такой закон: если человек умирал бездетным, то его брат обязан был жениться на его вдове, чтобы восстановить род. Это было архаичное право, но оно существовало. И Руфь находит родственника своего мужа по имени Вооз…

Женщина, даже много веков спустя, не смогла бы от смущения сама сделать такое предложение, но она, во имя исполнения Божьего закона, откровенно ему дала это понять. Вооз поблагодарил ее, взял в жены, и потомком этой женщины стал великий царь Давид. Этот краткий эпилог книги, ее заключительные слова о том, что она стала праматерью Давида, и составляют суть самой книги.

Автор хочет сказать нам, что благородство души совершенно не связано с происхождением человека; любой, кто это благородство проявляет, становится благословенным чадом Божиим.

Эта мысль была достаточно трудной для древних людей, многие ее плохо понимают и теперь. Тем не менее, она твердо выражена в Библии. И поскольку это очень важный момент Священной истории, евангелист Матфей вводит имя Руфи в родословие Христа, ибо Он был отдаленный потомок Давида, и еще одна иноплеменница, Руфь-моави-тянка, стоит в Его родословном списке.

Следующий сборник – Первая и Вторая Книги Царств. Я уже говорил, что в оригинале он называется Шмуэль, то есть Книга Самуила, потому что один из главных персонажей первой части – пророк Самуил. Первая Книга Царств, или Книга Самуила, говорит об основании монархии Ветхого Завета. Трудная проблема! Очень трудная. И священный писатель внес туда два мотива, существовавшие в Предании ветхозаветной Церкви. Поэтому история основания монархии описана там противоречиво, двойственно.

Вот оба сюжета. Сюжет первый. Вначале народом правит пророк Самуил, избранный Богом. Он воюет с филистимлянами, даже побеждает их, но в старости не может передать свою власть сыновьям, которые беспутны и бестолковы. Однажды народная толпа приходит к нему и говорит: «Дай нам царя, как у других народов! Помажь его на царство!»

Самуил глубоко этим уязвлен. Потому что он верил, что закон Божий сам по себе создаст правовое общество. Люди будут опираться на высший закон. А если будет властитель, он поставит себя над законом. Что, конечно, бывало и в прошлом, и в настоящем. И он сказал им горькие слова: «Вот я вам помажу царя, и он будет посылать ваших сыновей воевать, он будет отбирать у вас землю, вы будете снабжать его всем необходимым», – и нарисовал очень мрачную картину самодержавия[8]8
  См. 1 Цар 8.


[Закрыть].

Но они продолжали кричать и настаивать, и тогда он согласился помазать им царя. Но это было уступкой народу. Бог говорит ему: «Они не хотели, чтобы Я царствовал над ними! – пусть же будет у них царь, который будет их угнетать».

Согласно второму сюжету, Самуил сам избрал царя. Он нашел могучего юношу из племени Вениаминова, тайно помазал его на царство, то есть возлил ему на голову кубок священного елея, который символизировал постоянство Божьей благодати. Этого человека звали Шаул, или Саул, он стал одержим духом Божьим, то есть тоже стал харизматическим вождем, но уже имеющим законную власть.

И здесь возникает конфликт. Став царем, Саул постепенно идет по пути всех властителей: он возвышает себя над законом. И когда Самуил говорит ему о том, что надо поступить по воле Божией, Саул не делает этого – он уже свою волю ставит выше. В этом конфликт, который кончается следующей историей.

Порвав с Саулом, старик Самуил идет в город Бет-Ле́хем (Вифлеем). Бог сказал ему: ты найдешь там будущего царя, истинного. И вот приходят молодцы, сыновья Ишайя – Иессея, – становятся перед ним, один сильнее и краше другого! Кто же из них будет царем? Но голос Божий ему шепчет: нет, ни один из них.

– Нет ли у тебя еще сыновей? – спрашивает Самуил.

– Есть, самый младший, он пасет там стадо.

– Приведите его.

Приходит юноша, совсем юный! Он красив лицом и рыжеволос[9]9
  В синодальном переводе – белокур. См.: 1 Цар 16. 12.


[Закрыть]. Между прочим, это единственный случай, когда Библия приводит описание внешности. Давид прекрасно играет на кинноре, на арфе, он смел и обладает многими дарованиями. Но он всего лишь мальчик! И тогда Самуил берет кубок и выливает его на голову Давида, тем самым помазав его на царство как бы еще при живом царе.

Дальше разворачивается драма. Саул находится в состоянии помешательства. Часто в полемике против Ивана Грозного его сравнивают с Саулом. У Саула развивается комплекс узурпатора. Когда он видит, что находится на троне без благословения Божьего, то есть без права на то, чтобы занимать этот трон, он впадает в тяжкую меланхолию. Дух от Бога нападает и терзает его. И только музыка успокаивает царя. И тогда при дворе появляется Давид.

Одно из преданий, тоже включенное в Книгу Царств, рассказывает, как выдвинулся Давид при дворе: он победил в единоборстве великана-филистимлянина Голиафа. Для автора Книги Царств это единоборство очень важно. Потому что Голиаф выходит навстречу, смеясь над своими врагами: он в шлеме, в железном панцире, и никто не решается выйти к нему навстречу – сразиться с ним. И тогда вышел Давид – с пастушеской пращой, которую он использовал, чтобы разгонять хищных зверей. И Голиаф захохотал, сказав: «Что ты идешь на меня, как на собаку, с камнем и с палкой!» Но Давид ответил: «У тебя меч, но со мной Бог!» И, раскрутив пращу, он поразил камнем в лоб Голиафа и, подбежав к нему, отрубил ему голову его же мечом.

Микеланджело.

Давид с пращой

Этот сюжет, как вы хорошо знаете, стал одним из любимых в искусстве. Помните в Музее изобразительных искусств копию «Давида» Микеланджело? Он стоит обнаженный, с пращой за плечом. Это гимн молодости и смелости. Но это была не простая смелость – это была вера. Давид, хотя и был варваром, жил в варварскую эпоху, – был человеком веры, особенным человеком. Об этом свидетельствуют некоторые сложенные им псалмы, но об этом речь впереди.

Итак, Давид сначала любим царем, но постепенно тот подозревает его в желании занять трон. Все любят Давида! Дочь царя Миха́ль (Мелхола) стала его женой, сын царя Ионатан стал его закадычным другом. Царь как бы оказывается в изоляции, в одиночестве, ему кажется, что все против него. И тогда он решает тайно убить Давида. Особенно эта мысль стала у него навязчивой после того, как Давид впервые проявил себя храбрым воином и, вернувшись с поля битвы, встретил ликование народа, а женщины, которые играли и пели, приветствуя победителей, повторяли песню: «Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч!»

Какой царь может это перенести? Мелхола, жена Давида, узнав, что этой ночью придут убийцы, положила статую в кровать, прикрыв ее одеялом, а Давида спустила из окна, и он скрылся. Бежал в пустыню, где возглавил вольницу таких же гонимых людей, или, точнее будет сказать, разбойников. И Саул лишается покоя. Он скачет на коне по пустынным горным перевалам, ищет Давида. Он не может успокоиться, пока не найдет, чтобы убить его.

И вот еще один интереснейший момент: усталый Саул вместе со своей стражей заснул в пещере, а Давид, прокравшись в эту пещеру, отрезал часть его одежды, а потом, поднявшись на утес, начал кричать: «Царь!» И когда Саул вышел из пещеры, Давид показал ему кусок одежды и сказал: «Я мог бы тебя убить, если бы хотел; но я не хотел этого делать». Саул на некоторое время успокоился, но ненадолго…

Ге Н. Н.

Саул у Аэндорской волшебницы (фрагмент)

В это время филистимляне вновь пошли войной на Израиль. Войска их сосредоточились у гор, чтобы встретиться в жестоком поединке с отрядами Саула. Саул обуреваем тяжкими предчувствиями. Согласно закону Моисееву, он изгнал всех языческих прорицательниц из страны, из тех городов, которые были ему подвластны, но одну он все-таки нашел. Он пришел к ней в Аэндор ночью и спрашивает: что будет со мною? Старик Самуил к тому времени уже умер, и предстал перед ним дух пророка и предсказал ему гибель.

Есть в Русском музее картина Николая Николаевича Ге «Саул перед Аэндорской волшебницей». В битве Саул был окружен и, не желая попасть в руки врага живым, покончил жизнь самоубийством на поле брани. В скором времени Давид был провозглашен царем сначала над Иудейским племенем, а потом во всем Израиле.

Он отбросил филистимлян к морю, захватил город Иерусалим, очень древний, в котором жило множество народу, сделал его своей столицей и перенес туда древний Моисеев ковчег. Это было около тысячного года до нашей эры.

И в этом славном, но в то же время впоследствии трагичном царствовании был заложен архетип, или некая мифологема истории, которая тесно связана с евангельской историей и потом проходит как некий очень важный сюжет через всю Библию. Идиллия царства! Но царства какого-то совсем другого. Восхищаясь Давидом, автор Книги Царств невольно подчеркивает не столько его победы, сколько его грехи. Ибо в конце концов настоящим Царем всечеловеческой общины должен стать Тот, Кто придет с Неба, – сам Господь, явившийся в мире. Истинным Помазанником будет не один из земных царей, а Спаситель мира.

Поэтому слово «помазанник» – «Мессия», по-гречески «Христос», становится кличем, эмблемой и центральной темой всего Священного Писания, как Ветхого, так и Нового Завета…

Постепенно реальная монархия тускнела в глазах народа, и проступало истинное грядущее Царство Божие – царство свободы, царство справедливости, царство добра, царство благословения! Это мы начинаем предчувствовать уже в дальнейших Книгах Царств, о которых поговорим при нашей следующей встрече.

14 марта 1990 года

Исторические книги Ветхого Завета
(лекция вторая)

Сегодня мы завершаем беглый обзор так называемых Исторических книг Библии. Хочу вам еще раз напомнить их структуру. Первая часть Исторических книг содержит Книгу Иисуса Навина, Книгу Судей, 2 Книги Самуила (в греко-русской традиции 1-я и 2-я Книги Царств) и 2 книги Царей (в нашей традиции 3-я и 4-я Книги Царств). В греко-русской традиции к ним примыкает маленькая Книга Руфь.

Второй цикл Исторических книг, более поздний, называется Паралипоменон, или «пропущенные дополнения»; иногда этот термин некоторые писатели, философы, литераторы из снобизма употребляют для обозначения каких-то дополнений или приложений к главному корпусу своего труда.

В центре Исторических книг находится образ Давида, о котором мы уже с вами говорили. Исторический Давид – фигура яркая, славная, одаренная многообразными талантами, он и поэт, и музыкант, и одаренный полководец, и весьма обаятельный человек. Но он – сын своего века, ставший одно время почти разбойником, расправлявшийся довольно сурово со своими политическими врагами, то есть фигура сложная.

Если мы возьмем трактовку Эрнеста Ренана, который изображает его просто грубым бандитом, или трактовку средневековой легенды, которая пытается представить Давида в виде святого (в нашем понимании), то истина будет лежать посередине.

Изображая Давида на основании подлинных документов и сказаний своего времени, Библия, конечно, дает нам ценный исторический материал. Более того, большие фрагменты из юности и воцарения Давида – это блестящая историческая проза, не уступающая по своей живописности, живости произведениям греческих историков, например, Геродота, хотя написана за несколько столетий до него.

Перед нами, может быть, один из первых образцов историко-художественной прозы. Но в целом она до нас не дошла. Составитель Исторических книг берет блоки, далеко не равные по объему, и помещает их в ряд, конструируя нечто свое, самостоятельное.

Какая здесь господствует мысль? Составитель говорит о том, что монархия не имеет обоснования власти в самой себе. Только сакральное помазание, только некая санкция, которая дается свыше, делает царя царем. Без этой санкции он – никто.

Вторая концепция: закон Божий, который охватывает сферу благочестия, нравственности и общественных отношений, является законом не только для масс, но и для царя; царь так же отвечает перед этим законом, как любой израильский крестьянин. Это значит, что он не творец законов, каковым, например, выступает Хаммурапи или другие легендарные авторы древних судебников.

В Библии впервые мы четко видим идею права, которое стоит над власть имущими. Это право даст впоследствии основание пророкам выступать с открытыми, публичными инвективами, изобличениями царя, царицы, князей. Это была не просто какая-то фронда, а акция, опирающаяся на санкцию Божьего закона, который давал им это обоснование, потому что царь обязан был подчиняться закону. Поэтому многие современные историки называют закон, принятый в Израиле, своего рода «религиозной конституцией».

Но здесь маленькое примечание. Если дух Священного Писания имел как бы над-историческое значение, то, разумеется, уголовные и прочие элементы закона в эпоху царей оседали в хронологически локальных участках; то есть они довольно быстро устаревали, поскольку возникали и зависели от времени и места их составления.

Характерная черта повествования – ее подробность. Бытописатель с интересом следит за приключениями Давида, пока он еще не царь, пока он еще отважный юноша, претендент на престол, невольный наследник царя Саула. Но с того момента, как Давид становится реальным царем, когда в Хевроне его провозглашают и помазывают священным елеем, – с этого момента рассказ бытописателя переходит в скороговорку.

Он быстро перескакивает от одной победы к другой, он не погружается в события его военных и политических успехов, а, напротив, говорит о них как бы между прочим. Но затем он снова становится обстоятельным и подробным рассказчиком, когда говорит о грехах Давида, о том, как он фактически убил своего царедворца Урию и завладел его женой, а потом подробно рассказывает о последствиях этого греха, поскольку начинаются династические споры: сын от первого брака, сын от второго, младший, старший…

Еще не было установлено ни майората, ни какого-либо права наследования – все было в руках царя. Но царь еще не успел состариться (Давид стал царем в 30 лет), как между выросшими сыновьями началась борьба за будущую власть. Началось восстание Авессалома (или Авшалома), которого царь очень любил, но который был, говоря сегодняшним языком, настоящим «популистом».

Он завоевал симпатии масс и потом пошел против отца, желая при жизни захватить его трон. И в конце концов Давид должен был поднять свою армию, чтобы рассеять отряды Авессалома. Но Авессалом, отступая через лес, запутался длинными волосами в ветвях дерева и погиб. Давид очень горько его оплакивал.

У Рембрандта есть такая фантастическая картина «Давид и Авессалом»: Давид в огромной чалме, и к нему припадает, прося прощения, Авессалом с длинными золотистыми кудрями – это сцена первой попытки их примирения еще до смерти Авессалома.

Рембрандт. Давид и Ионафан.

В старой атрибуции эта картина называлась «Давид и Авессалом»

В конце концов, на сцене появляется пророк Нафан – тот самый, который открыто упрекнул Давида в его преступлении, в убийстве Урии.

Пророк потребовал, чтобы царем был провозглашен сын Вирсавии – той женщины, которую царь лишил мужа. И старый Давид, уже сильно ослабевший перед смертью, пошел на то, чтобы царем стал (хотя он был и не старший сын) этот человек. Его звали Шломо́, по греческой транскрипции – Соломон (эта транскрипция сохранилась в европейских переводах).

Соломон не был человеком высокого религиозного духа, он не был героем, не был богатырем, не был музыкантом, но все равно стал легендой. Потому что он построил в Иерусалиме Храм.

Это был своеобразный Храм: в нем не было никакого изображения Божества; небольшое здание, приблизительно как этот зал; в него никто не входил, кроме изредка первосвященников, а святое место, деви́р, было отгорожено стеной и завесой, и там стоял Ковчег. Он был перенесен туда в сопровождении торжественной процессии – и снова пели древний псалом: «Да восстанет Бог, и расточатся враги Его» (Пс 67).

Этот псалом впоследствии лег в основу старинной христианской молитвы «Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его». Старый Ковчег, порубленный в боях мечами и даже побывавший в плену, наконец, был перенесен в святилище.

Историки и археологи неоднократно пыталась восстановить облик Соломонова Храма. Каких только фантастических, гигантских сооружений мы не видим на старинных картинах и гравюрах! Но наиболее точной реконструкцией считается та, в основу которой положены исследования финикийской архитектуры того времени. Потому что на строительстве этого Храма работали мастера, присланные царем Финикии Хирамом (сохранилась гробница этого царя вместе с изображениями; вообще эту эпоху уже удается хорошо датировать; датируется множество документов соседних стран, летописи, памятники материальной культуры, изображения, портреты их деятелей).

Библия подробно описывает строительство Храма, потому что он был символом того, о чем мечтала ветхозаветная Церковь: Бог близок. Человек хочет, чтобы священное было рядом с ним. Не где-то в космических далях, не где-то в таинственной глубине, а именно рядом: в центре города, в центре поселка, в центре стана.

Впоследствии немецкий богослов Дитрих Бонхёффер, погибший в нацистской тюрьме, писал, что это была великая идея – Бог в центре стана. Потому что не на периферии жизни является человеку Бог, и не только в разломах, в страданиях, в «пограничных ситуациях», как говорят экзистенциалисты. Нет – на гребне жизни, в полноте жизни может человеку открываться Бог. Не тогда, когда человек чувствует себя ущербным, а именно тогда, когда расцветает полнота его сил и дарований. В центре – храм!

И, описав подробно строительство Храма, бытописатель останавливается на светлой стороне Соломона. Бог является ему во сне и спрашивает: чего бы ты хотел? И он не просит у Него ни победы над врагами, ни драгоценностей, ни богатства, а просит у Него мудрости. И вот этот факт становится центральным в легенде о Соломоне.

Эту легенду сам библейский летописец быстро развенчивает. Мудрость проявляется только вначале, а потом начинаются искушения. Как все цари древневосточных держав (а это пока еще была держава, то есть империя, включавшая разноплеменный, многонациональный конгломерат), Соломон должен был содержать большой гарем.

В те времена считалось, что чем гарем больше, тем это престижнее для властителя. И из дипломатических соображений (а Соломон был женат на дочери фараона) он стал для своих жен, вывезенных из языческих стран, строить в Иерусалиме святилища, молитвенные дома и храмы в честь других богов. Началось с дипломатии, а кончилось тем, что город, который Бог обещал сделать святым, становится полуязыческим. И Храм Божий, пусть он без изображений, пусть он аскетичный, но уже окружен цепью, как бы кольцами этих языческих капищ.

Гюстав Доре.

Премудрый Соломон (3 Царств 10:23–29)

И в последующем повествовании священный автор дает понять, что с этого момента начинается падение Соломона и вообще всей державы. История говорит о падении. Если Книга Судей являлась книгой народного покаяния, то эта книга не только книга покаяния, но и обличения власти, обличения самодержавия. Собственно говоря, и самодержавия как такового не было, потому что все время над властителем были и закон, и пророк, и народное собрание. В конце концов, не без воздействия и не без влияния пророка Ахни царство распадается на две части.

После смерти Соломона немедленно восстают люди Севера, и страна делится на два царства: одно называется Иудеей – Южным царством со столицей Иерусалимом, второе называется Северным царством, или Эфра́им (в греко-русской транскрипции – Ефрем). Разумеется, это сразу, немедленно, мгновенно снизило политическое значение древнеизраильскего царства и дало возможность египетскому фараону Шешонку I вторгнуться в Иерусалим и ограбить его.

Дальнейшая история – это картина агонии обоих царств. В Северном царстве власть совершенно не держится: за несколько столетий, за 300 лет, сменилось 10 династий! Перевороты идут один за другим, причем часто они идут под знаком веры.

Сейчас нередко мы можем слышать, что «возрождается вера», – и это хорошо; что она есть «источник нравственности», – и это хорошо. Это правда. Но это, друзья мои, не вся правда, потому что человек способен свои черные, темные страсти камуфлировать, то есть одевать в благородные одежды, в том числе и в одежды веры.

Самое священное, что было в наследии ветхозаветной Церкви, – глубочайшая преданность единому Богу и отвержение других культов – используется для своего рода революции, дворцового переворота, убийства и расправы. Североизраильский полководец Иегу совершает переворот, который, как и все перевороты, беззаконный, предательский и с морем крови. И все это он делает как бы ради чистоты веры.

Причина переворота – в склонности правящей династии к языческим культам. Она действительно была склонна к языческим культам, но когда начинаются акции насилия, то это уже не может быть ничем оправдано. Идея священной войны всегда окрашивалась в мрачные и черные тона.

Как же это произошло? Я сейчас говорю о Севере, где правила мощная династия Омри, сделавшая своей столицей город Шамрон, находившийся среди холмов Севера. Шамро́н – по-гречески Самария. В течение многих столетий этот город продолжал играть важную роль в истории и культуре Ливана и вообще Ближнего Востока. Отсюда происходят самаряне.

Омри создал эту столицу, а его потомок Ахав женился на финикийской принцессе Изабель, или Иезавель, которая была дочерью жреца Ваала, финикийского царя-жреца. Кстати, археологи нашли печать с именем Иезавель. И она настолько активно начала вводить языческие обычаи, что культ Ваала, Молоха, едва не стал государственной религией Израиля. Таким образом, Иезавель, поддерживавшая финикийскую традицию, в династии Омри имела большую власть.

Вы помните роман Мелвилла «Моби Дик»? Там в качестве главного героя фигурирует капитан Ахав, человек бунтующего, богоборческого темперамента, но в то же время великий искатель истины. Мелвилл специально дал ему это имя, потому что в народных преданиях Ахав считался нечестивцем. Но причина его нечестия заключалась в двоеверии.

Понятие двоеверия актуально и для сегодняшнего дня. Часто человек, принимая какие-то высшие ценности, одновременно пытается оправдать и иные точки зрения. И возникает в нем двойное видение, двойное понимание. К примеру: христианин, который исповедует Евангелие и дает согласие на унижение других людей, на насилие, на зло, говоря, что делает это во имя Божье, – это типичное двоеверие. Потому что к Евангелию искусственно прикрепляется нечто, глубоко чуждое и враждебное ему по духу.

Единый Бог, требующий от человека любви и служения ближнему, не мог быть рядом с Молохом, который требовал просто человеческих жертвоприношений. А народ в целом, особенно крестьяне (а это в основном были крестьяне), всегда склонен к суевериям, к простым, стихийным представлениям, и высшее понятие о Боге для него еще было мало доступным.

Сегодня человек, имеющий, может быть, кандидатскую степень, проявляет суеверия на уровне тех, что описаны у Фрэзера в «Золотой ветви». В нас сидит то, что Карл Густав Юнг считал архетипом, – в подсознании человека сидит глубокая склонность к язычеству, ибо язычество есть обоготворение природного, стихийного, таинственного, низшего. Это очень сильно в человеке, и его рецидивы без конца проявляются в истории культуры. Я специально остановился на этом, чтобы показать, что двоеверие не есть лишь какой-то эпизод из древней истории IX века до нашей эры (сейчас мы говорим о IX веке). Нет, это некая непреходящая модель нашего существования.

И вот в эту эпоху наступления язычества появляется человек по имени Илия! Его имя в подлиннике звучит как Элийа́ху, то есть «Яхве – мой Бог». В этом имени заключена целая программа. Человек таинственный, потому что мы не знаем, откуда он, – он появляется внезапно, из тьмы. На нем грубая пастушеская власяница. Это человек странный, бескомпромиссный, подобный юродивым Древней Руси. Он появляется перед царем и предсказывает народное бедствие, если царь будет продолжать уступать Иезавели в ее склонности к язычеству.