Текст книги "Однажды умереть"

Глава 12

Не страх. Нет. Лёгкая боязнь. Небольшое сомнение. Сейчас он польёт на воображаемом подоконнике воображаемый фикус сомнения. Сомнение спотыкается о финал романа и встаёт во весь рост.

В самом конце будет, или теперь уже не будет, а, значит, было в самом конце романа примерно так.

«Улица закончилась гранитом набережной. Река несла через город белые пятна последних льдин.

– Вот и весна. Настоящая. Полная, – сказал я зачем-то речному ветру и себе. А ещё – никому. И дышал так глубоко, как только позволяли человеческие лёгкие».

То есть главное действующее лицо стал человеком. Со зверем, разумеется, внутри. Тут попадалась несостоявшаяся девушка из пролога. «Но присутствовал и совершенно лишний элемент. Молодая и, в сущности, малоопытная человеческая самочка сидела на каменной скамье набережной и всерьёз обдумывала возможности суицида». Присутствовала ещё и лишняя, вероятно, идея, что нечто она собой символизировала. Возможно, бессмысленность и конечность существования. Предстояло пройти мимо. «Да, мне предстояло пройти мимо. Мне предстояло плыть по волнам своей жизни. К своим собственным смертям». И действие прошло мимо.

Дальше эпилог в каких-то посылах и выражениях смыкался-смыкается с прологом, не тем «Первым прологом», а несостоявшимся прологом, в котором было «Но я помнил…». «Мои человеческие губы шептали: «Ничего, ничего. Я вернусь. Я уже вернулся». Действие отлично уложилось-укладывается в спираль бытия. Даже без того, несостоявшегося, пролога. Радостная рука печатает: «Конец».

И сразу же ответы от читателей, от тех, которые, очень возможно, и не прочитают такое окончание, но всё же уже прочитали в только что условно миновавшем прошлом: «Жаль, что нет продолжения. Было бы хорошо, чтобы ещё что-то случилось». Автор улыбается и отрицательно машет головой. «Но всё же будем ждать». «Дочитали. Местами перечитываем». «Роман есть куда продолжать, и глав, и частей можно нашлёпать сколько угодно». Нашлёпать? «Не было Любви. А ведь здесь есть место для Любви». «Не просто секс, а Любовь». «Любовь победит Зверя». С какой стати? «Может и не стоит продолжать. Вам видней». Да, ему видней. Но у него есть готовность признать: Любовь – это интересно.

Критический голос. Ах, как его не хватало! «Ничего не понимаю. Ещё только начало, а уже речь о концовке. Так нельзя». «Раскрывать финал, а тем более экспериментировать с финалом уже в первых главах – нелогично». «Всё испорчено. Зачем тогда читать весь роман?» «Возникает параллельная реальность романа, которая изнутри разрушает его цельность!»

Ах, как верно. Автор и сам сторонник нарратива, последовательной последовательности. В душе. Но у романа, оказывается, есть какая-то своя логика. Надёжная, как хорошо выложенная кирпичная стена. Относительность времени, когда не знаешь даже какую временную форму глагола употребить, оказывается, каким-то образом укрепляет монолитность времени романа. Внутри самого романа. Особенно для тех, кто существует внутри романа. Автор уже существует внутри романа. И выстраивает вполне чёткую линейность, выводя её от одной главы с названием к другой. Надёжно обозначенная дорожка, вымощенная благими намереньями… А ведь Любовь – это и впрямь интересно.

Впрочем, автор – несомненно внутри романа. Он открывает дверь своего кабинета и уходит. Уходит в точно такой же свой кабинет. Преодолев одним шагом пространство, время, последовательность и, может быть, ещё кое-какие из условностей романа… Да, Любовь – это интересно.

А по эту сторону романной реальности не стоит отвлекаться от последовательности происходящего. Хищнику глубин ведь нет дела до охотничьих ухищрений романа-хищника.

Глава 13. Щупальца мысли

Всем в океане с момента рождения известно, что в глубинах живут существа с мощным мозгом – гигантские кракены. Они – не миф. Иногда я чувствовал, как их невидимые щупальца трогали мои мысли. А я так не мог. Смелые кашалоты, когда чувствовали такое же, бросались в глубину, находили кого-то и рвали зубами. Я и так не мог. Я смирялся, делал вид, что ничего не происходит. И даже старался не думать о том, что меня унижали, походя роясь в моем мозгу, как в какой-нибудь тине.

Но с улучшенным мозгом, я сам мог читать любые мысли в океане, и не только в океане, так же, как я читал щупальцами следы на песке дна. А в свои мысли я никому не давал проникать, погружал их в защиту, как в раковину, и плотно смыкал створки. Я и не ожидал, что в мире существует так много думающих существ.

Несчитанное число сезонов я изменял себя, стоило только начать: увлекало, невозможно было остановиться. Добиться же равновесия в измененном себе оказалось не так уж просто. И приходилось крепко держаться, особенно на первых порах, чтобы не утонуть в отрывшейся мне пучине чужих мыслей, не захлебнуться от восторга перед собственными возможностями.

Я был очень занят собой, совершенствуясь, когда услышал голос издалека:

– А ну-ка, открой мне свои мысли, слизняк!

Моя мысль полетела к источнику этого голоса, развернулась в пространстве невидимым чутким щупальцем-мыслещупом и нашла далеко в глубине невероятно громадного кракена. Кракен кипел от ярости: он не ожидал найти где-то в океане закрытые от прочтения мысли. Он простил бы такое другому кракену, но не мне, низшему в его понимании существу.

– Никогда ты не прочтешь моих мыслей, гнилая раковина! – крикнул я в ответ и плотней стиснул, решительно сжал створки защиты.

Там, вдали, чудовище в злобе сжало щупальцами плоти кусок скалы, скала раздробилась. Так он меня пугал:

– Я приду и убью тебя! – Кракен и вправду двинулся в мою сторону.

И вдруг я обрадовался – да обрадовался! – и бесшабашно весело закричал в ответ:

– Иди, ну иди сюда! Я раздроблю твою раковину, я буду резать твое тело! Я истерзаю тебя! Ты истечешь кровью! Ты умрёшь, умрёшь, умрёшь!

Я действительно сделал бы это: раздробил, истерзал, убил. Я хотел этого и был рад, безумно счастлив, что хотел и мог это сделать. И я долго кричал, звал, бесновался в своей долине, пока вдруг не понял, что злобный кракен куда-то пропал. Исчез. Молча сбежал. Испугался. Скрылся и боялся даже думать обо мне. Я искал его мыслещупами, шарил всюду и не находил даже следов от его мыслей. Так я победил без боя. С тех пор никто и никогда не ломился в мой мозг, не пытался трогать мои мысли. А я, между прочим, так и не смог никогда ответить себе на вопрос, сумел бы я сохранить боевой пыл до реальной встречи с кракеном. Ведь плыть ему до меня пришлось бы очень долго.

Глава 14

Автор, как персонаж, напоследок ещё попытался открыть дверь, через которую шагнул из двенадцатой главы в четырнадцатую, не ступив на основное действие, на условно основное действие. За дверным проёмом оказалась плотная, свежая, аккуратная кладка из красного силикатного красивого кирпича. Безвыходная. Он потрогал свежепридуманную, плотно вставшую кирпичную стену в дверном проёме: целостность романа была монолитна и неразрушаема изнутри.

Ему не оставалось ничего другого, как начать конструировать предполагаемое-свершившееся продолжение и финал с присутствием Любви. Потому что Любовь – это безумно интересно. Присутствие Любви в романе дарит сюжетные возможности, предполагает сентименталистические опыты и многое другое, вплоть до поэзии. Роману есть, где развернуться, есть чем повеселиться. Итак, новый зверь в образе человека встречает девушку. Та, несостоявшееся из несостоявшегося пролога вполне подойдёт. Только надо будет сделать её особенной. Ведь главный герой особенный: он носит хищника внутри, он сам хищник, умеющий, например, читать мысли. Начать с эпиграфа для настроения.

«Она в себе хранила тайный след.

И в смерть ушла, желая и тоскуя.

А. Блок, Стихи о прекрасной даме, 2, С. Соловьёву.

Улица закончилась гранитом набережной. Река несла через город белые пятна последних льдин.

– Вот и весна. Настоящая. Полная, – сказал я зачем-то речному ветру и себе. А ещё – никому. И дышал так глубоко, как только позволяли человеческие лёгкие.

Но присутствовал и совершенно лишний элемент. Молодая и, в сущности, малоопытная человеческая самочка сидела на каменной скамье набережной и всерьёз обдумывала возможности суицида. Я бы мог легко помочь ей с уходом из жизни. Но это стало бы для меня чужим, ненужным и скучным. Мне предстояло плыть по волнам собственной жизни. Мне надлежало пройти мимо. К собственным смертям. И я повернулся, чтобы сделать первый шаг – уйти.

Но тут девушка, сидевшая на каменной скамье, спросила, коснувшись моей спины дрожащим от холода голосом:

– Ты ведь не существуешь? Ты – мой бред?

«Не верю в эту реальность. Потому что её нет. Моё умирающее сознание создало её. Мгновенно. И этот миг только похож – удивительное творение полудохлого сознания, поражающее коварной проработанностью деталей и мелочей – только похож на жизнь. Крупица, едва ощутимый бортик до небытия. Всё ещё на этой стороне, но всё равно уже на той. Падение, растянутое в жизнь.

Но где же, когда случился момент превращения реальности в бред умирающего мозга? В какой точке моего существования это самое существование прервалось, и угасающее сознание выстрелило конструкцией несуществующего, иммитацей продолжения жизни?

Может быть я и вовсе не успела родиться? Возможно абортный скребок комкает в мясистый катышек моё неосуществившееся тельце, а крошечный мозг, в ужасе замыкаясь сам на себя, быстро строит этот универсум. Галактики, звёзды, космос, физические законы несбывшегося. Строит эту планету, кружащуюся вокруг Солнца. Океаны, континенты, горы, долины, города. Лихорадочно вставляет мою жизнь в эту мозаику. Жизнь, которой не было. Во Вселенной, которой нет.

Или роды пошли не так? Собственная моя пуповина удавной петлёй стягивает – всё туже и туже – мою же шею. Плющит трахею, так никогда и не познавшую вкус воздуха. Намертво пережимает аорты, лишая мозг – и меня! – жизни, самой попытки оказаться живой и снаружи. Скорей угаданный, чем узнанный, свет и неизбежная гибель стали предпосылками быстро сочинённого и коротко спетого мифа обо мне.

Нет, не так… Наверное в стыке между неправильной реальностью и тем, что было до того, должен присутствовать провал в памяти, пусть короткий, потеря сознания. Легко и логично предположить, что оттуда сознание пошло в даль одно, потеряв меня совсем.

Помню, как в наш двор через забор прилетела тяжёлая кривая железка и ударила меня по голове. Железку бросил мальчишка с соседнего двора, совершенно бездумно, не собираясь причинить кому-то вред. Железку я рассмотрела потом, когда моя перевязанная голова стала похожа на раздувшееся осиное гнездо, а во рту был такой вкус, будто я ту железку обсасывала. Всё это я помню после того, как я очнулась. А до того, как я очнулась, я помню только удар, яркий, затмевающий солнечность летнего дня, удар и сразу же темень беспамятства. Вернулась ли я из той темноты? Подозреваю и всё более и более убеждаюсь, что ничего потом не было: ни сотрясения мозга, ни забинтованной головы, ни вернувшегося света. И убившей меня железки я тоже не видела. А есть – только миражи в момент умирания.

А вдруг моя смерть случилась совершенно незаметно. И совершенно недавно даже по меркам выдуманного времени. Как это произошло? Несчастный случай? Намеренное убийство?

Вполне возможно, что месяца два тому назад в старом узком переулке мне на голову упала громадная сосулька, та самая, которая сталактитно растёт и расцветает каждую зиму на витиеватом краю крыши. Упала и убила. И вот сейчас, в реальном времени, которого для меня уже нет, я лежу на снежнозатоптанном тротуаре в луже собственной стынущей крови, и вместо головы у меня груда алмазных кусочков льда, густо обрызганных алым.

Меня ударили по голове в подъезде? И сразу лишили жизни тем единственным ударом. Кто-то сейчас убегает проходными дворами, уносит добычу – мою сумочку. Моя мысль не догонит его, она его не знает – он зашёл со спины. И моего убийцы нет в моей выдуманной жизни. Зато есть следующий шаг, и ещё шаг, и ещё – я захожу в лифт и живу себе дальше. По версии моего сознания ничего не произошло.

Некоторое время я искала отражения моей гибели в этой реальности, созданной на сомнениях. Я рассматривала тротуар и стены домов в переулке, высматривала бурые пятна – следы моей разлившейся крови, моего разбрызгавшегося мозга. В подъезде – от входной двери до дверей лифта – я исследовала затёртый кафель пола в поисках полузамытых клякс возможных кровавых следов. Ведь могло же моё сознание по инерции продолжить свершившееся в небывалом и оставить вполне зримые следы реального в выдуманном. Я ничего не нашла, но, наверное, не там искала.

Иногда я всерьёз задумывалась о провокационном самоубийстве. Мне было интересно, каким образом моё сознание примирит, состыкует, совместит насильственное прекращение моего нереального существования с моей реальной, уже свершаемой, свершившейся смертью.

Касаюсь твёрдых стен, а это – пустота. Держусь за металл поручней, а это – ничто. Сижу на камне, а его – нет. Вижу человека, которого не существует… И не касаюсь, не держусь, не вижу…»

– Ты всё-таки мой бред?»

Как-то так.

Глава 15. Морской Змей

Большинство мыслей этого мира поражали примитивной простотой: о еде, то есть о собственной сытости; о случках, о поисках партнёра или партнёрши; о том, чтобы не быть съеденным, а съесть кого-то самому. Мне быстро наскучило просматривать такие мысли. Противно бесконечно обсасывать чужие банальности.

Мне очень импонировала цивилизация свободно мыслящих весёлых хищников – дельфинов и вообще всех китов. Уж им-то вовсе не нужно было скрывать свои мысли, простые и ясные, как бы просвеченные солнцем до самой своей глубины, а глубина там присутствовала – я-то знаю, я часто беседовал с дельфинами ни о чём. Дельфины никогда ничего не строили, не обживали пещер, как, допустим, я, не стремились к могуществу в любой форме и покорению чего бы там ни было – для них всякое подобное стало бы обузой, помешало бы легко кочевать по просторам океана, свободно размышляя обо всём, что видели и слышали. Дельфины – самые лёгкие и самые наслаждающие лёгкостью бытия разумные существа.

Между тем, и самые могучие создания мира жили именно в океане – гигантские морские змеи, настолько громадные, что съедали акул так же легко, как я миниатюрных коралловых рыбок. На проверку змеи-гиганты оказались земноводными – этакими двоякодышащими тритонами-переростками, лишёнными конечностей. Конечности, впрочем, существовали в виде рудиментарных косточек, спрятанных глубоко в телах. В воде они дышали внешними жабрами и кожей и не нуждались в том, чтобы всплывать на поверхность за воздухом. Жабры изящными сплетениями веточек свисали с их щёк. Но самая главная особенность гигантов состояла в том, что я не мог прочитать ни одной их мысли, как ни старался. А я очень старался, но никаких мыслей не услышал, а так только – клубок элементарных инстинктов, еле-еле годных на то, чтобы безбедно жить и хищничать в океане. И моему гипнозу примитивность змей никак не поддавалась. Тут гнездилось явное противоречие, и сидела в засаде какая-то тайна.

Тайны всегда давят на меня нестерпимыми плитами – не выношу тайн в моём океане. Несколько сезонов подряд я придумывал, готовился, выращивал на себе особый орган, способный проникнуть в мозг морского змея, а когда почувствовал себя готовым, то просто нашёл самого ближайшего ко мне змея.

Мы якобы случайно встретились со змеем над глубиной, в толще вод. Змей видел меня, но я изо всех сил делал вид, будто им совсем не интересуюсь, а так просто сам по себе плыву по своим делам. Но под головобрюхом, в бутоне из пяти накрепко сжатых широких щупалец я нёс тщательно выращенный плод – особый орган познания змея. И именно змей был моей единственной целью. Змей – я это почувствовал – решил меня съесть, завился в спираль, начал подплывать. А мне только этого и было нужно, и я поплыл толчками, бросаясь из стороны в сторону, чтобы змей не мог прицелиться для броска. И когда мы со змеем максимально сблизились, когда приоткрылась безмерная змеиная пасть, чтобы сглотнуть меня, бутон из пяти широких щупалец на моем теле раскрылся, и из него вылетела, махая крыльями, подобно скату, и выбрасывая струи воды, подобно кальмару, часть моего мозга, часть меня, похожая на невиданное ранее морское существо. Я создал это псевдосущество только из мускулов и нервов – прочее излишне – оттого оно получилось бледно-светлым из-за обилия нервных тканей. Оно отделилось от меня своей плотью, но осталось едино с моей мыслью. Я вёл его, как самого себя, я мыслил в нём, он был мной, а я – им.

Моё создание мгновенно облетело голову змея, село и присосалось к змееву затылку. Тут же из белёсого тельца выдавился острый и длинный, как игла, костяной шип, вонзился в основание змеевой шеи и ушёл в змея весь, без остатка. Шип глубоко вонзился в основание продолговатого мозга змея, чисто пройдя меж позвонков. Сквозь полый шип сразу же проросли толстые жилки нервов в мускулистых оболочках и углубились, вплелись в змеев мозг. И я услышал-таки мысли змея, но те мысли не исходили от змея, не из среды его мозга, а падали в змеев мозг откуда-то извне, подобно командам уверенного хозяина. Так я спокойно велю загипнотизированным рыбкам плыть в мой рот. Догадка пронзила меня. Морские змеи не обладали собственными мыслями в отдельности, мышление их было общим для всех морских змеев разом. Сколько бы их не существовало в океане, а их не могло быть много – еды не хватило бы, все они разом думали одно и то же. Самое сильное создание мира оказалось ничего не значащей частицей стаи, проще, чем стаи: союза существ с общими мыслями. Такого я не ожидал, но в океане случается и не такое.

– Прочь! – крикнул я змею. Крик исторгся из моего мозга, и из той его частицы, которая распласталась на змеевом затылке. Крик прошел через костяной шип, через волокна нервов и жгуче проник в змеев мозг, пронзил змея изнутри. Змей замер на мгновение, захлопнул пасть, и, гибко извернувшись, начал удаляться, оставляя тугие, гудящие от скорости вращения водовороты после каждого взмаха своего хвоста. Напоследок змей обернулся, нашел меня взглядом и, доказывая, что он – амфибия, что кроме жабр у него есть ещё и лёгкие, наполненные воздухом, во всю силу этих лёгких угрожающе проревел, исторгнув облако воздушных пузырей. И все морские змеи океана общим взором увидели и запомнили меня в тот миг – главного своего врага, единственного в океане, не позволившего себя съесть, первого нанесшего им удар изнутри.

Но я уже не думал о змее: белёсое псевдосущество, частица моего мозга, обломало шип и, бросив змея, летело обратно ко мне. Шип так и остался у змея под черепом, а мои нервные волокна в змеевом мозгу оборвались и заснули, затаились на время. У меня так случалось, неиспользуемые части мозга как бы засыпали, но я мог их в любое время разбудить, если понадобится. Созданное мной псевдосущество село на родную пуповину в сплетение пяти щупалец-лепестков на моём головобрюхе, свернулось, укуталось в щупальца и замерло, ожидая времени, когда снова понадобится. Я напрягся и начал оплетать псевдосущество кровеносными сосудами, срастаться с ним, чтобы полноценно его сохранить.

Предчувствовал, знал, был уверен, потому что чуял, что эта часть моего организма мне ещё пригодится.

Глава 16

Удачный образ из шестой главы – Морской Змей – не пропал втуне, воплощён. Образ гигантского водоворота из той же главы имеет шанс воплотиться в своё время. Всё куда-нибудь воплощается в своё время. Так действует закон сохранения энергии в романе.

Пожалуй, приходит время вочеловечить хищника глубин. Буквально. Свести его с людьми. Выбрать одного из людей. Вселить зверя в этого человека. В основном действии романа, там, где действия развиваются хоть как-то последовательно и мотивированно.

Как бы выглядело обоснованное мотивирование? «Очеловечивание в романе неизбежно естественно. Роман очеловечивает всё и всех, превращая всё и всех в персонажей, со словами и бессловесных, на первом плане или в массовке сзади. Всех: ангелов и демонов, зверей и птиц, рыб и гадов, червей и планктон. Всё: природу и стихии, облака и воздух, воды и потоки, деревья и цветы, вещи и понятия, машины и красоту, малое и большое. Всё и все, попадая в роман, действуют, чувствуют, реагируют, выражаются, как люди, или пытаются это делать. Так воздействует на них роман. В этом суть романа, как персонажа романа, суть себя самого».

Упрощение и банальная пафосность. Автор улыбается и поливает фикус формализма на подоконнике. В тесной комнатке, которая может в любой момент разрастись до масштабов собора. Игры внутри романа любопытны. А могут стать ещё любопытней. По крайней мере, он на это надеется, раз уж ему случилось стать персонажем автором.

Теснота. Океан становится тесен. Нужны ноги, чтобы ходить по земле. Нужны лёгкие, чтобы дышать воздухом. Нужен простор суши. Естественного драматического мира. Нужна декорация прозрачного света и неотражающей тьмы. Необходимо отвлечённое сознание воображения. Нужен один из стада людского, с чуть-чуть зверем внутри. Что же касается зверя, то он уже чуть-чуть человек. Возможно, «чуть-чуть» в данном случае – присутствует излишне.

Теснота? Плотненький жгутик мыслей в малой главе? Размер не имеет значения.