Текст книги "Юрий Гагарин. Первый человек в космосе. Как это было"

Почему в СССР скрывали, что Гагарин приземлился на парашюте

Руководство Советского Союза очень хотело зафиксировать мировые рекорды, связанные с первым полетом человека в космос, из-за чего на долгие годы были засекречены подробности рискованного возвращения Гагарина на Землю.

АЛЕКСАНДР МИЛКУС

После 12 апреля 1961 года почти два десятилетия в книгах о последнем этапе полета космонавта писали уклончиво – мол, приземлился у деревни Смеловка Саратовской области. Вышел к людям. Первым его увидела жена лесничего Анна Тахтарова. Они с шестилетней внучкой Ритой сажали картошку.

Бабушка перепугалась. Тяжело переваливаясь, к ним приближалось чудище в ярко-оранжевом скафандре. Гагарин, сняв гермошлем, им прокричал:

– Не бойтесь! Я свой, советский!

Ну и дальше, в общем-то, вся история расписана по часам и минутам. А что было за несколько минут до того?

На послеполетной пресс-конференции на вопрос одного из журналистов о том, как проходило приземление – в кабине или вне ее – Гагарин уклончиво ответил:

– Главный конструктор предусмотрел оба способа посадки: как внутри, так и вне корабля.

А сам спускаемый аппарат корабля «Восток-1» завезли на режимную территорию ОКБ-1 Сергея Павловича Королёва в Подлипках (позже оно стало называться ракетно-космической корпорацией «Энергия»), и чтобы увидеть знаменитую капсулу, нужно было получить особый допуск. Я сам впервые попал в музей «Энергии» много лет назад по строго согласованному списку. Почему? Да потому, что пытливый посетитель, заглянув внутрь корабля, мог увидеть направляющие катапультного кресла.

Впервые гагаринский корабль вывезли за территорию космического предприятия и показали широкой публике только в 2016 году!

Почему решили соврать? Разве то, что Гагарин приземлялся на парашюте, хоть на йоту приуменьшает подвиг первого человека, рискнувшего отправиться в космос? Конечно же нет! Мало того, спроси сегодняшних космонавтов, готовы ли они повторить 106 минут Юрия Алексеевича, думаю, многие покачают головой – слишком опасно. А уж с отстрелом на катапульте на высоте 7 километров. Ох.

И ради чего же тогда все затеяли?

Всего-навсего ради международного рекорда.

Дальше я буду цитировать книгу спортивного комиссара Ивана Борисенко «На космических стартах и финишах», учитывая, впрочем, что первая ее редакция была издана в 1975 году и в ней, опять же, история с приземлением описана не так, как было на самом деле. Но зато подробно рассказывается, что ей предшествовало:

«Это было в начале февраля 1961 года. В Федерацию авиационного спорта, где я работал, позвонил помощник Сергея Павловича Королёва и сказал, что главный конструктор хотел бы встретиться со спортивным комиссаром. Я лишних вопросов не задавал: надо – значит, надо, не станет главный конструктор тратить свое время на пустые беседы.

Утром следующего дня я был у Королёва. За длинным столом сидело человек пятнадцать – двадцать. Сергей Павлович обратился ко мне:

– Существует кодекс авиационных рекордов, достижений. Так, Иван Григорьевич?

– Так точно!

– Имеются ли официальные правила или положения спортивного кодекса о регистрации космических рекордов?

Я ответил, что да, на 53-й Генеральной конференции ФАИ в качестве абсолютных мировых рекордов полета человека в космос [решено] признавать и регистрировать следующие рекорды:

– продолжительности полета;

– высоты в неорбитальном (баллистическом) полете;

– высоты в орбитальном полете (полет вокруг Земли);

– наибольшей массы (веса) космического корабля, поднятого на высоту 100 и более километров от Земли.

Затем достал положение: "Рекордным признается такой полет, при котором экипаж космического корабля, достигнув максимального результата, возвратится благополучно на Землю. Для официального признания необходимо после полета представить на утверждение ФАИ (Международная авиационная федерация. – А. М.) дело о рекордном полете."

Борисенко перечислил все подробности, которые нужно сообщить для регистрации рекорда.

Дальше спортивный комиссар пишет:

«Сергей Павлович слушал очень внимательно, делал какие-то пометки. Когда я закончил, он подвел итог:

– Условия непростые. Чтобы правильно и точно (он сделал ударение на слове "точно") зарегистрировать новые мировые достижения, нужно хорошо знать все положения и правила спортивного кодекса ФАИ. Будем изучать.»

Особенно серьезно Королёв отнесся к пункту «космонавт должен в момент приземления находиться внутри корабля».

Незадолго до старта спортивные комиссары Иван Борисенко и Владимир Плаксин встречались с Юрием Алексеевичем:

«Короткие встречи с командиром "Востока” Гагариным носили деловой, официальный характер. Мы его ознакомили с кодексом ФАИ, объяснили суть нашей работы, рассказали, что требуется от него.

– А почему раньше не регистрировались космические рекорды? – заинтересовался Гагарин.

– Вы же первый, – объяснил я ему.

– Наш спутник тоже был первым, – не отступал Юрий. – И лунная ракета, и фотографирование Луны.

– То были автоматы, – ответил я.

– А Лайка? – не унимался Гагарин. – Живое существо. За ней летали и другие собачки. А космический манекен "Иван Иванович"?..

– "Иван Иванович" тоже своего рода автомат, – заметил я. – Первым будете вы, Юрий Алексеевич.

– Всю эту документацию в Париж повезете? – спросил Юрий.

– Обязательно повезем, – поспешил заверить Плаксин.

– Счастливчики. А я вот ни разу в Париже не бывал, – пошутил Гагарин и добавил – А без меня всё это утвердят? Может быть, с собой возьмете?»

12 апреля 1961 года Владимир Плаксин стоял, сжав в руке секундомер, на космодроме.

9 часов 7 минут. Есть старт!

Борисенко в это время вместе с военными спасателями поджидал приземления в Куйбышевской области (теперь – Самарская область). Именно там, по расчетам баллистиков, должен был раскрыться парашют космического корабля.

Дальше в своей книге Борисенко описывает то, чего в его жизни не было и быть не могло:

«…Скорость снижения 220 метров в секунду. До Земли оставалось еще около 7000 метров. Вот-вот откроется первый тормозной парашют, а за ним начнет работу основная парашютная система. Мы не отрывали глаз от неба, где с секунды на секунду должна была появиться оранжевая точка – купол гигантского парашюта. А вот и он. Все ниже, ниже. Наш вертолет поспешил к месту посадки.»

Понятно, что приземления он видеть не мог. «Восток» отклонился от расчетного места посадки на 180 км. Никаких вертолетов поблизости от места приземления не было. Гагарин еще дожидался спасателей в военной части под Энгельсом. И пойди пойми из этого описания, чтобы же приземлялось – корабль? космонавт? Но именно так уклончиво описывали момент приземления первого космонавта в советское время все газеты и приводили «свидетельства» очевидцев в книгах.

12 апреля 1961 года Борисенко оформил то, ради чего была на долгие годы устроена вся коллизия. Гагарин установил три первых абсолютных мировых космических рекорда:

– рекорд продолжительности полета (106 минут);

– рекорд высоты полета (327,7 км);

– рекорд максимального груза, поднятого на эту высоту (4725 кг).

Однако с рекордами всё оказалось не так просто. Борисенко их зарегистрировал, но нужно было, чтобы их согласовала ФАИ. Примерно через три месяца после полета Гагарина в Париже состоялось заседание федерации. Ее руководители попросили членов советской делегации предоставить документы, подтверждающие, что космонавт приземлился в корабле. Таких бумаг не было и быть не могло. Спорили почти пять часов. В конце концов согласились зарегистрировать рекорды без соответствующих бумаг: факт-то был налицо: Гагарин – первый человек, побывавший в космосе. И уж это-то отрицать было никак невозможно.

А спустя семь лет ФАИ учредила специальную золотую медаль в честь первого космонавта.

Вроде бы рекорд зарегистрировали, и теперь-то чего темнить? Но раз уж начали.

Через год уже Павел Попович (он летал на двое суток на корабле «Восток-4») на послеполетной пресс-конференции вынужден был сказать:

– Подобно Титову и Гагарину, я приземлился внутри корабля…

Но сложнее всего космической цензуре пришлось в 1964 году, когда стартовал первый «Восход» с экипажем из трех человек. Этот корабль впервые был снабжен двигателями мягкой посадки, и космонавты действительно приземлялись в спускаемой капсуле. Серьезное достижение для тех лет. Но как теперь это подчеркнуть? Пришлось выкручиваться, опять сочиняя туманные фразы.

Реальные схемы приземления Гагарина стали публиковать только в 1990-х годах!

«Комсомольская правда» первой опубликовала пилотское свидетельство № 525/5, выданное Центральным авиаклубом СССР им. В.П. Чкалова «тов. Гагарину Юрию Алексеевичу 16 декабря 1955 года».

Но вот в чем дело – Гагарин никогда спортивной авиацией не занимался. После окончания аэроклуба в Саратове в октябре 1955 года он в спортивных соревнованиях не участвовал. Потому что сразу был направлен в 1-е Чкаловское военное авиационное училище летчиков. А после его окончания в ноябре 1957 года отправился служить в ВВС Северного флота.

– По всей видимости, логика была такая: поскольку рекорды утверждались спортивной комиссией ФАИ, наверняка нужен был документ, подтверждающий статус Юрия Гагарина-спортсмена, – объясняет историк, сотрудник Мемориального музея космонавтики Виктор Таран. – Вот и выписали удостоверение задним числом. Причем сделано это было либо до полета, либо в первые дни после возвращения. Поначалу в летящей подписи «Гагарин» под перекладиной первой буквы фамилии Юрий Алексеевич ставил маленькое «ю». Но вскоре после полета подпись изменилась. Скорее всего, потому, что ему приходилось часто давать автографы и некогда было писать эту милую характерную букву «ю».

Также «Комсомолка» впервые публикует акты «О производстве взвешивания космического корабля-спутника “Восток”» и «О приземлении корабля-спутника “Восток”» с той самой «дипломатической» формулировкой, из которой нельзя было понять, каким именно образом вернулся на землю Юрий Гагарин. Все эти документы теперь в музее. Но сохранились они случайно.

– Я нашел их в большой стопке документов Центрального аэроклуба, которые были приготовлены на выброс, представляешь? – до сих пор переживая, рассказывает мне Виктор Таран.

После полета из автографа Гагарина исчезла маленькая буква «ю» под «шапочкой» буквы «г»

Василий Песков: «То, что на красной дорожке у космонавта развязался шнурок – это наша вина»
Из интервью первого космического журналиста «Комсомолки» Александру Милкусу

Василий Михайлович Песков. Его ассоциируют больше со статьями про природу. Люди старшего поколения – с передачей «В мире животных», которую он много лет вел по Центральному телевидению. Но первым космическим журналистом «Комсомольской правды» был он.

– Почему именно вас отправили писать материал про первого космонавта?

– В «Комсомолку» я пришел в 1956 году. То есть к 1961-му я работал уже пять лет, и это было достаточно для того, чтобы я как-то проявился. Я писал много – молодой, борзой был.

Гагарин в аэропорту Внуково идет докладывать главе государства Никите Хрущёву о совершенном полете. Если присмотреться – можно увидеть развязанный шнурок

И вот космос… Это было такое время, когда слово «космос» было одним из очень популярных. Атмосфера была такая, что человек вот-вот полетит. Я помню такой момент: я ночь не спал, когда запустили ракету в сторону Луны, и она долетела… Я был страшно взволнован!

Потом события стали развиваться как снежный ком. Очень быстро, очень динамично. Запуски один за другим, вымпел на Луне. Стали отправлять собачек, первая Лайка была. Англичане протестовать, потому что она вместе с кораблем сгорела…

Потом были Белка и Стрелка. Одна из них была такая непородистая собачка. Убежала та, которую готовили, как мне рассказывали на космодроме, а Королёв сказал: «Да поймайте любую!» Я не помню, какая – Белка или Стрелка – полетела без всякой подготовки…

И к весне 1961 года было ясно, что вот то грядет. Слетал уже «Иван Иванович», манекен…

У нас в отделе писем работала Тамара Кутузова (она взяла себе творческий псевдоним Ольга Апенченко. Апенченко – фамилия ее мужа)… Сейчас говорят, ее заслали к космонавтам… Я думаю, что дело было иначе. Просто в Звёздном понадобился журналист, который мог бы вести многотиражную газету. И она перешла туда на работу. Но и «Комсомолку» она не забыла, нам потихонечку, не всем, естественно, а главному редактору кое-что рассказывала.

Где-то за день до события Тамара назвала главному редактору человека, который полетит. Назвала день и час, когда это может быть. Он позвал меня как оперативного журналиста, умеющего оценить факты. Это была большая честь!

Снимок Василия Пескова и Юрия Гагарина сделан во время перелета из Куйбышева в Москву. А автограф первый космонавт поставил чуть позже – когда фото отпечатали в редакции

Мы с Тамарой сели в машину и поехали в космический городок, который называется сейчас Звёздный. Я так думаю, что этот городок было бы разумнее назвать городом Гагарином, а Гжатск должен был остаться Гжатском. Не умеем пользоваться нашими историческими ценностями.

Нам сказали так: в машине откройте дверь, остановитесь на въезде в город и слушайте радио.

– Вы перед шлагбаумом остановились?..

– Не было там еще шлагбаума… Никаких запретов въезда в город тоже не было. Ходил лось, я помню. Я вышел и фотографировал лося, перед тем как мы услышали по радио сигналы, которые предшествовали важным событиям… Мы поняли: началось. И тогда мы – прямо к дому Гагарина.

Мы поднялись на какой-то этаж, может быть пятый. Я сейчас не помню, потому что все мы были очень взволнованы. Трудно даже передать, это был особенный случай. Мы этого ждали и были чрезвычайно горды, что это наш человек, советский человек.

Поднялись мы в квартиру Гагарина. Это была обычная квартира в обычном пятиэтажном доме. Жилище было наполнено людьми. Это соседи Гагарина, весь космический городок жил этим событием. Они знали больше, чем мы. Все стояли около Вали. Она вытирала слезы. Две маленькие девочки были. Лена и Галя. Галя совсем кроха. Они ничего не понимали.

Они были растеряны, почему мама плачет и всякое такое…

В нашей газете потом написали, что Валя снята в момент, когда Гагарин пошел на приземление. Это было преувеличение. В газетах это бывает очень часто… На самом деле он уже был на Земле.

– Информационное сообщение сделали только тогда, когда он благополучно приземлился.

– Конечно. Мы знали, что все в порядке с ним. Как-нибудь порасспросить Валю в тот момент было невозможно. Мы с Тамарой щадили ее. Ну так, посмотрели атмосферу. Какие-то вопросы были… К счастью, в руки нам попал семейный альбом. Валя потом обиделась, что мы его увезли в редакцию.

– Вы стащили альбом…

– Стащили – не надо так говорить. Это очень грубо. Мы привезли в редакцию этот альбом, и это было правильно, потому что если бы мы этого не сделали, фотографии из этого альбома могли бы просто растащить! Потому что все потом, после нас, кинулись, а альбом был в это время уже в «Комсомольской правде».

В редакции было столпотворение. Всем хотелось увидеть фотографии космонавта: как он выглядит, вот он стоит на крыле самолета, вот он мальчиком в детстве, вот он – и так далее, и так далее… Все это было безумно интересно! Сейчас мы ко всему привыкли. Знаем, что космонавт – обычный человек, может, не совсем обычный, но все-таки… Мы забываем фамилию через неделю уже… А тогда это было нечто невероятное! Вся редакция собралась в кабинете у редактора, листали альбом.

А у нас был Павел Барашев, доброй памяти ему, он писал об авиации. Он говорит: «Слушай, Вася, нам надо пробиваться туда, где находится Гагарин!» И вот мы сели на телефоны и стали дозваниваться по вертушке во всякие места. Все запретно. Все секретно. Никто ничего нам… И вдруг мы попали… Сейчас не помню, кто этот человек, добрая память, он сказал: «Ребята, через час туда отправляется самолет. Постарайтесь на него успеть… Мы можем задержать его для вас на 15 минут. Не больше. Успейте!» Я схватил фотоаппарат, мы пулей во Внуково…

– В самолет, который отправляли за Гагариным?

– В самолете летели два человека. Журналисты. Мы. Пустой самолет. Он летел за Гагариным, которого надо будет перевезти завтра в Москву.

– А как вас пустили?

– Ну, вот так пустили. Команда была от этого человека. Нас ждали. «Скорее, скорее», – махали нам. И мы по лестнице поднялись, дверь закрыли, самолет стал выруливать на площадку, и мы полетели на восток, как оказалось, в Куйбышев. Сели на военный аэродром летного завода, и нас сейчас же местные службы, как в клещи… Там нашелся один человек, который любил «Комсомольскую правду», а он был у них командиром… Какой-то капитан. Молодой парень. Он сразу нас под свое покровительство: «Ребята, что я для вас могу сделать – это отвезти, где сейчас Гагарин».

– А он был на обкомовской даче…

– Да. Потом мы узнали об этом. Приехали. Это было на берегу Волги. Ты правильно сказал: обкомовская дача. Ничего там особенного такого не было. Вышел Каманин. «Комсомольская правда?» – сказал он. И на лице его мы увидели приветливость. Каманин когда-то летал спасать челюскинцев, получил Героя…

– Первого Героя Советского Союза…

– …«Комсомольская правда» писала об этом. Он об этом благодарно помнил, и нашу задачу он хорошо понимал. Он сказал: «Ну, откройте ворота». Нас запустили…

– А Николай Петрович Каманин был тогда главным по космосу в ВВС…

– Он был таким дядькой для космонавтов. За все: за их быт, за их сохранность, за их поведение и так далее. Вот он нас повел туда. Мы пришли. Большой зал внизу, на первом этаже. Стоял бильярд. Мы знали, что космонавт находится тут. Страшно волновались. От нечего делать начали играть в бильярд, и вдруг по деревянной лестнице топ-топ-топ – сбегает какой-то лейтенант. Подходит к нам: «Здравствуйте, ребята!» И тут мы поняли, что космонавт перед нами стоит. Волнение было необыкновенное.

Мне немедленно захотелось его снимать, как-то снять надо было интересно. Фотограф в этот момент во мне проснулся… И вдруг мне пришло в голову, что мы с ним должны сыграть в бильярд. Я играю в бильярд никудышно. И он согласился, пожалуйста. Веселый. Приветливый необыкновенно. Я его снимал за игрой в бильярд. Надо было снять как-то так… Я такой объектив применил: шар был крупный, а он с кием на другом конце стола.

Обаяние его было необыкновенным! Помню последние слова. Кто-то его потянул сзади, с нами долго не надо оставаться, с ним должны были подробно побеседовать врачи, техники и так далее. Он должен был по свежим впечатлениям рассказать, что он испытал. Поэтому с нами он побыл минут десять, не больше того. Потом убежал. Мы, ошарашенные, стояли совершенно счастливые. Никого из журналистов больше не было.

С этой дачи мы поехали в гостиницу. Ночь мы не спали.

– Это 12 или 13 апреля?

– Он 15-го прилетел в Москву. Это скорее всего было 14-е. А, нет, 15-го газета вышла с моей фотографией.

– Значит, это 13 апреля было.

– 13 апреля.

– А почему он был в лейтенантских погонах, он же майора сразу получил, пока летел…

– По-моему, он поначалу был в лейтенантских погонах… А в самолете в Москву он уже летел с майорскими погонами. Успели другой китель ему передать.

Ощущение счастья непостоянное для человека. Приходит в какие-то моменты жизни. Вот тогда были минуты подлинного счастья. Мы видим то, о чем страна сейчас говорит, он с нами говорит. Я помню, Павел сказал: «Юра, пожалуйста, оставайтесь всегда таким, каким мы вас вот сейчас узнали!» Это были слова, сказанные при прощании с ним в тот день.

Утром заехала за нами машина, и мы поехали на тот аэродром, куда мы вчера приземлились. Туда эскорт машин, приехал Гагарин, поднялся в самолет. Весь завод заполнил это поле. Все аплодировали, и это был счастливый час, который объединял всех людей. Гагарин какие-то слова говорил, я сейчас не помню какие. Я его сфотографировал стоя на лестнице в самолет. Снимок остался, он протянул руки… Ему показывали на часы: надо лететь, потому что на трибуне в Москве уже собрались люди, мы это знали.

Мы сели в самолет. Была стюардесса, был Гагарин. Мы сели рядом, пили чай, закусывали и по-человечески разговаривали. Сфотографировались с ним вместе. Пашка рядом, потом я с ним рядом…

– Интервью брали?

– Просто за жизнь разговаривали. Вспомнили старые и свежие анекдоты. Один рассказал Гагарин: «Мастерская художника. Обнаженная модель продрогла. "Оденься, – сказал художник, – и присядь выпить чаю". Сидят, пьют. Вдруг художник вскакивает: "Скорей раздевайся, жена идет…"»

Подлетаем к Москве. Полет где-то два часа, может меньше. Ил-18 был. У нас маршрут был исключительный: мы пролетали над Кремлем! На очень небольшой высоте. И мы увидели Москву, запруженную людьми! Это был неподдельный, подлинный энтузиазм людей, счастливых от того, что в космосе побывал наш соотечественник. Я спросил: «Юра, вы ожидали такое?» Он говорит: «Я так представлял, что нерядовое дело, но чтобы такое… Это немыслимо!» От Кремля до Внукова лететь совсем мало. Мы сдули с него пылинки, открыли дверь, и он пошел по красной дорожке. И тут мы увидели, что одно недоглядели: у него шнурок был не завязан на ботинке. И вот он так мотался. Мы с Пашкой всегда вспоминали это момент.

– Его имиджмейкером, как сейчас говорят, были вы?

– Терпеть не могу иностранных слов.

– Вы чувствовали вину за этот шнурок?..

– Не надо так говорить. Мы чувствовали себя причастными к истории, понимаете? Мы понимали, что весь мир сейчас об этом говорит, а так оно и было. Вся Москва стояла на ушах! Потом мы видели снимки: медики шли в белых халатах, на которых было написано: «Следующий я!» Что-то невероятное творилось в Москве!

Потом он сошел по красной дорожке в объятия Хрущёва и всех, кто стоял на трибуне. А мы дожидались, пока он уедет, и с Пашкой приехали в Москву, быстро проявили пленку, всё было в порядке. Мы написали не очень много. Там особенно писать не о чем было… Но было застолблено: «Комсомольская правда» была в этих делах первая.

– Первая и единственная… А почему не было «Правды», ТАСС?

– Понимаешь, всё запретно было… Потому что Тамара работала в Звёздном мы были готовы к этому делу, и с Пашкой мы проявили бойцовские качества: мы звонили по кремлевскому телефону разным лицам, но никто не уполномочен был нам разрешить.

Мы оказались в силу обстоятельств первыми.

– А потом вы встречались с Гагариным?

– Встречался. Я бывал у него дома.

– Вы перешли на «ты»?

– Да. Он позволял это делать сразу как-то. Я вернул ему альбом, кстати. Я говорю: «Юра, вы не обижайтесь, ради бога, все в сохранности до последней карточки!» Если бы мы этого не взяли, тогда растащили бы…

Юрий Гагарин с журналистом «Комсомолки» Павлом Барашевым

А потом встречались на космодроме. Юра был всюду вхож, так сказать… А когда Попович, я стал летать на космодром.

– Вы стали настоящим…

– Корреспондентом. Да. Был допущен к какой-то форме секретности, это все было оформлено документально. Мы прилетали на космодром задолго до старта. Могли видеть, как одевают космонавтов. Как надевает он скафандр, как все тщательно проверяется. Когда готовилась к полету Терешкова, я ее снимал. У меня две камеры было. Мне понадобился другой объектив. Я камеру положил, а пленка была перемотана, но не вынута. Гагарин подошел и дурачась – он мог себе позволить – начал снимать. Я как заору: «Юрка, там же у меня снято!» Он был страшно смущен. Потому что он снимал уже на снятую пленку. Такая атмосфера была.

К моменту, когда полетела Терешкова, он уже чувствовал себя очень раскованно. К Валентине относился покровительственно. Мог ее за щечку вот потрепать, потому что видел, что она волновалась.

– Меня поразило, что домик, где перед стартом ночевали Гагарин и Титов, был, мягко говоря, очень скромным. Я бы сказал – по нынешним меркам халабуда какая-то, диван потертый. Единственная радость – радиоприемник.

– Хорошо, что этот домик остался в таком виде. Что его не стали менять на мраморный дворец. Он точно такое же впечатление произвел тогда и на меня, но я не думал, что это так будет выглядеть убого. Этот тополь, около тополя стояла какая-то глиняная мазанка. И всё. Зашли туда, холодильник стоял, две кровати, на которых они спали. Всё не просто бедно, а очень бедно.

– Застелено обычными солдатскими одеялами. Одна комната, маленькая кухонька. И удобства ну очень скромные.

– Я его зарисовал тогда. Фотоаппарат у нас отнимали, не разрешали снимать на космодроме.

– Почему?

– Техника там секретная была.

– Гагарин многое мог после полета. Открыть любую дверь мог.

– Не мог. Не такой человек. Он мог пойти к начальнику Центра подготовки и попросить за какого-то космонавта. Или попросить на его родину, в его родной Гжатск, в колхоз прислать пять тракторов. Мы же к нему ни с какими просьбами не лезли. Разве что подписать книжку, автограф поставить.

– Сильно изменился быт семьи Гагарина после того, как он полетел?

– Ничего не изменилось. Я видел, что большую славу, которая свалилась на него, он достойно перенес. Сладости в ней было не очень много. Потому что человек теряет свободу. Журналист из «Правды» как-то рассказывал, как Гагарин на приеме у английской королевы обратился к хозяйке: «Ваше Величество, я вырос в деревне. Столько ножей и вилок не видел. Что брать вначале?» Хозяйка засмеялась: «Берите то, что ближе лежит. Я живу в этом доме, но тоже не знаю, зачем подают так много железок…»

– Вы считаете, что у него действительно был второй шанс слетать в космос? Он очень надеялся, я понимаю.

– Не знаю. На этот вопрос мне очень трудно ответить. Я писал об этом: не надо было его сажать на самолет, восстанавливать летные навыки. Но он был человек, у него были желания, он хотел летать в космос. Как ему можно было это запретить?

Я был тем человеком, который писал в «Комсомольской правде» некролог о его гибели. Это было вечером, мне позвонили и сказали: немедленно приезжай в редакцию, погиб Гагарин. Я только что вернулся из Владимирской области, был около города Покрова, где всё это случилось.

Вышла у меня большая заметка. Я говорил о нашей общей большой печали. Вот так. Но это человек был, не бог. И все мы под Богом ходим. говорят.

– Как получилось, что вы отошли от космической темы?

– Назревал для меня такой момент, когда я должен был принять решение: надо ли мне заниматься этим?

У нас внештатная посадка была… Леонов с Беляевым упали в тайгу… Весь мир знал, что космонавты приземлились, а Леонов первым в открытый космос вышел. Но никто их не видел! Мы пошли к Королёву, сказали: «Давайте скажем всё, как есть! Это же так естественно!» Он пошел звонить Брежневу и оттуда мимо нас прошел, не взглянув. Очень сердитый. Потом узнали, что Брежнев ему сказал: «Подвиг – в космосе! А подвиг на земле не должен его затмить». Это была ошибка. Можно было что-то про это написать, потому что до этого были одни эмоции: какого размера ракета, всё остальное вычеркивалось.

Многое нам не говорилось… Я понял, что про каждый полет мы примерно одно и то же будем писать. И мне стало грустно.

После полета Юрий Гагарин часто бывал в редакции «Комсомолки». Второй слева – Василий Песков. Справа от Гагарина – главный редактор «КП» Борис Панкин

Я приехал в редакцию и говорю: «Ребята, я больше не буду летать, ну что писать одно и то же?» И мы договорились, что будет летать на космодром Слава Голованов. Он инженер. Он знает ходы к конструкторам. И это было абсолютно верное решение. Я сразу передал ему всё дело, и Славка вел тему великолепно. Голованов настолько глубоко в это дело влез, что венцом всего дела стала книга «Королёв». Я считаю, это его подвиг был. Столько много там интересного, столько много информации. Никто больше ничего подобного не написал.

Василий Песков сфотографировал, как провожали Гагарина на аэродроме в Куйбышеве перед отлетом в Москву