Текст книги "Anamnesis mali. История беды"

– Па, погоди! Нам нельзя сейчас в Киев! – вырвалось у Петра.

– Это почему же?! – от удивления отец выронил книги.

– Петя, не дури! Саманта, хоть вы повлияйте на него! Садитесь в машину! – рядом оказалась мать, тоже нагруженная какими-то свёртками.

– Ну, то есть… Мы поедем в Киев, но потом, позже… а сейчас нам надо на юг!

– …Или на север! – пискнула Саманта, прячась за спину друга.

– Вы что, сговорились?! Или просто одновременно умом тронулись? То в Киев, то на север, то на юг… – отец забросил свои книги в машину и, подбоченившись, встал перед молодыми людьми, – Не угодно ли объясниться?

– Па, я… мы всё объясним, обязательно. По дороге, в машине. Времени и в самом деле у нас очень мало.

– По дороге куда?! В Киев, как я понимаю, вы ехать передумали… по крайней мере, сейчас. Так куда держим путь?

– На юг.

Отец минуту-другую сверлил Петра взглядом. Потом махнул рукой:

– Ладно, по пути поведаете ваши тайны мадридского двора. Лезьте в машину, а я ещё кое-что заберу.

– Я с тобой! – мать как раз освободилась от своей ноши.

– Па, ма, давайте быстрее! Весь дом с собой всё равно не увезёте, а машина уже и так забита! Поехали уже! – Пётр помог Саманте разместиться среди сумок и узлов, и теперь сам пытался устроиться рядом с ней на заднем сиденье.

– Пять минут! – отец вскинул растопыренную пятерню и вслед за женой скрылся в доме.

– Сэми, не будем зря время терять! Карта у нас есть, а вот и компас, – юноша вытащил прибор из держателя на приборной панели внедорожника, – Начинай!

– Здесь места мало, карту не развернуть. Давай прямо на асфальте?

– Не вопрос!

В два счёта они выскочили из машины, развернули на тротуаре карту и принялись колдовать над ней.

– Так, совмещаем север карты с севером по компасу… мы с тобой здесь, ставим точку. Питер, давай часы!

Пётр послушно достал часы, открыл крышку и положил старинный прибор на карту. Серебряная стрелка, слегка дрогнув, указала на восток.

– Линейка нужна!

Юноша вскочил и, недолго думая, оторвал штакетину от заборчика, огораживающего вырытую накануне канаву:

– Держи.

– Готово! – Саманта поднялась и с высоты своего роста придирчиво оглядела карту.

Пёстрый лист пересекла прямая синяя линия. Пространства карты ей не хватило и она заехала на белые поля.

– По-моему, отлично! Дело за малым: нарисовать ещё одну такую же. Надеюсь, они не будут параллельными! – невесело усмехнулась девушка.

– Сэми, не хандри! Всё у нас получится!

– Угу… Пит, я знаешь, что подумала? Надо бы, всё-таки, раздобыть карту Евразии и на ней тоже пеленг отметить. Представляешь, как обидно будет, если во второй точке мы всё сделаем, а линии на карте не пересекутся? Ну, если цель – за пределами Украины?

– И опять ты права, лисёнок. Вопрос: где взять карту?

Саманта открыла рот, собираясь ответить, но её остановил быстро нарастающий низкий гул, переходящий в рёв.

Над головами опешивших молодых людей, совсем низко – едва не задевая макушки деревьев – пронеслись два самолёта. Ветер, поднятый их винтами, сбивал с ног и перехватывал дыхание. Пётр поспешно обнял девушку и присел вместе с ней.

Поздно. Самолёты уже промчались мимо и теперь, в отдалении, из бреющего полёта взмыли вверх, ввинчиваясь в слепящую синеву летнего неба. По-прежнему – один за другим.

– Что за бред?! – Пётр поднялся и, прикрывая глаза ладонью, всмотрелся вдаль.

На крыльях переднего самолёта явственно виднелись чёрные кресты с белой окантовкой. На крыльях заднего – столь же чётко видны были красные звёзды. Самолёты будто вылетели из какого-то старого военного фильма.

– Кино, что ли, снимают? – озвучил Пётр собственные мысли, – Нашли время!

А самолёты в вышине творили что-то невообразимое. Тот, что с крестами, всячески пытался стряхнуть с хвоста назойливый краснозвёздный истребитель. Который стряхиваться упорно не желал и гонял свою жертву по небу, поливая её пулемётным огнём. Сверху, кроме вибрирующего рёва моторов, доносился ещё и дробный стук очередей.

– Питер, что происходит? У них что, бой?! Настоящий?! И что это за самолёты такие странные? – голос Саманты заметно подрагивал.

– Сэми, я сам ничего не понимаю. Эти самолёты – времён Второй мировой войны. Тот, что с крестами на крыльях – немецкий… я не разбираюсь, но, судя по тому, что он явно больше второго, – наверное штурмовик или бомбардировщик даже… А со звёздами – наш… то есть, советский. Думаю, истребитель.

– Они же стреляют в друг друга! Это что, учения?

– Н-н-не знаю… Вряд ли, какие учения? Эти машины давным-давно с вооружения сняты. Я даже не знал, что они ещё сохранились где-то и могут летать! Больше похоже на воздушное шоу какое-то…

– Пит, какое шоу?! После всего, что случилось?!

– Ну, не шоу, так съёмки фильма… хотя, каким безумцем должен быть режиссёр, чтобы спокойно продолжать снимать, когда вокруг гибнут люди…

– Нет, это не съёмки! Питер, они стреляют друг в друга по-настоящему! Смотри!

Маленький истребитель поудобнее пристроился в хвосте немецкого самолёта и дал очередь. Небо прочертил пунктир: снаряды прошли совсем рядом с вильнувшей в последний момент машиной с чёрными крестами на крыльях.

– Вот чёрт! – потрясённо прошептал Пётр.

Воздушный бой, разгорающийся у них на глазах, был самым настоящим! Холостые выстрелы не оставляют видимых трасс от пуль и снарядов. По причине отсутствия оных.

Фашистский самолёт огрызнулся несколькими очередями из задней турели и, завалившись на крыло, ушёл в крутое пике. К вибрирующему рёву присоединился противный нарастающий вой.

– Сэми, он заходит прямо на нас! – Пётр рванул оцепеневшую девушку за руку и вместе с ней спрыгнул в глубокую канаву, невесть зачем вырытую рабочими накануне, – Пригнись!

Рёв и вой пробирали до костей. От мелкой вибрации заныли зубы. Самолёт стремительно падал с высоты, казалось, прямо на сжавшихся в глубине канавы людей. Секунда, две, три… Ещё мгновение – и ревущая машина воткнётся носом в землю…

Но в этот самый миг самолёт вышел из пике, показав обнявшимся Петру и Саманте грязно-зелёное «брюхо». Из которого вывалилось что-то продолговатое и понеслось вниз…

– Ложись!!! – не помня себя, заорал Пётр и накрыл собой Саманту, прижимая, вдавливая её в грязное дно канавы.

Земля вздрогнула. От невероятного грохота моментально заложило уши. На спину юноши посыпались комья и какие-то ошмётки.

– Пит, ты живой?! – будто сквозь вату, донёсся до него голос Саманты. Жалобный и далёкий-далёкий.

– Не уверен… – Пётр осторожно пошевелился, освобождаясь от немалого веса земли, наваленной на его спину взрывом, – Вроде, жив.

– Это было то, что я думаю?! Бомба, да?! Нас бомбили?!

– Ну, не думаю, что мы были до такой степени интересны пилоту… Скорее, он просто избавлялся от лишнего веса, вот и сбросил бомбу. Ну, а то, что под ней оказались мы с тобой – знать, судьба такая.

– Питер, как такое вообще может быть?! Что происходит?! Это что, война?!

– Не знаю, лисёнок. Правда, не знаю.

Самолёты продолжали в небе свои смертельные танцы, постепенно смещаясь к востоку. Наконец, маленькому истребителю удалось-таки достать цель: немецкий самолёт вздрогнул, завалился на крыло и вновь понёсся к земле. На этот раз – оставляя за собой густой шлейф чёрного дыма.

– Получил, гад?! – злорадно пробормотал Пётр, наблюдая падение.

Спустя несколько секунд вражеский самолёт скрылся где-то далеко за домами. Ещё через мгновение оттуда высоко в небо взметнулся столб пламени и дыма.

– Пит… – шёпот Саманты перекрыл прилетевший с ветром грохот далёкого взрыва.

– Что?

Вместо ответа девушка отодвинулась, открывая остановившемуся взгляду Петра его дом… Вернее, то место, на котором тот стоял ещё минуту назад.

Бомба, угодившая точно в особняк, не оставила от него ничего. Кроме неглубокой воронки с россыпями битого кирпича по краям…

15 июня, Западная Украина, Львов,

15—05.

– Пап? Мам? – тихо позвал Пётр.

Над руинами дома медленно оседала пыль. Кроме этого, никакого другого движения не было. Звуков – тоже.

– Па! Ма! Да где же вы, выходите! – Пётр поспешно выбрался из канавы и побежал к дымящейся воронке, – Выходите скорее, ехать пора! Где вы там?

Юноша перебрался через насыпь из битого кирпича, споткнулся, не удержался на ногах и скатился на дно ямы. Не обращая внимания на ушибы, поднялся и принялся лихорадочно разгребать землю, смешанную с острыми кирпичными осколками.

– Ну скорее же, время уходит! Ма, па, выходите… Чёрт, да где же вы?!

Пётр остервенело рыл руками землю. Срывал ногти, в кровь ссаживал кожу на пальцах, перебегал от одного места к другому – и вновь копал, копал, копал…

– Пит, милый… Пит, погоди! – в воронку скатилась Саманта. Она присела рядом с Петром и робко коснулась его плеча, – Петенька, остановись, пожалуйста! Ты им уже не поможешь… Мне жаль…

– Да брось, Сэми! О чём ты? Тут они где-то, сейчас выйдут. Просто спрятались от налёта, как мы с тобой. Помоги лучше! – он криво улыбнулся и вновь принялся рыть землю.

Саманта уселась на откос воронки, обхватила голову руками и тихо заплакала. Ей было страшно, очень страшно. Казалось, мир вокруг рушится… да он и в самом деле рушился, если верить покойному Велимиру. А не верить ему девушка не могла. Особенно – после всего, что произошло. Родители Питера… она так привыкла к ним за последний месяц. Ей нравились обстоятельная хозяйственность и рассудительность матери, эмоциональность и необидная ироничность отца, их отношение к сыну и к ней, Саманте… И вот, в какие-то секунды их не стало! Это никак не желало укладываться в голове… И уж совсем невероятной, нереальной казалась причина их гибели: бомба, сброшенная каким-то шальным самолётом из давно минувшей войны. Бред какой-то! Этого просто не могло быть!

Девушка подняла лицо и сквозь слёзы посмотрела вокруг: увы, ничего не изменилось. Вот она – свежая воронка с копошащимся на дне Питером, вот они – россыпи из битого кирпича наверху, по краям ямы, а там, вдалеке – тянется в небо столб чёрного дыма, отмечая место падения того самого самолёта… Всё – невозможно, нереально, но – случилось! Каким-то фантастическим образом – случилось…

Пётр вдруг перестал копать. Он замер на месте в нелепой позе – на четвереньках. Постоял так минуту-другую, потом тяжело поднялся, сделал несколько шагов, пошатываясь, – и рухнул навзничь на откос рядом с Самантой.

– Пит, их больше нет, – почти неслышно прошептала девушка и накрыла его руку своей.

Пётр услышал:

– Знаю, Сэми.., – его глаза, не мигая, смотрели в ослепительно-синее небо и слезились, – Их нет.

Повисла тишина. Лишь где-то вдалеке всхлипнула сирена – и тут же умолкла, будто спохватившись.

– Это не сон, лисёнок. Всё это – на самом деле, понимаешь? Всё это не может быть правдой, но – правда. Старик был прав: всё разваливается… всё… И знаешь, что самое страшное в этом аду? – голос Петра был тихим и удивительно спокойным.

– Что?

– То, что это – лишь начало. И ещё – то, что даже если нам с тобой удастся найти и вернуть утраченную часть ЭТОГО, мир всё равно уже не станет прежним. И мы с тобой – тоже не станем.

Саманта молча кивнула. Странным образом Пётр уловил её собственные мысли: девушка чувствовала, как изменилась она сама всего-то за несколько последних часов. И понимала, что изменения эти – необратимы.

– Пошли, Сэми. У нас с тобой очень много дел и очень мало времени, – Пётр рывком поднялся на ноги и помог встать подруге, – И не реви. Некогда.

Девушка всхлипнула, грязными ладошками размазала слёзы по щекам и, вслед за Петром, полезла вверх по крутому осыпающемуся склону.

«Паджеро» осторожно пробирался по узким старинным улицам в толпе беспорядочно снующих машин и людей. Город уже отошёл от первоначального шока и зажил новой, непривычной для него жизнью: жизнью после большой беды. В невообразимой толчее тут и там поблёскивали маячки машин «Скорой помощи», полиции и пожарных, на многих руинах копошились спасатели, разгребая завалы. Кое-где уже работали экскаваторы и бульдозеры. Город спешно зализывал раны, не ведая того, что случившееся – лишь начало.

– Сэми, смотри: книжный магазин! Там должна быть карта! – Пётр ударил по тормозам и машина, пройдясь юзом по старой гранитной мостовой, остановилась у разбитых витрин небольшого магазинчика.

– Так закрыто же! – Саманта кивнула на дверь с соответствующей табличкой.

– Придётся открыть, – Пётр пожал плечами и выпрыгнул из кабины, – Сторожи машину, я быстро!

Девушка сквозь стекло ошарашенно наблюдала, как он шагнул в разбитую витрину и скрылся в глубине магазина.

– Геть з машины, швыдче! – водительская дверь распахнулась и на сиденье запрыгнул незнакомый тип с окровавленным лицом, – Кому сказав, курва, пишла з машины!

Саманта оторопела. Она попыталась было что-то сказать, но незнакомец, не раздумывая, ударил кулаком её по лицу. Рот девушки тут же наполнился кровью.

– Мовы не розумиешь, так? Ну, тогда по-русски: вали отсюда, пока жива! – налётчик перегнулся через Саманту и рванул ручку двери, открывая её, – Погуляй, сучка!

Что-то незнакомое, большое и тёмное навалилось на сознание девушки. Время внезапно замедлило свой ход: очень спокойно и неторопливо (как ей показалось!) Саманта достала из солнцезащитного козырька металлическую шариковую ручку (ту самую, которой она чертила по карте), примерилась – и с размаху вонзила её в шею нагнувшегося бандита. Чуть пониже правого уха…

Налётчик всхлипнул и резко разогнулся. Ручка осталась торчать в его шее. Удивлённо глядя на Саманту, бандит нащупал рукой чужеродный предмет в своём теле, помедлил секунду – и выдернул его.

Из раны ударил тугой фонтан алой крови, залив задние стекло и сиденье. И запульсировал радостными частыми толчками.

– Вот ……..ь! – удивлённо и даже с каким-то уважением пробормотал незнакомец.

Саманта вскрикнула и обеими руками толкнула его в грудь. Бандит неожиданно легко поддался и вывалился в открытую дверь машины. Поднялся на четвереньки – и пополз прочь, окрашивая мостовую справа от себя в сочный алый цвет.

Впрочем, далеко отползти он не успел: фонтанчики крови становились всё короче и короче, – через несколько секунд неудачливый налётчик упал лицом вниз на гранит, вяло дёрнулся пару раз, – и затих.

– Сэми! Что стряслось?! – из магазина выскочил Пётр с рулоном в руках, – Ты вся в крови! Да тут всё в крови! А это кто?!

– Он хотел угнать машину… и ударил меня, – замороженным голосом объяснила девушка, не в силах оторвать взгляд от лежащего на мостовой тела.

– Ты… ты его…

– Я его убила, – кивнула Саманта.

– Как?! Чем?!

– Ручкой… шариковой. В шею.

Пётр запрыгнул на водительское сиденье, швырнул назад карту и повернул ключ зажигания:

– Едем. Потом расскажешь подробности. Если захочешь.

– Но… надо же полицию… наверное. Объяснить всё…

– Нет времени. Да и полиции сейчас не до этого. Он напал на тебя, ты защищалась. Сэми, в нынешней ситуации действует только один закон: закон джунглей! Наша задача – выжить, понимаешь?! Любой ценой. И сделать то, чего никто, кроме нас с тобой, сделать не сможет! Пойми, только мы можем остановить всё это! Только мы! – Пётр остервенело топнул по педали газа и машина с пробуксовкой рванулась вперёд, – Едем.

Выбравшись за город, они съехали с дороги и остановились. Разложили новую карту и нанесли на неё первый пеленг. Постояли немного на холме, прощаясь с раненым городом внизу. И поехали дальше – на юг.

15 июня, Нероград, отделение кардиореанимации, 16—45.

– Давление на нуле! Дыхание агональное!

В отделение вкатили каталку с очередным постадавшим. Сбоку нёсся доктор Симакин, пытаясь на ходу нащупать пульс на сонной артерии страдальца.

– Клара, готовь интубацию и подключичку! Что с ним? – это уже Симакину.

– Закрытая черепно-мозговая травма. Нейрохирург в приёмном посмотрел, снимки сделали, – и решили пока к вам. А он в лифте давление уронил и дышать стал забывать. Пульс вроде есть… пока.

В подтверждение сказанного пациент громко захрипел и перестал дышать. Совсем.

– Клинок! – не глядя, я протянул руку назад и почувствовал, как в ладонь ткнулась холодная рукоятка ларингоскопа.

Через несколько секунд Кларочка уже присоединяла трубку, торчащую из трахеи страдальца, к «гармошке».

– Дыши пока! – я сунул дыхательный агрегат в руки Симакину, – Петрович, там Ромин ещё не одумался? Дышать сам не начал? Пора бы уже, тут на его ИВЛ очередь.

– Ща погляжу! – Ванька унёсся из палаты.

– Кларик, поставь ему пока маннитол в вену! – я кивнул на новоприбывшего.

Сестра кивнула и принялась высвобождать руку бедняги из рукава.

– Задышал Ромин! – Петрович вернулся, толкая перед собой освободившийся дыхательный аппарат.

– Молоток! – неведомо, кого, похвалил я, – Подключай нашего нового гостя. А то доктора Симакина, поди, в приёмном заждались, а он всё тут прохлаждается!

Упомянутый Симакин недобро посмотрел на меня, но промолчал. Так же, молча, сунул ненужную уже «гармошку» в руки Петровичу и гордо покинул отделение.

– Паша! – вскрикнула вдруг Кларочка.

– Что?

– Вот… – как-то растерянно сказала девушка, приподнимая правую кисть нашего нового пациента и демонстрируя её нам.

Мы с Петровичем оторопело уставились на исцарапанную руку. На безымянном пальце которой красовался перстень в виде ромба с мальтийским крестом. Выложенным мелкими алыми камешками…

– Это он?! – просипел я внезапно севшим голосом.

– Ага… вроде, – не слишком уверенно ответил Иван.

Кларочка только тихо шмыгнула носом.

Я присмотрелся к новичку: так, брюнет с проседью, лет сорока пяти. Что там ещё говорил Зотов о своём госте? Прихрамывает на какую-то ногу? Ну, поскольку клиент лежит без сознания, понаблюдать за его походкой мы, естественно, не можем… Как, впрочем, и за тем, что он курит: в ориентировке милейшего Ильи Сергеевича, помнится, фигурировали сигареты «Собрание» чёрного цвета. Но зато перстень… Вряд ли подобные вещи настолько широко распространены, чтобы оказаться у первого же подобранного где-то на улице терпельца.

– Точно – он! – констатировал я.

Повисла тяжёлая пауза.

– И что делать будем? – Петрович не выдержал первым.

Я пожал плечами:

– Понятия не имею… Для начала, наверное, надо бы опознание провести.

– Это как?!

– Ну, предъявить тело с перстнем нашему новому другу Илье Сергеевичу: пусть подтвердит, что это тот самый персонаж, о котором он говорил.

– Да и так понятно, что тот! – горячился Петрович.

– Скорее всего, тот! Но окончательно в этом мы сможем быть уверенными лишь тогда, когда сам Зотов нам это подтвердит.

– Так пошли, прикатим его сюда! Пусть подтверждает, чего зря время терять?!

И в самом деле, чего тянуть-то? Я кивнул:

– Согласен, времени у нас как-то не особо много. Пошли за Зотовым.

Илью Сергеевича мы застали в совершенно непотребном виде: закатившим глазки, усыпанным крупными каплями пота и похрипывающим.

– Упс… – констатировал Петрович и ухватил Зотова за запястье, – Пульс не определяется.

Илья Сергеевич согласно хрипнул и уронил голову на грудь.

– Э-э, погоди! Ты нам ещё понадобишься! – возмутился Ванька и с размаху опустил кулак на грудину новопреставившегося.

Тот никак не отреагировал. Петрович чертыхнулся и принялся за массаж сердца. Я тем временем спешно готовил дефибриллятор. Приложив электроды к груди Зотова, взглянул на монитор: так и есть, на экране судорожно плясала зелёная змейка фибрилляции. Завыл звуковой индикатор зарядки:

– Отошли! Разряд!

Илья Сергеевич подпрыгнул, но оживать не стал. Я ткнул пальцем тревожную кнопку. Через секунду в палату влетела Кларочка.

– Маску, гармошку, интубацию! – выдохнул я, пытаясь перекричать нарастающий вой зарядника, – Отошли! Разряд!

Зотов опять подпрыгнул, но как-то нехотя. Я посмотрел на монитор: кривулька фибрилляции сменилась идеальной прямой линией. Асистолия.

Выругавшись сквозь зубы, я отшвырнул в сторону бесполезный теперь прибор:

– Петрович, давай на дыхание! Я подменю!

Ванька кивнул и завозился с маской и «гармошкой». Я принялся качать. Погоди, Илья Сергеевич, помирать! Хоть и сволочь ты изрядная, но нам пока нужен. Так что – уж изволь жить… пока, хотя бы.

– Адреналин, два куба, внутрисердечно! Кларик, подготовь!

Через пару секунд Кларочка протянула мне шприц:

– Адреналин, два куба!

Прекратив массаж, я нащупал пальцем нужную точку и вонзил туда иглу. Преодолев лёгкое сопротивление тканей, она вдруг провалилась в полость сердца, но я успел остановить движение руки. Так, поршень на себя – в шприц пошла тёмная кровь, разводя собой прозрачный раствор адреналина. Невольно пришла на ум ассоциация с известным коктейлем. Кровавая Мэри, блин.

Адреналин не помог. Как, впрочем, и все остальные наши попытки вернуть Зотова к жизни.

– И что теперь? – Петрович накрыл лицо покойника простынёй и повернулся ко мне.

Я молча пожал плечами. Опознавать того, с перстнем, стало некому. И что нам всем теперь делать, я не знал. Идти в ФСБ? Ну, предположим, расскажем мы там всю эту жуткую историю с ракетами и «глушилкой». И что? Источник информации – вот он, под простынкой отдыхает. Подтвердить наши слова теперь некому. Будут ли чекисты учинять расследование, опираясь лишь на наши слова? Кто их знает, может, и будут. Но что-то подсказывало мне, что подобное расследование будет носить совершенно формальный характер. Если вообще – будет…

– Так. Первое: принимаем за рабочую гипотезу, что клиент с перстнем – тот самый гость покойного Зотова. Второе: поскольку он… кстати, надо бы как-то его обозвать для удобства…

– Шпиён! – встрял в мой монолог Петрович.

– Шпион?

– Нет, именно – Шпиён! – упёрся Ванька и засопел.

– Ну… ладно, пусть будет Шпиён. Так вот, поскольку Шпиён пока находится в коме, мы будем просто наблюдать за ним. Главное – не пропустить тот момент, когда он придёт в себя. Если придёт… – с нехорошей надеждой добавил я.

– А что потом? Ну, когда он оклемается?

– А потом, коллега, нам придётся плотно «сесть на хвост» нашему новому подопечному и постараться любой ценой изъять у него «глушилку».

– Ты думаешь, она до сих пор у него?

– Ну… да, – я удивлённо воззрился на Кларочку, задавшую последний вопрос.

– А если он успел кому-то передать дипломат с «глушилкой»? Если наш Шпиён – лишь связной между Зотовым и кем-то ещё, о ком мы ничего не знаем? И, пока мы тут будем ждать, когда же Шпиён изволит придти в себя, этот третий спокойненько приедет на берег того озера и включит «глушилку»! – в срывающемся голосе девушки звучали слёзы.

Мы с Петровичем ошарашенно переглянулись. А ведь права!

– Времени-то у него не было, – отмер Ванька.

– Точно! – спохватился я, – Торнадо подхватил машину, в которой были они оба: Зотов со Шпиёном. Зотова принесло к нам, а его гостя, видимо, швырнуло где-то оземь, отчего он и сознание-то потерял. Вряд ли смерч принёс его прямиком к связному.

– Тогда где «глушилка»? – не сдавалась Кларочка.

Мы с приятелем синхронно пожали плечами. Прибор и в самом деле мог оказаться, где угодно.

– Может, она разбилась? – с надеждой предположил Петрович.

– Может быть. Но уверенности в этом у нас нет. Так же, как нет уверенности в том, что Шпиён не спрятал «глушилку» где-нибудь прежде, чем потерять сознание. А значит, – присматриваем за ним, пока не придёт в себя. Дальше – по обстоятельствам.

– Палыч… а может, ему того… ну, помочь уйти в страну вечной охоты, а? – густо покраснев, предложил Петрович.

Я вздохнул. Друг и коллега явно прочёл мои мысли:

– Петрович, я полностью разделяю твои стремления, но… Во-первых, клятва Гиппократа. Во-вторых, уголовный кодекс. В-третьих, остаётся пусть ма-аленький, но шанс, что мы ошибаемся в наших предположениях и наш пациент – и не Шпиён вовсе.

– Ну да! – фыркнул Ванька.

– Да ну! По этим причинам тему эфтаназии клиента закроем. Консилиум окончен, приступаем к исполнению текущих обязанностей. Завтра по смене надо будет передать, чтобы, как только Шпиён очнётся, сразу же сообщили нам. Наши цели ясны, задачи определены, – за работу, товарищи!

– Как говорил Иосиф Виссарионович? – хитро посмотрела на меня Кларочка.

– Именно! Пошли работать!

15 июня, Нероград, отделение хирургии, 19—20.

Гадёныч бегал вокруг нас и с какой-то нездоровой радостью приговаривал:

– Я же говорил, говорил вам, что у неё инфаркт! Я же кандидат наук! У меня опыт! У меня интуиция! У меня… жена – русская! – невесть, к чему ляпнул начмед, исчерпав перечень своих очевидных, по его мнению, достоинств.

Мы с Петровичем молчали. Во-первых, препираться с Гадёнычем не было времени, во-вторых, надо было беречь дыхание.

Шла двадцать пятая минута реанимации. Мы с Ванькой не раз уже сменили друг друга на массаже сердца и теперь оба взмыленно пыхтели, вздымая бока, что твои кони. Я, правда, пыхтел сильнее, поскольку массировал сердце как раз в данный момент.

– Если бы вы, Пал Палыч, послушали меня тогда и перевели больную в реанимацию, она бы выжила! Так ведь нет, в вас гордыня взыграла: как же, выдающийся доктор Светин с одного взгляда поставил точный диагноз! Нельзя такими вещами шутить, коллега, нельзя! Нужно прислушиваться к мнению старших товарищей! Не только по возрасту, но и по должности старших, кстати! – продолжал зудеть Гадёныч, назойливой толстой мухой кружась вокруг нас.

Мы пыхтели, начмед гундел, дефибриллятор время от времени тоскливо подвывал, заряжаясь… и только несчастная Семёнова, сорока двух лет, хранила молчание. Потому, как умерла двадцать семь минут назад. И упорно не желала возвращаться в этот жестокий мир, несмотря на все наши старания.

Я «качал» и пытался отогнать от себя гаденькую, но назойливую (почти, как Гадёныч) мыслишку: «А что, если тогда, две недели назад, я и в самом деле ошибся? Что, если у этой несчастной женщины, рёбра которой похрустывают сейчас под моими руками, и в самом деле случился тогда инфаркт? Чем чёрт не шутит, бывают же самые невероятные совпадения в нашей больничной жизни! Может, и в самом деле, не стоило мне тогда корчить из себя супер-пупер-диагноста, а свезти спокойненько Семёнову, сорока двух лет, к нам в отделение, да понаблюдать сутки-другие…»

– Меняемся, Палыч! – Петрович прервал мои невесёлые расуждения и сунул мне в руки «гармошку».

Поменялись. Теперь Ванька «качает», а я – дышу.

– Ох, несладко придётся вам, доктор Светин, на лечебно-контрольной комиссии! – мстительно пообещал Гадёныч, нарезая очередной круг.

Типун тебе на язык, сын казахских степей! Или киргизских? Не важно. Всё равно – типун. Больная ещё не умерла… ну, не совсем ещё умерла, биологическая смерть пока не наступила, реанимация продолжается, – а этот… муж русской жены… уже планы на ЛКК строит… На лечебно-контрольную комиссию, стало быть, где разбирают все летальные случаи. Рано, ох, рано!

Тридцатая минута. Опять поменялись. Кларочка только шприцы успевает менять, да новые капельницы заряжать. Тоже – вся в мыле. Даже Гадёныч – и тот потный весь, и багровый: полчаса уже бегает, с его комплекцией это – трудовой подвиг!

Я приложил «утюги» дефибриллятора к груди усопшей и посмотрел на монитор: всё, прямая пошла. Сердце больше никаких признаков активности не подаёт.

– Зрачки широкие, реакции на свет и рефлексов нет! – Петрович вопросительно посмотрел на меня.

– Прекращаем реанимацию! Время биологической смерти – 19—28, – я убрал электроды с груди Семёновой и принялся стаскивать с рук перчатки.

– Что я вам говорил? – Гадёныч оказался передо мной и снизу вверх исхитрился посмотреть на меня свысока.

– Вы говорили, что у вас жена – русская. Передайте ей, что она даже не представляет, как ей повезло! – я утёр маской вспотевшее лицо и сунул мокрый комок ткани в руки опешившему начмеду.

Тот машинально принял маску и озадаченно уставился на неё. В раскосых глазках неохотно заворочалась какая-то мысль. Впрочем, недолго: через пару секунд Гадёныч побагровел, отшвырнул мой презент в сторону и пулей выскочил из палаты. В дверях задержался и дрожащим от праведного гнева голосом выкрикнул:

– Встретимся на ЛКК!

– Палыч, я готов быть твоим секундантом! – заявил мокрый и взъерошенный Петрович, – Стреляться будете, или на саблях рубиться?

– Мелко мыслишь. Будем метать друг в друга судна. До первой крови.

– Полные? – уточнил мой будущий секундант.

– А то!

– Пашка, зря ты с ним так… Он же тебя теперь съест. Ты что, Гадёныча не знаешь? – Кларочка подошла сзади и на мгновение прижалась к моей спине. Меня накрыла волна приятного тепла. Жаль, ненадолго.

– Подавится. Хотя, если честно, сомнения во мне поселились. Может, на этот раз Гадёныч и прав!

– Палыч, да ладно тебе! Ты только самоедством не вздумай заниматься! Мало ли, от чего она померла? – Петрович кивнул на прикрытое простынёй тело на койке, – Не факт, что от инфаркта, а если и от него, – не факт, что он случился с ней тогда, две недели назад. Сам понимаешь.

– Понимаю. Но всё равно – скребёт что-то в душе.

– Не вздумай хандрить! Давай вскрытия дождёмся. Чует моё сердце: инфарктом тут и не пахнет!

Я пожал плечами и вышел в коридор. Прошёл сквозь строй изгнанных из палаты больных и направился к посту дежурной сестры. Снял телефонную трубку и набрал номер патологоанатомического отделения.

– Прозектура! – ответил знакомый голос.

Я облегчённо вздохнул. Борис Маркович, как всегда, задержался на работе. Кстати, ах, как кстати!

– Борис Маркович, это Светин.

– Рад вас слышать, Пал Палыч! Что стряслось?

– К вам вскорости привезут тело из хирургии. Семёнова, сорок два года…

– Молодая! А причина смерти?

– Вот именно это я и хотел бы узнать. Вы сможете сделать вскрытие сегодня?

– Разумеется, Пал Палыч. О чём речь!

– Спасибо. И ещё: я хотел бы присутствовать на секции.

– Конечно. Это даже не обсуждается.

– Ещё раз спасибо, Борис Маркович.

– Не стоит благодарности. Я позвоню, прежде чем начать.

В трубке завыли короткие гудки. Я присел на сестринский стол и принялся задумчиво помахивать ногой. Поразмыслить было о чём…

15 июня, Нероград, патологоанатомическое отделение, 21—55.

– Ничего?!

– Ничего. Абсолютно ничего, что могло бы вызвать скоропостижную смерть этой несчастной. Особенно – в этом возрасте. И уж, конечно, никакого инфаркта!

– Странно…

– Более, чем странно, коллега, более, чем! Молодая женщина, почти здоровая… если не считать того, что пару недель назад ей вырезали желчный пузырь. Но об этом уже пора бы и забыть. Тем более, что послеоперационный период протекал без осложнений… если верить истории болезни.

– Но почему-то же её не выписали? Какой смысл держать больную столько времени после вполне успешной операции?

– То-то и оно, милейший Пал Палыч, то-то и оно! Я тут внимательно изучил историю болезни покойной… и вот ведь, какая странность обнаружилась: последние две недели больная, что называется, просто чахла без каких-либо видимых причин…

– Что значит «чахла»?

– Да то и значит: просто чахла. Медленно угасала, если угодно: потеряла аппетит, перестала вставать с постели, стала отказываться от еды, давление с каждым днём становилось всё ниже и ниже, а пульс – реже. Вот, на температурный лист взгляните: её температура медленно, но верно приближалась к комнатной, – Борис Маркович невесело усмехнулся.