Текст книги "Anamnesis mali. История беды"

Я рассеянно перелистал историю. Похоже, Семёнова, сорока двух лет, и в самом деле просто угасла… будто свечка.

– И знаете, что самое загадочное во всей этой истории? – патологоанатом пристально посмотрел на меня поверх очков.

– Теряюсь в догадках, Борис Маркович.

– Ваша Семёнова – четвёртая за сегодня!

Я пожал плечами:

– Неудивительно: торнадо прошёл. Не каждый день такое случается.

– Вы не поняли, Пал Палыч. Жертв смерча – намного больше. Их сразу же направляли в бюро судебно-медицинской экспертизы: там морг большой.

– Тогда о чём речь?

– Нынче – это уже четвёртый случай «угасания» больных. И, кстати, не только больных. Вот, взгляните. Узнали? – прозектор откинул простынь с лица покойника на соседнем столе.

Я вздрогнул:

– Рожков? Рентгенолог?

– Он самый. Доктор Рожков, тридцати семи лет. Три недели назад слёг в урологию с почечной коликой. Камень вышел, оперировать не стали. Собрались было выписывать, но… Да вот его история, сами взгляните!

Я перелистал пухлую книжечку: история болезни покойного коллеги, вернее – последние две недели – до жути напоминала таковую больной Семёновой. То же прогрессирующее снижение давления, веса и температуры тела, такое же уменьшение двигательной активности и аппетита. И точно такое же отсутствие каких бы-то ни было причин для всего этого!

– Причина смерти?

– Не установлена. Просто остановилось сердце – и всё.

– Его что, даже не реанимировали?

– Не успели. Он был один в палате, когда всё произошло. Сосед вернулся со свидания с женой только через час. Сами понимаете, к тому времени реанимировать смысла уже не было никакого.

Я кивнул. Понимаю.

– Вот, пожалуйте сюда! – Борис Маркович открыл дверь в соседний зал.

Там, под тусклым «дежурным» светом, на столах лежали ещё шесть тел. Патологоанатом подвёл меня к одному из них:

– Лукина, тридцать лет. Из второй терапии, лечилась от бронхита. Всё то же: в последние две недели тихо угасала, непонятно от чего. И угасла-таки. Сегодня, в-аккурат, когда смерч налетел. Естественно, в общей суматохе, никто и не заметил… а когда заметили —уже поздно было.

Мы перешли к следующему столу.

– Гайнуллин, пятидесяти лет. Из челюстно-лицевой хирургии. В драке сломали челюсть. За последние две недели – зачах и нынче тихо помер. Настолько тихо, что никто в палате и не заметил. Просто лёг спать – и не проснулся.

– Мистика какая-то! – я поёжился.

– Мистика, согласен. И вот ведь, что характерно: ни у одного из этих четверых не обнаружилось на вскрытии ничего, что могло бы послужить причиной безвременной кончины.

– То есть, все они…

– ..Скончались совершенно необоснованно, вы совершенно правы, коллега!

Я невольно почесал затылок. Денёк нынче выдался на славу.

– Борис Маркович, а если это отравление? Вы же не проводили токсикологическую экспертизу?

– Не проводил, верно. И такая мысль у меня была. Но, во-первых, большинство ядов оставляют характерные следы во внутренних органах, которые можно обнаружить на вскрытии… А в нашем случае, если всё-таки предположить, что это отравление, – яд действовал примерно две недели, в течение которых жертва медленно угасала. За это время уж точно появились бы какие-нибудь признаки в органах и тканях, видимые глазом. А кроме того… – прозектор задумчиво обвёл взглядом скорбные столы, – Кроме того, сами подумайте, Пал Палыч: ну кому могло бы понадобиться травить четырёх совершенно разных людей из разных отделений? Что общего между ними? Не мог же неведомый злодей действовать просто методом слепого выбора?

– В наше время всякое случается, – не слишком убедительно возразил я.

– Наверное, вы правы, – пожал плечами Борис Маркович, – Но в версию отравления я, простите, не верю. Хотя токсикологическую экспертизу заказал.

Я рассеянно оглядел печальный пейзаж. В тусклом, неживом каком-то свете столы с покойниками выглядели жутковато. Уж на что я человек привычный, так и то – почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Поёжившись, я поспешил вслед за патологоанатомом к выходу. Уже в дверях, задержался и ещё раз окинул взором секционный зал.

Что-то было не так…

Какая-то неправильность. Глаза увидели нечто такое, что зацепило подсознание. И теперь я усиленно пытался вычислить это неправильное «нечто». А оно, подлое, упорно не желало вычисляться.

– Пал Палыч, ну что же вы? – нетерпеливо позвал меня Борис Маркович.

– Сейчас, сейчас… минуточку…

Так, попробуем ещё раз. Тускло освещённый зал. Шесть столов. Все заняты: нынче в морге аншлаг. На холодных кафельных стенах – тени от столов и их скорбного содержимого… много теней.

Я встрепенулся: даже слишком много! Вот, что царапало взгляд… количество теней на стенах морга явно превосходило число предметов, их отбрасывающих!

Помотав головой, я присмотрелся. Так и есть, на белом кафеле контрастом явственно виднелись восемь теней! Восемь, а не шесть, как следовало бы!

Отпустив ручку двери, за которую взялся было, я подошёл к стене. Недоверчиво потрогал холодный кафель в том месте, где на нём лежала одна из «неправильных» теней. Ничего особенного, стена, как стена.

Я проследил, откуда «растёт» тень: взгляд упёрся в подножие стола, на котором покоилось тело того самого драчуна со сломанной челюстью… Гайнуллина, кажется? Который зачах.

Так, а это у нас что? От основания всё того же стола в сторонку уходила ещё одна тень. Распластавшись по стене, она скромно расположилась рядом с первой.

Я потрогал и эту. Тоже – ничего интересного: всё тот же скользкий и противно-ледяной кафель. Чувствуя, как где-то внизу живота зарождается неприятное томление, я перешёл к следующему столу.

Здесь покоилась «зачахшая» Лукина. Та, что из второй терапии. И вновь – две тени, растущие от подножия одного стола!

А вот следующий отбрасывал только одну! Как, собственно, и положено.

Томление в моём животе переросло в угрожающее урчание. Пытаясь отмахнуться от нехороших предчувствий, я подошёл к противоположной стене, вдоль которой выстроились оставшиеся три стола. Здесь всё было в полном ажуре: по одной тени на покойника.

Я озадаченно посмотрел вверх: по центральной линии потолка вытянулись в ряд несколько длинных светильников, дающих тот самый «неживой» свет. Придерживая колпак, чтобы не упал, я лихорадочно пытался припомнить школьный курс физики. Раздел оптики, кажется.

Итак, что мы имеем? Источник света находится посередине зала и вверху. Тени, стало быть, отбрасываются на две противоположные стены и на пол. С этим понятно, тут всё сходится. Но как объяснить наличие двух «лишних» теней? Насколько я понимаю, это было бы возможным, если бы злосчастные столы дополнительно подсвечивались каким-то другим источником света, расположенным сбоку…

Но ведь нет его, этого другого источника света! Тогда – откуда эти тени?

Тени… тени… Что-то зашевелилось в памяти, связанное с этим словом. Что-то недавнее совсем… Вот только – что именно?

– Пал Палыч, идёмте же! Там лифт приехал, – в зал заглянул Борис Маркович.

Лифт? Ну да, лифт! Точно, две недели назад, в ожидании лифта мы стояли в холле хирургии и подсмеивались над странными словами той самой Семёновой, сорока двух лет! Которую только что вывели из инсулиновой комы. Что она говорила тогда? Что-то про тени… «Тени! Они пришли!» – так, кажется?

Подстёгнутый внезапной догадкой, я выбежал в соседний зал: вот она, Семёнова, на столе. Вернее, то, что от неё осталось после вскрытия: лишь оболочка. Бренное тело, так сказать…

Я скользнул взглядом вниз, к основанию стола – и замер: по полу вытянулись, расходясь в стороны, две тени!

– Что с вами, коллега? – прозектор осторожно тронул меня за рукав.

Я молчал. Постепенно все эти странности с тенями складывались в сознании в мрачную, необъяснимую никакой логикой, картину. Сделав несколько неверных шагов, я обошёл стол с телом Семёновой и уставился на тот, что с Рожковым.

И даже не удивился, обнаружив две тени и здесь.

– Пал Палыч? Да что с вами? На вас лица нет, голубчик! – Борис Маркович встревоженно уставился на меня.

– Ничего… Всё в порядке. Так… голова закружилась что-то. Видимо, от недосыпа.

– Что же вы так-то? Беречь себя надо, беречь… тем более – в вашем возрасте. Сколько вам? Сорок с чем-то?

– Сорок пять.

– Критический возраст для мужчины, сами знаете…

– Борис Маркович, с нашей работой – любой возраст критический! – криво усмехнулся я, не в силах оторвать взгляд от теней, лежащих на полу.

– Это точно. А знаете что? Давайте-ка я вам коньячку плесну? Грамм пятьдесят для поднятия тонуса, настроения и обретения жизненных сил, так сказать!

Сказать ему, или не сказать? Поделиться своими наблюдениями, или не стоит? Наверное, не стоит: ни к чему это. Раз сам не заметил – так и не надо. Незачем напрягать старика лишними раздумьями о вещах явно мистического свойства. Ему и так, наверное, не слишком весело… на такой-то работе, да в таком месте. Тем более, – сейчас, когда наш больничный морг переполнен, а всё равно – везут и везут…

– Так что? Тяпнем для бодрости? – патологоанатом цепко ухватил меня под локоток и повлёк в сторону своего кабинета.

Я аккуратно освободился:

– Спасибо, Борис Маркович, но откажусь, пожалуй. Как-то не лежит душа сегодня. Да и вся ночь ещё впереди… В другой раз как-нибудь, уж не обессудьте.

– Ну, раз душа не лежит – не надо. Коньяк – напиток такой, что его только под настроение принимать и нужно. Это не водка, не виски какое-нибудь… Коньяк – питиё душевное.

Я невольно улыбнулся. В голосе старого доктора сквозила неприкрытая нежность.

– Полностью с вами согласен. Думаю, когда закончится вся эта катавасия, мы с вами сядем и спокойненько отведаем вашего коньячку… под лимончик и разговор. Идёт?

– Всенепременно, Пал Палыч, всене…

Последнее слово прозектора заглушил пронзительный телефонный звонок. Борис Маркович снял трубку:

– Прозекторская.

В трубке что-то прохрипело. Патологоанатом кивнул и протянул её мне:

– Это вас.

Я развёл руками:

– Ну вот, видите? При всём желании – не получилось бы нынче.

– Увы… обстоятельства сильнее нас, – философски заметил Борис Маркович.

Я поднёс трубку к уху:

– Светин.

– Палыч, кончай с трупами возиться, тут тебя живые ждут! Вернее – пока ещё живые! – голос Петровича был взволнованным.

– Что стряслось?

– Торнадо прошёл, вот что! Не заметил?

– А в лоб?

– Давай сюда, в приёмное. Тут новая волна раненых. Тяжёлых много, одному реанимация нужна. Вернее, вот-вот понадобится! Нутром чую!

– Печёнкой? – уточнил я.

– Не только… всеми потрохами! Ну вот, говорил же… – Ванька, видимо, отвернулся от трубки, потому что его голос стал глуше, – Симакин, давай на массаж! Клара, готовь интубацию и подключичку! Полигюкин и кровь, вторую положительную сюда! Палыч, всё, началось! Давай к нам! – это уже мне.

– Бегу!

Я швырнул трубку на аппарат, наспех пожал руку Борису Марковичу и устремился к лифту. Обдумать ситуацию с тенями я решил позже. На досуге.

Которого, судя по всему, в ближайшем обозримом будущем не предвиделось…

15 июня, Нероград, приёмное отделение, 22—45.

– Сколько ему лет?

– Двадцать три года.

– Где подобрали?

– В двух кварталах отсюда. У супермаркета.

– Обстоятельства травмы?

– Смерчем швырнуло в витрину. Сквозь стекло. Глубокие порезы бедра и плеча. Задета бедренная артерия.

– Объём кровопотери?

– Сложно сказать… Там, на месте, огромная лужа крови была. Я за всю свою практику такого не видел! Жгут, конечно, мы быстро наложили, но сколько из парня до того вытекло – сказать затруднительно. Думаю, не меньше пары литров.

Петрович, не отрываясь от массажа сердца, присвистнул. Я тоже – мысленно: два литра! Из парня вытекла почти половина всей его крови. Немудрено, что сердце остановилось: не может оно, сердце, работать вхолостую…

Дефибриллятор вновь тоскливо взвыл, заряжаясь. На верхней ноте вой оборвался.

– Отошли! Разряд!

Врач «Скорой помощи» и Петрович торопливо отстранились от бедняги. Тело, подстёгнутое разрядом в несколько киловольт, вяло дёрнулось.

– Фибрилляция! – покачал головой доктор Симакин, взглянув на монитор.

На экране и в самом деле продолжала биться в истерике зелёная змейка. Сердце беспорядочно дёргалось, не обеспечивая полноценных сокращений. Фибрилляцией это называется. А по сути своей – остановка сердца.

– Клара, лидокаин, быстро! И ещё один флакон полиглюкина поставь, да капельницу полностью открой, чтобы лилось вовсю!

Опять завыл и тут же умолк дефибриллятор.

– Отошли! Разряд!

Глухой щелчок. Невероятно бледное, до мраморной белизны, тело неохотно вздрогнуло. Мерзко завоняло палёным мясом.

Что у нас на мониторе? Да ничего нового и хорошего: гадкая змейка продолжала извиваться, словно издеваясь над нашими стараниями.

– Петрович меняемся! Давай на дыхание! – я передал коллеге «гармошку», а сам принялся за массаж.

Стараясь выдерживать заданный ритм, я рассеянно изучал щербатую плитку пола. На ней лежали тени. После странного и необъяснимого пока открытия, сделанного в морге, я начал относиться к ним с опаской. Хотя, наверное, зря: ведь те, «лишние» тени в прозекторской, в принципе, мне ничего плохого-то и не причинили. Помнится, я их даже трогал, – и хоть бы хны, жив пока…

Тени в морге были неподвижными, как и их мёртвые хозяева. Тени, снующие по полу здесь, в приёмном, неподвижными никак назвать было нельзя…

Вот эта, ритмично сгибающаяся, – моя. Правее – тень Петровича с огромной лапищей, качающей «гармошку». Рядом – сутулый силуэт Симакина. Левее – хлопочущая с капельницей тень Кларочки. Ещё левее – неторопливо движется по полу силуэт…

…Чей?! Я вздрогнул: длинная тень, ползущая по полу к моим ногам, не имела никакого отношения ни к кому из присутствующих в помещении! Просто – тень. Сама по себе, ни к чему, ни к кому не привязанная. Самостоятельная такая…

Опять – «лишняя»?! Но как, каким образом? Тень, будто насмехаясь над всеми оптическими законами, неспешно перебирала ногами, подбираясь ко мне. Вот она замедлилась, замерла на месте, слегка покачивая чёрными руками с карикатурно растопыренными пальцами. Повертела головой, словно озираясь. И вдруг начала меняться!

Для начала она наклонилась. Вытянула вниз полусогнутые в локтях руки. Пышная копна волос на голове странной тени быстро стала уменьшаться, превращаясь в короткую стрижку. На чёрном «туловище» появилось некое подобие одежды: что-то короткое и очень свободное. Наконец, тень уткнула свои «руки» в силуэт нашего пациента и принялась часто, и ритмично наклоняться над ним…

Да это же она меня передразнивает! Вернее, даже не педразнивает, а… Я присмотрелся внимательнее: ну да, точно! Тень-пришелец теперь один-в-один была похожа на мою собственную. И так же исправно делала массаж сердца теневому двойнику бедняги, потерявшему два литра крови.

Я невольно посмотрел под ноги: моя «лишняя» тень всё ещё не была моей. От туфель по полу уходили лишь два чёрных силуэта моих нижних конечностей. Как и положено. Пока – два…

Потому что по выщербленной плитке пола ко мне подкрадывалась ещё пара теневых «ног», явно намереваясь прицепиться к моим туфлям!

В голове вихрем пронеслись недавние образы: морг, странные тени на холодных стенах, Борис Маркович, рассказывающий о загадочных смертях… О «зачахших» больных. Тех самых, чьи тела отбрасывали теперь по две тени, вместо положенной одной. И должна, должна быть какая-то связь между нелепыми двойными тенями и смертями их хозяев! Должна, чёрт возьми!

Я отпрыгнул от подползающей тени назад, будто ужаленный.

– Палыч, ты чего?! – хором возопили Симакин с Петровичем.

Симакин, молодец, не растерялся: не раздумывая ни секунды, бросился к пациенту и продолжил массаж.

– Паша, что стряслось? – не на шутку встревоженная Кларочка обогнула стол и подошла ко мне вплотную.

А я стоял в полном ступоре, не в состоянии вымолвить ни слова. И лишь смотрел, как «лишняя» тень, упустив свою добычу, в молниеносном броске тут же «зацепилась» за другую жертву…

За Кларочку.

Часть 2
Война и немцы

16 июня, Западная Украина, Львовская область, полночь.

– Что это? – Саманта вздрогнула и проснулась.

– Не знаю. Звон какой-то!

– Пит, это у тебя!

Пётр кивнул и сунул руку в карман, другой рукой поворачивая руль. «Паджеро» захрустел шинами по гравию обочины и остановился.

– Часы! Это же часы бьют! – в полумраке кабины лицо девушки, казалось, светилось – так она побледнела.

Звон и в самом деле издавали часы. Те самые странные часы с тремя стрелками, которые молодые люди получили от умирающего Велимира там, в разрушенном городе.

– Пять… шесть… семь… восемь… – невесть зачем, Пётр начал шёпотом отсчитывать удары.

А их было много. Очень много. Пробив двенадцать раз, часы не угомонились, как положено, а продолжали размеренно и неторопливо звонить дальше. В полной тишине ритмичные двойные перезвоны звучали оглушающе. И зловеще.

– Тринадцать… четырнадцать… пятнадцать…

Саманта всхлипнула и сжалась на своём сиденье, вздрагивая при каждом ударе. Казалось, воздух в салоне машины сгустился до плотности желе и теперь вибрировал, ходил ходуном в такт незатейливому звону невидимых колоколов. Дышать таким воздухом не получалось, зато его можно было глотать. Что девушка и делала, хватая застывший воздух полным ртом и судорожно пытаясь протолкнуть его в себя. А он всё не проталкивался…

– Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать…

Наступившая тишина сделала воздух из желеобразного – твёрдым. Внезапно оказавшись вмурованным в него, замерло всё. Движения, звуки, запахи… Даже время, и то – застыло.

Пётр очнулся первым:

– Девятнадцать… Осталось девятнадцать дней. Старик правду говорил.

Саманта всхлипнула:

– А ты всё ещё сомневался?

– Нет, лисёнок. После всего, что было – не сомневался. Велимир был прав… к сожалению. Просто была надежда… слабенькая такая, дурная надежда на то, что он ошибался. А теперь и её нет.

– Пит…

– Что?

– Мне страшно.

Пётр обнял подругу, крепко прижал к себе:

– Сэми, всё будет хорошо. Мы прорвёмся.

– Я знаю… но всё равно, жутко.

Юноша кивнул и нажал кнопку на корпусе часов. Крышка с тихим звоном откинулась, открыв чудной циферблат. Золотая и серебряная стрелки сохраняли прежнее положение, указывая под тупым углом в разные стороны. А вот чёрная уткнулась теперь в «19».

– Пит… а где мы?

Пётр огляделся: что-то изменилось в окружающей машину темноте. Густой лес по обеим сторонам шоссе остался тем же – чёрным, непроницаемым и каким-то угрюмым. А вот само шоссе…

Во-первых, на нём никого не было… кроме их «Паджеро». Только теперь юноша осознал, что уже довольно давно навстречу не попадалось ни одной машины. Впрочем, никто их и не обгонял. Это при том, что несколько часов «джип» двигался в довольно плотном потоке таких же, как они, беженцев.

Пётр передёрнул плечами… Беженцы! Слово-то какое всплыло… Память услужливо и быстро прокрутила кадры из чёрно-белой военной хроники: нескончаемая колонна неторопливо бредущих к горизонту людей с котомками за плечами; дети с погасшими глазами, монотонно шлёпающие большой, не по размеру, обувью по холодной грязи; тощие лошади, уныло тянущие загруженные нехитрым скарбом телеги…

Картинка мелькнула в сознании – и исчезла, оставив перед глазами лишь освещаемое фарами пустынное шоссе, уходящее в темноту. Юноша потряс головой, прогоняя остатки наваждения и вернулся к своим размышлениям.

Во-вторых, изменилось само шоссе: оно стало заметно уже. Исчезла дорожная разметка. И, что самое неприятное – куда-то подевались придорожные фонарные столбы. Вместе с фонарями, разумеется. Отчего тьма теперь стояла непроглядная за пределами небольшого островка света, отвоёванного фарами у ночи.

– Не пойму… Заблудились мы, что ли? – Пётр озадаченно завертел головой, осматриваясь.

Бесполезно. Чернота вокруг не давала ни единого шанса что-нибудь в ней рассмотреть.

– Пит, поехали, а? Жутко здесь как-то! – попросила Саманта.

– Да уж… Жутковато, точно!

Пётр нажал на газ и осторожно, будто крадучись, повёл машину по негостеприимному шоссе. И он, и девушка молчали, напряжённо вглядываясь в бегущее недалеко впереди световое пятно.

Так продолжалось недолго. Внезапно в свете фар возник толстый ствол дерева, упавшего поперёк дороги. Пётр чертыхнулся и вдавил в пол педаль тормоза. Тяжёлая машина клюнула носом и успела остановиться в каких-то сантиметрах перед неожиданным препятствием.

– Приехали! – юноша в сердцах ударил кулаком по рулю, – Сэми, я пойду, взгляну, нельзя ли объехать. У нас же внедорожник, всё-таки!

– Пит, не надо, пожалуйста! – Саманта вцепилась в его руку. В голосе девушки звенел нешуточный страх.

– Лисёнок, да что с тобой? Я только посмотрю, есть ли объезд, – и тут же вернусь. Минутка всего.

– Не уходи! Поехали лучше обратно, правда!

– Сэми, обратно – это крюк километров в полста, не меньше! Давай так: я выйду, а ты заблокируешь изнутри двери и подождёшь меня в машине. Хочешь, я тебе музыку включу? Что-нибудь весёленькое?

– Нет! Тогда уж я с тобой пойду! Одна не останусь! Ни за что! – Саманта отчаянно затрясла головой.

– Ну, ладно. Пошли вместе, упрямая, трусливая девчонка! – Пётр заглушил двигатель и выскочил наружу. Обежав капот, помог выбраться подруге.

Держась за руки, молодые люди подошли к упавшему дереву. Пётр зачем-то пнул толстый ствол: тот не шевельнулся.

– Почему оно упало? – Саманта озадаченно провела пальцем по коре, – Толстое такое!

– Понятия не имею. Может, подгнило внутри? Пошли, посмотрим?

Они направились вдоль ствола к его основанию. При жизни дерево было высоким, поэтому идти пришлось довольно далеко. Да по пути ещё форсировать придорожную канаву, после недавнего дождя заполненную водой.

Наконец, добрались. И в полном недоумении уставились на свежий пень, от которого под прямым углом начинался поваленный ствол. Дерево было спилено!

– Хенде хох! – раздался звонкий голос за их спинами, – Руки вверх, кому говорю!

Молодые люди разом вскинули руки: в юном совсем голосе звучало нечто такое, что заставляло подчиняться. А может, это негромкий металлический щелчок в конце властной фразы так подействовал? Звук передёрнутого затвора трудно игнорировать…

– Повернитесь ко мне! Медленно! Дёрнетесь – пристрелю! – весьма убедительно пообещал всё тот же голос.

Повиновались. И с недоумением уставились на обладателя столь властного и юного голоса. Вернее, обладательницу. Благо, неохотно выползшая из-за облаков полная луна по-своему щедро осветила место действия.

Девушка. Лет двадцати, не больше. Очень странно одета: в выцветшей гимнастёрке, перепоясанной широким солдатским ремнём; в таких же выцветших галифе, заправленных в перепачканные глиной сапоги. На ремне болтался в ножнах весьма внушительного вида штык-нож. На голове странной гостьи красовалась пилотка с красной звёздочкой. Пилотка, под стать всему остальному обмундированию, тоже производила впечатление видавшей виды: совершенно выцветшая и обмахрившаяся по краю.

Несмотря на столь непрезентабельную одежду, от девушки сложно было оторвать взгляд. Она была красива… даже – очень красива. Огромные тёмные глаза выгодно контрастировали с ослепительно-белой кожей строгого лица и смотрели так пронзительно, что Петру стало не по себе. Но отвести глаз от чудной незнакомки он не мог.

– Чего уставился, фриц? По-русски говоришь? Кто такие, куда направляетесь? Документы покажи! Ну, аусвайс по-вашему. К фройляйн это тоже относится! – воинственная барышня кивнула на Саманту.

Стряхнув с себя наваждение, Пётр оторвал-таки взгляд от глубоких глаз незнакомки и увидел то, что разом привело его в чувство: в руках у девушки был автомат!

Пётр много раз видел такие: в кино. Во всех фильмах о Великой Отечественной войне именно такие автоматы были у фашистских солдат. «Шмайсер», – кажется, так называется эта марка. Вернее, называлась, потому что давным-давно это оружие снято с вооружения… оно и понятно, ведь с той войны уж больше шестидесяти лет прошло!

Но автомат в руках девушки вовсе не казался музейной рухлядью. Наоборот, оружие производило впечатление совсем нового и вполне боеспособного! И держала его незнакомка очень даже уверенно, со знанием дела. Направляя тонкий ствол куда-то в живот Петру.

– Язык проглотил? Я говорю – документы покажи! Оружие где?

– Нет у нас оружия! – отмер Пётр.

– Ах, значит, говорить мы, всё-таки, умеем! – с издёвкой в голосе констатировала незнакомка, – И даже по-русски! В разведшколе язык учил, фриц?

– Я не фриц…

– А кто же? – изумилась девушка, нехорошо сузив глаза, – Разъезжаешь с бабой в открытую на новой немецкой машине… я таких и не видела ещё… По оккупированной территории. Немецкие патрули, надо полагать, вам не страшны! Важная шишка, что ли?

– Это японская! – машинально поправил Пётр, пытаясь собрать в кучу бешено скачущие мысли.

– Что? – не поняла незнакомка.

– Машина – японская. «Мицубиси – Паджеро».

Девушка присвистнула:

– Японская? Фрицы у нас тут есть, румынские части – тоже… про японцев пока ничего не слыхала! Гитлер решил союзничков своих здесь использовать? Интересненько…

– Послушайте, я не фриц и уж тем более – не японец! И вообще, кто вы такая, и что вам от нас нужно? – ничего не понимая в происходящем, юноша решил перехватить инициативу.

Не вышло.

– А вот мы сейчас поедем в отряд, там и выясним, кто вы есть на самом деле! – незнакомка перехватила автомат одной рукой, заложила два пальца в рот и негромко, как-то по-особенному, свистнула.

Тут же неподалёку раздался похожий свист. Будто две ночные птицы прекликнулись. Девушка улыбнулась и вновь взялась за автомат обеими руками.

– Скажите, пожалуйста, что происходит? Это вы устроили завал на дороге? – Саманта, наконец, обрела дар речи.

Незнакомка с интересом посмотрела на неё:

– Так, так… А подружка-то твоя с акцентом говорит! Что же, ваши фюреры совсем нас за идиотов держат? Недоучек посылают: язык – так себе, одежда – явно не наша, машина опять же…

– Мы… – начала было Саманта, но девушка прервала её:

– Молчать! В отряде всё расскажете. Только учтите: Бате нашему сказки рассказывать бесполезно: вмиг раскусит – и в расход! И не таких раскалывал!

– Да в каком отряде? Какой Батя? Послушайте, мы…

– Я сказала – молчать! – незнакомка вскинула автомат и дуло неприветливо посмотрело Петру в глаза.

Саманта испуганно вскрикнула. Юноша закрыл рот так, что клацнули зубы: воинственная барышня вовсе не шутила и её палец лежал на спусковом крючке.

Сбоку, со стороны дороги, послышался шорох. На поляну вышли трое мужчин, одетых примерно так же, как и девушка с автоматом: в выцветшие гимнастёрки и галифе. Лишь у одного из новоприбывших вместо гимнастёрки красовалась крестьянская рубаха с вышитым воротом. Впрочем, перепоясанная всё тем же солдатским ремнём.

И все – вооружены. Двое – с уже знакомыми «шмайсерами», а третий, тот, что в рубахе с вышивкой, – держал в руках тоже известный Петру по старым фильмам автомат: короткий, с деревянным прикладом и характерным дырчатым стволом, к которому снизу крепился толстый диск с патронами. «ППШ – пистолет-пулемёт Шпагина», – вспомнил Пётр.

– Мира, что тут у тебя? – поинтересовался один из визитёров, пожилой мужчина с окладистой бородой.

– Да вот, задержала парочку… одеты странно, не по-нашему, девчонка с акцентом говорит, разъезжают на японской машине совершенно открыто…

– Поди ж ты! На японской?! – изумился бородатый с интересом разглядывая пленников.

– Так точно, на японской! Они сами сказали! В отряд их надо, дядя Гоша! Непростые это ребятки, ох, непростые!

– В отряд, говоришь? Ну, можно и в отряд. Лучше было бы, конечно, их тут допросить по полной программе, да времени нет. Надо с дороги уходить, того и гляди на фрицев нарвёмся. Они в последнее время совсем обнаглели: ездят, как у себя дома!

– Послушайте, может вы объясните, что происходит? – распознав в бородатом «дяде Гоше» старшего в этой странной группе, Пётр решил обратиться к нему. И неосторожно опустил руки.

Тут же три ствола нацелились на него.

– Ты ручонки-то подними! – почти ласково посоветовал ему «дядя Гоша», – А то бойцы у нас горячие, неровён час, понаделают в тебе лишних дырок… Как с тобой потом разговоры говорить?

Пётр послушно вскинул руки.

– Вот и молодец! Семён, обыщи-ка его.

Парень в вышитой рубахе перекинул автомат за плечо, подошёл к Петру сзади и споро, с явным знанием дела, ощупал с головы до ног. Выудил из карманов паспорт и Велимировы часы, подал бородачу:

– Только это. Оружия нет.

«Дядя Гоша» мельком взглянул на часы и сунул их в карман галифе. А вот паспорт принялся внимательно и с интересом листать:

– Мира, проверь барышню!

Повторилось то же действие, но с другими участниками. Незнакомка деловито обшарила Саманту, нашла её паспорт:

– Вот, дядя Гоша! Только документы, оружия нет.

Теперь оба паспорта оказались в руках бородача. Он озадаченно покачал головой, закрыл документ Петра и принялся так же внимательно изучать паспорт Саманты. На морщинистом лице отразилось крайнее удивление:

– Юнайтед Стэйтс оф Америка?! Так ты что, американка?!

– Да, я гражданка Соединённых Штатов! – девушка гордо вскинула голову, – Я что, арестована? В таком случае, требую присутствия нашего консула!

Парень в вышитой рубахе, Семён, присвистнул:

– Вот тебе раз! Мирка, так ты союзников поймала!

Мира смущённо пожала плечами:

– Союзнички… Пусть объяснят сначала, почему так свободно по оккупированной территории раскатывают?!

– Объяснят, объяснят, – нетерпеливо отмахнулся бородач, – Ладно, ежели с барышней какая-то ясность наметилась, то вот добрый молодец для меня пока – абсолютная загадка! А скажи-ка мне, мил человек, что за паспорт у тебя чудной такой? – обратился он к Петру.

– Обыкновенный, украинский, – пожал плечами юноша.

– Украинский?! Это что же, такая страна есть? Не припомню я что-то, чтобы в УССР такие вот книжицы выдавали: с трезубцем на обложке!

– Где выдавали?!

– В УССР, хлопче, в УССР! В Украинской Советской Социалистической Республике! Входящей в Советский Союз. Не слыхал о таком? – в негромком голосе «дяди Гоши» звучала издёвка.

– Слышал, конечно. Была такая страна…

– Была?! Союз был, есть, и будет! Рано ты его в расход списал! Немцы уже драпать начали, ещё немного – и погонят их по всем фронтам до самого их Берлина! Уж скорее – Германии не станет вскорости… И всякому бандеровскому отребью, вроде тебя, не то что паспорта такие поганые печатать негде будет, – и бежать-то некуда станет! – бородач, судя по всему, не на шутку разъярился.

– Я не бандеровец! – машинально возразил Пётр, – Я… – и тут до него начал доходить общий смысл сказанного «дядей Гошей». Юноша запнулся на полуслове, пытаясь осознать чудовищную, невероятную догадку.

– А кто же ты, ежели не бандеровец?! Кому ещё за кордоном могут такие красивые филькины грамоты печатать? Гражданин самостийной Украины, надо же! Семен!