Текст книги "Во времена фараонов"

II. Дипломатия фараонов

В конце лета 1887 года в одном из мало посещаемых округов Среднего Египта, около деревни Хагги-Кандиль, населенной бедуинами Эль-Амарны, феллахи в поисках строительного материала в неисчерпаемых каменоломнях, какими являются старые храмы, мирно разрушали некоторые части стен боковых пристроек большого здания, что ныне признано дворцом Аменхотепа IV (XV в. до н. э.).

Аменхотеп IV был сыном Аменхотепа III и той царицы Тейе, чьи печати найдены в микенских дворцах Крита и Греции. Египет в то время господствовал над всем Востоком после того, как фараоны XVIII династии подчинили себе острова Средиземного моря, Красного моря и Переднюю Азию. Чтобы подойти к Дельте и Сирии, Аменхотеп IV покинул Фивы, столицу своих предков. На севере Ассиута, в Среднем Египте, находилась царская столица Ахетатон. В этих-то развалинах и рылись наши феллахи.

Очищая почву от накопившегося мусора, они нашли больше, чем могли ожидать, – прекрасные кирпичи, некоторые обожженные, большая же часть из сырой глины, четырехугольные и продолговатые; они были очень мелкозернистые, цвета черного, желтого и красного. Это был превосходный материал для наших импровизированных каменщиков. Пришло ли кому-нибудь из них в голову стереть вековую пыль? порыв ли ветра сдвинул песок, забивший поры ила? Но кирпичи внезапно явили странные вырезанные знаки, словно проведенные стилетом и разделенные правильными линиями. Всем крестьянам известно, что их земля изобилует сокровищами, поэтому с кирпичами, носящими начертания, обошлись бережно. Принялись рыть землю; в непродолжительном времени обнаружили два тайника в виде колодцев: они оказались наполнены исчерченными кирпичами. Находку сложили в корзины, навьючили ими ослов, и через несколько дней торговцы Ахмима, Луксора и Каира уложили в свои склады часть документов.

Первыми учеными, извещенными об этом, были Буриан, директор французской школы в Каире, и Гребо, в то время директор Попечительства о древностях; они купили несколько экземпляров и, весьма изумленные открытием в Египте склада вавилонских таблиц, покрытых клинообразными письменами, сообщили о документах самым сведущим ассириологам, Опперту, профессору College de France, и Сэйси из Лондона. Изумление было так велико, что, прежде всего, специалисты сочли их подложными и пренебрегли ими. Но, узнав о существовании сотен, а по другим сведениям – тысяч исписанных кирпичей, мало-помалу заволновались: казалось невероятным, чтобы подделыватели могли быть так расточительны.

Музеи Лондона, Берлина, Вены, Парижа сделали несколько скромных закупок; большая часть перешла в руки Даниноса-паши, в Александрии, и коллекционера Графа, перепродавшего их Берлинскому музею. Начиная с апреля 1888 года всякие сомнения рассеялись. Сэйси расшифровал имена царей Вавилона и сирийских вождей; великий египтолог Берлина Адольф Эрман прочел картуши фараонов Аменхотепа III и Аменхотепа IV, начертанные клинообразными письменами, и оказалось, что кирпичи эти были в высшей степени интересными посланиями, которыми во времена гегемонии Египта обменивались князья Сирии или пограничных стран и их сюзерены, фараоны. Это была древнейшая известная до сих пор дипломатическая корреспонденция, ей 34 века, и ее-то вьючные ослы несли в корзинах, исправлявших по этому случаю должность «чемоданов».

Как прискорбно признаться, что критический дух ученых оказался для документов пагубнее невежества феллахов! Не один кирпич был искрошен острием исследователей и разбит во время перевозки. Так же был некогда изуродован «Королевский папирус», находящийся в Турине. Его нашли невредимым и поместили в кувшин, чтобы перевезти на спине осла; когда кувшин вскрыли, папирус был весь искрошен. Его склеенные куски все еще являются самым ценным хронологическим документом египетской истории. Кирпичи Эль-Амарны, бывшие в пренебрежении у торговцев, отвергнутые учеными, понесли непоправимый ущерб во время своей скитальческой судьбы. Из них едва ли уцелело триста, а в начале их было, пожалуй, вдвое. Зато оставшимся теперь нет цены. Ассириологи всех стран, Сэйси и Бадж в Англии, Бецольд и Уинклер в Германии, Халеви, Делатр и Шейль во Франции, перевели и снабдили комментариями эти тексты, ставшие, благодаря глубокому их изучению, доступными широкой публике.

* * *

Когда таблицы Эль-Амарны были вкратце расшифрованы, оказалось, что эта дипломатическая переписка распределена по сериям: тут было 6 писем одного вавилонского царя, 9 – царя Аляшии, 4 – царя Митанни; в тех и других обсуждались отдельные случаи, что указывает на правильные сношения. 46 посланий принадлежало некоему Рибадди; 5 или 10 отправлены из Иерусалима Арадгиббой и Азиру, губернатором одного сирийского города; около сотни корреспондентов представлено одним-двумя письмами. Итак, мы имеем дело с настоящими письменными актами. На одном из кирпичей упоминается о «складе архивов царского двора»; одно из нижеприведенных писем приглашает фараона справиться с экземплярами, которые хранятся в его канцелярии. Две развалившиеся комнаты Эль-Амарны и были, по-видимому, складом архива Министерства иностранных дел фараона.

Это просто кладовые, куда сваливали в кучу кирпичи, заботясь о них столько же, сколько о кипах бумаг на чердаках наших министерств. Краткая надпись египетскими знаками, начертанная на полях одной клинообразной депеши, гласит, что первоначально склад находился в Фивах, столице фараонов XVIII династии; но когда Аменхотеп отверг Фивы как религиозный и политический центр, общественные учреждения были перенесены в Ахетатон (Эль-Амарну) и дипломатические архивы водворены в скромный дворцовый флигель.

До нас дошли некоторые указания относительно служебного персонала при архивах: найдена именная печать, принадлежавшая «Джедену, подручнику Шамаса-Ники». Джедену, судя по имени, – египтянин; по-видимому, он занимал должность писца под начальством Шамаса-Ники, несомненного вавилонянина. Флиндерсу Питри, производившему основательные раскопки в этой части Эль-Амарны в 1891 г., удалось открыть имя еще одного чиновника, написанное чернилами на камне: «царский писец Хеперра». Он думает, не без основания, что это был египетский директор Правления, под чьим начальством находился вавилонянин Шамас-Ники, при котором, в свою очередь, состоял египтянин Джедену.[37]37
  Sayce, у Fl. Petrie. El-Amarna, с. 23.


[Закрыть]

Присутствие иностранца-вавилонянина объясняется тем, что все дипломатические акты написаны клинообразными, т. е. иностранными для Египта письменами. Употребление этого языка при дворе фараона было нововведением; ни в одном документе более раннего периода на это нет никаких указаний; неудивительно потому, что к этой иностранной «дипломатии» был приставлен иностранец. Как нам известно, египетские иероглифы изображают буквы, звуки слогов и понятия фигурами людей, животных, растений, всевозможных предметов, воспроизведенных с самой добросовестной правдивостью; знаки очень легко узнавать, а для египтологов зрительное их чтение даже привлекательно и легко. У вавилонян, напротив того, письменные знаки, бывшие вначале фигурами, аналогичными египетским иероглифам, очень быстро подвергались стилизации, а потом видоизменению. Употребление мягкого кирпича как материала и стила для начертания письмен привело писцов Евфрата к замене прямых и извилистых линий человеческой и звериной фигуры или очертания предмета рядом прямых штрихов, которым стило придавало вид гвоздя или угла (откуда название клинообразные письмена). Мало-помалу звезда, голова животного, человеческая рука превратились в группы штрихов, следующих друг за другом в горизонтальном или вертикальном направлении; в настоящее время неопытному глазу так же трудно узнать в них первоначальную фигуру, как в китайских знаках, представляющих не более как силуэты существ и предметов, искаженные преувеличенной стилизацией.

Зато, если клинообразные письмена мало привлекательны для глаза, у них есть преимущество определенности и легкости начертания. Вот почему, как это подтверждают кирпичи Эль-Амарны, они были приняты во всей Западной Азии, вероятно, со времен почти баснословного покорения Сирии и Месопотамии Саргоном Старшим, царем Вавилонским (3500 лет до н. э.). «Начертание этих письмен, – говорит Халеви, – есть вавилонская скоропись; язык – обыкновенный вавилонский, который в те времена был литературным наречием не только северных семитов, но всех народов Тавра и Амануса, обладавших некоторой цивилизацией. По верхнему течению Евфрата вавилонское начертание было уже принято в несемитических наречиях этих стран».

Этому очень любопытному обстоятельству мы обязаны нахождением среди писем Эль-Амарны двух посланий, написанных клинообразными знаками, но языком еще неизвестным Митанни: мы можем прочесть в этих письмах звук, но не смысл. Некоторые индоевропейские племена Передней Азии тоже приняли вавилонские начертания как письменное выражение своего языка: в музее Гимэ имеется несколько текстов одного индоевропейского языка, найденных Шантром в Каппадокии и начертанных клинообразными письменами.

Несмотря на географическое соседство вавилонской цивилизации, получившей распространенность благодаря письменности, египтянам, служившим в отделе корреспонденции, нужна была настоящая интуиция, чтобы стоять на высоте роли переводчиков и редакторов. Язык и письмо, с которыми приходилось иметь дело, были настолько трудны, что в пособие им был составлен словарь, отрывки которого найдены Питри. Это кирпичи, аккуратно разделенные на три столбца: в первом написан знак письма, идеограмма; во втором – его переложение в равнозначащих звуках семито-вавилонского наречия, бывшего в ходу у разных народов Западной Азии; в третьем – произношение этих знаков по-шумерски, т. е. на оригинальном вавилонском языке. В одном трактате есть указание на то, что словарь составлен «по приказу царя египетского»; отсюда можно вывести, что фараон требовал от своих писцов основательного знания иностранного языка, так как, в сущности, шумерское произношение могло понадобиться только тем, кто хотел знать все тонкости клинообразного начертания.[38]38
  Petrie. El-Amarna, табл. XXXII, 5.


[Закрыть]

Понятно, почему всячески поощрялось изучение иностранного наречия, если мы примем во внимание, что оно не только употреблялось в корреспонденции с царями или вождями Азии, но им пользовались и сами фараоны. Длинное послание Аменхотепа III к царю Вавилона составлено на том же языке, что и письмо, на которое он отвечает[39]39
  Revue Sémitique, I, 1893, с. 49.


[Закрыть]; один из последних принцев Египта писал своему отцу фараону клинообразными знаками; египетские губернаторы переписываются с канцеляриями метрополии на вавилонском языке, а не египетскими иероглифами.[40]40
  Journal Asiatique, 1891, I, с. 213, 215.


[Закрыть] Тот факт, что для дипломатической корреспонденции употреблялся только этот язык, имеет важное значение для определения взаимной ценности научной и литературной культуры в Халдее и Египте в XV в. до н. э. Но с исторической точки зрения, на которой мы стоим, это интересно еще в одном отношении: мы видим, что в деле управления своими азиатскими провинциями фараоны выказали хитрость и политический такт, по меньшей мере, неожиданные. Более подробное изучение системы их господства готовит целый ряд неожиданностей для тех, кто думает, что политика протектората и дипломатическое воздействие на далеком расстоянии суть искусство современности, незнакомое древним.

* * *

Египет считал себя в безопасности по отношению к Азии лишь при условии захвата в свои руки ключа Сирийского пути, который через Табору, Яффу и Газу всегда приводил в Дельту азиатские нашествия, так что, когда фараоны XVII династии оттеснили вторжение пастухов, или гиксосов, за пределы Суэцкого перешейка, все их наследники XVIII династии (около 1500 г. до н. э.), Тутмосы и Аменхотепы, поспешили занять эти прибрежные города, получившие название «Ступеней» Востока, – Газа, Ашкелон, Тир, Сидон, Арвад; оттуда они поднялись к ущельям Мегиддо, ключу Палестины, и к перевалу Кадеш, воротам долины Оронта и верхнего Евфрата.

Побережье и первые плоскогорья Сирии находились под непосредственным влиянием фараонов. На берегу мы уже застаем те морские республики с семитическим языком и олигархическим образом правления, которым эллины впоследствии дали название финикийских; внутри страны Иерусалим и земля Ханаанская заняты другими семитами, но еще не евреями Моисея; Исход еще, может быть, не начинался или, по меньшей мере, не завершился: евреи находятся в Египте, блуждают в Синайской пустыне и в степях заиорданских. По ту сторону, в Передней Азии, от Александрийского залива до Персидского, простирались государства, одни более недавние, другие очень старинные: царство Аляшия по нижнему течению Оронта, царство Митанни по верхнему Евфрату, царство Ашшура по среднему Тигру, царство Кардуниаш, которое унаследовало могущество Вавилона над нижним Евфратом. Эти-то князьки побережья и плоскогорий и цари передних стран шлют фараонам, Аменхотепу III и Аменхотепу IV, послания, найденные в Эль-Амарне. Первые – вассалы, вторые – союзники; с одними фараоны придерживаются политики протектората, с другими вступают в союзы.

Послания[41]41
  Все цитаты сделаны по превосходному переводу J. Halèvy, появившемуся в «Journal Asiatique» с 1890 по 1892 гг. и «Revue Sémitique», 1893–1894. Кроме того, я воспользовался поучительными статьями P. Delattre (Revue des Questions historiques, т. LI–LX, 1892–1896) и классической «Историей» Г. Масперо.


[Закрыть], исходящие из городов Сирийского побережья, из Палестины, из долины Оронта, одним словом, из всей египетской провинции Сирии, гласят, что у фараонов ни в одном из этих городов не было представительства ни в лице живущих в них египетских чиновников, ни в виде постоянной военной силы. В Тире, Сидоне, Библе, Иерусалиме мы встречаем и царских подручников, называвшихся хазани; «их города принадлежат им; их подданные склоняются перед ними». Это не египтяне, их имена показывают, что они туземцы; часто они происходят из старинных местных родов; иногда они обладают царским титулом; иногда хазани являются преемниками царей. Быть может, египетская политика покровительствовала олигархическому разделению в ущерб монархии, более грозной для иностранцев. В некоторых городах, Арваде, Тунипе, нет ни царя, ни хазани: это небольшие республики; совет сановников, «дети города Тунипа» или «жители города Иргеты» непосредственно сносятся с фараоном.[42]42
  Revue Sémitique, 1894, с. 16.


[Закрыть] Во всех случаях эти местности пользуются самоуправлением и обращаются к египетской канцелярии без посредников.

Выражения, в каких те или другие из местных властей изъясняют свое подданство, полны забавной покорности: «Царю, моему владыке, моему богу, моему солнцу, царю, владыке моему, сказано следующее: ”Я, хазану города… твой слуга, прах ног твоих и земля, которую ты попираешь, доска твоего сидения, скамейка для ног твоих[43]43
  Псалмы евреев, в свою очередь, гласят: donec ponam inimicos tuos scabellum pedum tuorum.


[Закрыть], копыто коней твоих, я семикратно припадаю животом и спиной к пыли у ног царя, моего владыки, солнца небес”». Главные свойства хазани, их значение и лучшие качества, которые они себе приписывают, выражаются ими следующим образом: «Я слуга царя, домашний пес его, я стерегу всю страну… для царя, моего владыки».[44]44
  Journal Asiatique, 1892, I, с. 272; Revue Sémitique, 1894, с. 110.


[Закрыть]

В обычное время переписка сводится к нескольким образцам: в стране спокойно, царских повелений слушаются, подати правильно направляются в Египет. Так, городской голова Сидона пишет: «Царь, мой владыка, извещается, что город Сидон, раб, доверенный мне, спокоен. Когда я узнал приказ, посланный мне царем, моим владыкой, сердце мое преисполнилось радости, я поднял голову, лицо и глаза мои просияли, когда я исполнил приказ царя, моего владыки… вот: твой слуга посылает тебе сто быков и рабынь. К сведению царя, моего владыки, солнца небес».[45]45
  Journal Asiatique, 1891, II, с. 170.


[Закрыть]

Если фараон отправляет посла, обоз с товарами или отряд стрельцов, хазану обязан их сопровождать, обеспечивать их безопасность и продовольствие: «Царь, мой владыка, солнце небес, направил ко мне посланника Джамия; вот: я выслушал приказ царя с величайшим вниманием… я со своими отрядами и повозками, с братьями и воинами, мы отправились навстречу отрядам стрельцов к месту, указанному мне царем». Когда сам царь посещает свою сирийскую провинцию, верный слуга должен кормить его и его отряды: «Царь, мой владыка, с его многочисленными отрядами возвращается в свои страны, и вот, я выслал крупный скот, запасы масла навстречу великому войску царя, моего владыки». В бедных горных провинциях иной хазану не в состоянии исполнить эти повинности и униженно просит прощения: «Пусть царь, мой владыка, пошлет за маслом: у меня нет ни коней, ни повозок, чтобы отправиться навстречу царю, а сына своего я послал в страну царя, моего владыки».[46]46
  Revue Sémitique, 1893, с. 304–314; Journal Asiatique, I, с. 297, 318, 325.


[Закрыть]

Чтобы досмотреть за точным выполнением его приказов, у фараона есть свои вестники, «очи и уши царя в чужеземных странах», как выражаются египетские протоколы. Они поставлены выше всех туземных правителей; за очень редкими исключениями, это египтяне и видные сановники двора фараонов. Их расследования очень боятся: «Пусть царь, мой владыка, спросит у всех своих вестников, верный ли я слуга моего царя; пусть царь спросит такого-то, он увидит, что это правда». Эти инспектора могли быть и постоянными, но у них не было определенного места жительства. Они властно вмешиваются в затруднительных случаях с обязательством, однако, давать отчет фараону.

А затруднительные случаи бывали нередко. Из этой переписки египетская провинция Сирия представляется нам как бы бесконечно раздробленной на мелкие автономные области, находящиеся в постоянном соперничестве; между теми или другими хазану возникают непрерывные столкновения, и самые эти раздоры как будто бы нравятся фараону, который находит в них элементы своего могущества, искусно выражая то благоволение, то строгость и всюду заставляя считаться со своей волей как с конечной инстанцией. Со всех сторон прибегают к помощи фараона; то разбойники грабят такой-то город, то хазани бессовестно захватывают участки земли, принадлежащие соседним городам: «Знай, о царь, что разбойники возмутили эти города против меня… я как птица, попавшаяся в сети или в клетку… Пришли мне стрельцов из Египта». Испрашиваемое количество более чем умеренно: губернатор Мегиддо просит о присылке двух стрельцов, губернатор Тира испрашивает двадцать, Библа – четырех с двадцатью колесницами (колесницы Египта были в то время неотразимы; гомеровские воины заимствуют свои колесницы у египтян); в особенно затруднительных случаях повышают число до двухсот египетских солдат.[47]47
  Journal Asiatique, 1891, I, с. 252, 244; 1892, I, с. 310.


[Закрыть] Эти данные показывают, что фараоны не содержали в Сирии постоянного гарнизона. Губернаторы пользуются своими собственными войсками, но они желают присылки нескольких египетских солдат, играющих, несомненно, роль инструкторов и составляющих кадры из туземных войск, по тому же приему, каким пользуемся мы в Сенегале, в Тонкине, в Марокко.

Из многочисленных «дел», о которых идет речь в переписке Эль-Амарны, есть два, которые, приблизительно, доступны разбору во всей своей последовательности и дают очень живую картину египетской политики в Сирии. Это дела Азиру и Арадгиббы. Вот краткое их изложение по разборам Халеви и Делатр.

* * *

В одном округе северной Финикии, называемом страной Амурру, на хазану Азиру фараону отправлен донос его товарищем из Библа, по имени Рабимур.[48]48
  P. Delattre, «Azirou» в «Proceedings of the Society et Biblical Archaeology», т. XIII, с. 215.


[Закрыть] Несмотря на заверения покорности, которые он шлет египетскому послу Деди, Азиру формально обвиняется в умерщвлении трех царей соседних городов и всех сановников страны с целью присоединения их городов к своей области. Азиру оправдывается и пишет: «Сановники города Симиры не оставляли меня в покое, и никакого проступка по отношению к царю, моему повелителю, я не совершил». Тут вмешивается новое лицо, которое пишет сухо: «Именем царя, твоего владыки, управителю города Амурру»: это может быть только египетский инспектор, передававший ответ фараона на сделанное Рабимуром донесение:

«Истинно, говорит он ему, ты не с царем, твоим владыкой. Если ты хочешь принести царю повинную, в какой награде отказал бы тебе царь? Но если ты хочешь продолжать действовать таким образом, мятеж в сердце твоем, и ты умрешь вместе с твоим семейством. Подчинись царю, твоему владыке, и ты останешься в живых… Я говорю тебе: покинь вершину этой горы (где Азиру укрылся) и явись перед лицо царя, твоего владыки; или же пошли сына твоего к царю. Разве нет у тебя детей, которые могли явиться? Знай, что царь могущественен, как солнце на небе, и что отряды его и колесницы многочисленны в Верхней и в Нижней стране, от востока до запада».[49]49
  Ср. J. Halèvy, Journal Asiatique, 1891, II, с. 176.


[Закрыть]

Поставленный перед необходимостью личного самооправдания при дворе египетского царя, Азиру предусмотрительно избегает отказа: он пишет с разных концов посланникам Деди и Хаи и самому фараону, что он выезжает, что он уже едет… и остается. Извещая о своем отъезде, он упоминает о нападении царя хеттов на город Тунип: кто защитит этот город, если он, Азиру, не останется на своем посту? «Я и сын мой, мы верные слуги царя; итак, я и он, мы немедленно пускаемся в путь… пусть знает мой повелитель, что я спешу повиноваться. Но царь поручил мне защищать его владения, и теперь царь хеттов в стране Нухашше, в городе Тунипе… я опасаюсь за владения моего хозяина». Отправился ли Азиру в Египет? Дело его обрывается в эту роковую для него минуту. Если судить по прежним случаям, Азиру, должно быть, сумел избежать страшного испытания – явиться лично или послать сына в качестве заложника в руки фараона.

Дело Арадгиббы сложнее: здесь замешано личное соперничество чиновников и щекотливый вопрос дипломатической неприкосновенности.[50]50
  J. Halèvy. Un gouverneur de Jérusalem vers la fin du XV siecle a. J.-C., Revue Sémitique, 1893, с. 13. – Ср. Journal Asiatique, 1891, II, с. 514.


[Закрыть] Арадгиббы был губернатором Иерусалима. Имя Израиля, впрочем, нигде не упомянуто в его письмах; оно встречается на одной египетской стеле фараона Мернептаха (ок. 1250 г. до н. э.), который хвалится тем, что подавил Израиль в Сирии в то время, когда, по преданию, израильтяне находились еще в Египте. Но имя Арадгиббы указывает на его семитское происхождение. У него оспаривали власть Милькили и Шумардата, туземные агенты египетского правительства. Последние обвиняли его в соучастии с шайками разбойников, грабивших Палестину по приказу Буррабуриаша, царя Вавилона: иррегулярные войска вавилонского царя нарушили союз своего повелителя с египетским царем, потому что Буррабуриаш был им серьезно оскорблен.

В одном письме к Аменхотепу IV он говорит об отправлении посольства, снабженного подарками, в Египет:

«Мои уполномоченные, до тех пор благополучно совершавшие путь, были застигнуты насильственной смертью в Палестине. Они покинули твоего доброго брата, чтобы явиться к тебе, когда, по прибытии в город Акру, сопровождавшие их (от лица фараона) умертвили моих уполномоченных и завладели подарками… Это Шумардата отрезал ноги моим людям и вырвал у них пальцы; что касается другого, он первый, по чьему наущению их головы попирали ногами… Допроси этих людей, произведи расследование, собери сведения, и ты узнаешь правду. Земля Палестинская – твоя земля, и цари ее – твои данники; это в твоей стране мне был причинен ущерб. Повели произвести следствие, повели вернуть отнятое золото и повели казнить людей, умертвивших моих людей, и пусть пролитая ими кровь падет на их головы. Если ты не казнишь смертью этих людей, мои военачальники убьют всех твоих людей и твоих посланников, так что отныне всякие сношения между нами прекратятся, и солдаты их будут поступать с тобой как с врагом».[51]51
  Journal Asiatique, 1899, II, с. 325.


[Закрыть]

Эти угрозы были приведены в исполнение, но Шумардата обвинил Арадгиббу в покровительстве предприятиям вавилонян, и вопрос об умерщвлении послов стушевывается перед личным соперничеством уполномоченных египетского царя.

Арадгибба пишет царю пламенные послания: «Кто же осудит мои действия, глубоко клевеща перед царем, моим владыкой, говоря: ”Арадгибба изменил своему владыке?” Смотри: ведь не слуги моего отца и не слуги моей матери доставили мне это место; это рука царя могущественного ввела меня в дом отца моего. Почему же бы я принял на себя преступление неверности и предательства по отношению к царю?»[52]52
  Journal Asiatique, 1891, II, с. 519.


[Закрыть] Арадгибба желал бы оправдаться лично. «Я сказал себе: отправлюсь к царю, увижу города царя, но у меня есть сильный враг, и я не могу достигнуть до царя». И не желая пренебречь ни одним средством удачи, Арадгибба трижды заключает свои послания припиской, относящейся к царскому писцу: «Писцу царя, моего владыки, сказано следующее: Я Арадгибба, твой слуга, я повергаю себя к стопам моего владыки. Я твой слуга. Снеси благоприятные слова (в мою пользу) царю, моему владыке. Я слуга царя, а также и твой»[53]53
  Journal Asiatique, 1891, II, с. 524, 527, 529.


[Закрыть]. Мы видим, что «ходатайства» канцелярий имели свое значение для удачного исхода дела со времен XVIII династии.

Ходатайства были тщетны. Аменхотеп IV как будто бы склонился в пользу Шумардаты и Милькили: они получили приказ низложить Арадгиббу силой. Долго наемники, бывшие на содержании соперничающих управителей, и разбойники опустошали Палестину. Арадгибба покинул Иерусалим, чтобы вести войну в Палестине, а управление вручил одной женщине, Белитнеши, которая дважды писала фараону в его пользу.[54]54
  Journal Asiatique, 1892, I, с. 302–304.


[Закрыть] Неизвестно, чем кончилась борьба. Буррабуриаш и Аменхотеп IV помирились, что же касается Арадгиббы, он вероятно, в конце концов пал под ударами соперничающих самолюбий.

В течение этих раздоров, превращающих их богатую провинцию Сирии в поле битвы, фараоны выказывают часто равнодушие, которое было бы непонятно, если бы не было предумышленно. Мы знаем, по жалобам данников, что их ответы на донесения приходили с промедлением, если только приходили. Рассмотрите это послание маленькой республики Тунипа, которая спрашивает себя, покровитель ей фараон или нет:

«Город Тунип, слуга твой, говорит: Кто некогда отличил город Тунип? Разве не Аменхотеп III отличил его? С той поры боги и статуя египетского царя, нашего владыки, пребывали в городе Тунипе. Пусть наш владыка справится в архивах того времени, принадлежим ли мы нашему владыке, царю Египта! Мы отправили уже двадцать писем царю, нашему владыке, и посланники наши остались у нашего владыки… Теперь город Тунип, твой город, плачет, слезы его льются, и нет никого, кто бы помог нам. Мы написали уже двадцать писем царю Египта, и ни одного ответа не пришло к нам от нашего владыки»[55]55
  Revue Sémitique, 1894, с. 16.


[Закрыть].

Существует более сотни писем подобного рода в актах Эль-Амарны. Вывести ли отсюда заключение о закоренелой небрежности Министерства иностранных дел в Египте? Вернее будет допустить, что восточные добродетели медлительности, осторожности, обдуманного бездействия были в ходу в дипломатии фараонов. Царь Египта, по-видимому, умел сообразовать свою действенность с неотложностью дел; во многих случаях выиграть время, предоставить события своему ходу и выжидать, с тем чтобы вмешаться в решительную минуту, было лучшим врачеванием легких хронических недугов в странах, находившихся под протекторатом. И кроме того, эти междоусобия были важны для поддержания иноземной гегемонии: разделять, чтобы царствовать, – этот принцип создал силу фараона в стране, которую он удостаивал изображениями богов и своей собственной божественной особы,[56]56
  Revue Sémitique, 1893, с. 316.


[Закрыть] но где у него были одни дипломаты и кадры офицеров без постоянных отрядов войска.

* * *

С крупными державами Тавра и Евфрата, Аляшией, Митанни, Ассирией, Кардуниашем (Вавилоном) египетская дипломатия придерживается другой политики. Цель фараонов – окружить сирийские провинции полосой государств-буферов, которые ослабляли бы столкновения между страной Ханаанской и кочевыми племенами Средней Азии, из которых наиболее угрожающими были хетты. Эта роль выпала на долю старых династий Ашшура и Вавилона, значительно утративших свой прежний блеск, но все еще грозных и влиятельных; а иногда фараон возводит на степень союзников выскочек, царствовавших в Аляшии и Митанни.

Это уже не отношение покровителя к данникам: каждый из этих варваров смотрит на фараона как на равного. «Царю Египта, брату моему, говорится: ”Я царь Аляшии, твой брат, я здоров и посылаю горячие приветы тебе, твоим родным, твоим служанкам, твоим детям, твоим женам, с искренним поздравлением по случаю многочисленных колесниц твоих и коней и с пожеланиями стране твоей Египту”»[57]57
  Journal Asiatique, 1890, II, с. 335.


[Закрыть].

Царь ассирийский, от которого до нас дошло только одно письмо, пишет более сухо: «Аменхотепу IV, брату моему, сказано: ”Мир тебе, твоим родным, твоей стране”»[58]58
  Journal Asiatique, 1890, II, с. 331.


[Закрыть]. Тон переписки сердечен, если монархи соединены кровными узами родства: «Аменхотепу III, великому царю Египта, моему брату, моему зятю, которого я люблю, который меня любит, сказано: ”Я, Тушратта, великий царь страны Митанни, твой брат, твой тесть, который любит тебя, я здоров и шлю тебе свои приветствия, тебе, моему брату и зятю, твоим родным, твоим женам, твоим сыновьям, твоим слугам”»[59]59
  Journal Asiatique, 1890, II, с. 331.


[Закрыть]. Со своей стороны Аменхотеп IV, обращаясь к царю Кардуниаша, употребляет точно такие же выражения.[60]60
  Revue Sémitique, 1893, с. 49.


[Закрыть] Из этих отрывков ясно следует, что дипломатический формуляр существовал уже в те времена, чтобы придать переписке корректность, единообразие редакции с оттенками личного расположения.

После обмена установленными приветствиями монархи взаимно делились состоянием здоровья. Одно письмо Бурра-буриаша служит примером потешной обидчивости в этом отношении:

«С того дня, как явился ко мне посланник брата моего, я не был здоров. Во время моего нездоровья брат мой не подбодрил меня. Я сердился на брата моего, говоря: ”Не слыхал разве брат мой, что я болен? Почему не шлет он своего гонца и не заботится обо мне?” Посланник брата моего ответил: ”Страна не настолько близка, чтобы брат твой успел узнать об этом и мог отправить к тебе посланника справиться о тебе”… Действительно, я узнал от моего вестника, и он сказал мне: ”Это очень далекое путешествие”. С тех пор я перестал сердиться на брата моего…»[61]61
  Journal Asiatique, 1890, II, с. 321.


[Закрыть]

Тушратта, царь Митанни, выставляет напоказ свое жестокое горе при известии о смерти Аменхотепа IV и в следующих выражениях пишет его сыну: «Когда отец твой был при смерти… в этот же день я плакал и заболел и был при смерти… (но я узнал о событии) от старшего сына Аменхотепа и Тейе и сказал: ”Аменхотеп не умер”…»[62]62
  Journal Asiatique, 1890, II, с. 423.


[Закрыть] Письмо сильно повреждено, но несмотря на пробелы ярко выступает эта любопытная чувствительность.

Обменявшись любезностями, обращались к серьезным делам: политическим союзам, брачным союзам, торговым договорам. С тех пор как Тутмос III окончательно закрепил за Египтом Ханаанскую землю, египетский двор понял, что только союзы могли сделать это покорение прочным. Это упоминает каждый из корреспондентов Аменхотепа IV после того, как последний становится царем. «Теперь, о государь, когда ты вступил на престол отца твоего, подобно тому как мы находились в добром согласии друг с другом, отец твой и я, взаимно обмениваясь подарками, точно так же установим ты и я постоянную дружбу между собой. С таким же пожеланием обратился я к отцу твоему: прими его и осуществим его между собой.»[63]63
  Journal Asiatique, с. 344.


[Закрыть]

Для безопасности фараона в Сирии было необходимо, чтобы мятежные города, ничтожные порознь, не находили никакой поддержки со стороны Вавилона или Ниневии. С другой стороны, фараон, вступая в союз с тем или иным из своих соседей, тем самым давал ему перевес над его соперниками и укреплял его могущество в Азии. Взаимную выгоду этой политики для Египта и Вавилона ясно выражает одно письмо Буррабуриаша, где он упрекает Аменхотепа IV в холодности: