Текст книги "За чертой"

Александр Можаев
За чертой

© Можаев А.Н., 2022

© ООО «Издательство «Вече», 2022

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2022

* * *

О новой книге Александра Можаева

Выдающийся современный русский писатель Александр Можаев к своему 65-летию подошёл с новым романом «За чертой», романом итоговым, который, по моему глубокому убеждению, уже стал значительным событием в Русской литературе XXI века.

Тем радостнее, что роман, появившийся на свет совсем недавно, уже замечен, подготовлена к изданию книга (вы её держите в руках), в одном из лучших современных российских издательств – издательстве «Вече».

Сказать, что роман «За чертой» – о воюющем Донбассе, не сказать ничего! Слишком много бравурного, шутовского, даже кощунственного, было написано (и хуже того – премировано в РФ) о братоубийственном конфликте на Юго-Востоке бывшей Украины. Написано людьми, ни разу не бывавшими там или выезжавшими туда только на фотосессию.

Роман Можаева – целиком оттуда. Из-за «черты», которая автору знакома не понаслышке. Слишком много автобиографических черт несёт в себе центральный образ романа, образ Атамана, проводника групп российских добровольцев, идущих тайными тропами в ополчение Донбасса. В обход украинских растяжек и айдаровских[1]1
  «Айдар» – украинский нацистский добровольческий батальон, известный своими зверствами на территории республик Донбасса.


[Закрыть] засад.

Точное, подробное знание трагических событий весны-лета 2014 года на Луганщине – не скачать из Интернета, оно у Можаева своё, кровяное, изболевшееся внутри.

И здесь очень важно отметить, на мой взгляд, определяющее качество этого произведения, а именно: «За чертой» – это казачий роман. Давно пора уже ввести это определение. И роман Можаева вполне заслуженно и спокойно по праву занял своё место в ряду таких романов, как «Тихий Дон» (о судьбе донского казачества), «Даурия» (о судьбе забайкальского казачества), «Урал – быстра река» (о судьбе оренбургского казачества). Все перечисленные произведения были написаны о Гражданской войне в России начала XX века. Новый казачий роман повествует уже о смуте начала века XXI.

Герои романа – как безвестные хуторяне, казаки (именно казаки, а не «потомки казаков», потому что без колебаний идут защищать свою Родину от пришлой бандеровской нечисти), так и прославленные герои Новороссии – Бэтмен, Мозговой, Болотов… Им выпало жить и умирать на родовых землях Всевеликого войска Донского, поделённого в своё время создателями СССР между двух бывших «братских» республик.

Но онтологический разрыв между этими «братскими» республиками уже заложен заезжими безродными интернационалистами по руслу реки Деркул, именно эта река с началом войны становится для героев романа «чертой», которая резко делит их жизнь на «здесь» и «там».

Здесь – Россия, «Арматы» и «Сарматы», «Калибры» и «Солнцепёки», мощнейшая армия в мире и День Победы, там – кровавый гопак в исполнении уголовников и мародёров, фашистское и полицайское отребье, недобитое после Великой Отечественной войны; нежить, эксгумированная коллективным Западом в 2000-е годы нового столетия против России. И против тех, кто там всё ещё чувствует себя Россией.

«Чертой» становится и сама война на Донбассе, которую автор понимает как суд. Суд за безбожные пятилетки и расказачивание, суд за пьянство и блуд позднесоветских лет и нового времени, за аборты и безверие, соглашательство с комфортной украинизацией и трусость. Недаром у Можаева в романе с началом боевых действий сталкиваются два потока: в первом – бегущие с Донбасса здоровенные молодые лбы из местных (с айфонами и украинской пропиской), во втором – добровольцы из России, зачастую уже в возрасте, идущие навстречу им, умирать за них…

Не стоит ожидать от знакомства с этим романом лёгкого чтения: многолетняя, трагичная, изломанная страсть Кудина и Натахи обрывается за «чертой» – его, израненного, заживо сжигают фашисты из «Айдара»; её, разведчицу, давят БТРом спецы из укровермахта; умирает от рака и Бармалей, съеденный горем изнутри, поставленный на разворованную гуманитарку и раненых, на обмен трупов погибших; сходит с ума, потерявший жену под украинскими бомбами, Носач… Да и сам Атаман тоже оказывается «за чертой» – за чертой памяти и вины, за чертой непреходящей боли и горя.

Неслучайно, что в конце романа его главный герой приходит к ветхозаветному мироощущению Иова, которое автор вынес в эпиграф к своему произведению: «…предамся печали моей; буду говорить в горести души моей» (Книга Иова, Глава 10: 1).

Но при всём при этом, хотел того Александр Можаев или нет, роман исполнен дыхания Нового Завета с неотменимой заповедью Спасителя: ««Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15: 13). И все русские герои романа «За чертой», живые и мёртвые, всё-таки искупают и свою грешную жизнь, и всё наше нынешнее безвременье, полагая души своя за други своя!

Алексей ШОРОХОВ

«А мы вчерашние, и ничего не знаем,

потому что наши дни на земле тень».

(Книга Иова, Глава 8, 9)

«…предамся печали моей; буду говорить

в горести души моей».

(Книга Иова, Глава 10, 1)

От железнодорожного разъезда до нашего дома семь километров. Но если сойти с дороги и идти напрямик через песчаный карьер – немного ближе. Бабушка всегда ходила ближней дорогой, хоть она и была трудней.

 
Позарастали стёжки-дорожки, —
 

утирая широкой ладонью пот с лица и осматривая раскинувшиеся окрест песчаные кучугуры, вздыхала она. – Вася, бывалоча, до войны ходил здесь. Не осталось и следочка… – вспоминала погибшего в войну моего деда.

– До войны здесь был песчаный карьер, – рассказывает бабушка. – Железную ветку сюда подтянули, и нам, чтоб жиром не зарастали, кроме колхозных трудодней повинность придумали: грузить платформы с песком. А мы приноровились, – смеётся она, – и умудрялись накидывать песок так, чтоб он пухло лежал. Нарядчик пройдёт, проверит – всё полно. Тронутся вагоны, покуда до станции дотукают, песок осядет и глядеть уж не на что. Начальство давай ругаться за недогруз, а мы: «Было полно – ветром унесло…»

У бабушки две большие сумки, связанные между собой верёвкой. Она перебрасывает их через плечо, и, не оглядываясь на меня, уверенно идёт одной ей известным маршрутом. Мне не более пяти лет. К моей маленькой сумочке бабушка приладила матерчатую тесёмку. Вдев в неё руку и, на манер бабушки, перекинув поклажу через плечо, послушно иду следом. Самое трудное – перейти Белую Горку. Ноги вязнут в сыпучем песке. Раскалённый на солнце, он засыпается в мои сандалики, жжёт ноги. Я едва достаю их из песка, и они вновь вязнут в нём. Вдруг вместе с песком в мой открытый сандалик вкатывается и впивается в пятку колючка. Я плюхаюсь на горячий песок и с громким плачем сообщаю бабушке о своём несчастье. Оглянувшись и сняв с плеча поклажу, она возвращается.

– Ну, что за беда?

– Гарбузик…

Бабушка достаёт из моей пятки занозу и нарочито строгим голосом приказывает:

– Не кричи! Кишки узнают – вылезут…

И вновь, взвалив на плечо свои сумки и сгорбившись под их тяжестью, она уходит вперёд и я, по-прежнему утопая в песке и видя перед собой лишь её покачивающуюся спину, иду следом. Сумочка моя с каждым шагом становится всё тяжелей, тесёмка растирает до боли плечо, скатывающийся со лба пот выедает глаза. Мне хочется бросить свою сумочку, сесть на этот вяжущий ноги песок и плакать. Я замедляю шаг и уже начинаю подёргивать носом, как вдруг слышу бабушкин голос. Она не оглядывается на меня и разговаривает как бы сама с собой:

– Такую тяжкую дорогу не каждый вытерпит-одолеет, – говорит она. – Другой бы сейчас плюхнулся на жопу, сучил бы ножонками и скуглил бы, как кутёнок. А Сашка – нет. Сашка терпит. Сашка – казак. Казаки не сдаются!

Вдохнув горячий воздух и растерев по лицу грязный от песчаной пыли пот, я сглатываю накативший к горлу ком, склонив вперёд голову и стараясь попасть в бабушкины следы, молча иду вслед за ней.

* * *

Я иду впереди. Поодаль, шагах в десяти от меня, вытянувшись в цепочку и стараясь попасть в мои следы, идут доверившие мне свои жизни люди. Со многими я успел познакомиться, знаю, откуда и чем живут, многих знаю лишь по именам, которые из-за краткости нашего знакомства скоро забудутся. Перед выходом мы оговариваем все условия нашего похода. Полная тишина – всё на языке жестов. Взмах руки – и все послушно двинутся вслед за мной, подниму руку – застынут на месте, дам отмашку в сторону – в нужном направлении уйдут с тропы. Цена ошибки – жизнь.

Я иду впереди. Я знаю: если просмотрю растяжку, она будет моя. Первая пуля снайпера тоже будет моей. Такова моя работа – идти впереди. Я давно свыкся и даже смирился с мыслью, что в случае неудачи буду убит первым. Это уже не пугает, но не перестаёт напрягать другое: что будет с теми людьми, которые идут шаг в шаг за мною. Я, конечно, заранее их инструктирую. Перед переходом рисую на прибрежном песке карты-схемы, рассказываю, как и куда уходить в случае провала. Все согласно кивают, но меня не покидают сомнения: так ли они поняли мои распоряжения. И поэтому, идя впереди, я по-звериному чуток и осторожен. Мне нельзя ошибиться. Я должен одновременно видеть всё, что впереди, с боков, вверху, и даже сзади. Я должен различать каждый звук, который в повседневной жизни невозможно ни услышать, ни распознать.

Вот где-то впереди вскрикнула сойка, встревоженно проскрипела сизоворонка. Я поднимаю руку, и идущие за мной люди замирают на месте. Скорее всего, птицы не поделили добычу. В обыденной жизни я не обратил бы на их голоса внимания, но здесь не будничная жизнь. Идущим за мной людям показываю рукой направо, и мы сходим с тропы.

Многое в этой жизни давалось мне легко и задаром, не по выстраданным каким-то заслугам, а только лишь потому, что в тот момент некому было дать. Так, в девяностом году хуторской сход приговорил меня быть атаманом, а уже на следующий год юртовой круг избрал меня юртовым… Избрали не за какие-либо отличия, не за подвиги и не за красные посулы – не нашли на это дело другого. Вот и сейчас это право идти первым далось мне так же легко. Просто в эти дни некому было идти первым, и я пошёл…

Каждый день в моем доме появляются всё новые и новые люди. Какой-то неведомый мне диспетчер даёт им мой адрес и телефоны, и они съезжаются со всей России, от Камчатки до Калининграда. Есть среди них и бывалые, прошедшие Чечню солдаты, но больше молодых, не «нюхавших пороха», а то и вовсе не служивших в армии парней. Сейчас я переговорю с «другой стороной», которая находится за неведомой «линией», там дадут «добро» и назначат время, и эти пока ещё безоружные люди, видя во мне единственного на данный момент гаранта их жизни, будут идти за мной след в след и выполнять все мои команды. Каждый из них знает, что кто-то из них уже не вернётся назад, хотя каждый и верит, что это будет кто-то иной, но не он. Боятся ли они смерти? Безусловно, боятся. Этот страх я отчётливо читаю на их лицах, как бы они его ни прятали друг от друга. Как бы они перед выходом ни смеялись и ни шутили, в любой браваде читается ложь – глаза не соврут. Больше всего они боятся погибнуть здесь, на моём переходе, безоружными и бесполезными для того дела, ради которого они порвали со своей беззаботной жизнью. А то, что эта жизнь была действительно беззаботной, начинаешь понимать только здесь.

Заметив, как какой-нибудь молодой паренёк в летний зной зябко кутается в защитную куртку, обязательно шепну на ухо:

– Всё будет нормально, я отвечаю…

И это, конечно, обман, я не могу отвечать за то, что зависит не только от меня, но эта ложь сейчас очень нужна ему, да и мне тоже…

Они идут не за деньгами и не за славой, хотя каждый из них втайне от других и мечтает совершить для своей Родины подвиг. Какой он, этот подвиг, они ещё не ведают, как и не ведают того, что, покинув свои уютные квартиры, поборов страх и выйдя на эту тропу, они уже совершили свой подвиг.

Перед выходом я тайно от всех них пью «Найз», Виктория делает мне обезболивающий укол – никто не должен знать, что у меня разрушен коленный сустав и что от боли я не сплю ночами. Никто не должен усомниться во мне. Это нужно не мне – им, идущим за мной.

Я, конечно, тоже боюсь так же, как и они. Боюсь пули снайпера, боюсь просмотреть ловко замаскированную растяжку, боюсь не учуять засады… Но мой страх никто не должен заметить. И я борюсь с ним своими средствами – внушил себе, что меня не так-то легко застать врасплох, ведь я знаю здесь каждое дерево, каждый куст, каждую былинку, я различаю шорохи, я чую опасность, как зверь… И я заставил себя уверовать, что меня нелегко убить. Эти мысли вселяют в меня уверенность, и идущие за мной так же заставляют себя верить в то, что, пока я иду впереди, их никто не убьёт.

Но здесь я должен всё же признаться. Это лишь вам, никогда не ходившими первыми, может показаться, что первому трудней, чем другим. Во-первых, я давно смирился с мыслью о скоротечности жизни и, хотя и не стремлюсь к её неурочному окончанию, всё же успел взрастить в себе понимание того, что в вечном мироздании она лишь миг в независимости от того, сколько он продлится. И ещё, в отличие от других, я чётко знаю маршрут, знаю, куда в случае опасности увести людей; идущие же за мной подобны слепым, следующим за своим поводырём. А главное ещё в том, что в случае рассматриваемых выше неприятностей всё произойдёт на глазах моих товарищей, а это придаёт силы, ведь недаром же ещё далёкие наши предки усвоили бесспорную истину, что на миру и смерть красна.

Другое дело – обратный путь. Я один! Люди, которых я вёл, уже перепоручены другому, и от меня больше не зависит ничья судьба. Я свободен от всех обязательств, которые негласно давал себе. Я весел и раскрепощён. Я уже почти ничего не слышу и ничего не вижу. Поэтому обратный путь, пожалуй, самый опасный, и лишь молитвы близких мне людей не дают мне ещё умереть. Так, на прошлой неделе, сокращая путь, перешёл на другую тропу. Вдруг впереди стайка косуль. Встрепенулись от нежданной встречи, дружно понеслись по тропе. Это вконец успокаивает, если здесь стая косуль, значит, нет никакой засады. Уже не таясь, я весело улюлюкаю, хлопаю в ладоши, и вдруг… Всего лишь в полусотне шагов взрыв. Сработала растяжка. Лисы, косули, зайцы, дикие кабаны ежедневно, спасая мне жизнь, рвутся на этих зарядах.

Иной раз остановишься, удивлённо осмотришься округ. Почему я здесь? И, словно впервые, осознаешь себя в этом мире.

«Дима» и его «музыка»

Первым со своими людьми пришёл Чегевара – атаман Симиреков. У казаков не принято выяснять детали, поэтому я не спрашивал, кто его направил ко мне. Приехали на двух такси. В одном люди, другое до верха загружено тюками с медикаментами.

– Налегке не получилось – казаки гостинцев на дорогу собрали… – кивнув на груз, сказал Чегевара. – Нам на «ту» сторону, атаман. Что скажешь? – спросил он. При этом ответ ему был ясен, и тюки с медикаментами уже выгружались из машин.

– Будем решать… – сказал я.

С Чегеварой было три человека, и четвёртый присоединился к ним в пути.

– Это не мой, – бесцеремонно кивнул он на крепко сложенного парня, который в их компании держался особняком. Мол, если что-то не так, за него я не отвечаю.

– Прибился к нам на подходе… – добавил он.

Вошли в дом. Уже за столом со всеми познакомились ближе.

– Это мои односумы, – представил своих людей Чегевара. – Это Володей, это Мишаня, это Витёк, – кивнул на двухметрового детину. – Мы первыми проторим дорожку. Если получится – там и другие по протоптанному подтянутся, – говорил он. – Как, атаман, нынче перескочим?

– Перескочить-то большого ума не надо… – уклончиво отвечал я.

– А что не так?

– Да оно всё вроде бы так, да только моя задача – вас туда живыми доставить, а там капкан на капкане…

– Мне рекомендовали, что ты с любого «капкана» выйдешь.

– Я ж не один… И груз с нами немалый… – киваю на тюки с медикаментами.

– То так, – соглашается Чегевара. – килограмм по двадцать пять – тридцать на брата будет, не разбегишься…

Звоню Станично-Луганскому атаману Носачу, эзоповым языком объясняю ситуацию:

– К вам на свадьбу правятся гости, с ними много даров. Нужно, чтоб сваты встретили.

– Я понял… Понял, – отвечал Носач. – Жди звонка.

– Будем ждать, – объявляю собравшимся.

– Сколько? – обронил голос Мишаня, которого заметно угнетало долгое ожидание.

Он то и дело вскакивал со своего места, быстро метался по комнате, садился и тут же вновь вскакивал…

– Сколько надо, столько и будем! – тут же осадил его Чегевара. – Нечем заняться? Ко всем тюкам пришить лямки, чтоб легче было нести! – приказал он.

Наконец обращаю внимание на пятого, «прибившегося на подходе». Короткая стрижка, мощная шея, крепкие, не вмещающиеся в коротких рукавах защитной футболки бицепсы. На правом предплечье летучая мышь – знак войсковой разведки.

«Значит, в отставке, – думаю я. – Действующие метить себя не станут».

– Дмитрий, – представился он.

– Служил в ГРУ? – спросил я.

– Всякое довелось… – улыбается Дмитрий.

«Немногословный, несуетливый, взгляд спокойный и твёрдый… Среди них он самый надёжный…» – подумал я. Один только Чегевара поглядывал на Дмитрия с нескрываемым подозрением:

– А чего это ты налегке? – неожиданно спрашивает он. – Ни рюкзака, ни сумки… К тёще, что ль, на блины?..

– А зачем? – улыбается Дмитрий. – Там всё дадут…

Усмехаясь, Чегевара покачивает головой. Не верит ни слову.

Через пару часов мне перезвонили с незнакомого номера.

– Это говорит Бэтмен, – прозвучал из трубки негромкий спокойный голос. Так впервые я услышал это странное имя «Бэтмен».

– Рядом со мной находятся люди, которые верят тебе, – продолжил Бэтмен. – Я верю им, значит, и тебе… – проговорил он. – Сейчас ты будешь вести людей. Навстречу тебе выйдет человек, который знает тебя и которого знаешь ты…

Вот и весь разговор. Мишаня уже успел приладить ко всем тюкам лямки. К самым объёмным и тяжёлым пришил верёвки подлиннее.

– Это для Витька… – пояснил он.

Солнце перевалило за полдень и смотрело нам в лицо. Для меня это худшее время. Нас видно очень хорошо, нам же, ослеплённым солнечными лучами, дальние предметы почти не ясны – всё окутано смутною дымкой.

Было начало апреля, прогретая весенним теплом земля уже оделась молодою травой, но воды в реке всё ещё было много. Совсем недавно сошли полые воды, и прибрежные кусты стояли притопленные. Переход я намечал делать на «Старой мельнице» – месте глухом и безлюдном, но, внимательно осмотрев реку, я понял: с грузом здесь нам сейчас не перейти. Выходило только одно – идти к броду. Брод контролировали наши пограничники, и хотя у меня с ними были прекрасные отношения, как они себя поведут в данном случае, я не знал.

Оставив группу Чегевары в прибрежных зарослях, сам вышел к броду. Так и есть – наряд пограничников. Здороваюсь, отрешённо смотрю на быструю воду.

– Чтой-то ты сегодня больно хмурый, атаман? – весело спрашивает старший наряда, которого знаю как Лёшку-Прапора.

– А вы чего здесь околачиваетесь? – обозлённый неудачей, говорю я.

– Да мало ли чего… Может, кому-то нужно помочь… – загадочно отвечает Прапор.

– Лучшая помощь – это не мешать, – говорю я.

Лёшка-Прапор улыбается и неожиданно для меня даёт команду своим, и все не спеша уходят.

Берег опустел, и мы, взяв свой груз, подходим к броду. Я долго всматриваюсь в противоположный берег. Эти места я исходил тысячи раз, но сегодня они мне кажутся враждебно-чужими.

– Вражеская территория? – оглядывая притихшую рощу и угадав мои мысли, спрашивает Чегевара.

– Много воды… – уводя разговор, говорю я. – Всем идти строго за мной, загребая против течения, иначе стянет. За бродом яма…

– Рубахи снимать?

– Всё снимать…

Ещё раз осматриваю берега, потом собравшихся у воды людей.

– По моим приметам, воды по грудь, – говорю Чегеваре. – Мишаня пойдёт порожняком… Хлипок, не удержится с грузом.

– Витёк, тебе придётся два раза сходить… Вернёшься потом за Мишаниным грузом… – даёт свои распоряжения Чегевара.

Раздеваемся наголо, крепим к тюкам одежду. Витёк прилаживает на одно плечо свой груз, на другое Мишанин.

– Не дури, – говорит Чегевара.

– Да что тут… Там, где вам по грудь, – мне по… пояс… Одним разом управлюсь, – отвечает тот.

– Слышь, Витёк, а давай, я понесу груз, а ты понесёшь меня? – весело предлагает Мишаня.

– Ну-ка! Развеселился… – осаживает его Чегевара.

– С Богом! – входя в воду, говорю я.

Дружно перекрестившись, все идут вслед за мной. Вода обжигает тела своим холодом, плывёт под ногами песок, мы с трудом преодолеваем течение. Вот Мишаню подхватил быстрый поток и понёс прочь. Перед ямой он успел ухватиться за сваленные весенним паводком и торчащие из воды карчи тополя. Фыркая, как котёнок, Мишаня, цепляясь за ветки, стал продираться к суше. Одному Витьку всё было нипочём. Он, подобно катеру, рассекал своим телом быструю воду и, обогнав всех, первым вышел на противоположный берег и, оставив поклажу, пошёл доставать Мишаню. Ухватив его за руку, быстро потянул на себя.

– Тише ты при… – глухо стонет Мишаня. – А то зацеплюсь и оставлю на коряге свои…

– А они тебе надо там?

– Можа, когда и сгодятся…

Наконец все вышли на мокрый песчаный берег.

– Без остановки – бегом в рощу! – командую я. – Одеваться будем там, здесь нас за версту видно…

В роще, спрятавшись от посторонних глаз, оделись, привели себя в порядок.

– Никто ничего не забыл? – спрашивает Чегевара.

– Мишаня на карчах забыл… – кто-то тихо смеётся.

– Володей, опять тебе весело… – сердится Чегевара. – Запамятовал, где мы теперь?.. А ты, грушник долбаный, чего в ухо наушник впихнул? Засыхаешь без музыки?..

– Без музыки – тоска… – улыбается Дмитрий и оставляет наушник на месте.

– Дай им волю, так будут тут ржать по лошадиному… – словно оправдываясь предо мной за свою строгость, говорит Чегевара.

Я понимаю, что «ржать по лошадиному» – это способ убежать от своего страха, но с Чегеварой не спорю; он и сам потому сейчас «строг», что теряется перед неизвестностью.

Обходя украинские заставы чуть приметной звериной тропой, я веду вытянувшихся в цепочку людей туда, где, по моим расчётам, и должна произойти встреча с неведомым мне человеком, «который знает меня и которого должен знать я». Для себя я уже вычислил это место.

«Он прибудет на каком-то транспорте. Транспорт нужно будет на время спрятать. Лучшее место – Солёная балка или лес старого русла Деркула… Но чтоб попасть в старицу Деркула, нужно пересечь открытое поле. Это очень наглядно… Значит – Солёная балка…» – думаю я.

Наконец, вдали просеки, поросшей кустарником и сухими стеблями прошлогоднего донника, мы видим идущего нам навстречу одетого в камуфляж человека. На груди его отчётливо виден автомат.

Сейчас на этой тропе не может быть случайного человека. Здесь может быть либо свой, либо чужой.

– Он?.. – шепчет мне в ухо идущий за мной Чегевара.

Я вглядываюсь в идущего навстречу нам человека, но он очень далеко, и я его не узнаю, поэтому Чегеваре не отвечаю.

«Если это чужой, то навряд ли он шёл бы открыто. Легче всего нас встретить из засады…» – думаю я.

Идущий навстречу поправляет свой автомат, но солнце слепит мне глаза, и я не могу рассмотреть его лица.

– Он? – вновь спрашивает Чегевара.

Молчу. В раздумьях сбавляю шаг, но маршрут не меняю.

Вдруг со мной поравнялся Дмитрий. Вынув из уха наушник, аккуратно положил его в нагрудный карман и неожиданно произнёс:

– Всё, я дальше не иду. Не осуждайте, но безоружными на автомат… Может, кто-то со мной?..

Ему никто не ответил, лишь только один Чегевара презрительно прорычал:

– Уходи…

– А ведь он нас слил, атаман, – глядя вслед уходящему Дмитрию, сказал он. – Он и не собирался с нами идти, даже вещей не брал… И прибился к нам неслучайно… Знать бы ещё, что за «музыку» он слушал…

Идущий навстречу человек ближе, ближе. Вот он подносит к лицу рацию, и я уже слышу его голос:

– Да, всё нормально. Я вижу их…

– Теперь ты узнал его? – спрашивает Чегевара.

Мне очень знаком голос этого человека, но я по-прежнему не узнаю его.

Вот и сблизились.

– Это я, атаман! – смеётся он.

– Жека! – кричу я.

– Ребята, это Жека! Мы с ним…

Жека сгребает меня в объятия, стискивает так, что похрустывают суставы.

– А ты меня не сразу узнал, Санёчек! – смеётся Жека.

– Не сразу… – признаюсь я.

– А я тебя за километр угадал!

– Ты знал, кого угадывать…

Жека снова выходит на связь:

– Всё. Встретились. Подгоняйте машину, – говорит он.

Наконец грузим в «газель» свой груз. Прощаюсь с ребятами.

– Атаман, – шепчет мне Чегевара. – Если вдруг что-то пойдёт не так и мы не доедем, обещай, что отыщешь этого «Диму»…

– Отыщу… – обещаю я, хотя понятия не имею, где его можно будет найти.

Прощаемся с Жекой. Тот отводит меня в сторону, говорит тихо:

– Меня к тебе Бэтмен прислал… Лучше тебя и меня здешних мест не знает никто. Будем работать?..

– Уже работаем!.. – обнимаю его на прощанье.

А «Дима» меня отыскал сам. Летом, когда засады на нас устраивались чаще и чаще, ко мне подъехала «контора». «Дима» был уже без татуировки, и звали его по-другому… Он достал и развернул подробную карту.

– Знаешь, чей это дом? – остановив карандаш, спросил он.

– Бесхозный. Пустой, заброшенный дом…

– Я так и знал… Отсюда хорошо видно ваш переход… По спутнику засекли звонки…

– Я сопровожу вас к этому дому, – говорю «Диме».

– Нет! – строго воскликнул тот. – И вообще, нас у тебя не было, и ты нас не знаешь…

Только тогда я и понял, что в тот первый свой переход не я вёл людей, а именно он, «случайно прибившийся» к казачьей ватаге. Вёл и опекал до поры. И «музыка» его мне стала понятной.