Текст книги "Школа Чаянова. Утопия и сельское развитие"

Глава 4. Чаянов и Платонов: революция и утопия Москвы и Чевенгура

Если вы действительно современник великой революции, вы должны разъяснить нам смысл этого слова.

А. Чаянов. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии

Революция была задумана в мечтах и осуществляема ‹…› для исполнения самых никогда не сбывшихся вещей.

А. Платонов. Записные книжки

Тема русской революции является центральной как для повести А. В. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», так и для романа А. П. Платонова «Чевенгур». В этой главе мы сравненим хроники и образы революции в биографиях Чаянова, Платонова, жанров, сюжетов, структур и главных героев их утопических произведений, вопросы постижения истории русской революции и возможных альтернатив ее развития. Особое внимание будет уделено не только социально-экономическому устройству утопической Москвы и утопического Чевенгура, но и этическо-эстетическим основаниям обеих утопий. Мы увидим, что две утопии воссоздают, описывают, критикуют революцию часто с противоположных точек зрения и позиций. В целом Чаянов в своей утопии придерживается релятивистских и плюралистических взглядов на революцию и историю. Платонов, наоборот, во главу угла своей утопии закладывает принципы абсолютизации конца человеческой истории при эсхатологическом наступлении коммунизма.

Русская революция в утопии Чаянова предстает сбывшейся альтернативой гуманистическо-прогрессистских идеалов столичных элит умеренных народническо-социалистических направлений Февральской революции. Революция в утопии Платонова выражает себя в альтернативе эсхатологическо-экологического преобразования мира, осуществляемого провинциальными бунтарями, воодушевленными Октябрьской революцией. При этом чаяновская либерально-кооперативная и платоновская анархо-коммунистическая утопии, содержат в себе одновременно и апологию, и критику русской революции в прозрениях ее прошедших и грядущих побед и поражений, открывают новые горизонты постижения российских революционных альтернатив.

Значение русской революции в жизни и творчестве экономиста-аграрника Александра Чаянова и писателя, поэта и публициста, драматурга, киносценариста, журналиста, военного корреспондента Андрея Платонова (настоящее имя – Андрей Платонович Климентов, 1899-1951) огромно, о чем свидетельствуют современные исследования.

Так, историк-аграрник В. П. Данилов в своей статье «Русская революция в судьбе А.В. Чаянова» подчеркивал: «Чаянов принадлежит к поколению, совершившему Великую российскую революцию 1917 года, он был ее активным участником и разделил ее трагическую судьбу. Без понимания этого решающего факта – вершины на его жизненном пути – нельзя понять ни самого Чаянова, ни его творчества…»[144]144
  Данилов В.П. История крестьянства России в XX веке. Избранные труды: в 2 ч. Ч. 2. М.: РОССПЭН, 2011. С. 152.


[Закрыть]

Политический философ А.В. Магун в статье «Отрицательная революция Андрея Платонова» отмечает: «Андрей Платонов представляется ‹…› одним из центральных интеллектуалов периода русской революции, который был не просто прозаиком, но ярким диалектическим мыслителем, всегда уделявшим особое внимание революционной событийности как горизонту своей жизни и творчества»[145]145
  Магун А. В. Отрицательная революция Андрея Платонова // Новое литературное обозрение. 2010. № 106. С. 66.


[Закрыть].

Вчитываясь далее в эти тексты, мы обнаруживаем, что и Данилов, и Магун, каждый по-своему, определяют уникальное мировоззренческое и деятельностное место Чаянова и Платонова в композиции идей, имен, событий революции. По мнению В. П. Данилова, основной спектр идейно-личностных отношений к революции в российской общественной мысли находился между двумя крайними сторонами: сочинениями авторов сборника «Вехи» и работами Ленина. Чаянов, не принимая ни одной из этих систем взглядов, стремился выработать собственное понимание революции, прибегая к синтезу порой различных идейных направлений.

Уникальную точку зрения Платонова на революцию в диапазоне идей от мрачных консерваторов до ироничных либералов анализировал и А.В. Магун, выделяя феномен народного демократизма и романтизма в революции, безусловно родственный Андрею Платонову[146]146
  Магун А. В. Отрицательная революция Андрея Платонова // Новое литературное обозрение. 2010. № 106. С. 67–68.


[Закрыть]. Конечно, демократический романтизм революции как творческой и созидательной силы, стремящейся объединить вокруг себя все остальные общественные настроения, был присущ и Чаянову.

Впрочем, понимание сути демократии и романтики может быть совершенно разным, что, безусловно, становится ясно при сопоставлении соответствующих революционных сочинений Чаянова (элитарно романтичных) и Платонова (народно романтичных). Что касается непосредственно утопических сочинений этих авторов, то им посвящен целый ряд работ, проясняющих многие уникальные и продуктивные особенности социально-философской футурологии и Чаянова[147]147
  Из работ, посвященных утопическому творчеству Александра Чаянова, следует отметить, например: Михаленко Н.В. Символика Вавилонской башни в «Путешествии моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» А.В. Чаянова // Проблемы исторической поэтики. 2016. Т. 14. С. 428–440; Никулин А. М. Чаяновский утопизм: балансируя среди кризисов интенсификации оптимумов // Крестьяноведение. 2017. Т. 2. № 1. С. 6–30; Симонов В.В., Фигуровская Н.К. Вопросы Чаянова // Социокультурные утопии XX века. Вып. 6. М.: ИНИОН, 1988. С. 97–133; Шушпанов А.Н. А.В. Чаянов и утопия 1920-х годов: проблема жанра // Потаенная литература. Исследования и материалы. Приложение к вып. 2. Иваново: Ивановский государственный университет, 2000. С. 74–80.


[Закрыть], и Платонова[148]148
  Становится уже необъятным количество исследований, посвященных утопиям Андрея Платонова, отметим здесь лишь несколько, на наш взгляд, важных книг, связанных прежде всего с романом «Чевенгур»: Алейников О.Ю. Андрей Платонов и его роман «Чевенгур». Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2013; Гюнтер Х. По обе стороны от утопии: Контексты творчества А. Платонова. М.: Новое литературное обозрение, 2012; «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 6. М.: ИМЛИ РАН, 2005.


[Закрыть]

Оба автора в своих утопиях страстно стремятся соединить умозрительные замыслы и прагматические лозунги революции с ее самыми невероятными мечтами и эмоциями. Алгебра и геометрия революции здесь смело поверяются революционными эмоциями и грезами. И здесь имеет смысл привести мнение социолога Теодора Шанина, высказанного им в исследовании, посвященном русской революции:

Для тех, кто утончен до степени оторванности от многих реалий жизни, всепоглощающие эмоции кажутся вульгарными или неискренними. Но без учета этого «фактора» любое объяснение революции остается неадекватным ‹…› Мечты имеют вес. Коллективные мечты имеют политический вес. Вот почему нет прямой или простой зависимости между политической экономией и политическим действием. Между ними стоят значения, понятия и мечты, обладающие внутренней последовательностью и собственной динамикой[149]149
  Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 гг. – 1917-1922 гг. / пер. с англ. М.: Весь Мир, 1997. С. 50, 200.


[Закрыть]

Заметим, что мыслители-утописты, как правило, никогда не пишут лишь одну утопию. Они часто являются именно «серийными» утопистами, за свою жизнь создающими даже несколько утопий, впрочем, обычно самым известным у них остается какой-то один-единственный утопический проект. Так и Чаянов, и Платонов написали несколько утопий, но все же самые знаменитые из них именно «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» и «Чевенгур»[150]150
  Специальное сопоставление утопизма Чаянова и Платонова нам удалось найти лишь в одной статье, но посвященной сравнению чаяновской крестьянской утопии не с «Чевенгуром», а с платоновской повестью «Впрок», см.: Заваркина М.В. «Кулацкая утопия» А. Чаянова и «кулацкая хроника» А. Платонова // Пушкинские чтения-2013. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст: материалы XVIII Международной научной конференции / под общ. ред. В.Н. Скворцова. М., 2013. С. 41–48.


[Закрыть]

Обратимся к мировоззренческо-биографическим характеристикам авторов этих произведений, предположив, что по своим личностным задаткам утописты тяготеют к двум своеобразным и достаточно противоположным социально-политическим и социально-психологическим типам.

Один тип – это «канцлер-утопист». Как правило, к нему принадлежат высокообразованные интеллектуалы, занимающие достаточно ответственные посты в государстве, но при этом еще одаренные философской рефлексией и литературным талантом. Родоначальник утопического жанра Томас Мор был именно таким «канцлером», изначально изобретшим эту самую страну «Утопию», а вскоре вслед за ним другой «канцлер» – Френсис Бэкон создает утопию «Новый Органон». Пожалуй, в условиях русской революции «канцлером-утопистом» был Александр Богданов – философ-энциклопедист, яркий партийный лидер, руководитель крупного научного учреждения.

На противоположной стороне от «канцлера-утописта» располагается «бродяга-утопист». Это поэт-путешественник, человек, одаренный огромным поэтическим, философским, литературным воображением, а также значительным жизненным опытом, много чего испытавший и переживший, позанимавшийся даже и так ненавистной ему чиновно-бюрократической работой. Такими «бродягами-утопистами» были, например, Франц Кафка и Джордж Оруэлл. При этом нас не должно смущать, что в отличие от Оруэлла, побывавшего и в Бирме, и в Испании, Кафка не часто выбирался из Праги и ее окрестностей, – главное здесь поэтическо-философский дар путешествий по альтернативам человеческих существований.

«Канцлер-утопист», как правило, создает свою утопию «сверху» – с точки зрения элит воображаемой им утопической страны. «Бродяга-утопист» создает свою утопию «снизу» – с точки зрения обыкновенных обитателей, часто маленьких людей большой утопической страны.

Чаянов и Платонов очень хорошо репрезентируют эти два идеально-типических утопически-личностных полюса, между которыми находятся многочисленные промежуточные типажи других оригинальных литераторов-фантазеров.

Чаянов, безусловно, обладал всеми задатками канцлера и, между прочим, успел побывать заместителем министра земледелия Временного правительства за две недели до октябрьского переворота. Стремительно взошедшая звезда российской аграрной и кооперативной науки, профессор в 27 лет, он изначально не принял большевистскую революцию, но вскоре все же обратился к сотрудничеству с большевиками, всякий раз стремясь найти компромиссные решения во взаимоотношениях коммунистов с крестьянством и интеллигенцией.

В 1920-е годы Чаянов кроме заведования кафедрой в Тимирязевской сельскохозяйственной академии создает и возглавляет крупнейший сельскохозяйственный научно-исследовательский институт международного уровня – НИИСХЭ[151]151
  Научно-исследовательский институт сельскохозяйственной экономии.


[Закрыть] Ученый с мировым именем, достойный быть министром земледелия, одним из руководителей нового революционного государства, он как «старый буржуазный специалист» все же находился под пристальным и критическим партийно-советским контролем. С началом форсированной коллективизации Чаянов и его коллеги были подвергнуты гонениям и репрессиям, обвинены в саботаже, вредительстве, контрреволюционном заговоре. Следователи припомнили обвиняемому Чаянову и его авторство так называемой контрреволюционной утопии[152]152
  Чаянов А. В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии // Венецианское зеркало: Повести. М.: Современник, 1989.


[Закрыть] В 1937 году Чаянов был расстрелян как враг народа.

Платонову, конечно, не довелось побывать таким выдающимся академическим и хозяйственным деятелем, каким был Чаянов, тем не менее и у него – поэта-журналиста, техника-изобретателя в 1922-1926 годах складывалась весьма успешная и бурная инженерно-хозяйственная карьера. На некоторое время в середине 1920-х годов он фактически стал главным мелиоратором и энергетиком Воронежской губернии[153]153
  Антонова Е.В. Воронежский период жизни и творчества А.П. Платонова: биография, текстология, поэтика. М., 2016.


[Закрыть]. Под его руководством были построены три электростанции, десятки плотин, организовано более сотни кооперативных мелиоративных товариществ. Впрочем, к 1927 году Платонов забрасывает это административно-хозяйственное ремесло, чтобы полностью посвятить себя литературе.

С началом коллективизации у Платонова тоже возникли и до конца жизни продолжались серьезные проблемы с его так называемой политической неблагонадежностью[154]154
  Корниенко Н.В. «Меня убьет только прямое попадание по башке». Материалы к творческой биографии Платонова 1927-1932 // Новый мир. 1993. № 4. С. 89–121.


[Закрыть]. Многие его произведения подвергаются злобной критике, самые крупные и выдающиеся книги, прежде всего «Чевенгур», партийная цензура не пропускает в печать. Идеологические гонения на Платонова продолжались фактически до самой его смерти.

Отметим интересные сходства и различия в биографиях авторов этих утопий. Чаянов родился в 1888 году, Платонов – в 1899-м. Для эпохи войн и революций такая разница в возрасте весьма существенна. Фактически Чаянов и Платонов репрезентируют становление разных поколений начала XX века. Чаянову в годы Первой русской революции 1905–1907 годов исполнилось 18 лет. Платонов в возрасте 18 лет встретил 1917 год.

Надо также отметить и разницу в их социальном происхождении и положении. Чаянов – выходец из богатой и интеллигентной московской купеческой семьи, с детства получил основательное образование. По окончании Московского сельскохозяйственного института в течение двух лет он стажировался в крупнейших европейских научных центрах, совмещая свои заграничные научные занятия с изучением всемирных культурных достопримечательностей Франции, Италии, Германии, Бельгии. И после революции как крупный ученый профессор Чаянов неоднократно откомандировывался советской властью в длительные заграничные путешествия, включая Англию и США.

Платонов вырос в многодетной рабочей семье Воронежа. Подростком был вынужден перепробовать различные места работы. После революции он окончил Воронежский электротехнический техникум. Одно время даже учился в Воронежском университете, но высшего образования так и не получил. За границей Платонову побывать не удалось.

Чаянов всегда был и оставался умеренным беспартийным социалистом-либералом, лишь в 1917 году он – член партии народных социалистов. Платонов в годы революции и Гражданской войны ярко проявил себя как радикально левый коммунистический философ-публицист. В начале 1920-х годов он даже вступал в партию большевиков, впрочем, побыв некоторое время кандидатом в члены партии, Платонов так никогда в нее принят не был.

Ушли из жизни они почти ровесниками: Чаянов был расстрелян в 49 лет, Платонов умер от туберкулеза в 51 год.

Все же оба гения успели достаточно быстро и плодотворно, почти одновременно проявить себя. Чаянов в возрасте 30 лет уже автор ряда глубоких и оригинальных аграрно-экономических трудов, лидер нового научного направления. Платонов также к своим 30 годам – автор замечательных литературных сочинений, у него уже написан в стол великий авангардистский роман XX века.

Оба автора именно в возрасте 30 лет также создают и свои революционные утопии, по жанрам, сюжетам, изобразительным средствам чрезвычайно различные и многоплановые, но тем не менее объединенные единым стремлением постичь значение и перспективы русской революции.

Изначально жанры обеих утопий объединяют акценты на путешествиях, обнаруживающиеся уже в заголовке чаяновской утопии и подзаголовке платоновской: «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии»; «Чевенгур. Путешествие с открытым сердцем» (выделено мной. – А.Н.).

Напомним, что путешествие главного чаяновского героя партийца-интеллектуала Алексея Кремнева краткое, оно начинается провалом его сознания в собственном кабинете, произошедшим за перелистыванием книжки Герцена октябрьским вечером в Москве 1921 года. Герой приходит в себя в квартире одной гостеприимной интеллигентной московской семьи в сентябре 1984 года, с испуга выдав себя за некоего американца Чарли Мена, которого все и ожидали в этой семье. Кремнев-Мен с семьей проводит еще несколько дней в беседах и путешествиях по Москве и Подмосковью, вникая в ход истории и современности России и мира к концу XX века. В финале повести обман Кремнева раскрывается, но ему никто не верит, что он на самом деле явился в конец XX века из его начала. В результате заявленная автором первая часть повествования обрывается одиночеством Кремнева посередине Москвы 1984 года, а вторая часть этой утопии так никогда Чаяновым и не была написана.

Путешествие главного платоновского героя – Александра Дванова значительно длительнее. Композиционно оно соответствует трем частям романа: 1. Детство героя в сельской черноземной России, когда Дванов, потеряв отца-крестьянина, который утопился в озере из любопытства перед загробной жизнью, становится сиротой и странником-побирушкой. 2. Отрочество и юность: обретая приемного отца – рабочего, Дванов живет и учится в губернском городе накануне революции. Вступившего в партию большевиков Дванова во время Гражданской войны направляют с заданием в сельские районы его родной центрально-черноземной губернии исследовать, может быть, «социализм уже где-нибудь нечаянно получился, потому что людям некуда деться, как только сложиться вместе от страха бедствий и для усилия нужды»[155]155
  Платонов А.П. Чевенгур: Роман; Котлован: Повесть / под ред. Н.М. Малыгиной. М.: Время, 2011. С. 82.


[Закрыть]. 3. В своих активистских странствиях, мужая от юности к молодости, Дванов во время наступления нэпа в 1921 году натыкается на уездный город Чевенгур, обитатели которого утверждают, что живут в коммунизме. Дванов остается в Чевенгуре до самой гибели города, а после этого покидает его и уходит из жизни в том же озере, в котором утопился его отец.

Чаяновская утопия – это небольшая повесть (менее 40 страниц) с лихо закрученным и тщательно выверенным детективно-гламурным столичным сюжетом, наполненным увлекательными социально-политическими рефлексиями о возможных альтернативах развития будущей истории XX века. Повесть была написана стремительно, в цейтноте бесконечной научно-административной занятости ее автора в 1919 году.

Платоновская утопия – достаточно большой роман (400 страниц) – поток фантасмагорических событий, причудливо развивающихся среди периферийных мест и противоречивых исторических фактов кануна революции, Гражданской войны и нэпа. Платоновский роман создавался непросто, включая в себя работу над разнородными кусками текста между 1926 и 1928 годами, прерываемый различными бытовыми и профессиональными мытарствами автора.

Жанр утопии Чаянова – это ироническо-патетический политический памфлет, посвященный отстаиванию и развитию идеалов Февральской революции под знаменем кооперативного аграризма[156]156
  Бруиш К. Крестьянская идеология для крестьянской России: аграризм в России начала ХХ века // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. 2012. Вып. 7.


[Закрыть]. В какой-то степени чаяновская утопия посвящена переосмыслению того, как можно было бы снова дать делу правильный ход с точки зрения той аграрной идеологии, которую выражал сам ученый, до конца воплощая идеалы Февральской революции, ведомой союзом буржуазных, народнических и социал-демократических партий. В целом утопия Чаянова – «розовая» прогрессистская утопия умеренного аграрника-социалиста. Это попытка выдумать союз между либерализмом и социализмом.

Жанр утопии Платонова – сатирическо-элегический эпос, вобравший в себя мотивы самых удивительных, фантастических народных мечтаний и чаяний времен русской революции. Утопия Платонова – утопия Октябрьской революции, ее самых радикальных идеалов. Это «красно-зеленая» эсхатологическая утопия юродствующего анархиста-коммуниста. Это попытка выдумать союз между анархизмом и коммунизмом.

Для обеих утопий чрезвычайно важен такой типичный прием запуска утопических путешествий, как сон. Главный герой Чаянова, потеряв сознание, просыпается загадочным образом в Москве 1984 года. Но далее все повествование в этой утопии пронизано удивительной ясностью и четкостью (впрочем, такая гиперясность тоже бывает в сновидениях). Утопическая московско-подмосковная крестьянская страна по своей интенсивной пространственно-временной рациональной обустроенности подобна паркам Версаля времен «короля-солнца» Людовика XIV и так представляется двум путешественникам из окна автомобиля:

Город казался сплошным парком ‹…›. Направо и налево тянулись такие же прекрасные аллеи, белели двухэтажные домики, иногда целые архитектурные группы, и только вместо цветов между стенами тутовых деревьев и яблонь ложились полосы огорода, тучные пастбища и сжатые полосы хлебов ‹…› при той плотности населения, которой достигло крестьянство Московской губернии, деревня приняла необычный для сельских поселений вид. Вся страна образует теперь кругом Москвы на сотни верст сплошное сельскохозяйственное поселение, прерываемое квадратами общественных лесов, полосами кооперативных выгонов и огромными климатическими парками. В районах хуторского расселения, где семейный надел составляет 3-4 десятины, крестьянские дома на протяжении многих десятков верст стоят почти рядом друг с другом, и только распространенные теперь плотные кулисы тутовых и фруктовых деревьев закрывают одно строение от другого…[157]157
  Чаянов А. В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии // Венецианское зеркало: Повести. М.: Современник, 1989. С. 174–175.


[Закрыть]

В утопии Чаянова рационализм, точнее, не один рационализм, но различные его виды, стараясь мирно соперничать, хотя порой и открыто враждуя между собой, последовательно трансформируют, доводят до своего рационального замысла всю окружающую природную и социальную жизнь.

Главный герой Платонова, как и остальные персонажи этого романа, пребывают в каком-то перманентно томительно причудливом сновидении, даже в клубке личных и коллективных сновидений, что позволяет некоторым исследователям «Чевенгура» утверждать, что вся его третья, собственно утопическая часть есть сонный бред главного героя, переболевшего тифом и не до конца в сознание пришедшего[158]158
  Подробный анализ сновидений в «Чевенгуре» см.: Хрящева Н. «Тонок сон»: к поэтике снов в «Чевенгуре» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 6. М.: ИМЛИ, 2005. C. 442-449; Червякова Л. Поэтика сна в романе «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 6. М.: ИМЛИ, 2005. C. 450-454.


[Закрыть]. Впрочем, кажется, что в «Чевенгуре» прийти до конца в сознание никак не могут все его участники: «Чевенгур просыпался поздно; его жители отдыхали от веков угнетения и не могли отдохнуть. Революция завоевала Чевенгурскому уезду сны и главной профессией сделала душу»[159]159
  Платонов А.П. Чевенгур: Роман; Котлован: Повесть / под ред. Н.М. Малыгиной. М.: Время, 2011. С. 215.


[Закрыть].

Сам город Чевенгур и его утопические окрестности отнюдь не регулярный европейский парк, но что-то ему глубоко хаотически экологически противоположное:

Деревья росли почти по всем улицам Чевенгура и отдавали свои ветки на посохи странникам, бредущим сквозь Чевенгур без ночевки. По чевенгурским дворам процветало множество трав, а трава давала приют, пищу и смысл жизни целым пучинам насекомых в низинах атмосферы, так что Чевенгур был населен людьми лишь частично – гораздо гуще в нем жили маленькие взволнованные существа, но с этим старые чевенгурцы не считались в своем уме ‹…› Днем чевенгурцы бродили по степям, рвали растения, выкапывали корнеплоды и досыта питались сырыми продуктами природы, а по вечерам они ложились в траву на улице и молча засыпали[160]160
  Платонов А.П. Чевенгур: Роман; Котлован: Повесть / под ред. Н.М. Малыгиной. М.: Время, 2011. С. 200.


[Закрыть].

Для характеристики пространственно-временных структур революционной утопии Чаянова чрезвычайно важна оппозиция «рациональное» vs «не-, иррациональное». Когда «рациональное», пусть и не окончательно, но все же последовательно и успешно трансформирует, перерабатывает иррациональное в самое себя.

Для характеристик платоновской революционной утопии важна оппозиция «сознательное» vs «не-, бессознательное». «Сознательное» периодические пытается бороться с «несознательным», впрочем, безуспешно, и в конце концов они вместе – «сознательное» и «несознательное» – пребывают во взаимной дружбе-конфликте на границах чевенгурского «бессознательного».

Утопия Чаянова поразительно конкретна. Она пестрит разнообразными датами с точностью не то что до года, а даже до дня. Чаянов упоминает множество имен своих современников, а также некоторых их воображаемых потомков, живописуя красочные подробности их судеб (долгих, плодотворных, счастливых). Например, он предсказывает уже весьма известному в начале XX века архитектору И. В. Жолтовскому место главного архитектора крестьянской утопической России. Дорогой друг и коллега Чаянова воронежский профессор А. Н. Минин упомянут академическим патриархом, занимающим кафедру в Константинопольском университете, и т. д.

Удивительно футуристическое чутье Чаянова в предугадывании ключевых годов в происшествиях российской и мировой политической истории XX века (как правило, с положительным для крестьянства и демократии России знаком, в реальности все было наоборот). Возможно, из многочисленных гуманитарных увлечений Чаянова так проявились и его персональные занятия астрологией. Так, в утопии особо упоминаются 1929 год как время окончательного перехода власти к крестьянским партиям в России (в реальной советской истории это был год фатального слома крестьянской свободы и самостоятельности), 1934 год – время политической консолидации и укрепления крестьянского правительства (в реальности это год консолидации сталинского режима), 1937 год – неудавшаяся попытка ужасного диктатора Варварина свергнуть крестьянский режим (в реальности удавшееся Сталину избиение советских элит в год Большого террора) и т. д.

Многие исследователи платоновской утопии обращают внимание именно на неточность и размытость чевенгурских пространств и времен[161]161
  Алейников О.Ю. Андрей Платонов и его роман «Чевенгур». Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2013.


[Закрыть]. События в Чевенгуре, кажется, пульсируют и переплетаются в прихотливой и противоречивой последовательности между 1919 и 1921 годами. Чевенгур словно живет с пастернаковским ощущением «Какое, милые, у нас Тысячелетье на дворе»[162]162
  Пастернак Б.Л. Про эти стихи // Судьбы поэтов серебряного века. М., 1993. C. 348.


[Закрыть], буквально выпадая из всемирной и советской истории, достаточно длительное время существуя вполне уединенно.

Платоновский «Чевенгур» в отличие от чаяновского «Путешествия…» не пестрит лихорадочным перечислением десятков настоящих и вымышленных имен российских и зарубежных гениев и талантов, зато в нем чрезвычайно много простых, невзрачных, порой безымянных персонажей: рабочих, домохозяек, крестьян, бандитов, стариков, старух, детей, нищих и, конечно, революционеров – и почти каждый, даже эпизодический персонаж описан Платоновым с невероятным художественно-психологическим мастерством.

Наоборот, хотя утопия у Чаянова называется крестьянской, в ней нет ни одного индивидуально личного описания крестьянина 1984 года. В его повести толпы крестьян создают лишь некий абстрактный фон, массовку для соло конкретных фигур интеллектуальных элит, рассуждающих о прогрессивном значении кооперированного крестьянства в экономике многоукладной России.

Чтобы продемонстрировать, насколько различны идейные и изобразительные средства двух утопий, обратимся к описаниям утопических памятников революции в повести Чаянова и романе Платонова.

В чаяновской повести ее главный герой Алексей Кремнев, загадочным образом попавший из 1921 года в центр утопической Москвы 1984 года, оказавшись рядом с местным жителем, его спутником:

Посмотрел налево, и сердце его учащенно забилось. «Метрополя»[163]163
  Гостиница «Метрополь» – один из символов роскошного урбанизма начала XX века и революционных событий времен Гражданской войны в России. 25 октября (7 ноября) – 2 (15) ноября 1917 года гостиница была форпостом сопротивления юнкеров вооруженным силам большевиков. В 1918 году, после переезда в Москву советского правительства, «Метрополь» стал одной из ключевых резиденций большевистской власти, здесь проводились заседания ВЦИК, на которых выступали Ленин и Троцкий.


[Закрыть] не было. На его месте был разбит сквер и возвышалась гигантская колонна, составленная из пушечных жерл, увитых металлической лентой, спиралью, поднимавшейся кверху и украшенной барельефом. Увенчивая колоссальную колонну, стояли три бронзовых гиганта, обращенные друг к другу спиной и дружески взявшиеся за руки. Кремнев едва не вскрикнул, узнав знакомые черты лица.

Несомненно, на тысяче пушечных жерл, дружески поддерживая друг друга, стояли Ленин, Керенский и Милюков.

Кремнев успел на барельефе различить несколько фигур Рыкова, Коновалова и Прокоповича, образующих живописную группу у наковальни, Середу и Маслова, занятых посевом, и не смог удержаться от недоуменного восклицания, в ответ на которое его спутник процедил сквозь зубы:

– Памятник деятелям великой революции.

– Да, послушайте ‹…› ведь эти же люди вовсе не образовывали в своей жизни таких мирных групп!

– Ну, для нас в исторической перспективе они сотоварищи по одной революционной работе, и поверьте, что теперешний москвич не очень-то помнит, какая между ними была разница![164]164
  Чаянов А. В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии // Венецианское зеркало: Повести. М.: Современник, 1989. С. 170–171.


[Закрыть]

Описываемый Чаяновым утопически-революционный монумент по своему дизайну классически старомоден: громадная колонна, декорированная разнообразными барочными элементами, а по своему политическому смыслу – это либеральный компромисс: премьер-министры и министры сельского хозяйства Временного и большевистского правительств слились в динамичном экстазе дружной революционной работы.

Главный герой платоновской утопии Александр Дванов, попав в 1920 году в одну из сельских коммун глубинного Черноземья, выступает на собрании коммуны с проектом памятника революции:

Подал изображение председателю и объяснил:

– Лежачая восьмерка означает вечность времени, а стоячая двухконечная стрела – бесконечность пространства.

Председатель показал фигуру всему собранию:

– Тут и вечность, и бесконечность, значит – все, умней не придумаешь: предлагаю принять ‹…›

Памятник решили соорудить среди усадьбы на старом мельничном камне, ожидавшем революцию долгие годы. Самый же памятник поручили изготовить из железных прутьев железному мастеру[165]165
  Платонов А.П. Чевенгур: Роман; Котлован: Повесть / под ред. Н.М. Малыгиной. М.: Время, 2011. С. 137.


[Закрыть].

В отличие от чаяновской в платоновской утопии речь идет о памятнике революции не в столичной Москве, а в глухой сельской провинции. Дизайн памятника чевенгурского в противоположность московскому не старомодно помпезен, но авангардистски лаконичен. Памятник посвящен не взаимопрославлению союза конкретных персон и институтов, но взаимопроникновению абстракций вечности и бесконечности. Этот памятник обсуждается не рафинированными столичными интеллектуалами, а обычными сельскими провинциалами.

И конечно, в обеих утопиях подчеркивается стремление всякой революции до основания переустроить мир. Революционно-крестьянская чаяновская Москва нанесла сокрушительный удар по российскому урбанизму, разрушив и уничтожив кварталы многоэтажек во всех городах по всей стране. Чевенгур на своих регулярных субботниках для революционной профилактики все переносит и перетаскивает дома и деревья внутри самого себя для упрочения коммунистической жизни.

Также в обеих утопиях подчеркивается, что уничтожить безвозвратно некоторые общественные институты революциям не удается даже самыми радикальными мерами. Главный тому пример – семья. В утопии Чаянова, несмотря на грозный декрет от 27 октября 1921 года об уничтожении в недельный срок всякого семейного очага, в Москве 1984 года возможно снова повсюду обнаружить достаточно замечательных семей в самом традиционном смысле этого слова. В Чевенгуре коммунисты, упразднившие семью, частную собственность и государство, в итоге признают, что семью все-таки надо вернуть в коммунизм, и снова пытаются начать жить семейной жизнью.