Текст книги "Стихи. Песни"

Во дворе

 
Во дворе, где радиола на конце иглы держала
Нить мотива и луны лимонный диск,
Пробивал гитарой-соло какофонию квартала
Такт за тактом ливерпульский гитарист.
 
 
А потом игла чихала, открывалась дверь балкона,
Дом полночный пестрой шторой делал вдох…
В послезвучье возникала темноглазая икона,
И отскакивали пальцы от ладов.
 
 
И шептал полночный идол в огорошенное небо
То ли имя, то ли рифму, то ли бред.
И казалось мне, обронит: «Милый мой, сейчас я выйду,
Мне родительское слово не запрет».
 
 
Мирно спал киоск с газетой, где объявлен был крамолой
Этот парень, что с пластинки хрипло пел.
Но парили над запретом эта девочка и соло,
И над ними – звезды, белые, как мел.
 
 
А вчера на углу, там где очередь кольцом,
Мы столкнулись с ней к лицу лицом.
– Я узнал вас по ногам и духам.
Не узнали и подумали вы: хам.
 
 
Вот ведь время лица как подправило —
Ни на ощупь не узнать, ни на глаз.
И разговор у нас по правилам:
Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
 
 
…Толстый, глупый и довольный, вот он,
Как павлин, как майский мотылек,
Щурится со свадебного фото —
Ваш уже законный кошелек.
 
 
А фото мне не нравится, но я совсем не злюсь
За то, что на картиночке не я вас приласкал.
Но в складках платья вашего спит дорогая грусть.
И в кольцах изумрудных – зеленая тоска.
 
 
А вчера на углу без запиночки и в лоб
Оценили вы мне свой гардероб.
И что на скрипочках у вас детвора —
То ли дело! – А что я вам пел – мура.
 
 
Вот ведь слово – как назло застряло в горле —
Не пропеть, не выговорить враз.
И разговор у нас по форме:
Хвастайтесь, я радуюсь за вас!
 
 
…Звоном, хрустом и шуршаньем полный
Снимочек – не взять, не упрекнуть:
Катят вас брильянтовые волны
Золотому берегу на грудь.
 
 
А остальное мелочи. И я гляжу вдогон —
Всего тебе хорошего, пей сладко и до дна.
А все-таки та девочка выходит на балкон,
И в платье ее грошевом спит медная струна.
 

1990 г.

Воробьи

 
Проститутки на Тверской, как воробьи,
Жмутся с холода к шныряющим авто.
Подобрал бы кто, уж тут не до любви —
Под дождем стоять, распахивать пальто.
 
 
Поиграл бы кто хоть в теплые слова
(Ну, какие, к черту, «бабочки» в мороз!).
Где же ездишь ты, богатая братва —
Глазки синие, как медный купорос?
 
 
Где бы выловить, чтоб – денег три мешка?
Поделили, всем хватило бы расцвесть.
А что возьмешь с приезжего лошка —
На помаду да на пару раз поесть.
 
 
И столичная презлая суета
Не поверит ни слезам и ни словцу.
Время – за полночь. Ну, где ж вы, блатата?
Привезли бы, что-ль, богатую овцу.
 
 
Синим пламенем гори она, дыми,
Папиросочка кайфовая в горсти.
На Тверскую со студенческой скамьи —
Мать узнает, зарыдает, не простит.
 
 
И красива, и собой не лимита,
И с артистами могла бы покутить.
Может, просто улица не та?
На Лубянскую пора переходить.
 
 
Что за осень – на асфальте ни листка,
От неона ночи светлые, как дни.
Вот и розочки голландские с лотка
Тоже маются – приезжие они.
 
 
Тоже ввалятся сегодня в чей-то дом.
(Ну какие, к черту, жрицы от любви!)
Принцы… Ротшильды… Но это все потом.
А сегодня – на Тверской. Как воробьи.
 

1997 г.

Воспоминание

 
Смеется девушка чему-то у фонтана,
Ей все обыденное – сказочно и странно,
И провожатый – молод, мил и мимолетен —
Смешит ее стихом на самой верхней ноте.
 
 
Талдычат голуби и кланяются низко
На шпаги ног прелестной чудо-гимназистки.
Я – провожатый. В одиночестве – беда нам.
Горит июль. Мы оба в небо бьем фонтаном.
 
 
На кон замётано, что юность накопила —
Кривится девушка над горечью у пива.
Слова срываются с проворством воробьиным,
Улыбка мается собой в бокале винном.
 
 
И фонари вокруг в почтительном поклоне
Купают ноги в акварелевом неоне.
Две тени сходятся, и путаются космы.
Смеется девушка так ветрено и просто.
 
 
Все как в кино. Все на пределе, как на гонке.
И только нет ни тормозов, ни кинопленки,
И за пустяк в душе сражаются армады,
И вкус победы – вкус пронзительной помады.
 
 
Смеется девушка чему-то у фонтана,
Ей все обыденное – сказочно и странно.
И весь сюжет случаен, чист и мимолетен.
И оборвется он на самой верхней ноте.
 

1990 г.

Вот мы и допели

 
Вот мы и допели,
Дошагали, долюбили, как могли.
Давние капели
Нас дождями в эту осень занесли.
Как случилось, если
Не заладилось ни сердцу, ни уму —
Лето были вместе,
Ну а в осень забрели по одному.
 
 
Помнишь, пели птицы,
Наряжая в побрякушки тишину?
Как тут не влюбиться,
Как на мысли не повесить пелену,
Как не рваться летом,
Загоняясь на попутном лихаче?
И молчать об этом,
Засыпая ранним утром на плече.
 
 
Я к другому дому
Зашагаю по заснеженной поре,
Ты споешь другому
В позолоченном нагретом сентябре.
Тихими кругами
Подрожит и успокоится вода.
Все, что было с нами,
Не вернется ни за что и никогда.
 
 
Где же ты?
В далеком городе
Ветер кружит желтые листы.
След простыл —
Мы оба гордые.
Где же ты?
 

2009 г.

Вчера

 
Плясал вчера на крышах города
Со снегом дождь.
И мне казалось, из-за холода
Ты не идешь.
А мне казалось, что назавтра ради нас придет жара.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
И звали ветки, ветром всклочены,
Тебя одну.
Орали трубы водосточные
Сквозь тишину,
Что завтра лето прошлогоднее опять придет с утра.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
И никому на свете дела нет,
Где этот зной.
И почему похолодело – в снег —
Перед весной?
Наверное завтра всем черемухам цвести опять пора.
Но завтра кончилось вчера.
 
 
Под танго водосточных труб
Среди двора,
Гляди, танцуют на ветру
Мое с твоим Вчера.
 

2007 г.

Вы бросили якорь

 
Волны сдвинулись с такта,
И рассыпался в клочья прибой.
Вы, как белая яхта
С белокруглой вихлявой кормой,
 
 
Протаранили ночью
Все, что встало на вашем пути,
И якорь бросили прочно
До утра у меня на груди.
 
 
И глядел исподлобья
На меня солнцедиска колосс,
Как взрываю я хлопья
Золотых несусальных волос.
 
 
И, забывши про иней,
Холодящий рассудок виска,
Ниже всех ватерлиний
Опускается сладко рука.
 
 
Я в войне с целым миром,
Я собой над войсками – верховн.
Источаюсь, как миром,
Золотыми слезами стихов.
 
 
Я – поэзии дьякон,
Причитая, у моря бродил.
Вы здесь бросили якорь.
Так пришлось – у меня на груди.
 

2005 г.

Выпейте с поэтом

 
Девки в мини-юбках,
Выпьемте со мной,
Бляди ли, голубки,
Водки ледяной.
 
 
В этом шуме-гаме
Вам ли невдомек,
Что набит деньгами
Я, как кошелек.
 
 
Выпьем, девки, в сквере,
Просто, без спанья —
Нынче кто поверит
В слово без вранья.
 
 
Завершают сутки
Стрелки – скок-поскок.
Девки-проститутки,
Жены на часок.
 
 
К разъядреной маме
Гнать бы вас в пинки,
Да виной пред вами
Все мы, мужики.
 
 
Виноваты – слабы,
В чем-то знать хворы,
Коль хватают бабы
Негров за херы.
 
 
Горькие причины
По нутру скребут —
Ихние мужчины
Наших баб ебут.
 
 
Доллары-бумажки
Лэйблово шмотье.
Эх, вы дуньки-машки —
Катанье-мытье.
 
 
Злобой-беленою
Что тут исходить —
Сами мы виною,
Нам ли баб судить?
 
 
Поздно бунтоваться —
Век давил испуг.
Голь и гром оваций —
Дело наших рук.
 
 
Ах, вы сони-вари —
Круглища румян,
Тьмой бесполых тварей
Век наш обуян.
 
 
Сверху – кнут без меры.
Снизу – сплошь гробы.
Крестит поп без веры
Толоконьи лбы.
 
 
Потому, простите,
Каюсь, виноват.
Потому крестите
Нас в ядреный мат.
 
 
Выпейте с поэтом,
Чтоб вовек веков
Помнило об этом
Племя мужиков.
 

1990 г.

Гитара и шарманка

 
Гитара спорила до хрипоты
С невозмутимою шарманкой:
«Как можешь ты, как можешь ты
Одно и то ж до поздноты,
И в ясный день, и спозаранку?»
 
 
Терзался струнами потертый гриф,
Шарманка сонно отвечала.
Но иссякал ее мотив,
На полуслове прекратив,
И начиналось все сначала.
 
 
Я играю, я играю,
По чужим дворам шагаю,
Наша музыка – «шарман».
 
 
Жучка, шляпа вниз тульею —
Мы живем одной семьею,
Право-слово, не обман.
 
 
При свечах или при звездах
Звуки легкие, как воздух,
Слух ласкают и парят.
 
 
Для глухих, немых, незрячих
Верно служит старый ящик
Много, много лет подряд.
 
 
Я играю, я играю,
Не хвалю и не ругаю,
Мой хозяин мил-хорош.
 
 
Как бы ручку ни крутил он,
Отвечаю я мотивом —
Мы поем одно и то ж.
 
 
А продаст меня другому,
Хоть плохому, хоть какому,
Как наскучившую кладь —
 
 
В ту же стойку встанет жучка,
Так же в руку ляжет ручка,
И начнется все опять.
 
 
Мой хозяин звезд не схватит,
Но зато за это платят,
И врагов не наживешь.
 
 
А вот твой – поэт ретивый —
Ищет новые мотивы —
Так и сгинет ни за грош.
 
 
Я играю, я играю,
Восемь нот перебираю.
Скажут: «Смолкни!..» – Я молчу.
 
 
А твоим певцам-страдальцам
Рубят головы и пальцы.
А я ручку, знай, кручу.
 
 
А я ручку, знай, кручу.
А я ручку, знай, кручу…
 

1985 г.

Голубок

 
Мир звенел победным маршем
И цветные видел сны.
Ей хотелось быть постарше
Аж на целых две весны.
 
 
Ну а мне – как на картинке —
Перекрасить мир в свое,
И податься к той блондинке,
И с порога взять ее.
 
 
А в небе белый голубок, перышком парящий,
Ищет пару, ищет пару – ту, что быть должна.
А над ним – бумажный змей, он не настоящий,
Потому что змею в небе пара не нужна.
 
 
А потом под звуки ночи
От блондинки брел к другой —
Ее юбки – всех короче —
Мне маячили ногой.
 
 
Все духи в одном флаконе,
Мир окрестный беленя,
Оживали на балконе
И спадали на меня.
 
 
А в небе белый голубок, перышком парящий,
Ищет пару, ищет пару, облетает свет.
А над ним – бумажный змей, он не настоящий,
И поэтому для змея пары в небе нет.
 
 
Летний дождь сбивает звуки
И смывает, как слеза.
Расцепились наши руки,
И упали в пол глаза.
 
 
Доиграла, как пластинка,
И оставила клише
Эта самая блондинка
Белым перышком в душе.
 
 
А в небе белый голубок, перышком парящий,
Ищет пару, ищет пару на лихой петле.
А над ним – бумажный змей, он не настоящий,
Потому что настоящий тот, что на земле.
 

2003 г.

Городской роман

 
Мы играем в городской роман
С белокудрой лахудрой.
У нее скрипмя скрипит диван,
И будильник душу режет утром.
Бросить бы – не больно-то роман заманчив, —
Но что-то есть в них, в этих кукольных кудрях. Шаркает, пиликает под ребрами шарманщик.
Сладко так пиликает внутрях.
 
 
Врет пластинка, перепачкана в вине,
Нерв последний надрывая.
И пальто мое, распятое в стене,
Ищет вешалка другая.
Голосом прокуренным погода ропщет,
Но хлопнуть дверью не поднимется рука.
Брось ее!.. Но жизнь ее растопчет.
Или в рог согнет наверняка.
 
 
Мы играем в городской роман
Так азартно и несладко.
И шарманщиков под ребрами шалман
Голосит, хрипит, вопит на все повадки.
Милая, орет будильник, уходить бы нужно.
Но миг побудь еще глуха, раздета и слепа…
Да выгонят тебя с постылой службы.
Сквозь очередь не даст шмыгнуть толпа.
 

1990 г.

Горожанка

 
Аэропорт переполнен,
И в суете бесполезной слепа,
Очередь ходит, как волны,
И нас разделяет друг с другом толпа.
А женщина просто красива,
Просто кого-то пришла провожать.
К ней так и тянет нечистая сила,
Но мне уезжать. Мне уезжать.
 
 
Что толку в прощании длинном,
Раз поцелуй не слетает с руки.
Взвоют по-бабьи турбины,
И промахнутся амуры-стрелки.
И все же на профиле этом
Взгляд невозможно не удержать.
Но я невольник, невольник билета.
И мне уезжать. Мне уезжать.
 
 
В раз первый и он же последний
Состроим смешные улыбки легко.
Ни слухов вокруг нет, ни сплетни,
И нет удивленья, конечно, ни в ком.
Но зеркальцем синим освечен,
Я стану в дороге себя ублажать.
А больше прикаяться нечем.
И мне уезжать. Мне уезжать.
 
 
Она улыбается в такт.
А мне так жалко,
Что снова колеса мои завертятся.
Красивая, просто так, горожанка
С глазами из синего зеркальца.
 

1999 г.

Давай, пиши

 
Ударит полночь, но не спится,
И не идет на ум строка.
Но раз не выпало влюбиться,
Есть пара слов, наверняка.
 
 
Их ангел с музой в танце нежном
В пустой нетронутой тиши
Произнесут легко-небрежно,
А ты пиши, давай, пиши!
 
 
Я знаю – женщина услышит
Два эти слова в тишине.
Сейчас перо их ей напишет,
Но этих слов так мало мне.
 
 
А вдруг откроет правду память —
А в ней я, кажется, грешил.
Грехи в два слова не исправить,
А потому, давай, пиши!
 
 
А этой женщине не спится,
Но знать того мне не дано
Как горько в пол слезам катиться
Через ресницы перед сном.
 
 
И ангел с музой, бедолаги,
Как копья взяв карандаши,
Кричат и скачут по бумаге:
– Давай, пиши! Давай, пиши!..
 
 
Как самой милой девочке
Цветов не подарил —
Цветы… Какие мелочи —
Ты голубем парил.
Как самой милой девочке
Крылом не вытер слез,
А ветер дрогнул веточкой,
Взмахнул да и унес.
 

2013 г.

Два «прощай»

 
Состав вздохнет и тихо тронет,
Устало визгнут тормоза,
И на задымленном перроне
Твоя останется слеза.
 
 
А впрочем – капля непогоды,
Из глаз слетевшая мельком,
Где два «прощай» – слова-уроды —
Согнули шеи под гудком.
 
 
И через миг слоны-подошвы
Ее растопчут по пыли.
Ну вот и все. Хандра о прошлом
Уже не встанет из земли.
 
 
Но память, ты одна по крохам
Готова все перетряхнуть.
Я знаю: фразам-скоморохам
Уже проделываешь путь.
 
 
И вслед готова хоть по шпалам,
Не озираясь на флажки.
Но слишком вялы, слишком малы
Ее наивные шажки.
 
 
И стыкам в такт мигая пьяно,
Фонарь – полуночный синяк,
Под рев фальшивого баяна
Вдруг плюнет светом в товарняк.
 
 
И дым ушедшего, клубами
В зрачки пролившись, невесом,
«Прощай» с «прощай» ударит лбами
И зло швырнет под колесо.
 

1986 г.

Два сна

 
Я вчера тебя катал во сне на своей яхте,
Даже личный самолет был, облака мотал на винт.
И светился Млечный Путь, но на аллеях было ярче,
И звучал над всем сто раз хит, где ни слова про любовь.
 
 
Я вчера тебе в своем сне подарил остров
И на мраморный причал свез кораблей заморских груз.
Сотни пушек попалят пусть в нашу честь, просто.
И услышал: «Дорогой мой, лучше я с тобой без них проснусь».
 
 
А сегодня был другой сон – по пустым трущобам.
Зарешеченных окон грусть, грохот кованых дверей.
И насущный хлеб у нас был, но добыть еще бы,
А звезде над головой так не хватало фонарей.
 
 
И без счету раз во сне твою я терял руку,
Резал пальцы о стекло луж и для замков греб песок.
И просил меня простить – в крик! – за твою муку.
И услышал: «Дорогой мой, лучше будет пусть таким сон».
 
 
Бей в барабан. Но гром громче раскатит.
Струны терзай – не хватит ладов.
В клавиши бей. Но и клавиш не хватит,
Если на них не играет любовь.
 

2014 г.

Две чашки

 
Лощеный хмырь – дитя стилистов —
Глядел с обложки в небеса,
И вы журнал листали быстро,
Присев в кафе на полчаса.
 
 
А я сидел, томясь в окошко,
Напит и, кажется, небрит,
Приняв в сравнении с обложкой
Непрезентабельнейший вид.
 
 
Но красота – страшней нет силы —
И нервность ваших сигарет,
Она толкала и манила
Придвинуть к вам мой табурет.
 
 
И в миг, когда в кофейной чашке
Вам увидался отблеск дна,
Я взял манеры, взял замашки
И оторвался от окна.
 
 
Как карандаш цветной в пенале
Я был заточен рисовать.
Я рисовал, а вы кивали
Про жизнь, и снова, и опять.
 
 
И карандаш вам тоже нужен,
Ломая грифель, расчеркать
Про нелады с жильем и мужем,
Чтоб тушью вхлип не растекать.
 
 
Все как в кино. Но рвется пленка.
И я от выхода взгляну —
Вдруг две кофейных чашки звонко
Уложатся одна в одну.
 
 
Но стол тих-пуст. Что пил, что не пил.
Лощеный хмырь журнальный – вслед.
Две чашки порознь. И пепел —
Свидетель нервных сигарет.
 

2013 г.

Девочка-иголка

 
Чего тебе от жизни не хватает?
На чем тебя поймала наркота?
Душа парит, а тело пропадает —
Лишь год прошел, а ты уже не та.
Есть прозвище тебе – любовно и надолго:
В компании своей ты – «девочка-иголка».
 
 
Твой крепок сон, а рядом спит безбожник.
И кажется хоромами нора,
Где каждый вечер дьявольский художник
Отравленные краски подбирал.
И ангелы, что вслед кружили белой стаей,
Синими, зелеными на небе стали.
 
 
Уколется по вене,
Заботает по фене
Золотая молодежь.
Покорно и без толка,
Девочка-иголка,
Зачем ты вновь сюда идешь?
 

1995 г.

Девочка-огонь

 
Как время пролетает быстро,
И, кажется, забыл ее.
Она живет и мечет искры
Уже на сердце не твое.
 
 
Но, вдруг, она опять навстречу,
И, вот, опять мы говорим:
Давай, как было, в летний вечер
Пожаром погорим.
 
 
А звезды в небе одиноки —
Так много их и все – ничьи.
А в жизни после рек глубоких
Так хочется нырять в ручьи.
 
 
И ты опять стоишь так близко —
Руки коснулся – и пропал.
И, вот, опять слетает искра
На пушечный запал.
 
 
Ты – девочка-огонь,
Чтоб завтра не жалеть
О том что ты была…Была.
Ты – девочка-огонь,
Давай с тобой гореть
Дотла… Дотла.
 

2017 г.

Девочка в четырнадцать с любовью

 
Говорила мне когда-то это
Девочка четырнадцати лет —
Задохнуться в запахе букета,
Слиться в танце белом – на паркет.
 
 
И так в шею мне впивала пальцы,
Что уже не вырвать, не отвесть.
Белый танец и цветы-страдальцы
В память камнем канули – бог весть.
 
 
Но следы до сих, как когти рыси,
Теплят, колют и гоняют вспять.
Что ж букетом тем себя не высек,
Глазом что ж не смог не захлипять?
 
 
Где под тучи с поступью слоновьей,
Под показ небесного кутюр,
Об меня в четырнадцать с любовью
Девочка ломала маникюр.
 

2016 г.

Девочка из лета

 
Грянет ночь глухим дуплетом
Над погашенным двором,
А бумага вспомнит лето
Под блуждающим пером.
 
 
Ветер листья в злые клочья
Растерзает во хмелю.
Вот теперь я знаю точно:
Я опять тебя люблю.
 
 
Все как снилось, увлекая,
Так чего же надо мне?
Ты красивая такая
Танцевала при луне.
 
 
Под свирели, под басы ли,
Там, где нынче тишина,
И следы твои босые
Смыла теплая волна.
 
 
И в руке, как нож холодный,
Я сжимал ее билет,
И змеюкой подколодной
Выползал прощальный бред,
 
 
И держала, как злой заступ,
Пыльный поручень рука
Милой девочки глазастой
До последнего гудка.
 
 
Двор безмолвный, мне бы впору
Заблажить по всей ночи:
– Где украсть, какому вору,
От души ее ключи?
 
 
Под аккорды, под куплеты
Чей забор перемахнуть,
Чтобы девочку из лета
Хоть на миг опять вернуть?
 
 
Вспомнил я про это,
Остальное показалось – суета.
Девочка из лета.
Девочка из лета-та-та-та-та…
 

2001 г.

Девочка под дождем

 
В городе дождь.
В городе сон.
Ветер сырую листву волочит.
Фары, как нож
Мокрый картон,
Режут мой город на части в ночи.
 
 
Жаль, что художником быть я не рожден.
Вот и картина – творенье божественных рук:
Девочка под дождем.
Девочка под дождем.
И никого вокруг.
 
 
Лужи без дна.
Небо без дна.
Я – посреди, оборвав якоря.
Это она.
И не она.
В этом дожде я такую же потерял.
 
 
– Жаль расставаться, давай переждем.
– Жаль, – отвечала, – но дождь промочил глаза…
Девочка под дождем.
Девочка под дождем.
Так много лет назад.
 
 
Вот и нашлась,
В дождь пробралась,
Локти содрав и посбив каблуки.
А ночь все быстрей
Льет акварель
И размывает глаза ее – васильки.
 
 
Там, где я маюсь в ночи, осажден,
Там, где натурщица мокнет навзрыд, чуть дыша…
Девочка под дождем.
Девочка под дождем.
А имя ее – Душа.
 

2000 г.

День рождения

 
Вам завтра 25. И званый люд,
Я верю, изойдет на комплименты.
Я верю, треснет стол от вин и блюд,
Собранных соответственно моменту.
Охапкам роз не хватит в доме ваз,
Не хватит слов воздать хвалу фасону.
Меня здесь нет. Но поздравляю вас
Гудком автомобильного клаксона.
 
 
Я знаю, грянут вилки и ножи
Почище, чем на поле Куликовом,
И голос из колонок заблажит
О том, что кто-то где-то цепью скован.
И в час, когда затеют перепляс,
Со стенки если грохнется гитара,
Считайте, это я поздравил вас,
Тепло и громко, в самый миг разгара.
 
 
Квартирный пес ваш выкупан ко дню,
Надушен, нацелован и – по кругу.
К тому же, он участвует в меню —
Он умный, он во всем заменит друга.
Но если он на шею прямиком
Сорвался, ощетинился, залаял,
И если вам в губу вцепился он,
Считайте тоже – это я поздравил!
 
 
Я верю, все хлебнут на брудершафт.
Друг друга за грудки никто не схватит.
Никто «ерша» не халкнет, оплошав,
И ни один не ляжет спать в салате.
И вы, блеснув собой (само собой!),
В кругу гостей – большой бриллиант в оправе…
Но если драка, если мордобой,
Вы скажете: «Нас Новиков поздравил!»
 
 
Вам завтра 25. Я верю, грусть
Берет, когда пирог в свечах, как ежик.
Я к вам навряд ли в гости соберусь,
Да и навряд ли мне ваш муж предложит.
Но если вы на несколько минут
Сбежите вниз (для вас почти нет правил),
И если вас до завтра не найдут,
Пусть знают: это я пришел, поздравил!
 

1988 г.

День рождения (31 октября 1984 года)

 
Сегодня день в календаре настенном
Отмечу я не крестиком – кружком.
И мы его отпразднуем отменно
С единственным сокамерным дружком.
 
 
Петруха – мой товарищ по жилищу —
Сегодня гость и друг в одном лице.
– Санек, вставай! Вставай, Санек, дружище, —
И, как всегда, добавит мат в конце.
 
 
Нас двое в этой маленькой клетушке.
Купаясь в колком дыме сигарет,
Мы шутим: эй, тюремные кукушки,
Кукуйте, сколько нам отмерят лет?
 
 
Все впереди неясно, шатко, зыбко.
– Давай, Петро, вари тюремный чай, —
И мы, лицо состроивши в улыбку,
Глотаем, дуя, горькую печаль.
 
 
Потом начнем болтать про развлеченья
И, укатив за тридевять дорог,
Пачушку стограммовую печенья
Прикончим, как рождественский пирог.
 
 
Потом откроют дверь, меня окликнут,
Петруха сунет пачку папирос,
И целый пост к замкам дверным приникнет
И угадает: снова на допрос.
 
 
Потом вернусь. Курнем. Опять заварим.
Былое вспомнить снова захотим.
Махнем к нему в его родные Гари
И снова по Восточной полетим,
 
 
Заглянем в гости к преданному другу,
Любимых вспомним, каторжно вздохнем…
И стрелки, завершая бег по кругу,
Замрут на стенке тридцать первым днем.
 

1984 г.

Дом под снос

 
Как просто, тихо, без речей,
Решился будничный вопрос:
Мой дом, теперь уже ничей,
Приговорен – идет под снос.
Еще денек – и крыша с плеч,
Сползется гусеничный лязг.
На пустыре, где стенам слечь,
Устроят бревна перепляс.
 
 
Где белый голубь на шесте,
Где в мае яблоня в фате,
Где звоном битого стекла —
Гляди – стрижи из-за угла,
Где по натянутой струне
Танцуют тени на стене,
И чертит детская рука
Границы мира с чердака.
 
 
Не дом – корабль кверху дном.
Один – и ты уже не флот.
Большим растерзанным окном
Кричал его беззубый рот:
«Здесь больше некому стеречь
В горошек ситцевую ночь!..
И на траву, как было, лечь,
И полететь куда-то прочь».
 
 
Где белый голубь на шесте,
Где в мае яблоня в фате,
Где звоном битого стекла —
Гляди – стрижи из-за угла,
Где по натянутой струне
Танцуют тени на стене,
И манит пальцем на крыльцо
Кавказской пленницы лицо.
 
 
Что здесь задумано потом —
Благословенным трижды будь!
Конечно, дом, конечно, дом
Построят здесь когда-нибудь.
Каркас, затянутый в бетон,
Глаза окон – во все концы.
«А где же тот?.. А где же он?..» —
Весной замечутся скворцы.
 
 
Где белый голубь на шесте?
Где в мае яблоня в фате?
Где звоном битого стекла —
Гляди – стрижи из-за угла?
Где по натянутой струне
Танцуют тени на стене,
И тихо лестница-клюка
Живет под мышкой чердака.
 

1985 г.