Текст книги "Стихи. Песни"

Одна-единственная ночь

 
Пароход в закате белый-белый
Резал тишину гудком,
А у борта в синей плес глядела
Девушка с цветком.
В трех шагах стоял я и украдкой —
Хоть одним глазком взглянуть, —
Как ей ветер гладит-треплет прядки
И ласкает грудь.
 
 
И цветок в крутом каком-то галсе
Ветер вырвал и – ко дну.
Я, конечно, в смех и врал, и клялся,
Что за ним нырну.
Был цветок собой красивых краше
И к наряду был весьма,
А она сказала: был не ваш он,
Я бросила сама.
 
 
В омуте бездонном и бездумном,
Тот, что тишиной кричит,
Мне она плясала, вторя струнам,
Пламенем свечи.
И вязали шею руки-змеи,
И как молот било в грудь
Маленькое сердце милой феи,
Пробивая путь.
 
 
Ни пепел-мел, ни копоть-сажа,
Ни тихих омутов вода
Уже, конечно, не расскажут,
Что было с ней и мной тогда.
Ни губы – в кровь, ни мысли – в клочья, —
Ни запалить, ни истолочь, —
Что между нами было ночью
В одну-единственную ночь.
 

2011 г.

Одни

 
Она была белой
И будто голубка
В мое ворковала плечо.
Божественно-смело
И ангельски-глупо,
И адски, при всем, горячо.
 
 
И рвал зло я цепи,
Что крылья спластали,
Замужество ей отменив.
И гром был как лепет,
И мы с ней летали
Одни.
 
 
Но в небе ночном
Голубям нет покоя,
Как нет и цветам оберег.
Летать перед сном —
Что это такое,
В ночной неполетной поре?
 
 
И сон был не нужен,
И будто не сжалясь,
Рассвет к расставанью звонил.
И в небе, как в луже,
Мы с ней отражались
Одни.
 
 
Как нервные крылья
Ресницы взлетали
И хлопали в сладком тепле.
Вот небо закрыли,
Но в небе едва ли
Есть то, что живет на земле.
 
 
Лететь да и – прочь бы! —
Но крылья цеплялись,
Как будто не птицы они.
И к завтрашней ночи
Остаться боялись
Одни.
 

2012 г.

Окурок

 
Как папиросы в тесном портсигаре
Хранила жизнь спрессованные дни.
Нет, я не жил, я жизнь играл в ударе,
И сами жглись как папиросочки они.
 
 
Кричал скворец сильней звонка трамвая,
Стелился пух, белей любых перин,
И вслед за ней друг-ветер завывая,
Курил со мной, пуская дым в аквамарин.
 
 
А след ее простыл за синим долом,
Но в чем беда? – лишь портсигар открыть —
В нем папиросы-дни и он их полон.
Мне так хотелось все их разом раскурить.
 
 
Окурок, мой дружок,
Забавы миг пустяшный,
Вот полетишь в снежок
И зашипишь как змей.
 
 
Окурок, мой дружок,
Был дым другим вчерашний,
Что губы мне обжег
И полетел за ней.
 

2013 г.

Он у храма

 
Он у храма с помятой кружкой,
Сам помятый, как спьяну – блаж.
Был когда-то лихим пьянчужкой,
А теперь на пыли алкаш.
 
 
Собирает на кружку звяки
Всуе выброшенных монет
Под хихики и осмеяки —
Да другого исхода нет.
 
 
Без иллюзий уже и наитий,
И душевной уже тиши:
«Вот я здесь. Ну, а вы от политик
Не такие же алкаши?
 
 
Вам кидают казной чеканны
В кружки веры монеты те ж.
Мне как клочья небесной манны,
Вам – гордынь бесконечных меж».
 
 
И слезятся из храма лики:
Все мы с кружками топчем свет.
Все мы нищи, горды и дики.
Только с разницами монет.
 

2016 г.

Она была – ласточка-фея

 
Она была – ласточка-фея,
Красивая белая птица.
Но вышло в трехглавого змея
Ей так безмятежно влюбиться.
 
 
Трехглавый – конечно же, я был.
Одна голова – крокодилья.
Вторая – из мудрых – (змея, бы!)
А третья – с разбойничьей былью.
 
 
Стихи пишет первая морда,
За пояс другие упряча,
Споет, прочитает их гордо,
И две остальные – заплачут.
 
 
А птица из пуха и слуха
Их хвалит, и тянется клювом —
Красивая телом и духом,
И рвется: «Я тоже спою вам!
 
 
Я знаю, поэтому смею,
Хочу в его сердце забиться.
Как белая вьюга. Как фея.
Из неба стихов его – птица».
 

2016 г.

Она жила в плену

 
Она жила в плену
Скрипичных нот и грамот
И вся скрипичных форм была собой.
И на нее одну
Я был нацелен прямо,
И скрипке предлагал гитарный бой.
 
 
Был мир ее сваян
Из снов и репетиций,
И в час, когда шагала впереди,
Я был совсем не я,
И первых встречных лица,
Казалось, мне кричат: – Не подходи!
 
 
Но скрипке никогда
Не выйти замуж молча —
Оркестр должен вслед пролить слезу,
И нервных нот орда,
Что прежних не затопчет,
Должна звучать как ни в одном глазу.
 
 
Но кто её любил,
И с кем она плутала,
Знать не дано ни деке, ни груди.
И я в гитару бил,
Но боя было мало.
А лучший друг кричал: – Не подходи!..
 

2013 г.

Она – не моя

 
Бокал все полней и полней,
А в стенке бокала я с ней отражаюсь. Я с ней.
Она – не моя.
Она убежала от мужа. Ушла, уползла, как змея.
 
 
Она положила себя,
Как битую карту, рубашкой помеченной вниз.
Она – не моя.
И ночь для нее на сегодня не больше, чем просто каприз.
 
 
Про завтра не хочется знать.
Ей хочется сладкого – надо в него поиграть.
Она – не моя.
Ей надо вернуться назавтра, не зная, не помня, кто я.
 
 
А я не хочу потерять
И взять насовсем я ее не могу, не хочу.
Она – не моя.
А все-таки виснет рука и плывет у нее по плечу.
 
 
Громко и неслаженно
Оркестрик про любовь проголосит.
Зачем она со мной – неважно.
Зачем я с ней – поди, спроси.
 

1995 г.

Она принеслась

 
Она принеслась. И была для любви без конца мне —
Как белая птица, как облако, павшее ниц.
И я называл её в смех длинноногою цаплей,
Как самой красивой из всех раскрасивленных птиц.
 
 
С ней было легко, и в губах – удивительно сладко.
В гостиничной тьме был шальной упоительный дом.
И все, что на свете доселе считалось повадкой,
Мы с ней превращали в манеры в постели потом.
 
 
Она была – крик. Я в ответ был и кнут и рычанье.
И билась она, разрывая мне крыльями грудь,
Чтоб в этой груди не оставить ни капли печали.
И это был к сердцу единственно правильный путь.
 

2014 г.

Осеннее

 
Когда от ветра станут тусклыми
Прически кленов и рябин,
Моргает день глазами грустными
В немом предчувствии седин.
 
 
Таранит слух природы жалоба,
И дрожь отчаявшись унять,
У неба просит только малого:
На иней золото сменять.
 
 
Листва заблудшая слоняется
И превращается в дымы,
Что в три погибели склоняются
Перед могуществом зимы.
 
 
Затишья хрупкие, непрочные,
Ждут ливень, майскую грозу.
Но давят трубы водосточные
Скупую мелкую слезу.
 
 
В глазах под бойкими ресницами
Ещё июльское тепло.
Но миг – и эти искры птицами
На юг далекий повлекло.
 
 
Но миг – и все вокруг изменится,
Как на пол рухнувший хрусталь —
Улыбка-блик, событий пленница,
Сверкнув, расколется в печаль.
 
 
И дни вчерашние колосьями
Пойдут рассудку в жернова.
И лето, вдруг проснувшись осенью,
Сгорит до углей, как дрова.
 

1984 г.

Осень

 
Оставляю в бушующем лете
Я тебя навсегда. Навсегда.
Как в сгоревшей дотла сигарете,
От огня не оставив следа.
 
 
Но в казенных гостиничных шторах
Уцепилась и прячется лень.
В них расплачется осень так скоро
На стекле. На стекле.
 
 
Как усталыми звездами шают
Отслужившие службу слова,
Их, конечно, сотрет и смешает,
Если выудит, злая молва.
 
 
Отзвенит и ударится оземь
Шепелявое слово «прощай»,
И расплачется желтая осень
На груди у плаща.
 
 
Оставляю в бушующем лете
Я тебя навсегда. Навсегда.
Как в сгоревшей дотла сигарете,
От огня не оставив следа.
 
 
И всезнающий ветер хваленый
Не собьется к зиме на пути,
И любовь, как горящие клены,
На душе облетит.
 
 
А в глазах, как в море синем,
Солнце на плаву.
Бьется на плаву и слепит.
Листья календарные пустые рву
Под несносный городской лепет.
 

1999 г.

Осколки

 
Все было – правда. Но давно.
Хоть память все перевирает.
Я был – открытое окно,
В котором музыка играет.
 
 
Я надрывался без труда,
Я замолкал, что было силы,
Я хлопал ставнями, когда
Она под ними проходила.
 
 
И было грустно и светло.
И день стрелял в нее закатом.
Она царапала стекло
И уплывала южным скатом.
 
 
Я зажигал вдогонку свет,
Я вслед тянулся хваткой шторой.
Играла музыка ей вслед,
Нельзя влюбиться без которой.
 
 
Хрустело – вдребезги стекло,
Летели с ветром рамы – в клочья,
Но ей молчалось мне назло,
А мне, назло, кричалось ночью.
 
 
Чтоб ни украдкой, ни бегом
Здесь не ходить, коль звуки смолкли.
Но ей плясалось босиком,
И были музыкой осколки.
 
 
Все было – правда. Все – как есть.
Листвой засыпало стекляшки.
Перед окном другая здесь
Пускает с плеч вьюны-кудряшки.
 
 
Не страшно – стекла покрошил.
Не страшно – в щепки биты рамы.
А страшно – вырвал из души
Осколки музыки. Той самой.
 

2011 г.

Парикмахер

 
Парикмахер модный очень —
С ним вся звездная Москва.
Клюв у ножниц так заточен —
Чирк! – и спрыгнет голова.
 
 
Он закрутит, он забреет,
Он закрасит завитки.
Бабы в кресле розовеют,
Голубеют мужики.
 
 
Парикмахер – он полдела,
Вслед за ним идет портной.
Он перед мужского тела
Тонко чувствует спиной.
 
 
Он пришьет к штанинам рюшки
Да и вежливо – взашей,
Ведь он – Елдашкин, он – Вафлюшкин…
(Не без Зайцевых ушей).
 
 
Вслед за этой чудной парой
Выступает режиссер —
Он чувак закалки старой,
Он читал про трех сестер.
 
 
И про вешалку в театре,
И про маму-Колыму,
Где «дон Педро» «дона Падре»
Не уступит никому.
 
 
А в конце всего такого
Голубой экран ТиВи
Вам покажет голубого
Прямо в розовой крови.
 
 
Заикаясь и робея,
Пресса вденет в эполет…
Я один не голубею.
Потому в экране нет.
 

1995 г.

Пароходишко

 
Вот он – пароходишко бумажный,
Ходит он от берега ко дну.
В луже, там, где дом многоэтажный,
Где она пройдет, перешагнув.
 
 
Флагом всполохнет ей или дымом
И гудит-дудит во все гудки.
А она опять нарочно мимо,
Прячется в кудряшки-завитки.
 
 
Рвется, будто пес, порвав ошейник,
Голос, осмелевший от темна.
Полночь. И мы терпим с ним крушенье
В луже, где распрыгалась она.
 
 
К трапу мне! И прямо на восходе
Прочь уплыть в далекую страну!
Надо бы. Да только пароходик
Ходит вдаль от берега ко дну.
 
 
А потом, когда просохнут лужи
И наступит зной, того гляди,
Станет он сухим листком ненужным
И на первом ветре улетит.
 
 
Близко ли, далеко ли – неважно.
Где никто его не узнает…
Белый пароходишко бумажный,
Вдоль по борту с именем ее.
 

1998 г.

Пароходишко колесный

 
Пароходишко колесный —
Сто заплат на оба борта —
Катеров папаша крестный
В семь часов уйдет из порта.
 
 
И, как боцман дым табачный,
Монотонно и привычно,
Станет воду чавкать смачно
И гудком прощаться зычно.
 
 
А портовые зеваки
Посчитают: киносъемка.
И потянут слухи-враки,
И развяжут рты-котомки.
 
 
Посмеется хором пристань,
Потолпится и позлится:
Мол, катаются артисты,
А, вот, нам не прокатиться!
 
 
А еще на шлейф из сажи
Берег вылупит бинокли,
И малец в панаме скажет,
На кулак мотая сопли:
 
 
– «Когда вырасту я взрослый,
Я в такой не сяду даже —
Пароходишко колесный —
Мало хода, много сажи!»
 
 
Даст затрещину мамаша
Малолетке кипешному
И ресницами помашет
Пароходику смешному.
 
 
А малец, с обиды плача,
Впредь усвоит быстро-просто,
Как решаются задачи
В интересах пароходства.
 
 
Только я в молчаньи стисну
Ржавый поручень причальный —
Я один на всю на пристань
Знаю: рейс его – прощальный.
 
 
Не к актерам и актрисам
Тащит латаное днище —
Он отплавал, он приписан
К корабельному кладбищу.
 
 
А еще сквозь мысли-блудни
Память выстрелит дуплетом:
Вот на этом самом судне
Мне хотелось вокруг света.
 
 
Никакой был шторм не грозен,
Но пробило время склянки,
И мечту мою увозят
Вдаль на вечную стоянку.
 

1987 г.

Патефон

 
Вы не фея, не миледи
И не кукла, но
Ваши кудри шеей лебедя
Льнут к груди хмельно.
 
 
Вы – танцовщица из бара,
Южной ночи визави.
Для гулянки вы не пара,
Но вы пара для любви.
 
 
Вы не ведьма, не мадонна,
Не икона, но
Я плыву к вам речкой сонной
И теряю дно.
 
 
Вы бушуете, как лето,
Распускаясь и звеня,
И на сердце у поэта
Сладко вьетесь, как змея.
 
 
Нас мотает, бьет и кружит,
Как осенний лист.
Я – над небом. Вы – над лужей.
И то вверх, то вниз.
 
 
И над миром полуночным,
Презирая маету,
Мы разбрасываем клочья —
Нашу с вами красоту.
 
 
Дрожит, дрожит в глазах у вас слезинка,
И вечер наш пошит, как пестрый балахон.
А жизнь, а жизнь играет, как пластинка.
А время, время, время – патефон.
 

2006 г.

Плейбой

 
Песков неоткрытых Америк
Так просто не встретишь сейчас,
Но, все-таки, был этот берег
Для нас.
 
 
Без песен из модных пластинок,
А каждое фото с тобой
Светилось как снимок
В «Плейбой».
 
 
С испорченными тормозами
Лечу камнепадами с гор,
Расстрелян твоими глазами
В упор.
 
 
В ударе все летние блюзы,
И мысли роятся уже
Осколками взорванных музык
В душе.
 
 
Слепые глаза фотокамер
По снимкам сложили мне блюз.
Давили моими руками
На спуск.
 
 
А море сквозь стыд обнажалось
И волнами – в пляс:
Какая красивая шалость
У вас.
 
 
«Плейбой» – как либретто
Прошедшего лета
С русалкой в воде голубой.
Но кто она – эта,
Не пишет про это
«Плейбой».
 

2011 г.

Побрякушка

 
Хоть на палец или в ушко,
Поощряя красоту,
Я куплю вам побрякушку
В промежуточном порту,
Где по-русски, не считаясь,
Я куплю любой ценой,
Чтоб на вас она болтаясь,
Хоть чуть-чуть дышала мной.
 
 
Вам – как по снегу полозья —
Палец ей окольцевать.
Но слетит, ударит оземь
И забьется под кровать,
Потому что у торговца
Нехорошая рука:
Он дарить не чаял вовсе —
Он продал наверняка.
 
 
Он продал. А сам смеется,
Тормоша ее в горсти:
– Ты гляди, с другим схлестнется,
Потеряет, не найти!
Ты возьми еще хоть пару —
Испытаешь не одну.
Я отдам почти задаром
И, поверь, не обману.
 
 
Я о нем, как о болезни,
Расскажу вам, покривясь,
Чтоб, когда кольцо исчезнет,
Оправдались вы, смеясь,
 
 
Чтоб как лучшую подружку,
Коль останетесь одна,
Вспоминали побрякушку.
Побрякушку – грош цена.
 

1995 г.

Под грустный взгляд

 
Под грустный взгляд святого лика
В житейской глади и тиши
Я так давно не слышал крика
Своей души. Своей души.
 
 
Хотя бы раз из интереса
Под небо вздернутой брови, —
Я так давно не видел места,
Где чтут Евангелие любви.
 
 
На изразцы и акведуки
Пускал я кружева из дней,
Но так давно не гладил руки
Любимой женщины моей.
 
 
Я буду рад, я буду гордый
Рожденью крика моего.
Ты помоги мне, милый город,
Не потерять в душе его.
 

2015 г.

Подсолнух

 
От жары затих, не дышит вечер сонный.
Дом когда-то был, я помню, угловой,
Где на изгородь уставился подсолнух
И кивает мне ушастой головой.
 
 
Гаснет пламя, и ломают руки спички.
Кольца дыма повисают за плечом.
Дом чужой, но да послушные привычке
Пальцы шарят по карману за ключом.
 
 
Эй, подсолнух, как ни пялься, не узнаешь —
Ты живешь на свете только первый год.
Эй, подсолнух! Эй, подсолнух, зря киваешь —
Каждый третий здесь меня не узнает.
 
 
Тянет душу, как сиротская гармошка,
Дверь не скрипнет – как к воротам приросла.
Эй, подсолнух, покивай еще немножко —
Мысли кругом, будто лодка без весла.
 
 
Пособи мне – стукни стеблем прямо в раму,
Бей, покуда растеряешь семена.
Эй, подсолнух, желторотый, глупый самый,
Ты махни мне, если выйдет не она.
 
 
Эй, подсолнух, что увидишь на дороге,
Глаз тараща от темна и дотемна?
Эй, подсолнух! Эй, подсолнух длинноногий,
Не идет ли где по улице она?
 
 
Новой краской, видно, крашены ворота,
И мальчишки с крыш глазеют наверху.
Эй, подсолнух, оборвут тебя в два счета —
И не сыщешь по дороге шелуху.
 
 
Одногодки, сорванцы и шалопаи
Хитро шепчут и мотают головой.
Эй, подсолнух, видишь, мне один кивает?
Самый шустрый среди них, конечно, твой.
 
 
Эй, подсолнух, зря ты, видно, лупоглазый,
С любопытством шею тянешь за плетень.
Эй, подсолнух! Эй, подсолнух, слышишь, сразу
Головы своей лишишься в тот же день.
 

1983 г.

Попутчица

 
Колеса бьют по стыкам перегона
За солнцем, оседлавшим косогор,
И в свете ночника купейного вагона
С попутчицей мы строим разговор.
 
 
Мелькают за окном платформы станций,
Считающих минуты тишины,
И фразы ни о чем устраивают танцы
Смешно и неуклюже, как слоны.
 
 
Испытаны все методы и средства,
Но гаснет безнадежно разговор,
И час назад еще удачное соседство
Грозит молчаньем выстроить забор.
 
 
Но вдруг девятым валом откровенность
Нахлынет и затопит с головой,
И чопорное «вы», и глупая степенность
Друг другу расхохочутся впервой.
 
 
Кто мы теперь – кому какое дело? —
Попутчики и пленники дорог.
И шутим мы: вот так в раю Адам и Ева
Свой первый начинали диалог.
 
 
Летит состав, гудком взрывая темень,
На небе дымом вычертив вопрос:
С какой же ты цепи тотчас сорвалось, время,
И бешено несешься под откос?
 

1985 г.

Послушаем магнитофон

 
Погода – дрянь. И на дороге гололед.
Шныряет «дворник» по стеклу туда-сюда, взад и вперед.
Вот кто-то машет мне. Пожалуй, подвезу.
Я – не такси, но для нее готов на всем газу.
 
 
Остановлю. Спрошу у ней перед капотом:
Согласна ли на самый дальний перегон?
Ах, этот холод. Этот транспорт по субботам…
Садись, послушаем магнитофон.
 
 
Мне лекарь – музыка, и ночь – всему судья.
На красный свет мой путь опять среди житья-бытья.
На самых диких виражах мотор не глох —
Машина хочет жить как я: на двух, а не на четырех.
 
 
Как хорошо, что в эту ночь могу помочь я,
Кто непогодой с теплым домом разлучен,
Кто в свете фар моих всплывает только ночью.
Садись, послушаем магнитофон.
 
 
Ну обругай, ну назови меня – лихач.
Нарочно нервы тереблю твои, пуская вскачь.
Гоню затем, чтоб нам не в спину смерть, а в лоб,
И чтоб из музыки тебя сейчас ничто не отняло б.
 
 
Кори меня, но не исчезни в вихре мутном
По воле прочих невезений и препон.
Я отпущу педаль, но только рано утром.
Садись, послушаем магнитофон.
 
 
Я от тебя на полдороге без ума.
Гасите рыжие зрачки скорей, в ночи дома.
В поклоны рабские ослепших фонарей
Наплюй, машина, светом фар, рубя их до корней.
 
 
Как хорошо, что эту ночь мы мечем в клочья
И, предрассудки бросив скорости на кон,
В конце пути оставим сплетням многоточья…
Садись, послушаем магнитофон.
 

1986 г.

Промчался август

 
Промчался август, как шальной,
Роняя в мир осколки лета,
В котором ты была со мной,
И было так красиво это.
 
 
Где до конца не отлюбя,
Я безмятежно,
Не по-осеннему тебя
Целую нежно.
 
 
Еще держу ладонь твою,
И в ней тепла еще хватает.
Но птицы тянутся на юг,
И с ними что-то улетает.
 
 
Что? – мне покоя не дает.
Не думай только —
Тебя за этот перелет
Целую горько.
 
 
Все так по-летнему еще
Звенит, и губы шепчут хлестко,
К плечу ласкается плечо,
И в пальцах рушится прическа,
 
 
И осень светом синих глаз
Под желтой прядкой,
Не отпуская в зиму нас,
Целует сладко.
 

2009 г.

Птица с дробью

 
Купол неба – не предел, —
Нет в нем меры и дорог.
Я летал куда хотел,
Где хотел и куда мог.
 
 
Где присмешно, где – навзлобь,
Но над дымной пеленой,
В небе том летала дробь
И искала встреч со мной.
 
 
Но леталось мне светло,
Где хлестало облака
Милой девочки крыло,
Заглушая щелк курка.
 
 
Так красиво. Как навскид
Бьются губы в темноте
В сладком сне. И в нем тоски
Не встречают губы те.
 
 
Но свистит по небу боль,
Что не создана летать,
Вылетает на убой
И свинцовит влет достать.
 
 
Пробивает под углом,
В спину, да исподтишка.
Но черпает синь крылом
Белой птицы крылышко.
 
 
Птица с дробью. Тяжело, а все ж летит,
Неба синь прижимая к изголовью.
Это я. Но не ранен и не сбит.
Просто я столкнулся с дробью.
 

2016 г.

Пьяный

 
Стены ходуном ходят по ночи,
А вдоль них, гляди – царём! —
Пьяный, покачайся, в голос покричи —
Может, вместе что с тобой сорём?
 
 
Вот такая жизнь – некуда спешить.
Пряник бы – ан, нет – палка.
От того душа лопнула – не сшить.
А ведь вещь была. Жалко.
 
 
Золото – душа. А ее, как лом,
Без клейма-то ценят в грош.
Холодом от всех, а стакан – с теплом,
Оттого к нему прильнешь.
 
 
А людей просить – боже упаси! —
Нрав-то у людей рьяный.
Уж лучше горлохвать, лучше голоси,
Горьконалитой пьяный.
 
 
Вот такая жизнь – страшно протрезветь.
День с утра такой дрянной.
Дома – хоть шаром. И в карманах – медь.
А дороги все – к пивной.
 
 
Стены ходуном ходят по ночи,
Разевают рты ямы.
Пьяный, покачайся, в голос покричи.
Горьконалитой пьяный.
 

1990 г.

Пять минут ходьбы

 
Пять минут ходьбы. Солнце спину лижет.
В клумбы пала шерсть лисья.
Церковка звонит, и город снова рыжий.
С жалостью топчу листья.
 
 
А раньше было так: зеленый и упрямый,
Грудью нараспах – мне все в поклон столбы, —
Да навеселе к рыжей и кудрявой —
Пять минут ходьбы. Пять минут ходьбы.
 
 
Пять минут ходьбы. И вот он, переулок —
Фонарям глаза повыбили.
Тих да гладок был, а нынче всклочен, гулок.
Выпью этот гул, пока не выпили.
 
 
А раньше было так: здесь загалдят вокзалом,
И родственники все встанут на дыбы.
– Ну, что же ты пришел? Ведь я же все сказала…
– Так пять минут ходьбы. Пять минут ходьбы.
 
 
Пять минут ходьбы. И сирые собаки
Тычутся в ногах мордой.
И город мой – босяк в расписной рубахе,
Пьян, бедов – и тем гордый.
 
 
А раньше было так: и праздники – от бога,
И золото погон, и золото трубы.
А теперь одна, вот, в золоте – дорога.
Пять минут ходьбы. Пять минут ходьбы.
 
 
Мне еще по струнам можется наотмашь,
По ветру слова бросая.
Да и сам в какую ни оденусь роскошь,
Голосит душа босая.
 
 
И раньше было так: лишь через пальцы свистнуть —
И мир перед тобой! Ах, если бы, кабы,
Каждому из нас прожитое втиснуть
В пять минут ходьбы. В пять минут ходьбы.
 

1990 г.

Расстанься с ней

 
Вот вошла она, и стихло все крикливое,
И зажегся словно в темени маяк.
Погрустневшая и чья-нибудь любимая,
Как когда-то много лет назад – моя.
 
 
Было жарко. А в душе хрустел мороз еще —
Коль друг другу мы не первые уже.
И влепила мне губами с нежным прозвищем —
Клювом ласточки – занозу на душе.
 
 
– Расстанься с ней!.. – весь мир кричал-вопил.
Но я ее любил.
– Она грешна, ей места нет в раю!..
Но я ее люблю.
– Умерить пыл ее не хватит сил!..
Но я ее любил.
– А локоны совьют тебе петлю!..
Но я ее люблю.
 
 
Улыбнулась, и закончилась история.
Покружилась и ушла как тень из дня.
И остался с целым миром в прежней ссоре я,
Что когда-то перекрикивал меня.
 

2011 г.

Репетирую жизнь

 
По городу – потоп, —
Бурлят и топят реки чувств.
Я в них утоп.
Но выплывать не тороплюсь.
 
 
По городу – трещот
С рассерженными птицами.
Жизнь впереди еще,
А эта – репетиция.
 
 
По городу – листва,
Ветрами перемолота, —
Как осень не права,
Разбрасываясь золотом.
 
 
По городу – трезвон, —
Теперь оглохну точно я,
Где вечный мой поклон,
Где улица Восточная.
 
 
По городу – обвал, —
Воздушных замков крошево, —
Я часто в них бывал
На поисках хорошего.
 
 
По городу – пожар, —
Огонь играет с лужами.
Как жаль, как жаль
Что все погасит стужами.
 
 
Ставлю я на любовь и играю в удачу,
То с бедой, то с победой, бреду обнявшись,
То сорвусь, то смеюсь, а то плачу —
Это я репетирую жизнь.
 

2012 г.