Текст книги "Стихи. Песни"

Рояль

 
Аккорд… И вспомнилось: как жаль,
Тогда вы не были.
И не для вас играл рояль,
Играл для мебели.
 
 
В усмешке выбелив оскал,
Сквозь дым презрительно,
Он за Бетховеном таскал
По нотам зрителя.
 
 
Мешалась фальшь у потолка
С ликерным запахом.
А им хотелось гопака
Вразмешку с Западом.
 
 
Чтоб три аккорда «на ура»
Всех в ряд поставили.
Пассаж по линии бедра
К фигурной талии…
 
 
И на локте, ко мне лицом,
Рыжеволосая
Глазела пасмурным свинцом
Над папиросою.
 
 
И подпирая инструмент
Пудовой похотью,
На вдох ловила комплимент
В гитарном хохоте.
 
 
Она права, на что ей Бах,
Орган прославивший —
Ей ближе соло на зубах
Рояльных клавишей.
 
 
Она с собой не унесет
Ни ноты, к сведенью.
И я в отместку ей за все
Лупил в соседние.
 
 
Пошла в цыганский перепляс
«Соната Лунная»,
И загорланили: «Эх, раз,
Да семиструнная!..»
 
 
Полез частушечный мотив
Из-под прелюдий,
Хлестались к танцам на пути
Носы о груди.
 
 
Пошла паркету по спине
В галоп гимнастика,
И восхищались в стороне:
«Вот это – классика!»
 
 
Я бил злорадно, от души,
Тряслись берцовые,
В упор шептали: «Ну, спляши!..» —
Глаза свинцовые.
 
 
Хватали воздух кадыки,
И бусы бряцали,
И скалил белые клыки
Рояль с паяцами.
 
 
И вдруг завыл магнитофон
Протяжно, споено,
И все рванули на балкон:
«Вздохнуть с Бетховена!..»
 
 
Аккорд… И вспомнилось: как жаль,
Тогда вы не были.
И не для вас играл рояль —
Играл для мебели.
 

1986 г.

Русские матросы

 
Удар тугого гонга —
И солнечный закат
На улицы Гонконга
Прольется, как мускат.
 
 
Фонарь таверны косо
Стреляет по клешам:
Ах, русские матросы —
Добыча хороша!
 
 
Матросы «оф зе рашн»
Пьют в усмерть и до дна.
Здесь девочки все – «Маши»
Сегодня как одна.
 
 
Их груди, что кокосы —
Ты бей, не расшибешь!
Ах, русские матросы,
Душа – широкий клеш.
 
 
Под знаком Зодиака,
Прибитого в зенит,
«Комаринский» и драка
Так девочек пьянит.
 
 
Осилю – не осилю —
Раздам все до гроша.
Ах, родина, Россия,
Ах, добрая душа!
 
 
Серебряные склянки
Тилинькают: пора б…
Не всякий из гулянки
Поднимется на трап.
 
 
Кому-то альбатросом
Летать за кораблем.
Ах, русские матросы, —
Гульнем, гульнем, гульнем!
 

1988 г.

Рыжая

 
Бывают дни, как сны хорошие
В разгар осеннего тепла,
В которых женщины из прошлого
Встают в пути, как зеркала.
 
 
И все, что стерлось и померкло,
И затерялось при ходьбе,
Они вернут тебе, как в зеркало,
И все узнаешь о себе.
 
 
Ведь это ты, ты же
Легко, как дважды два,
Дарил стихи рыжей,
Позолотив слова.
 
 
Ведь это ты рыжей
Легко и в унисон
Шептал во сне: «Ближе…» —
И забирал сон.
 
 
А сегодня все так и вышло —
Я на улице встретил ее.
Эти волосы – та же крыша,
Над которой солнце встает.
 
 
И легко так, и без умолку
Между нами кружила пурга.
А потом уронила заколку
И так долго искала в ногах.
 
 
Ведь это ты, ты же
Дул в крылья журавлю,
Дарил букеты рыжей,
И говорил – «люблю».
 
 
Ведь это ты рыжей
И каменной луне
Веснушки все выжал
И подарил мне.
 
 
А еще было так хрупко
Это золото на ветру.
И тонула в глазах шлюпка
Уносящая в ту пору,
 
 
Где день завтрашний так заманчив,
Где не помнится прожитой,
Где бежит долговязый мальчик
К милой девочке золотой.
 
 
Ведь это ты, ты же —
Ну, кто тебя просил! —
Героем был книжек
И на руках носил.
 
 
Ведь это ты рыжей,
То грешной, то святой,
До пепла все выжег,
Чтоб встретить золотой.
 

1999 г.

С малых лет мне хотелось

 
С малых лет мне хотелось точку
На вопросе простом своем:
Почему орлы – в одиночку,
Если стаями воронье?
 
 
В стороне от несметных полчищ —
Там где звукам дороги нет —
Почему он из неба – молча, —
Созерцает весь белый свет?
 
 
А еще мне хотелось очень
Допытать у самой зари:
Если звезды нам светят ночью,
Для чего тогда фонари?
 
 
Но коль звезды за тучей тают,
Но коль гасит их день чередой,
Каждый встречный фонарь считает
Самой яркой себя звездой.
 
 
А на третий вопрос не будет
Ни ответа, ни вещих слов:
Почему все мы всуе судим
Фонарей, воронье, орлов?
 
 
Мы расстанемся все с землею,
И, в награду за эту сыть,
Бог назначит и там судьею.
И чтоб только себя судить.
 

2011 г.

Секретарша

 
Побьюсь, порвусь и ринусь прочь —
Не пофартило достояться.
Приемные организаций,
На передышку дайте ночь!
 
 
В шеренгах мраморных колонн
Я человечек малый, слабый.
К Луне мне ближе, чем к ООН.
Мне в райсобес попасть хотя бы.
 
 
От зуба мудрости росток —
Нога прелестной секретарши.
Хоть дважды будь, хоть трижды старше,
Не переступишь этих ног.
 
 
И мы вступаем в диалог,
Как дипломаты с маломальства —
На почве глаз, духов и ног
Попасть к высокому начальству.
 
 
В шеренгах жмущихся вдоль стен
Я ей противен, как мокрица.
Но надо, надо мне пробиться,
Пусть буду я не джентльмен.
 
 
Слежу за царственной рукой.
Я рад: уже не я последний.
И ощущаю: пол мужской
Во мне меняется на средний.
 
 
И, наконец, махнула: марш!
Лечу, паркета не касаясь,
На дверь дубовую бросаюсь,
Боготворю всех секретарш.
 
 
Благословляю дух духов,
Открывших дверь волшебным духом —
Я долетел до облаков
И подмахнул бумажку мухой.
 
 
От гланд ростки ее груди —
Грудное вскинулось сопрано:
– Чего столпились, как бараны?
А ну, за двери выходи!
 
 
А ты, пожалуй, приходи.
Ты лучше всех усвоил, Саша,
Что «десять» – это «ноль» с «один»,
Где единица – секретарша.
 

1987 г.

Сеньора Катрин

 
Ходил я, бродил по древнему городу Риму,
И глаз мой настроен был, как объектив.
И женщин красивых чужих, проплывающих мимо,
Разучивал, как незнакомый мотив.
 
 
А вот и блондинка с большим жизнерадостным видом —
Какие глядят из журналов и из витрин.
Она улыбается всем, кто зовет ее «гидом»,
И всем, кто ее называет «сеньора Катрин».
 
 
И я не один думал: вот, ведь, какие здесь дивы
На фоне развалин седой старины.
Они и стройны, и собой несказанно красивы,
А может быть, даже еще и умны.
 
 
И я к ней пошел, и подвластный загадочной силе,
Ввернул комплимент по-английски – не в силах молчать.
Сказал: эври бади ху кейм фром Россия,
Италию должен по вам изучать.
 
 
Ей всех комплиментов моих, казалось, не хватит,
Но голос ее прошептал, теряя верха:
– Я тоже от вас, из Москвы, и зовут меня Катя,
На почве туризма ищу жениха.
 
 
Ах, как хочу возле вас только раз отогреться я,
Сбросить с души сугробы и холода,
И утонуть в синеве ваших глаз, как Венеция —
Медленно, верно и навсегда.
 

2006 г.

Симфонии двора

 
В переулке, где зыркали фары,
Где косил желтый глаз светофор,
Я слонялся с горластой гитарой
И глядел в ее окна, как вор.
 
 
С тихой грустью сиротской гармошки
Теплый вечер был вторить готов.
Но старались одни только черные кошки
В ожидании драных котов.
 
 
А забор – не забор без сирени,
Без стыдливо начертанных слов.
Я упал бы пред ним на колени,
Перелез, не жалея штанов.
 
 
К этой девушке, глупой и славной,
Я, объевшийся белены…
Да мешает моя окаянная слава.
Да костюмчик трехзначной цены.
 
 
Будто в карты стою облапошен —
Нет забора, сирени, окна.
Только хлопает тополь в ладоши,
Да таращится молча луна.
 
 
Доминошной столешницы плаха
Отстучала костями по ним.
Но осталась одна полуночная птаха
И поет – нам понятно одним.
 
 
Светлые, как с паперти,
Симфонии двора.
Мне их все по памяти
Проиграть пора.
 

1996 г.

Сладкий грех

 
Женщина любимая —
В сердце уголек, —
Потушить его нельзя.
Шел по жизни мимо я,
Шел бы, да не смог —
За руку тебя взял.
 
 
Женщина любимая,
Вместе, и – одна,
Дай в глаза твои взгляну.
В них слезинка милая —
Озеро без дна,
Я пришел и в нем тону.
 
 
Женщина любимая,
Не моя жена,
Добрый или злой рок?
Шел по жизни мимо я,
Не моя вина
В том, что полюбить смог.
 
 
Сладкий грех.
Сладкий грех, обоим данный,
Я один не отмолю.
Но безгрешен,
Но безгрешен только ангел,
Потому тебя люблю.
 

2008 г.

Снег

 
Шел – собой белей перины —
И ломился, как во сне,
В окна, двери и витрины
Снег.
 
 
И неслышными прыжками
Из снегурочкиных рук
Он летел в меня снежками
Вдруг.
 
 
Тот туман из белых кружев
Плыл у девочки в глазах,
Ей слова, что топят стужу,
Я сказал.
 
 
Дальше – как в хмельном дурмане —
Рук ее холодный мел
Как вторую жизнь в кармане
Грел.
 
 
Будто белые полозья
С ней нас мчали без саней,
Будто жизнь свою насквозь я
Видел с ней.
 
 
Я стогами звал сугробы,
Я метели звал – грозой,
Я хотел, ледышки чтобы
Жгли слезой.
 
 
Но на мир, что стался бледным,
Вдруг обрушилась весна,
И растаяла бесследно
В ней она.
 
 
Белым воротом тумана.
Змейкой беглого ручья.
Блик-монеткой из фонтана,
Что – ничья.
 

2007 г.

Снимок

 
На абсолютно идиотском снимке,
Где ты стоишь с удавом на плечах,
Рептилия сплетается в обнимке,
И щелкает фотограф вгорячах.
 
 
И очередь на снимочек неважный
Построилась. И выстоит часок.
Стоит жара. Ворчит фотограф пляжный,
Чтоб змея не роняли на песок.
 
 
Змеиное отродье, видно, право:
Молчит – ему до чертиков уже.
Оно себя не чувствует удавом,
И думают о нем, как об уже.
 
 
И только я завидовал змеюке,
Невольнику фотографа-хрыча,
Когда его тебе подали в руки
И на груди связали, хохоча.
 

1994 г.

Содержанка

 
Он весел и богат – ему не жалко —
Кабак хромает с танго на фокстрот.
Сопливая гуляет содержанка —
Куражится и в пол посуду бьет.
 
 
Ей нынче восемнадцать.
С ней рядом модный франт.
К ней ходит нагибаться
Седой официант.
 
 
Ей бант пришит на самом главном месте —
Портной, он тоже парень не дурак.
Она пускает дым, целует крестик,
Крещеная по жизни кое-как.
 
 
Роятся на подносе
В шампанском пузырьки,
Ей тосты произносят
Большие мужики.
 
 
Вращается рулетка – жизнь лихая —
Она сегодня с нею заодно,
И бабочки зеленые, порхая,
Слетают на зеленое сукно.
 
 
Их много, их не жалко —
Азартная игра.
Гуляет содержанка.
Студенточка – вчера.
 

1994 г.

Соломенный шалаш

 
Я сигналю под окном твоим —
В нем – пустота.
Ты мой номер выбиваешь в ночь —
А в ней – гудки.
Слишком долго я – не тот, а ты – не та.
Сердце рвется, да не выпустишь с руки.
 
 
Станет больше одиноких птиц,
Но ты не трусь.
Мне – на север, тебе – на юг,
Но ты звони.
Из бокала твоего я выпью грусть,
Остальное на прощанье урони.
 
 
А пока под небо горький дым
Не вышел весь,
Ты мне искорку одну в глазах
Останови.
Мальчик с девочкой ладони грели здесь.
А сгорело все?.. Так это от любви.
 
 
Эту встречу повторить нам не выпадет,
Сгорел и наш
Соломенный шалаш.
 

2011 г.

Стриптизерша

 
Мне не слаще и не горше
В этом клубе-кабаке.
Я гляжу на стриптизершу
И верчу бокал в руке.
На бедре ее наколка —
Змейка, свитая в петлю.
Я гляжу на змейку долго,
Я забыл, кого люблю.
 
 
Мой коньяк совсем не пьется,
Перегретый об ладонь.
Змейка вьется и смеется,
И вопьется – только тронь!
И подверженный искусам —
Ах, наколочка-змея! —
Я хочу, чтоб был покусан
Сладким жалом только я.
 
 
И, предавшись мыслям сладким,
Я гляжу со стороны
На ужимки и повадки
Всех, кто ей увлечены.
Я ловлю глазами ногу,
Что летает вверх и вниз,
И душа моя пред богом
Тоже делает стриптиз.
 
 
Протанцевала напоказ,
Листвой одежда облетела.
Стриптиз окончен, свет погас,
С кем ты уйдешь – какое дело —
Как дорогая песня на заказ.
 

1997 г.

Студентка

 
Она была простой студенткой
Из средней маршальской семьи.
Жила в хоромах, как в застенках,
И на учебе до семи.
 
 
Ее плейбой был старше вдвое
И вызывал у предков шок,
Курил траву, само собою,
И даже нюхал порошок.
 
 
Она под ним меняла позы,
Как из порнушного кино,
А он вставал за новой дозой,
И ему было все равно.
 
 
Она ревела, умоляла,
Что пустит кровь, сойдет с ума!
И как-то раз под одеялом
Пугливо вмазалась сама.
 
 
И у подружки-обезьянки
Заночевала в забытьи,
Где лесбиянки, «кокс» и пьянки,
И дым, что туфли не найти.
 
 
Где каждый день, как «хэппи бёздэй»,
И полосатый, как матрас,
И папы маршальские звезды
Сверкнули ей в последний раз.
 
 
И наконец, закончив прятки,
Расставшись с сотым упырем,
Очнулась вдруг на Ленинградке
Под придорожным фонарем.
 
 
И было ей плевать на рожи,
Которым нужно объяснять
Что, мол, она еще все сможет,
Ей только б эти ломки снять.
 
 
Крутой братан, последний лох ли
Стекались в целую орду.
Она кричала: «Чтоб вы сдохли!..» —
В больном горячечном бреду.
 
 
И с детства раннего трусиха,
Душой сорвавшись как с креста,
Однажды в ночь легко и тихо
Она шагнула вниз с моста.
 
 
И в небеса представить богу,
Как говорят, в последний путь,
Пришло народу много-много
В жилетку маршалу вздохнуть.
 
 
И лишь один глядел так больно,
И был один бледней белил —
Ее сосед по парте школьной,
Что до сих пор ее любил.
 

2000 г.

Стюардесса

 
Взвыла «скорая» по-бабьи истово,
И пожарные за ней – в хоре.
Ей хватило одного выстрела,
Чтоб в бездонное упасть море.
Поглазеет люд честной тупо так,
Как носилки проплывут с нею,
Как под сердцем корабля-«туполя»
Пыж, измазанный в крови, тлеет.
 
 
…Вот она идет.
И взгляды всех мужчин в салоне
На ней сошлись.
Вот она идет.
По чувствам рыцарей на взлет, как самолет.
Ну вот, оторвались!
 
 
Всё в порядке. Газ-вода выпита,
И газеты по местам розданы.
Что же ты из колеи выбита,
И лицо твое белей простыни?
Улыбнулась на ходу глупой шутке их,
Возмутилась: «Где хватил, парень, лишнего?..»
Но уперлись два ствола жуткие,
И кулак удар в лицо вышвырнул.
 
 
…Вот она идет.
Улыбчива, жива.
Не верит, что угробят.
Вот она идет.
Несет в губах слова. Слова
В обмен на кучу дроби.
 
 
Он кричал, обрез в лицо выцелив:
«Этот курс меняю я, только я!..»
Оглянулась – смотрят в пол рыцари.
И пахнула в нос трава горькая.
Эй, мужчины! Кто-нибудь. Вас полным-полно,
А ведь выстрелов лишь два выйдет.
Отнимите!.. А они все – в окно.
Обхватила ствол – и навылет.
 
 
…Вот она идет.
Шаги как метроном.
«Кому в полет, прошу садиться…»
Вот она идет.
Под белым полотном. И гнет крыло
Над ней большая птица.
 
 
А в дыму у бара по трое, по двое
Совладали мужички с чувствами,
Осуждали подлеца кодлою,
И никто их не считал трусами.
Посочувствовал весь порт перед вылетом:
– Потрепало, как-никак, небо нервы вам…
Вдруг спросили: «А мужчины, что, были там?»
И сказала тишина: «Не было».
 

1986 г.

Та женщина была

 
Та женщина была отчаянно красива,
Убойна, как дикарская стрела.
И ни о чем большом, особом не просила,
А просто захотела – и была.
 
 
И на руке моей большой зеленый камень
Топорщился и зеленел вдвойне.
Я трогал эту женщину руками.
И ей любилось. Впрочем, как и мне.
 
 
Та женщина была смешлива и насмешна,
Когда вокруг стреляли кошельки.
И дураки ей мир к ногам бросали спешно,
Богатые и злые дураки.
 
 
И камень на руке ехидно и лукаво
Мерцал, ее глазам играя в тон.
Та женщина была красивая отрава,
Всем прочим оставаясь на – «потом».
 
 
Та женщина была большим и сладким нервом,
Поклоны принимала за долги.
Я не последним был. И далеко не первым.
Я был у ней за то, что был другим.
 
 
И камень – талисман от ран и от болезней —
Сползал с руки, ослеплен и солов.
Та женщина была ночной распутной песней.
Без пенья. Без мелодии. Без слов.
 

1995 г.

Такси

 
Бесстыжие глаза твои зеленые
Зрачок такси напоминают мне,
Когда он чешет пункты населенные,
Особенно при звездах и луне.
 
 
И в них, когда ты жмешься к стойке баровой,
Горит зеленой денежки пожар.
Мы, может быть, сегодня станем парою
Крадущихся по лезвию ножа.
 
 
Твой счетчик мертв – все чувства поистрачены.
С них сдачи не дождешься, не проси.
За всё на свете, девочка, заплачено.
Всё в мире – пассажир, и всё – такси.
 
 
И в час, когда твой бюст, неоном схваченный,
Зеленый змий сбивает с длинных ног,
Банкнота хрустнет – и за все заплачено.
И на постели гаснет огонек.
 
 
Был прав поэт: твой стан – природы зодчество.
Но взять тебя стихами был слабак.
Он врал – тебе не страшно одиночество.
Ты не одна, вас целый таксопарк.
 
 
И хоть глаза не всем дал бог зеленые,
(Не ведал, что ли, там, на небеси?)
Все, в древнюю профессию влюбленные,
В ночи зеленоглазы. Как такси.
 

1988 г.

Танго

 
Танго кончится вот-вот,
Брошь твоя уколет галстук,
И рука вспорхнет к виску
И вниз с аккордом упадет.
Всё. Тебя не удержать.
Даже свет не испугался —
Не погас. А значит, танец
В темноту не заведет.
 
 
Танго кончится вот-вот.
Под ладошки и при свете.
Только раз могу тебя
Я в этот вечер пригласить.
А иначе все поймут
И заметят. И заметят.
Бросят петь. Начнут шептаться,
А потом и голосить.
 
 
Два десятка долгих нот —
И застынет вечер, тих.
Расстаемся не на год.
Сколько нам осталось их?
 

1994 г.

Танец на парапете

 
Ночью мается причал при лунном свете,
И руками трогая луну,
В дождь танцует девочка на парапете,
И стреляют молнии в нее одну.
 
 
Бьет из неба звездный ток,
И загорается вода.
Танцует девочка про то,
Что мне не скажет никогда.
 
 
Я ее люблю. И наш роман не кончен.
Но ее ладони без тепла.
Нет, она ни в чем мне не призналась ночью,
Но протанцевала, как могла.
 
 
Вот-вот-вот зажгут восток,
И тень исчезнет без следа.
Танцует девочка про то,
Что мне не скажет никогда.
 
 
Завтра поутру она исчезнет тихо,
Как печальный сон, как сладкий бред,
Выкрав у меня навек легко и лихо
Танец, ночь и белый парапет.
 
 
Это – завтра. И – потом.
Ну, а сегодня – как звезда,
Танцует девочка про то,
Что мне не скажет никогда.
 

1998 г.

Танцовщица и поэт

 
Вы – танцовщица из бара,
Южной ночи визави.
Для гулянки вы не пара
И не пара для любви.
 
 
Но плевали вы на это,
Ровным счетом как и я,
И на сердце у поэта
Сладко вьетесь, как змея.
 
 
Я живу, и вы живете,
Тщась заветами Христа.
Я – душой на эшафоте,
Вы – всем телом у шеста.
 
 
И над миром полуночным,
Презирая маету,
Мы разбрасываем клочья —
Нашу с вами красоту.
 
 
Заплетайтесь хоть в кольца,
Вейте петли арканов,
Вам звонят колокольца
Битых барных стаканов.
 
 
Расстелитесь хоть в петли
На столе у поэта —
В этом траурном пекле
Я люблю вас за это.
 

2005 г.

То же самое не с ней

 
У меня был сон,
У нее – бессонница.
Все в одну и ту же ночь.
У нее был он.
У меня – поклонница,
Как она – во всем точь-в-точь.
 
 
В красоте была и в теле,
И металась на постели,
И сгорала в ней без дыма и огней.
Были так они похожи,
И могли одно и тоже.
Но хотелось то же самое, не с ней.
 
 
У нее был крик,
У меня – рычание,
Но свербило на виске:
Как она горит,
Адом ли, свечами ли?
Где, когда, зачем и с кем?
 
 
А со мной была – красива,
И с моей пласталась силой,
Как змея. И я был – змей.
Говорила через всхлипы:
– Как с тобою жить смогли бы?..
Но хотелось то же самое, не с ней.
 
 
У меня был жар,
А ее морозило.
И хлесталась ночь о сивый бред.
И под ним лежа,
Все она елозила.
А меня все нет, и нет, и нет…
 
 
А поклонница – счастлива.
Все утра ждала пугливо,
И к утру не становилась холодней.
Как с наркошного укола
На столе плясала голой.
Но хотелось то же самое, не с ней.
 

2014 г.

Точно помню, я не был крещен

 
Точно помню, я не был крещен —
Было плохо в то время с крестами.
Был тогда не Никита еще,
И уже, точно помню, не Сталин.
Я родился под звон портупей —
Где уж было желать под иконы!
Океан… Он совсем не купель,
И совсем не иконы – погоны.
 
 
Это было давно. Не вчера.
Мне, как самую высшую меру,
Напророчили – «в офицера»,
И крутую сулили карьеру.
Но по мне не пришелся мундир
И казарма со злыми клопами.
Был один я в семье дезертир,
Не желавший чужими стопами.
 
 
И лицо было бито мне в кровь.
Злобу выплюнув вместе с зубами,
Думал я: «Что такое любовь?
Видно, если не бьют сапогами».
И под грохот бездомных колес
Я опасную мудрость усвоил:
Самозванцев и маршальских звезд,
Как крестов, на России с лихвою.
 
 
Не имел я на теле креста
И плевал на погонную силу.
А везло мне, ей-богу, спроста,
Так везло, будто с неба валило!
Не моими костями мощен
Путь, отмеренный ровно верстами.
Точно помню: я не был крещен —
Было плохо в то время с крестами.
 

1978 г.

Три девушки

 
Девушка-блондинка
Катит по шоссе,
Давит в два ботинка
По встречной полосе.
 
 
Увернуться хочет
От каждого столба,
Девушка-блондинка
С именем Судьба.
 
 
А над ней брюнетка
По небу летит,
Давит на гашетку
Пропеллером галдит.
 
 
То вдруг всех обскачет,
То ударит вспять,
Девушка-брюнетка —
Удачей её звать.
 
 
А по тротуару,
Третья – босиком —
Девушка без пары
Скачет так легко.
 
 
Не успел окликнуть,
Скрылась вдаль она —
Всех оттенков цвета —
Молодость – она.
 
 
Я у той дороги
Клялся удивить:
Их легко и разом
В руки изловить.
 
 
Прикоснулся к каждой
Но скрылись, вдаль пропав —
Мол, нас не носят дважды
На одних руках.
 

2014 г.

Три дня

 
Простимся, и покатят
Из легкой грусти дни —
Они, как мы с тобой, всем сердцем там,
Где были золотыми
Вчерашние они,
Где пальмовый шалман в окно хлестал.
 
 
И было так не жалко
Рвать душу на клочки
И самый сладкий нерв крутить-тянуть,
Где молния в грозу
Бьет током от руки,
С которой на песке, зажав, уснуть.
 
 
А птице белой-белой
Не знать и не смекнуть,
Не раскричать о том любой волне,
Как девочка в парео
Слетала мне на грудь
И, крылья распустив, клевала губы мне.
 
 
Осенний лист летит, и я
Лечу туда, где с ней, где с ней
Три самых лучших дня, три дня
Короче всех и всех длинней.
 
 
Осенний лист – мое крыло,
И солнце в лужах – мой огонь,
Но ветер, как назло, назло
Несет меня к другой.
К другой.
 

2010 г.

Троица

 
Жизнь звучала, как ария,
Как высокий девиз.
Забавлял на гитаре я
Двух прелестных девиц.
И мелодия нервная
Увивалась плющом —
Так мне нравилась первая.
И вторая еще.
 
 
Загорелые, гладкие,
Хохотали в луну.
Мне казались мулатками,
И хотел хоть одну.
Что-то пьяное выпилось,
Завело под дугой.
Пел, на первую выпялясь,
А тянуло к другой.
 
 
Из июля не вынырнуть,
Из цветочной реки,
Чтоб не всклочить, не вывернуть
Тихих клумб парики.
И чем дальше, тем боязней
Без любви под луной…
Так хотелось обоих мне.
Только, чур, по одной.
 
 
И однажды на встречу мне
Заявилась одна —
Разухабистым вечером
Спутал бес-сатана.
И амуры все с луками
Послетались сюда.
И больше я их подругами
Не встречал никогда.
 
 
Жизнь – прелестная ария.
И высокий девиз.
Забавлял на гитаре я
Двух прелестных девиц.
Это все не приснилось мне,
Но минуло, как вдох…
Видно, божею милостью
Только в троице – бог.
 

1990 г.

Ты красивая до безумия

 
Ты красивая до безумия,
И беспечна – до пересуд.
И с нутром пострашней Везувия,
Тот, что лавой плеснет красу.
 
 
Я рыбачил как в море сетками,
А поймал не коралл-жемчуг —
В море чувств все уловы – редкие.
Я – поймал. И ее хочу.
 
 
День с тобой – как паяц на нитке —
Клешневывернут и весел.
И твои каблучки по плитке —
Говорящие, да не все.
 
 
Ночь с тобой – не свеча моя.
Ночь с тобой – ее можно спеть.
Так красиво: Коса песчаная.
Звезды. Ночь. И пустая сеть.
 
 
Красивая, красивая, красивая…
Как золото в волне.
Звездой висеть просил не я,
Но ты сорвалась мне.
 
 
Красивая, красивая, красивая…
Пушинка и свинец.
Как ливень в ночь – плаксивая,
Как от любви рубец.
 

2011 г.