Текст книги "Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия"

271.

 
Как будто год играли в жмурки
И снова забрели в объятье.
Свисают рукава тужурки,
Накинутой на платье.
 
 
И ты молчишь, когда, как прежде,
«Люблю» невнятно повторяю.
Я вновь нашел тебя, в надежде,
Что скоро потеряю.
 
 
Когда проходит ослепленье,
То вспоминается некстати
Щеки горячей ощущенье
И двух объятий.
 
 
Судьба над нами не смеется,
Я нагадаю, дай мне руку,
Что снова нам бродить придется
По заколдованному кругу.
 

14 февраля 1973

275.

 
И странно вспоминать,
Что был пожар…
 

Блок

 
Рамы прикрыты. Дома, как твердыни.
Руки спокойны, недвижны зрачки.
И не осталось ни тени гордыни
В ней, заставлявшей мертветь от тоски.
 
 
Где потерялись осанка и важность?
Кто погасил ее голос и смех?
Кто соучастник коварнейшей кражи
Рук, коленей, плеч, век?
 
 
Я не хотел, чтобы это кончалось
Так, как кончаются ночь и кино:
Шагом в привычнейшую усталость,
Взглядом в обычнейшее окно.
 

1973

276.

 
Одинокий, скромный мастер
Впишет тщательно в стихи
Наши серенькие страсти,
Наши жалкие грехи.
 
 
Этот мастер не осудит,
Не похвалит, не всплакнет.
Он тетрадь надпишет «люди»
И тихонечко уйдет.
 
 
Будем жить среди столетий
Мы со всеми наравне,
Потому что страсти эти
Повышаются в цене.
 

28 февраля 1973

278. Шопен

 
Славься, славянство! Душа полонеза
В недрах рояля кичлива. Сто лят!
В недрах Парижа бряцают железа
Нерчинска. Черные искры летят.
 
 
Славься, Шопен! У страны-наковальни
Раковин, тихих, как нежность, не счесть.
Страшно поверить – нет мысли печальней
Музыки, имя которой – честь.
 
 
Славьтесь, изгнанники, вальсы – больные!
Толпы безмолвных глазастых ребят.
Вальс до скончания века! Впервые.
Тихо… неслышно… безмолвно… сто лят…
 

5 августа 1973

280.

 
Не отчаяться бы, не отчаяться.
У калитки трава качается.
 
 
Тихи зори, закаты ветрены.
Дни, заполненные приметами
 
 
Скорой встречи и невозможности
Жить, не думая об осторожности,
 
 
О бесцельности прожитого.
Остается одно слово.
 
 
Лишь одно – для обозначения
Постепенного отчуждения,
 
 
Постепенной концентрации души.
Вот оно, это слово – спеши.
 

1973

282. Даная

 
Заключенная в башне Даная,
Полуженщина, полудитя,
По ночам просыпалась, пылая.
Дрыхла нянька, беспечно свистя.
 
 
Завивая, дымился светильник.
Полог нового ложа высок.
Лебединая вычурность линий,
В тонком золоте нежный висок.
 
 
Плеч, спины и коленей избыток,
И обидчивый шепот ступни…
Не постель это – дыба! От пыток
Помешались бессчетные дни.
 
 
Жилка в пропасти белой межгрудья,
Выгиб стана, пространство бедра…
Где ты, Зевс? Никого не разбудит
Золотая твоя игра.
 

9 октября 1973

283. Красная лодка

 
Переулок ветром распрямляется.
Улицы змеятся, как овраги.
Голос пуст, и все слова сдуваются
И летят, как память об отваге.
 
 
Не найти и в комнате прибежища,
Даже если щеки бело-розовы,
Даже если котиком на лежбище,
Даже если кончено с угрозами.
 
 
Здесь порядки хмуры одинаково,
Как кормильцы выросшей семьи.
Вечером забудемся и всякого
Приберем под крылышки свои.
 
 
И без всякой перемены до ночи
Будем слышать ветки и отрыв.
И, закрыв глаза, стоянку лодочью
Видеть, испытуя на разрыв.
 
 
Лодочка, прибитая к причалу!
Цепь в порядке? Ключик на столе?
Выполни, что прежде намечала:
Вмерзни в лед. До марта доалей.
 

12 октября 1973

284.

 
Когда уйдут последние знакомые,
Заметишь, что за окнами – бело.
Там снег парил, пока кричали в комнате
И мыслями скрипели тяжело.
 
 
Там падал снег, так тихо падал, бережно
На голый тротуар и фонари,
Что не узнать ни улицы теперешней,
Ни воздуха, где этот снег парил.
 
 
Когда уйдут последние знакомые,
Вздохнет дорога, заровняет след.
И медленные кавалькады конные
Гравер введет в серебряный браслет.
 

20 октября 1973

285.

 
Слушай, случайный попутчик,
То, что услышать не смог –
Как сожаление пучит
Дремлющий миною слог,
 
 
Как отсыпаются травы
В дальних ложбинах речей,
В синих ручьях Алатау,
У заилийских врачей.
 
 
Не рассыпается воздух,
Вмерзшего крика тайник
Там, где по Чертову мосту
Впустят отпетых одних.
 
 
Разве заметишь подмены,
Если сквозит нищета
Этой замызганной сцены,
Имя которой – мечта.
 

10 ноября 1973

286.

 
Начинаю свой день папиросой –
Будто в школе я, беглым опросом:
 
 
Вы, глаза, не забыли заданье
По-иному смотреть в мирозданье?
Проще, жестче, прямей и спокойней,
Шире, ярче, верней и влюбленней?
 
 
Ну, гримаса, зачем так язвительно?
Это пошло, старо, утомительно!
Это очень некстати и знайте:
Провокацией пахнет. Покайтесь!
 
 
Вот ведь разум, слепой небожитель,
Залихватский законоучитель –
Он-то знает, что все изменяется,
Проясняется и объясняется.
 
 
Потому и прочны его мнения,
Его логика и убеждения.
Потому – всем! – равненье на разум.
Может, все переменится разом.
 
 
Лишь душа-первоклассница тихо зевает.
Ничего еще, дурочка, не понимает.
 

22 сентября 1970, 12 ноября 1973

287. Сентябрь

 
Сентябрь…
Из душных комнат лета
Переходя
В объемы неба,
В дома деревьев, в мир разумных птиц…
 
 
Переходя
К забытому дыханью
Студеных дней,
Тяжелых волн реки,
Ночных прогулок в стонах тополей…
 
 
Сентябрь…
Асфальт похолодел
И лица загорело-серы,
И узкие зрачки, и узкие ступни,
И узкие фигуры
Одиноки,
Но как уже красивы их повадки!
 

1973

288.

 
На нищих парковых лужайках
В сквозном дрожании стволов
Трепещет утренняя стайка
Весенних и дремотных слов.
 
 
Вся в паутинном слезном блеске
И робких бликах янтаря,
Она пострунно водит лески,
Азартом тешит рыбаря.
 
 
И так легко себя уверить
В том, что ты молод, свеж, красив,
Что не лучи, а пальцы пери
Сжимают сердца чуткий гриф.
 
 
Что день не знает окончанья,
Как строк неистовых разгон.
Но отчего он так случаен
И ты им – словно опален?
 

1973

289.

«Мастерица виноватых взоров…»

Мандельштам

 
Счастливо найденная фраза,
Улыбка в черный день,
И интонации приказа,
Коль просыпаться лень,
Под локтем жаркая ладошка
И слева частый шаг –
Как это, господи, немножко!
И, боже, незнакомо как.
 

1 декабря 1973

290.

Памяти Гали Хамуевой

 
Так вдруг сверкнет из зауми живое.
Так в танце жест откроет сердце. Так
Пробуждаясь, вспыхнет ощущенье,
Что лет тринадцать – незаполненные годы
И что вчера еще
я был в десятом классе.
 
 
Но почему в десятом? Как случилось,
Что самый скучный год (снега и без пути пока,
Но весь в надеждах, весь, весь ими изукрашен
И разрумянен робостью сверх меры)
Как случилось?
 
 
Бег. Влюбленная в меня…
 
 
Да. Это!
И влюбленная,
но поцелуя так и не дождались.
На перекрестке снежном
Мы стояли
Часы, быть может,
ждали, ждали, ждали,
Что прохожий
Сведет нам губы.
Было по шестнадцать.
И в окнах свет, как сливочное масло,
И сладкий запах выхлопа машины…
Она была черноволоса и румяна.
Говорила
О венгерской крови, конечно,
В ней была она…
 
 
Как неприятен стерегущий взгляд,
Когда ты сам пуглив и неуверен…
Носить очки иль не носить?
Ее спросил об этом
и она
Решительно, смешно, самозабвенно
Закрыла ими зоркие глаза…
 
 
Я не заметил…
 
 
«Ну, как?» – спросил приятель.
«Ребята хвалят», – подхватил другой.
Верней всего, была простая зависть.
 
 
Я не заметил.
Я не замечал,
Я ничего не замечал
И это было неспокойно, жутко.
 
 
Луна летела
И я бежал средь деревянных улиц
И колотил их сон, звенел и мчался,
И мысли были только о сегодня.
О завтра и вчера там не хватало места.
О завтра думал в детстве,
а вчера
Еще не наступило.
 
 
И так уходит всё.
 

18 декабря 1973

291. Свидание

 
Только сумерки глухие.
Только яркий лист кленовый.
Только ветер, как безумный,
Продолжает бушевать.
Он громадными шагами
Мерит площадь бестолково
И вихляющей походкой
Возвращается опять.
 
 
На скамеечке уютной,
Как предмет его терзаний,
Как дыра из подземелья
Светит белое лицо.
 
 
Все, что было, утонуло
В этой тьме, без притязаний
На свидание в дальнейшем.
 
 
Как маяк в пустынном море
Светит белое лицо.
 

1973

292. Оттепель

 
Фразы в форточку – капелью.
Плачущий январь.
Стекла, яблони вспотели,
Размывая гарь.
Мокнет рыхлая известка
В бочке под окном,
Плотский шепот перекрестка
Соблазняет дом.
Город с хрустом расправляет
Плечи чердаков.
Тает, тает, рано тает.
Хлоп – и был таков.
Был таков и не был стылый
И осел сугроб.
Ветер с черноморским пылом
Прошибает лоб…
 

1973

293.

 
Винтовка – упрек гуманисту,
Который, поверив, погиб.
Который поверил, что выстрел
Не менее чем перегиб.
 
 
Гуманность сродни аскетизму
И самообману сродни,
Когда настигают отчизну,
Как волки, угарные дни.
 
 
О, как он не знал, что в затишье,
Где порохом пахнет заря,
Неважно, что ты говоришь им,
Неважно… И, может быть, зря.
 
 
Но ты говорил и кричал им:
«Не поздно… Единство… Народ…»
Слова твои были причалом
Каких-то нездешних щедрот
 
 
На площади, где за неделю
Глаза волновались пестро,
Где люди от слова правели,
Левея сейчас от костров.
 
 
Но жизнь свою бросив, как слово
С расчетом, в сознанье, с тоской
Ты кинулся в пропасть былого
И сжег все мосты за собой.
 

Октябрь 1973, январь 1974

294.

 
Прислушайся – шумы и гулы.
А тишь, а покой, а стихи?
Их пишет лесничий сутулый
А бакенщик, у реки.
 
 
Прислушайся – время уходит.
А сила, а нежность, а страсть?
Их хватит, чтоб ты при народе
Сумел не канючить, не клясть.
 
 
Их хватит на то, чтобы снова,
И снова, и вновь, и опять
Пытался ты гибкое слово
Распутать, отнять, отвязать…
 

13 февраля 1974

295. Лицо

 
Посмотри за окно. Видишь? Пристально небо,
И деревья, и снег, и замерзшая лужа, и ночь.
А мелькают такси, гаснут окна, и был будто не был
Одинокий прохожий, которому уж не помочь.
 
 
Посмотри сквозь лицо, отражение, через стеклянный,
Непрозрачный сосуд своего векового жилья –
Мир давно незнаком. Он – как свет позабытой поляны.
Он – как шмель. Как шиповник. Как сказочный дом муравья.
 
 
Но, быть может, глаза – это звезды, которым приснится
Тихий космос рыбалки и млечные дали тропы,
И бесчисленный круг, где светают из темени лица
С первым шагом напрягшейся, легкой и чуткой стопы.
 

13 февраля 1974

296.

 
Там все живое, где таблица элементов
Творит составы воздуха и вод,
К нам проникающих в бездонный рот,
Пронизывающих живое тело,
Когда мы повернемся неумело
Под излучение как бы магнитной лентой.
 
 
На нас ведется запись, не спеша,
Всех тех мельчайших изменений атмосферы,
Которыми не брезгует душа,
Но мы не знаем их, как мы не знаем меры
Стыда, печалей, горестей, забот,
Одной волною захлестнувших рот.
 
 
О, как сродниться, как наладить связь
С образованьем туч, с дыханием приливов?
С лицом птенца, что выбил, изумясь,
Окно оттуда, где томился сиротливо?
 
 
Что ж, курица не птица, но птенец
Еще летит, и зреет в горле клекот.
Бесстрашен круглый глаз и внятен рокот
Крыла, упершегося в воздуха торец.
 

25 марта 1974

297.

 
Кого мы любим в женщинах? Детей.
С их чистыми глазами, чистой кожей,
С наивною жестокостью затей,
С раскаяньем, что их позднее гложет.
 
 
Кого мы любим в женщинах? Себя.
Как Мандельштам увидел бег олений,
Так души, отражением слепя,
Невольно застывают в изумленье.
 
 
Кого мы любим в женщинах? Друзей.
Тех, без кого по капле жизнь уходит,
Тех, от кого всю жизнь мы ждем вестей
О том, что все же с нами происходит?
 
 
Но как случается, что их теряем мы?
А так – нас утомляет птичье пенье,
Общение с собой – страшней чумы,
Ну а друзья нужны лишь на мгновенье.
 

28 марта 1974

298. Бумага

 
В глуби листа мерцали сонмы действий.
Укрывшись где-то, гибла тишина.
Рос океан. И необъятной лестью
Была природа, как любовница, пьяна.
 
 
Она меняла формы и обличья.
Впевалось в грохот пение сирен.
И чистое дыханье Беатриче
Одно цвело средь призрачных морен.
 
 
Дышали, как влюбленные, чернила.
И гладь бумаги ластилась к руке.
Снижался гул. И мысли торопила
Вселенная, прижатая к щеке.
 

Апрель 1974

299.

 
Не говорить бы –
Слушать и молчать.
Смотреть, как травы
Рассекают землю,
Как ветер месит воду,
Та – песок
И надо всем, лепя и формируя,
Висит светило.
 
 
Может быть, оно
Вот так же изменяет человека?
Его рельеф
С поверхности все мягче
И старики – как старые хребты –
Курганами, холмами.
Скальный грунт
Уходит вглубь, и ветер обметает
Вершины гор.
Ущелья ж
Все бездонней.
 

27 апреля 1974

300. Поезд

 
Как эти локти замелькали
Вдогонку за упрямым лбом!
Как от соприкосновений стали
Переменилось все кругом.
 
 
Проснулись горы и раскрыли
Свои туманные глаза
И на мгновение застыли
Как бы под игом колеса.
 
 
От страха затрясло зайчиху,
А обернувшийся медведь
Смотрел внимательно и тихо,
Как может человек смотреть.
 
 
Так непонятен был распадку
Железный этот крик и визг,
Что даже эхо было кратким,
Предназначалось для подлиз.
 

22 мая 1974

301. Город

 
Вот стал ты на год старше.
Но старше стал и мир.
Живой участник марша,
Как цезарь или Кир.
 
 
Размер однообразен,
Мелодия проста –
Шагал ли к казни Разин
Иль дачник по кустам.
 
 
Не удержать минуты,
Секунды не вернуть.
Тик-тик – порви, не путай,
Тик-тик – счастливый путь.
 
 
Счастливый ли, несчастный,
Туманный ли, прямой,
Восходит месяц ясный
Над мертвой головой.
 
 
Да будет утешеньем,
Что ты, и я, и мы
Смотрели с изумленьем
На травы и дымы.
 
 
Что мы любили воздух
И сладко спали в нем,
И думали непросто
Все больше о своем.
 
 
Что ветер трогал шторы,
Весь день гудел мотор,
И деловитый город
Усилья распростер.
 
 
Он, мышцы напрягая,
С другими наравне,
Бока Земли сжимая,
Летел, как в полусне.
 
 
Не знающий истерик,
Апатии, мольбы,
Ревел и бился в берег
О Времени столбы.
 
 
И в этом рукотворстве,
Решимости, борьбе,
Железное упорство
Наперекор судьбе.
 
 
Он до конца уверен
И станет на своем.
И ты, раскрывши двери,
Войди в него, как в дом.
 

29 мая 1974

302.

 
Город управился к ночи. Затих.
Спать уложил голубей, голубих.
 
 
Бедных людей и богатых людей –
Вытолкал в сон их из жизни взашей.
 
 
Снится богатому свой огород.
Бедному снится – наоборот:
 
 
Ямы, ухабы и пропасть без дна,
Где он летает. Летает жена.
 
 
Город летает. Планета – торчком.
Ну, а Вселенная, та – узелком.
 
 
А узелок из двенадцати строк.
Словом, не сон, а кошмаров мешок.
 
 
Утром встает он. Больна голова.
И повторяет такие слова:
 
 
«Скучно нам жить. Надо доброму быть.
И непременно чего-то открыть.
На производстве, в семье и быту
Переплавлять маяту в красоту».
 
 
Так он решает, сей винт из винтов.
В бочке затычка. Владыка мостов.
 

1974

303.

 
Тушь на ресницах,
Как пепел утрат.
Рядом, наотмашь,
Дегенерат.
 
 
Рука на коленке.
Не дрогнет спина.
Июнь. Но погоды
Не видит спьяна.
 
 
Какие там почки,
Какие мосты!
Когда после ночи
Застывшая ты.
 
 
Не дышишь, как будто
Змея в животе.
Таксист, как Иуда,
Распят на кресте.
 

6 июня 1974

304. День

 
День ото дня. Тень от огня.
Тень от огня. День ото дня.
Кого ты ищешь?
 
 
Огонь. И дым. И воздух тек.
Остался ствол, смолы натек.
Пылища…
 
 
День ото дня – дым от огня.
Вползало прошлое в меня.
Меня не стало.
 
 
Не дым – угар. Не сон – кошмар.
Перемещен из шара в шар.
Шепнуло – мало…
 
 
Влетало в окна. Било в грудь.
Ломало стекла. Выло – будь!
А я лишь головой качал.
 
 
Молчал, молчал, молчал, молчал,
Молчал, молчал, молчал, молчал.
Молчал.
 

21 августа 1974

305.

 
Разучился писать стихи.
Научился сидеть глухим.
 
 
Научился спокойно спать.
Научиться бы забывать.
 
 
Все забыть, и начать бы вновь
Рассусоливать про любовь,
 
 
Про свои, ах, шестнадцать лет,
Как сказал воздыхатель Фет.
 
 
Только годы – они не врут.
Запинают. Напрасный труд.
 

1974

306.

 
Автобус качало и поручень
Спицами рук изогнут.
Каждый, как будто в колбочке
В мнимом своем инкогнито.
 
 
Стиснутый валом пышущих
Спин, коленей, локтей,
Вял я, как всякий пишущий
В век неземных скоростей.
 
 
Лишь пальцы железной хваткою
Поддерживают на весу
Напоминающее и краткое
Тело, завидующее Дерсу.
 
 
А левую руку укачивало
И представлялось невольно, –
То ее укорачивало,
То удлиняло достойно.
 
 
Но уж рождалось событие
И разгонялась кровь.
Тонкой, как леса, нитью
Взгляды, лицо – бровь в бровь.
 
 
И разошлись. И городом
Бегать, плавя стекло.
Сердце зашлось от голода.
Снегом глаза замело.
 

1974

307. Тридцатилетие

 
Блуждать тропой ночным дремучим парком
В обнимку с бедною затасканной луной.
Блуждать вдвоем. И церковью в огарках
Блистает клен. Блистает мир ночной.
 
 
Все спит. Все умерло. Давно не существует.
Лишь шаг. И два. Остановись. Замри.
Послушай ветра песенку простую,
Привет от тихой девушки – зари.
 
 
Таких тихонь не сыщешь, не надейся.
Ты слышишь, как томится? Поспеши,
Скажи ей, что свиданье ровно в десять
Минут шестого. Где – ты сам реши.
 

23 сентября 1974

308.

 
Не упустить травы худенье.
Прожить сентябрь накоротке
С дрожащей парковою тенью
В неразличимом шепотке.
 
 
Гасить дыханье у боярки,
Где воздух алыми прошит
И праздничными, как подарки,
Плодами. Зренье разрешит
 
 
Забрать с собой брусочек меди,
Разъятый пальцами ветвей
На сговорившихся соседей,
Стилистов гибели своей.
 

29 сентября 1974

309.

 
Когда ты станешь всем чужим,
То хоть себе останься верен.
Как был, хотя бы, верен Беринг
Завидным принципам своим.
 
 
Чужой душе открой Чукотку
И Командора острова,
Где заполярная сова,
Не щуря глаз, разинет глотку.
 
 
И я, как скобами, словами,
Полярной ночи клюв зажму.
Я так хочу любим быть вами.
Не отгораживайтесь рвами.
Ну дайте руку хоть пожму.
 
 
Хотя бы слово на растопку.
Простое, колкое: «Щепа».
Его потоньше ощипав,
Пустить огонь под эту стопку.
 
 
Канатоходцем, гибок, бел
По щепке пламень полетел.
 
 
И вот уж пляшут языки
Лезгинку жадно вкруговую.
Костер трещит: «Я существую».
Свет проникает в уголки.
 

22 октября 1974

310. Фото Лайзы Минелли

 
Страна прижатия локтями,
Коленкой, стиснутой впотьмах,
Прижавшей также в двух местах
Глухое сердце в теплой яме.
 
 
Страна бушующего бреда
О пальцах, чующих предел,
В которых встрепенется Леда –
Ослеп, как только поглядел.
 
 
Но, прикоснувшись, видел снова,
Как в негатив сквозных зрачков
Летела кувырком Брюллова
Помпея нищих дураков.
 
 
Смеялись десны, пели зубы.
Прищур врезался в маску строк.
И, как приевшийся урок,
Толклись у щек нагие губы.
 

24 ноября 1974

311.

 
Темно, совсем темно, и ни души не встретишь.
Бесчестен вечер. Ночь черным-черна.
 
 
Письмо от Чехова в пустых руках повертишь
И дальше отошлешь. Несчастная страна!
 
 
Угодьями угодлива, обильна
Князьями, подпирающими свод.
 
 
Не успевает низкая давильня
С высоким качеством передавить приплод.
…
Ты, виноградинка, изюм… Прижмись поближе,
Кишмиш моей восторженной души.
Как пропеклась ты солнцем! Не нанижет,
Не трусь, нас время на карандаши.
 
 
Мы не букашки, не гербарий даже.
Еще на ветках мы и солнце высоко.
Еще печет. И так прозрачен каждый,
Что в желтизне лишь косточки зрачков.
 

24 ноября 1974

312.

 
Во сне, как помню, шел,
Не оступаясь, не переча…
То было меньшее из зол,
И говорил: «Тут, недалече».
 
 
А сзади, – разве различишь? –
Хитросплетения погони.
Бросались в горные ключи
Те кровожадные их кони.
 
 
Нет, это было не со мной.
Не мне, не мне так много чести.
Смыкался вечер ледяной.
Скакал ущельями наместник.
 
 
Пусть Велизарий не холоп,
Но вечна сладость подчиненья.
По Риму кошки бродят. Гроб
Господень ожидает мщенья.
 
 
И так захочется любви,
И так – песком из горсти – нежность,
Что даже миг останови
И будешь лишь школяр прилежный.
 
 
Войдет в игольное ушко
Дикое счастье паладина.
Макакой жизни половина
Висит, придушена кишкой.
 
 
Любовь моя! Зрачками и ногтями,
Коленями, зубами и локтями
Вцепись в сей ледяной сугроб.
 
 
Иду по воздуху, ступаю,
Зеваю, время колупаю,
Засну – и снова начинаю
Игру с названьем круглым «гоп».
 

5 декабря 1974

313.

 
Говорили вокруг о минутном.
Я не вспомнил, не смог, отошел.
Тихо музыка длилась о смутном
И мешалась, и падала в шелк.
 
 
Изгибались упругие снасти
И Бетховен, далекий, чужой,
Умолял, цепенея от страсти
Перед будущей знойной толпой.
 
 
Но вонзался. Был близок в пожатьи
Этой кожи тугой разговор.
Эта бережность. Это прижатье.
Эта жалоба взгляда в упор.
 

6 декабря 1974

314. Астроному Джорджу Чумкину

 
Твои глаза умеют слышать,
Как астероид гонит вверх.
Как жаль, что ростом ты не вышел,
Чтоб прекратить вращенье сфер.
 
 
Сиди с трубою, где повыше,
Дивись и подавай пример.
 
 
Сиди, выдумывай законы,
Давай, высчитывай, дурак,
С самонадеянностью кроны,
Распутав корни кое-как.
 
 
Миров причудливых кулоны
Волнует Млечность. Дышит так,
Что запотели телескопы,
А доктор Чумкин занемог
Вновь похищением Европы.
Он в бездну лезет, словно бог.
 

6 декабря 1974

315. Август

 
Стали ночи темнее и звезднее.
Здравствуй, сердце! Твое пробуждение
Отмечают соцветия поздние
И уставшие жить растения.
 
 
Вот и август уходит рыбою
В темный омут тягучим золотом, –
То ли леса янтарной глыбою,
То ли вод черным кварцем сколотым.
 
 
Отзовется канал, канавка ли,
Над которой стою, лопатками
Упираясь в перильца шаткие.
В небе звезд намело – мильон.
 
 
Значит, скоро зима, коль вьюжится.
Коль метелью вверху утюжится
Этой звездной пурги налет.
 
 
Значит, снова торить дороги нам
По скрипучим дням, по сугробинам.
Снова пить губ январских мед.
 

21 января 1975

316.

Оле

 
Девочка, путь повторяя,
Смело смотри. Говори
Все, что походка шальная,
В тело вбиваясь, горит.
 
 
Все, что задумали руки,
Чем оживились глаза, –
Лишь наполнители губки,
Выжатой вновь, до аза.
 
 
Может быть, тот выжимальщик,
Видя, как щечки горят,
Даст тебе нежный и тающий,
Мыслью опоенный взгляд,
 
 
Даст тебе прелесть движений,
Беглость улыбки, сто сот
Сладких, медовых влечений,
Греющих тихий висок.
 

29 января 1975

317.

 
Голова ты моя, голова
Сожаления, как жернова.
 
 
Перемелется, будет мука.
Так зачем этот взгляд свысока?
 
 
Для кого эта жалкая спесь,
Если только что вышел я весь?
 
 
И кому теперь нужен мой рот
Что в песках погребенный живет?
 
 
Он живет там, как дюна, сухой,
Заслоненный горячей рукой.
 
 
Тихо луны поют облакам.
Сердце рыщет по черным пескам.
 

6 февраля 1975

318.

 
Таежный ключ, брусничатый, студеный!
Немое детство. Говорок воды
У лиственницы угольно-зеленой…
Ты напоил меня до ломоты.
 
 
Ты опоил меня. Все сказано тобою.
Что говорить? Тот говорок воды,
Тот рой песчинок был подобен рою
Бесценных слов, запутавших следы.
 

11 февраля 1975