Текст книги "Четыре с половиной киносценария из Петербурга (сборник)"

19.

Рита и Паша плывут в озере.

– А у вас на катере… – говорит Рита, задыхаясь, – каюты есть?

– Есть.

– А где вы плаваете?

– Кронштадт… Ломоносов… Нева…

– А в гости можно прийти?

– Да в любое время!

– А чем Володя занимается?

– Он моторист.

– Матрос?

– Ну… матрос…

– Ты его гоняешь?

– Мы с ним друзья.

– Вы?

– А что?

– Ничего. Капитан!

– Я – Паша.

– Ладно. Паша. Я, допустим, тону. Ты меня вытащишь?

– Вытащу.

– Тащи.

Паша обхватывает ее одной рукой, другой гребет.

– Устал?

– Нет…

………

– А сейчас?

– Помолчи…

На берегу Паша без сил падает на траву. Рита садится рядом, пальцами расчесывает ему волосы. Паша измученно и блаженно улыбается.

– Устал… устал, капитан… – говорит Рита. – Зато спас женщину… красивую женщину… Русалку вытащил из озера… Что ты будешь делать с русалкой, Паша?..

Паша закрывает глаза от наслаждения. Рита дергает его за волосы, Паша вскрикивает.

– Вот тебе за нескромные мысли! – говорит Рита.

20.

В палатке. лежат вчетвером, девушки посередине. Володя курит.

– Тогда и я закурю, – говорит Рита.

– Все, я кончаю. Это от комаров.

– А капитан горячий. Как печка, – говорит Рита.

– Это шутка, Паша. Не поддавайся на провокацию, – говорит Володя и выбрасывает окурок за полог палатки. – Буэнос ночес.

Пауза.

Звук оплеухи. Паша на четвереньках выскакивает из палатки. Володя впервые смеется. Смех у него детский, без оттенков. Чистый смех.

– Я же тебе сказал, Паша! – говорит он. – А ты этого очень хотел!

Паша сидит у палатки и блаженно улыбается.

21.

На катере. Паша смотрит на часы, в осколках зеркала на задней стене рубки.

– Ты что? – говорит Володя.

– А? Да… Рита должна прийти…

– Ну да? Серьезно?

– А что?

– Ничего. Рад за тебя.

– Эх, Вовк. Горю я синим огнем. В армии на первом году генерал-полковника встречал дежурным по роте – такой же мандраж…

– Вон твой генерал идет.

– Где?

Паша выпрыгивает на берег, о чем-то говорит с Ритой, галантно приглашает на катер, подает руку, помогает перейти на борт. Володя с состраданием следит за его действиями.

– Привет! – говорит Рита, улыбаясь.

– Привет.

– Как у вас… прекрасно! О! И руль есть! А там что?

– Там? Машина… Каюты… – говорит Паша. – Показать?

– Потом? Куда мы сегодня поплывем?

– Куда прикажут.

– А я могу приказать?

– Конечно!.. – говорит Паша.

– …генерал, – добавляет Володя.

– А что моряки курят?

– Я… Что у тебя, Вовк?

– «Беломор».

– Ну-у… – говорит Рита. – Паш?

– Я сейчас! – говорит Паша. – «Мальборо»?

– Это ты сам реши.

– Ты тут ответь, Вовк, если вызовут!

Паша спрыгивает на берег, быстро идет по набережной к гастроному.

– А у вас действительно хорошо, – говорит Рита.

– Главное, что можно смотреть на город из-под козырька, – говорит Володя.

– Ну не всю ведь жизнь.

– «Ястреб» – Питеру-три… «Ястреб» – Питеру-три… – раздается по рации.

– «Ястреб» на связи, – говорит Володя. – Да… У моста «Лейтенанта Штидта»… Да… Вас понял… Да… Выходим.

Кладет трубку. Рита, пока он говорил, пристально смотрела на него.

– Что? – спрашивает Володя.

– Ничего. Почему это ты меня сразу невзлюбил?

– С чего ты взяла?

– Я знаю. Значит, я тебе абсолютно не нравлюсь?

– Почему? Нравишься.

– А как человек?

– Как это понимать?

– А ты жестокий человек.

– Что?

– Что это ты с Ленкой вытворяешь?

– Это наши дела, Рита.

– А мне как раз жестокие и нравятся. Я ведь рапиристка. Кандидат в мастера.

– Это – не то. Не та энергия.

– Какая еще энергия?

– Это отрицательная энергия, Рита.

– А ты дрался хоть раз в жизни?

– Дрался.

– Врешь, – улыбается Рита.

– Чего ты добиваешься?

Рита с улыбкой встает в позицию, фехтует. ее вытянутая ладонь мелкает у лица Володи. Он ловит ее руку, их лица совсем рядом.

– Ну? – говорит Рита.

Володя отпускает руку.

– Да, интересная будет игра, – говорит Рита.

– Никакой игры не будет.

– Будет.

– Рита, – говорит Володя, помолчав. – Я тебя прошу, как человека… Зачем он тебе нужен?

– Капитан? А я не к нему пришла. Мне тебя хотелось увидеть.

– Ну, увидела и и до свиданья.

– Просто прелесть! Ах, какой у нас роман получится!

– Вы же вместе росли.

– С Ленкой? В одном дворе.

– Ну и как ты ей будешь в глаза смотреть?

– А я ее очень люблю. Я ее от тебя спасаю. А ты спасай капитана. И не надо играть в такого… святошу. Тебе это не идет.

– Скучно все это. Прыгаешь, как заведенная.

– Ага. И это тебе зачтется. Да, кстати, а о чем вы интересно, беседуете? О литературе, да? Философствуете? О чем можно говорить с ним? Так долго? А вот и он.

Входит Паша.

– Вот, держи, – говорит Паша.

– «Мальборо». Так я и знала.

– Что, не те?

– Нет, те. Те, капитан! Ну ладно. Плавайте.

– А… куда ты? – говорит Паша.

– В следующий раз. А сейчас вас ждет работа. Не надо меня провожать!

Рита выходит, легко выпрыгивает на берег.

– Я позвоню? – кричит Паша.

– Звони!

Рита уходит.

– Что у вас тут… было? – спрашивает Паша.

– А ты как думаешь? Что здесь могло быть?

– Вызова не было? – говорит Паша, помолчав.

– Был. Лихтер переставить на Кировском.

– Ну, поехали. Сбрось конец.

Володя отдает швартовую. Входит в рубку.

– Знаешь, Вовк? – говорит Паша. – Скажи она мне – с полного хода в стенку – и пойду полным ходом.

Володя молчит.

– Может, ты ее обидел? – говорит Паша.

– Она сама кого хочешь обидит.

– В ресторан приглашу. Пойдет?

– Ресторан… Ты что, цветами торгуешь?

– Говоришь, энергии нет? У меня ее – вагон!

Катер режет воду.

22.

Володя в своей комнате. Паяет. Коробка от магнитофона, детали, плата. На столе – телефон. Звонок.

– Володя! Подними трубку, – говорит мать из соседней комнаты.

– Але, – говорит Володя.

– У вас спаренный телефон? спрашивает Рита.

– Да. Кто говорит?

– Сделай вид, что не узнаешь.

– А-а.

– Неужели не ждал звонка? Не поверю.

– Ладно. Что еще?

– Хочу тебя видеть.

– Еще что-нибудь?

– Очень хочу.

– Зачем?

– Ну и мужчина. Не мужчина, а лев.

Володя прижимает трубку плечом, продолжает паять.

– Давай, у меня время есть.

– Что ты делаешь?

– Паяю.

– Что?

– Па-я-ю. Занимаюсь пайкой.

– Ну ты меня убиваешь. Значит, я с тобой разговариваю, а ты паяешь.

– Можешь считать так.

– Хорошо… Хорошо. А у меня билеты есть. На «Машину времени».

– Не интересуюсь.

– А в БДТ?.. Тоже нет. Ах! Какие у нас предстоят встречи! Ты знаешь, я очень жалею, что женщины не фехтуют на саблях. Ты слушаешь?

– Слушаю.

– Если б ты знал, как я тебя хочу видеть… Ладно, спокойной ночи.

– Угу.

Володя кладет трубку.

– Это Лена? – спрашивает мать, входя в комнату.

– Нет. Ее подруга.

– А. Иди ужинать.

23.

Паша и Рита в ресторане «Невский». За столиком.

– А как поживает твой матрос?

– Вовка? Ничего. А что?

– Ты что, ревнуешь?

– К нему? Нет.

– А какое ты вообще имеешь право ревновать меня? У нас что, близкие отношения?

– Да… Рит…

– Что, мой капитан?

– Я… надо? Все!

– Ах. Пойдем потанцуем.

Танцуют.

– Рит… – говорит Паша горячо. – Институт? Закончу. Начальником? Стану. Вокруг света? Сертификаты? Машину привезу!

– Паша, это неинтересно, – отстраняется Рита. – Когда мы искал грибы и плыл со мной под мышкой, это было интересно. А это – неинтересно!

– Ну что мне сделать? Что?!

– Ничего. Пойдем икру доедать.

Садятся за столик.

– Не надо так пить, – говорит Рита.

– А как надо? – медленно, криво улыбаясь, говорит Паша.

– Надо пить для души. Для удовольствия. Чтобы в тебе пробуждался человек. А не животное.

– А что, я уже на животное стал похож?

– Я кому сказала!

– Все. Все, Рита. Все.

Встает.

– Ты куда?

– Да сейчас, Сейчас буду.

Паша подходит к оркестру. Долго уговаривает, заказывает песню. Возвращается.

– Можно, закурю? – говорит Паша.

– Кури.

Паша закуривает.

– С непривычки… голова кругом…

Оркестр начинает играть, ударник поет: «Во хмелю слегка, лесом правил я…»

– Ну что, капитан? пригорюнился, – говорит Рита.

Паша гасит сигарету, смотрит на нее, жалко улыбаясь. Рита берет его за затылок, целует в губы.

– Все. Пошли. Зови официанта.

24.

Катер. Паша лежит в каюте на койке, курит. Входит Володя.

– Ты чего закурил?

Паша молчит.

Володя садится в ногах.

– А? Капитан?

– Уйди, Вовка.

Володя идет в рубку.

– Шкура, – шепчет он.

– «Ястреб» – Ленинграду-три… – слышится по рации.

Володя берет трубку.

– «Ястреб» отвечает Ленинграду-три… Да… У моста «Лейтенанта Шмидта»… Да… Вас понял… Да… Понял.

Спускается в каюту.

– Пошли, на Голодай, – говорит Володя. – Да хватит тебе! Чего ты из-за какой-то…

– Я тебе сейчас врежу, Вовка!

– Ты пойдешь или нет?

– Пойду. Сейчас приду.

Катер бежит по Неве к Дворцовому мосту. Яркое солнце. Паша бледен, лицо пустое.

– Давай я встану, – говорит Володя.

– Вставай.

Володя становится к штурвалу.

– Где был вчера?

– Молчи, Вовк. Молчи.

Мать и отец.

– Это мы виноваты.

– Почему – мы? Почему всегда, когда дети ведут себя, как эгоисты, виноваты родители?

– Потому что он верил нам, а потом перестал верить.

– Чепуха. У него не было никаких поводов – не верить.

– Были.

– Какие?

– Не знаю. Он нас любил, а потом вдруг… Как будто лампочка погасла и стало темно. Мы его в чем-то предали. Если бы он меньше нас любил, он бы простил. Самая больая любовь – самая хрупкая. Это я не доглядела.

– Ничего. Погуляет и вернется.

– Нет. Ты не понимаешь. Он совсем ушел. Я не сплю… Я же его помню… такого ласкового… и – ничего… В руках ничего не осталось… Только тепло помню… а руки пустые…

– Ну… успокойся. У всех так бывает. Всегда дети уходят.

– Ты не понимаешь… Для тебя это вопрос самолюбия. А меня просто разрезали… Он меня разрезал… он! Зачем ты пошел в эту… грязь?

– В какую грязь? Ты о чем?

– В эту… работу! Когда вокруг – нищие, брошенные дети, отчаяние! А мы – богатеем, богатеем! Зачем? Тебе нужны удовольствия?.. Слава! Ведь мы могли жить скромно, но без всего этого! Нас не любят! Когда я вижу глаза соседей, друзей… Это ведь не стоило того… Твой друг, Сапрыкин, сидит на кафедре – и не звонит! Дворкин был друг, а стал лакей. Одноклассница моя, Зоя… Она ждет подарков, а мне стыдно ей давать!

– И ты тоже… Хорошо. Не будем богатеть. Разбогатеют люди, которые не могут так формулировать. Ты же их видишь. Ты им хочешь всё отдать? Чтобы эти, пальцы веером, владели всеми нами? Или те, которые профукали страну, а теперь доедают сырье?

– Ну, конечно. Ты знаешь. Ты все знаешь, как и почему. А у меня не стало сына. И мне твои рассуждения о стране…о будущем… просто оскорбительны! Если бы каждый думал больше о детях, чем о стране, такого бы не было.

– Ты знаешь, когда Жукова обвиняли в том, что он безжалостно клал солдат, он ведь не мог защищаться. Он это знал, что – безжалостно, но он был уверен, что он прав. И он не спал спокойно. Он, может быть, каждый раз рыдал в подушку. А утром вставал – и снова безжалостно клал, тысячами. Но он знал, ради чего. И знал, что все матери погибших его проклянут. Я не Жуков. Я никого не посылаю на смерть. Но я знаю, что в нашей стране идет война. В мире идет война. Не прекращаясь. Или закон – общий закон, или распад. И Вовка это поймет.

– И ты живешь по закону? Вы там – хоть один человек – живете по закону?! Видя этих старух у метро? Эти… лица по телевизору? Самодовольые, тупые, жадные!

– Ты мне не веришь?

– Не знаю… Если бы верила, я бы знала.

– Тогда я не могу защищаться.

– Поговори с ним!

– Я говорил. Стена.

– Еще говори! Говори! Это твой сын!

– Иногда мне кажется, что это уже не мой сын. Это так… печально. Это… не срастется. Давай чай поставь. Вдвоем посидим.

Сидят, пьют чай. И видно, какие они станут в старости.

Володя в своей комнате ходит из угла в угол. Входит отец.

– Что случилось?

– Ничего.

– Может, поговорим?

– Давай, поговорим.

– Сядь.

Володя садится.

– Ты все злее становишься.

– А с чего мне добрым быть?

– Ну, а на меня почему злишься?

– А ты не догадываешься?

– Почему ты говоришь со мной таким тоном?

– Тоном… Вы же все… изорвались! Почему вы не можете говорить правду везде? Не только на кухне? И на работе, и в метро! Всю жизнь чего-то боитесь, не так сказать, не так ступить! Ну хорошо – те люди. У них свои дела – тридцатые годы. Потом поколение – война! У них есть вот здесь вот – железо, своя правота, корявая, в крови – но правота! А у вас? Физики-лирики… Что я, не знаю, как вы диссертации защищаете? В кулуарах! Да не дай бог банкет зажмет!.. А научная ценность? На полке полежит научная ценность! Зато через триста лет можно закричать на весь мир, что на Урале Черепанов построил паровоз еще при Ермаке! А на вас глядя растут… молодые цап-царапычи. У них уже и энергия отрицательная. Не положительная – а отрицательная, безо всяких украшательств! Они уже не говорят, что черное – это белое! Они гордятся тем, что черное – это черное!..

– А что делать! – говорит отец, помолчав. – Что делать?

– Что?!

– Да.

– Правду говорить!

– А как?

– Ты что, издеваешься надо мной?

– Ну вот ты сказал мне правду. Что ж. Я скушал. От сына… такое услышать, это… не очень приятно. Даже, я тебе скажу… очень больно. Начнем мы говорить правду. Завтра. Все. А у каждого она своя. Тебе моя правда не понравится – ты мне в ухо. А я возьму топор.

– Не надо передергивать, отец.

– А кто будет хлеб выращивать, машины строить? Ты вот, правдоискатель, вместо того, чтобы стать главным инженером или замминистра, ты – в матросы пошел. А что? Удобно. Ушел – и презираешь издалека всех нечистых. Ты ушел, я уйду. Чем хуже, тем лучше. Так, что ли? А так не бывает, Володя. Так можно только разрушить. А этот мир – он и так на ниточке висит. Я ведь еще и внуков хочу иметь. И чтобы меня помнили в моей будущей семье. Лет двести. Был, мол, такой – Новиков, Вячеслав Иванович, что-то там изобретал… Ну вот, поговорили.

Отец встает.

– Ты подумай, Володя, – говорит он. – Я понимаю, что у тебя своя голова на плечах. И я тебя выслушаю. И у меня нет абсолютной правды, и у тебя. Но когда семья ломается – это уже самое последнее дело.

Уходит.

Володя, положив подбородок на кулаки, неподвижно смотрит в стену.

26.

Катер. Осень.

Володя стоит в рубке. Входит Паша.

– С первым заморозком, Вовк! Сейчас концы дубовые будут, наплачешься.

– Ухожу я, Паша.

– Да ты что, мужик? Куда?

– Еще не решил. По специальности пойду.

– Ну что ж… Конечно, эта работа для дураков. Для пацанов, верней. Две недели отрабатывать будешь?

– Месяц.

– Ну, мы с тобой еще покатаемся! Ты только… не пропадай.

– Ты что, уже прощаешься?

– Да рано еще, а?

– Рано. Мы еще… пару лихтеров затопим.

– Со шкиперами вместе!

Катер делает полукруг у лихтера, воет сирена, Паша пронзительно свистит.

27.

Володя в автомате. Набирает номер.

– Это ты? – спрашивает он.

– Не узнал? – отвечает Рита.

– Теперь узнал.

– Ну? Что скажешь?

– А ты?

– Ты когда меня в ЗАГС поведешь, паразит?

– А тебе это очень нужно?

– Мне нужно, чтобы ты сейчас приехал ко мне.

– А ты чем занимаешься?

– Па-я-ю!

28.

Лена встречает Риту и пугается. Заметно, что она ждала эту встречу и боялась ее. Поэтому не смотрит в глаза Рите. А та, наоборот, улыбается и смотрит в упор.

– Что ж ты не спрашиваешь? – говорит Рита.

– О чем?

– О Володе.

– Ну, а что… Как он, еще на катере?

– Ты что, Лен? Ты что – не обижаешься?

– Ну, а что… Значит, он полюбил. Что ж…

– Ты с ним спала?

– Да как… Разве это важно теперь?

– Ты совсем-совсем не обижаешься?

– Я… его любила… Мне тяжело.

– Ничего, переживешь. Найдешь кого-нибудь понадежней. Тебе нужен такой, чтобы за ним прятаться.

– Мне нужен… мне нужен… – плачет.

– Да ты что, Лен? Брось. Он никогда о тебе не думал. Он только о жизни вообще. Ему нужна такая, как я, беспощадная.

– Ты меня… растоптала.

Лена уходит, медленно, жалко. Рита смотрит ей вслед и что-то мешает ей быть хозяйкой жизни. Как будто соринка в глаз попала. Она отбрасывает рукой – то ли прядь волос со лба, то ли минутную слабость.

– Тряпка, – говорит она негромко.

29.

Рита в «Пежо». Володя выходит из парадного. Она сигналит. Он подходит.

– Сядешь? – говорит она, играя глазами.

– Тебе не кажется, что ты поменяла роли?

– Не-а. Мне так нравится. Женщинам вообще нравится сверху.

– А что им мешает? По-моему, и мужчины не против.

– Трусость им мешает. Будешь садиться?

Он садится. Молчит.

– Ну? – говорит Рита. – Слушаю.

– Это я слушаю.

– Ты классный все-таки! Впервые в жизни мне не скучно.

– Что, так и будем мчаться? К общей цели?

– Черт… Ты меня смутил. Тебе куда?

– За DVD.

– Музыка? По-моему, тебе нужен Кобейн.

– Русские художники. Конец девятнадцатого, начало двадцатого.

– Я не пойму – ты всерьез озабочен словом «Родина»?

– Нет, не всерьез.

– Понты, что ли?

– Я этим словом болею.

– Извини.

Рита нажимает на газ. Едут.

– Хочешь меня? – говорит она. – Только не говори сразу «нет».

Молчание.

– Теперь можешь сказать, – говорит Рита и давит на тормоз.

Сзади визжат тормоза. Она сидит, уткнувшись лицом в руль.

30.

Володя входит в офис отца. Это большое здание, с вахтой, охраной. Он впервые здесь.

– Вы к кому?

– К Новикову.

– Фамилия?

– Новиков.

– Сейчас позвоню… – звонит. – Евгения Пална, тут к Вячеславу Ивановичу… Вам назначено?

– Нет.

– Ну так какого черта…

– Я к отцу.

– Прошу прощения. Саша, проводи.

Володя входит в кабинет. Отец показывает на кресло, нажимает кнопку.

– Женя, два кофе.

– Возвращение блудного сына, – говорит Володя. – Кошмарный сюжет.

– Ничего. Главное – бескровный.

– Я тут увлекся одной девушкой. Деньги нужны.

– Сейчас тебе карточку оформят. Как там, в порту?

– Печально все.

– Понятно. Будешь входить в дела?

– Не знаю. Я бы лучше сам.

– Что именно?

– Да что-нибудь… с русскими художниками.

– Просто хэппи энд.

– И не говори.

– Извини, Володя… Я немного… прослезился.

– Я вообще… увлекся.

– Понятно.

– Я вообще… проиграл.

– Этого никто не может знать.

– Да нет, я знаю. Я вообще, пап… сдался. Херня какая-то.

Володя встает, уходит.

31.

На набережной Невы у Пролетарского завода, в машине с затененными стеклами. Володя лежит на откинутом сидении. Рита курит.

– Ну что? Не скучно?

– Что?

– Во мне?

– Пока нет.

– Ты понимаешь, что это хамство?

– Это честность. Сама хотела это услышать.

– Неужели я тебя люблю?

– Наверно.

– А за что?

– За подлость.

– Ну уж… Подлость. Мальчик мой. Ты просто солнце. Такой ясный. И не скучный, что самое странное… Вон, посмотри!

– Что? – Володя садится, смотрит на Неву.

32.

Бк-43 бежит от моста Володарского мимо них к Смольному.

В рубке Паша бьет степ. Штурвал сам по себе. Лицо у Паши пустое. Так, под чечетку, наползают последние титры.

25 января 2014

Каре
^{Киносценарий}

Военно-медицинская академия. Палаты. Сестры в белом. Тишина. Ночь. Вдруг раздаются глухие крики, хохот. Сестра неслышно бежит к чуть приоткрытой двери, но не сдерживается, заглядывает в нее.

В палате на четверых зеленый суконный стол, на нем карты, записи. Лица в тени. Только руки четырех.

Фон титров – салон самолета. Елагин читает газету, спит, затем аэропорт Симферополя, автобус, Судак, разговор с Пьянковой, хозяйкой, вселение на веранду.

Елагин в сумерках, которые сразу по-южному переходят в ночь, провожает пляжную знакомую. Девять вечера на уличных часах.

Елагин. Так значит, до завтра? Во сколько вы появляетесь на берегу?

Знакомая. Это зависит от настроения.

Елагин. Но я могу надеяться, что не потеряю вас?

Знакомая. Вы меня еще и не нашли.

Смеются.

Елагин. Вы не верите в счастливые встречи? Напрасно.

Знакомая. Спокойной ночи.

Елагин. Спокойной ночи.

Елагин идет вначале по освещенной улице, еще много людей, сворачивает и сразу – темнота, из-за деревьев не видно даже окон. Навстречу – трое.

Первый. Ладно. Выгребай все из карманов и тебе ничего не будет.

Елагин. А вам?

Первый. Чего?

Елагин. Вам тоже ничего не будет?

Второй (с кавказским акцентом). Кончай с ним, слушай.

Первый. Ну?

Елагин. Здесь очень темно. Боюсь, что вместо денег я вытащу грязный носовой платок… (Бьет первого в живот. Бьют его. Но все происходит беспорядочно, непонятно в темноте.)

Утро. Совсем рано. Елагин просыпается, на лице ссадины. Слышно, как Пьянкова варит завтрак в летней кухне. Выходит Пьянков, ее сын.

Пьянков А. Коленька, ты что так рано?

Пьянков молча идет к рукомойнику, тщательно моется, чистит зубы.

Пьянкова. Кричал кто-то вечером, не слышал?

Пьянков. А? Когда?

Пьянкова. Да уж темно было. Часов в девять. Говорят, человека зарезали.

Пьянков. Ты откуда знаешь?

Пьянкова. Милиция приезжала. Ты бы, Коленька, не ходил так поздно. Когда ты вернулся?

Пьянков. Не твое дело.

В соседнем дворе человек в наколках, на спине – собор Василия Блаженного, на груди – лев. Он в черных очках.

Кабинет следователя. Двое: Горяинов и Сидоренко в штатском.

Горяинов. Ну что? Время?

Сидоров. Около полуночи.

Горяинов. Так. Значит, лежал всю ночь и никто не видел.

Сидоров. Похоже, что никто. Улочка такая, темная. Хотя… Народ приезжий, дикари. Зачем портить отпуск? Затаскают.

Горяинов. Не надо так плохо думать обо всех.

Сидоров. Я не обо всех. Я выборочно.

Горяинов. Ну ладно, если выборочно. Значит, карманы обчистили, документов никаких?

Сидоров. Абсолютно. Два троллейбусных талона ленинградских.

Горяинов (оживленно). Где?

Сидоров. Вот они.

Горяинов. Да я не о том. Где нашли, в каком кармане?

Сидоров. В нагрудном кармане пиджака.

Горяинов. Так. Или у убитого не было ничего кроме денег и документов… или убийца хочет, чтобы убитого как можно дольше не опознали. Совсем не опознали. Никогда. А? Костюм, белье – чье производство?

Сидоров. Костюм финский. Рубашка французская. Ну, трусы неизвестного происхождения.

Горяинов. Дела… Что ж, дадим отпечатки, фотографии в Москву… в Питер. Будем ждать… Морока сейчас с этой незалежностью.

Сидоров. А если проверить ближайшие улицы? Ну, знаете, выборочно.

Горяинов. Снова выборочно. Конечно, выборочно, методом исключения, и убийца сам явится с повинной. Ладно, ладно, не обижайся. Займись этим делом. Кстати, ты знаешь, сколько людей ежедневно уезжает из города? Около тысячи. А?.. Я же говорю – дела… Значит, второй удар сверху, в шею. Грамотно. Очень грамотно.

Двор дома Пьяковой. Выходит Елагин, с полотенцем.

Елагин. Доброе утро.

Пьянкова (внимательно смотрит). Здравствуйте.

Пьянков сидит в летней кухне, завтракает.

Елагин. Вы не скажете, э-э…?

Пьянкова. Екатерина Ивановна.

Елагин. Екатерина Ивановна, мне нельзя у вас столоваться? О цене, я думаю, разговора не будет. Плачу по первому разряду. Как? Договорились?

Пьянкова. Что ж, на меня никто не обижался. В июне жили из Москвы, доктор наук с семьей, руку поцеловал на прощание.

Елагин. Ну вот и отлично.

Идет к рукомойнику.

В летней кухне.

Пьянкова. Ой, Коленька, что-то у меня сердце чует.

Пьянков. Чего оно чует?

Пьянкова. Побитый весь. Вернулся когда, я и не видела. Нехорошо как все получается.

Пьянков (пауза). Откуда он?

Пьянкова. Из Москвы. А как зовут – не помню. У меня записано.

Пьянков. Пойди посмотри.

Пьянкова уходит в дом.

Появляется Женя и Ирина. Обе молоды, но по самостоятельности взглядов, поведения видно, что уже не студентки.

Ирина. Доброе утро.

Пьянков. Доброе.

Женя. А это что, новенький?

Пьянков. Ваш сосед.

Ирина. Пора к морю, Евгения.

Женя. А завтракать мы будем?

Ирина. Только после водных процедур.

Появляется Пьянкова. Женщины уходят.

Пьянкова. Вот. Елагин Корней Павлович. Что за имя? Корней.

Пьянков. И все?

Пьянкова. И адрес.

Подходит Елагин.

Елагин. Так как, Екатерина Ивановна, – сразу и начнем? (Подает руку Пьянкову.) Корней.

Пьянков. Николай.

Пьянкова. Садитесь за стол.

Пляж. Елагин и Пьянков лежат на песке после купания.

Пьянков. Свежие следы.

Елагин. Да. В первый же вечер.

Пьянков. За дело или случайно?

Елагин. Случай.

Пьянков замечает Женю и Ирину.

Пьянков. Как тебе те двое?

Елагин. Которые? В синем и зеленом?

Пьянков. Твои соседки через стенку. Подойдем?

Елагин. Да я тут… (оглядывается). Ладно, пошли.

Подходят.

Пьянков. Земля рядом не занята?

Ирина. Земля у нас общественная.

Елагин. Это так же верно, как то, что меня зовут Корней.

Женя. Вот это да. Среди моих знакомых Корнеев пока не бывало.

Елагин. Так говорит девяносто процентов девушек, с которыми я знакомлюсь.

Женя. А остальные десять?

Елагин. А остальные десять в ужасе разбегаются.

Обед. Пьянков с матерью в комнате.

Пьянкова. Ты уж с ним подружился. Ох, не надо бы.

Пьянков. Ладно тебе.

Пьянкова. Лейтенант приходил из милиции.

Пьянков. Что спрашивал?

Пьянкова. Спрашивал, знаю ли что, слышала ли, да что говорят.

Пьянков. Ну и что ты сказала?

Пьянкова. Сказала, что слышала. Крики слышала.

Пьянков. Что ты тянешь кота за хвост? Во сколько слышала, где, сколько голосов? Что ты ему сказала? Про Корнея сказала?

Пьянкова. Нет. Боже упаси, что ты. Я себе не враг.

Пьянков. Не враг. (Думает.) А за укрывательство знаешь, что бывает? Надо заявлять. Надо, мать, надо. Они там разберутся, что к чему. Значит так. Напишешь, что вернулся неизвестно когда. Потом напиши, что слышала крики. Два голоса слышала?

Пьянкова. Да вроде… Я не знаю, Коленька, ей-богу, может, не надо?

Пьянков. Дальше. Ты утром говорила, что в десять часов слышала?

Пьянкова. Да вроде в девять…

Пьянков. Ты что, в своем уме? В девять еще дети по улицам бегают. Пиши, слышала после десяти. Так. Садись, пиши. Я проверю, а то снова что-нибудь напутаешь.

Елагин сидит на лавочке под окном, глаза прикрыл. Дремлет.

Кабинет следователя.

Сидоров. Ну вот, а вы говорили.

Горяинов. Что такое?

Сидоров. Заявление. От Пьянковой Екатерины Ивановны, 58 лет, владелицы дома по Айвазовского, 5…

Горяинов. Ну-ка… (читает)

Сидоров. Ну, как? По-моему, что-то такое проясняется.

Горяинов. Интересно. Ин-те-рес-но. Значит, ссадины на лице, время после десяти вечера, когда вернулся – неизвестно… Во сколько ложится спать уважающая себя хозяйка? Как ты думаешь?

Сидоров. Во всяком случае, вставать ей надо часов в шесть.

Горяинов. Если не раньше. Полночь для нее это очень поздно. В полночь она уже вторые сны видит. На сколько может ошибиться экспертиза? На час. Что-то здесь со временем не того. Да и Елагин как будто не собирается уезжать. Ведь логично было бы уехать, а?

Сидоров. Уехать… подозрительно. Приехать днем, а на утро следующего дня вдруг ни с того, ни с сего…

Горяинов. Ты думаешь, он такого высокого мнения о нашей оперативности?

Сидоров. Психологически…

Горяинов. Психологически убийца не станет попадаться на глаза соседям по дому, если у него на лице ссадины. Он будет приходить поздно и уходить на пляж с петухами. Но это лирика.

Сидоров. Может быть, пока последить?

Горяинов. Рано. Лучше побеседуй еще с соседями Пьянковой.

После обеда. Елагин, Пьянков, Ирина, Женя.

Женя. Ужас какой! На нашей улице?

Пьянков. На соседней, через два дома.

Ирина. А во сколько это было?

Пьянков. Мать говорит, после десяти вечера.

Женя. Вечером у нас плеер играл.

Елагин внимательно слушает Пьянкова, он лежит на животе пересыпает песок.

Елагин (оживленно). Так это у вас играл? Сегодня попрошу передать концерт по заявке.

Ирина. А что вы предпочитаете? Группа «Кино»? Или песни советских композиторов?

Елагин. Мне бы что-нибудь расслабляющее, романсик какой-то.

Женя. Увы. Мы расслабляемся на службе, а сюда мы приезжаем жить.

Елагин. Можно вопрос?

Ирина. Попробуйте.

Елагин. У вас не возникло ощущения такого легкого кошмара? Вот отдыхаем, загораем, купаемся, отключились от всего, чем жили и вдруг – бац – рядом убили человека.

Ирина. Ну, не совсем рядом.

Елагин. Да, вы правы. А еще вопрос? На этот раз нескромный.

Ирина. Это последний?

Елагин. Из нескромных? Конечно.

Ирина. Тогда слушаю.

Елагин. Вы не замужем?

Ирина. А какое это имеет значение?

Елагин. Для меня?

Ирина. Ну, хотя бы для вас.

Елагин. Чисто житейское.

Ирина. Что ж, если житейское, то нет.

Пьянков. Ну что, девочки, окунемся в последний раз, а потом я вас с Генуэзской крепостью познакомлю. Бесплатно.

Рядом лежит человек в наколках, на него смотрят с любопытством. Он же как будто дремлет, надвинув белую кепку на лицо.

Пляжная знакомая Елагина пару раз прошлась мимо, затем, видя, что Елагин не обращает на нее внимания, гневно усмехается, уходит.

Генуэзская крепость.

Елагин. Вот. Седые камни. Одни дикари лезли сюда по лестницам, а другие их сверху смолой поливали.

Женя. Какие же генуэзцы дикари?

Елагин. Вношу поправку. Одни дикари лезли сюда по лестницам, а другие культурно входят сейчас в ворота.

Ирина. Можно мне вопрос?

Елагин. Можете задавать мне любые вопросы в любое время суток.

Ирина. Вы работаете в КБ?

Елагин. А как вы догадались?

Ирина. Есть такой чисто житейский конструкторский юмор.

Елагин. Понял вас. Я молчу.

Женя. А вы, Коля, каждый год приезжаете в Судак?

Пьянков. Стараюсь каждый год. Мать недавно сюда переехала. Ну что, где мы устроимся? Давайте вот у этой башни.

Расстилают газеты, достают две бутылки вина, закуску. Наливают в пластиковые стаканчики.

Пьянков. За знакомство?

Елагин. Со своей стороны встречное предложение.

Женя. Теперь я буду разрешать вам говорить.

Елагин. Эмансипация в совершенно дикой форме. Итак, предлагаю выпить на брудершафт.

Женя. Я против.

Елагин. Ну, тогда мысленно, чтобы перейти на «ты». «Вы» мне вяжет рот, как зеленый фрукт. Согласны?

Ирина. Что за вопрос. Мы уже целый день знакомы.

Вечер. Елагин и Пьянков курят на летней кухне.

Пьянков. Не врублюсь никак, что у вас с Ириной?

Елагин. Да так, треп. Она уже сделала выбор.

Пьянков. Ага. Значит, ты с той, с Женей.

Елагин. Ну, приблизительно.

Пьянков. Ты кем работаешь?

Елагин. Я? Таксистом.

Пьянков. Язык подвешен. Как капуста?

Елагин. Какая капуста?

Пьянков. Да, ты же москвич. Как бабло?

Елагин. Ничего. Штука за смену. А ты что, учишься?

Пьянков. Н-нет. Я – рабочий стадиона.

Елагин. Ну да?

Пьянков. Да. Ты только им не ляпни. Я для них мастер спорта по современному пятиборью.

Елагин. А кроме шуток? Чем живешь?

Пьянков. Живу, хлеб жую. (Выбрасывает окурок.) Пошли спать.

Раннее утро. Елагин просыпается, но снова закрывает глаза. Голоса Пьянковой и сына.

Пьянкова. Коленька, а где твои брючки?

Пьянков. Какие?

Пьянкова. В полоску, синие. И рубашечки в клеточку я не вижу. Хотела постирать…

Пьянков. Сколько тебе раз говорить, если мне что-то надо, я тебе сам скажу.

Пьянкова. Я же только постирать…

Пьянков. Отвяжись.

Елагин встает, одевается. Стучит в перегородку условным спартаковским стуком.

Женя (сонно). Кто это расстучался?

Елагин. Утренняя птичка.

Ирина. Птица… (шепот, смех).

Елагин. Не расслышал?

Снова шепот, смех.

Елагин. Женя?

Женя. Да?

Елагин. Ирина?

Ирина. Что?

Елагин. Все на месте.

Ирина. Слушай, Корней. Чуковский. У тебя какое-то недержание речи.

Елагин. А что делать, если я такой?

Ирина. Тебе надо заплывать в море, подальше.

Елагин. Девочки, ну я же серьезный человек!

Женя. Неужели?

Елагин (передразнивает). «Неужели?» Нам пора. Я отвернулся, одевайтесь.

Пляж. Женя и Ирина плавают. Рядом снова лежит человек с наколками. Пьянков и Елагин лежат на песке.

Пьянков. Ты говоришь, ты таксист, да? Как ты видишь, что клиент созрел?

Елагин. Как я вижу? Ну, я смотрю по поведению. Допустим, садится человек на вокзале и говорит «улица Герцена», ехать туда-то, через то-то, я сразу вижу, что он приезжий, и я его соответственно везу через туда-то и то-то. Ему это очень нравится и он, конечно, сдачи не берет. Готов тебе доплатить за то, что ты его признал за москвича. Настоящий москвич – дело темное. Если он едет по делу, то он говорит с тобой, шутит, а сам зубами скрипит от нетерпения. И если ты его крутанешь, то он такое устроит, только держись. Вообще для таксиста главное не бабки, а хорошее настроение. Это точно. Потому что бабки есть всегда.