Текст книги "Отношения (сборник)"

Александр Образцов
Отношения

Памяти мамы

Волшебный сад

Жанна Васильевна, 40 лет

Екатерина, 31 год

Тося, 16 лет

Дикий яблоневый сад под луной. Двое женщин и девушка. Все это – как бы в ладонях нежно думающего о них человека.

Тося. Когда-нибудь мой сын об этом напишет!

Жанна Васильевна. О чем?

Тося. О том, как мы шли, шли, наступил вечер… Как хорошо!

Екатерина. У тебя будет сын? От кого?

Тося. Не знаю.

Екатерина. Но если ты представляешь себе будущего сына, то его отца, хотя бы приблизительно…

Тося. Ах, ну зачем об этом? Этого как будто не бывает, понимаешь? Сразу – сын… Я обниму его – и он весь поместится в моем объятии.

Жанна Васильевна. Давайте сядем – и будем мечтать.

Садятся на скамью.

Жанна Васильевна. Как я благодарна жизни за то, что она оставила мне эту способность – мечтать! Уноситься к иной жизни, где я молода, смела и – люблю!

Екатерина. Кого?

Жанна Васильевна. Одного и того же человека. Я не знаю его лица, но слышу голос, мы переносимся в разные места, то теряем друг друга, то снова находим. Нас разлучают недоразумения, но встреча неизбежна!

Тося. Мой сын пойдет в школу и будет дрожать от страха, уходя от меня.

Он оглянется с порога школы, держа за руку девочку в белом переднике – и у меня все сожмется от сладкого ужаса – он впервые уходит от меня!

Екатерина. Почему – сладкого?

Тося. Почему?.. Может быть, потому, что он всю жизнь будет от меня уходить и всю жизнь возвращаться.

Жанна Васильевна. Как ты прекрасно говоришь, Тося!.. Но мне жалко людей, мудрых в юности. Страшно за них.

Екатерина. Почему?

Жанна Васильевна. Жизнь надо постигать медленно, тогда ее надолго хватит.

Екатерина (печально). Я, наверно, проживу три тысячи лет.

Жанна Васильевна. Смотрите! Привидение!

Фигура в белом медленно проходит между деревьев, скрывается. Они зачарованно следят за ней.

Жанна Васильевна. Это добрый дух посылает нам привет…

Тося. Я в первый раз вижу привидение. И мне не страшно.

Жанна Васильевна. Конечно! Ведь это добрый дух. Он нас хранит.

Екатерина. Это женщина? Или мужчина?

Тося. Мне не хочется об этом думать. Это тихое внутри нас.

Жанна Васильевна. Помолчим.

Молчат.

Екатерина. Мне уже тридцать один год. Я ждала, ждала… Но она так и не наступила…

Жанна Васильевна. Ее не надо ждать. Надо знать, что она уже здесь, с тобой. С самого начала.

Тося. О чем вы?

Жанна Васильевна. О любви.

Тося. Мой сын всем расскажет о ней. Он не ударит ни одного человека. Никогда.

Екатерина. Даже если его будут обижать?

Тося. Его никто не обидит. Разве что нечаянно.

Екатерина. Это бывает? Жанна Васильевна?

Пауза.

Жанна Васильевна (со сдержанным рыданьем). Давайте лучше мечтать!

Тося. Но я знаю – он никого не ударит. Никогда. Я так хочу.

Екатерина. Мальчики всегда дерутся.

Тося. Когда он тоже решит подраться, его ударят по лицу. Пойдет кровь из носа. Он сядет на землю и закинет голову назад. И никто не засмеется над ним.

Жанна Васильевна. Так не бывает, Тося… не бывает…

Тося. Так будет.

Молчание.

Екатерина. Я буду любить твоего сына, Тося.

Тося. Конечно! Как же его не любить?

Екатерина. Ах! Наверно, я тоже хочу, чтобы у меня был сын!.. Но я не могу представить, чтобы он вдруг стал. Я представляю долгую, унылую любовь, бедное замужество, безденежье… У меня есть физический недостаток – я немного хромаю. Это даже незаметно. Вот, посмотрите.

Встает, ходит.

Екатерина. Разве заметно?

Тося (искренне). Нет! У тебя такая красивая фигура. А со спины ты совсем девушка.

Екатерина (садится). Но у меня искательный взгляд. Я, наверно, с ним родилась. А о том, что я хромаю, мне сказала мама. «Не хромай!» – постоянно повторяла она, но я хромала все больше и больше. «Держи голову прямо!» – говорила она… а я склонялась к земле… Какая печальная жизнь!

Тося. У тебя замечательные глаза! Такие доверчивые!

Молчание.

Екатерина. Как здесь хорошо!

Жанна Васильевна. Вы говорили… вы говорили неправду.

Молчание.

Жанна Васильевна. Все лучшее – внутри нас. И только иногда оно выходит, как будто из крепости, когда добрый дух хранит нас.

Тося. Разве человеку нельзя помочь?

Жанна Васильевна. Нельзя, Тося. Нельзя. Только он сам…

Тося. Но если я хочу помочь? Если я так хочу помочь, что даже могу умереть ради этого желания?

Жанна Васильевна. Нет, Тося. Нет.

Тося. И сыну я не смогу помочь?

Молчание.

Жанна Васильевна. И сыну.

Тося. Даже если умру?

Жанна Васильевна. Не знаю… Этого я не знаю.

Тося. Тогда я умру.

Буря мглою…
^сцена

Юрий Иванович сидит в кресле. На мягком подлокотнике устроилась Иветта.

Юрий Иванович (листая книгу). Или это… «Подъезжая под Ижоры…» Нет, лучше это: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…» Понимаешь, Веточка, тогда люди семьями жили в одном доме, в деревянном, так что, если идет дождь или поднимается сильный ветер, они замолкали и слушали. Вокруг бушевала непогода, а у них топилась печь, стоял большой самовар, несколько человек детей, дедушка с бабушкой, кошка, на столе лежали книги и кто-то читал…

Иветта. Пап, у тебя седые волосы.

Юрий Иванович. А что ж ты думаешь? (Вздыхает.) Что ж ты думаешь…

Иветта. А нам тоже хорошо, да? Втроем.

Юрий Иванович. И втроем хорошо. А когда ты вырастешь… Что ж…

Иветта. А мы всю жизнь будем втроем жить, да?

Юрий Иванович. Ну почему – втроем?

Иветта. Я хочу – втроем.

Юрий Иванович. У тебя тоже будет семья.

Иветта. А я не хочу.

Юрий Иванович. Ты что, хочешь остаться одна?

Иветта. Нет. С вами.

Юрий Иванович. Ты еще маленькая… (Гладит ее волосы.) А потом ты перестанешь бояться. Везде такие же люди, как мы.

Иветта. Нет. Не такие.

Юрий Иванович. Такие. Дома они все такие.

Иветта. У нас в классе девочка… домой приходит только ночевать.

Юрий Иванович. Ну, бывает… Что ж… Не повезло.

Иветта. И у дяди Вити тоже плохо.

Юрий Иванович. Это потому что нет детей.

Иветта. И детям было бы плохо.

Юрий Иванович. Дядя Витя любит детей.

Иветта. Нет. Они бы себе давно взяли.

Юрий Иванович. Кого?

Иветта. Взяли бы себе из роддома ребенка и любили его. Они не могут.

Юрий Иванович. Дядя Витя мой брат, Веточка. Брат.

Иветта. Ну и что? Вы совсем не похожи.

Юрий Иванович. Ну и что, что не похожи? Чем больше людей, которых ты любишь, тем лучше.

Иветта. А я люблю только тебя и маму.

Юрий Иванович. Нельзя так.

Иветта. У них у всех глаза чужие.

Юрий Иванович. Нельзя так. Нельзя.

Иветта. Если вы умрете, я тоже умру.

Юрий Иванович. Веточка!.. Ве-та! (Целует ее.) Все еще тысячу раз изменится. И настроение… Все-все.

Иветта. Нет, пап. Ты же знаешь. Это все отвлекаются. А когда остаются одни, то так страшно!

Юрий Иванович. Вета. Мы так не договаривались.

Иветта. Хорошо. Я буду тихо. Только вы меня не гоните.

Юрий Иванович. Как ты могла такое подумать?!

Иветта. Я знаю. Вам покажется, что так лучше для меня, и вы меня выгоните. Скажете – пора быть взрослой. Или еще что-нибудь. Вам захочется от меня избавиться. Но вы меня только не гоните!

Юрий Иванович. Вот что: я этого не слышал, ты этого не говорила. Ясно?

Иветта. Ты хороший, добрый… Мне так страшно, что мы совсем беззащитные. Придет какой-то… просто обратит внимание на то, что мы такие беззащитные. Какой-то волк. И нас – цап-царап. Цап-царап.

Юрий Иванович. Ну уж – беззащитные. На нашей стороне государство, все его институты.

Иветта. Да нет, папа, неужели ты не понимаешь? Это ведь бывает совсем не оттуда, откуда ты ждешь. Это бывает внезапно: цап-царап. И мы летим. Как пух. Над землей. В разные стороны. И никогда больше не узнаем друг друга.

Юрий Иванович. Что у тебя за настроение сегодня? Ты меня так… разволновала.

Иветта. Да, лучше, конечно, не задумываться… Все равно ведь ничего не сделаешь. А так хоть поживешь. Долго может ничего не случиться, правда?

Юрий Иванович. Да что же с нами может случиться, Вета? Мы с мамой еще молодые, ты почти ребенок. Впереди еще – ого-го сколько.

Иветта. А вдруг он уже трубку поднял и номер набирает?

Юрий Иванович. Чей номер?

Иветта. Наш.

Юрий Иванович. Кто набирает? О чем…

Телефонный звонок.

Иветта. Вот видишь.

Билл и Моника
^Пьеса

1. Любовь

Билл. Русские уже здесь. Они лезут из трюмов и аэропортов, совсем неотличимые от нас. Они терпеливы и могут переносить любые лишения. У них землистые лица, но они могут выпить литр водки и всю ночь ломать мебель. Они лезут в любые дела, ни черта в них не смысля. Но часто побеждают. Их победы делают их беспечными. Но и победы быстро приедаются им. Они жгут и проматывают громадные деньги только для того, чтобы проснуться нищими, полными отчаяния и тоски. Только черная тоска утоляет их…

Моника. Здесь дует.

Билл. Мы перейдем в южное крыло.

Моника. Вы можете брать меня сразу, в любой момент. Мне не надо, чтобы вы показывали свой ум. Вы мне нравитесь не за то.

Билл. А за что же тогда? За должность?

Моника. Нет. Мне нравится ваша улыбка.

Билл. Моя жена считает ее глуповатой.

Моника. Нет-нет! Американцы любят только за улыбку. Вот Брюс Уиллис. В нем ведь кроме кривой улыбки – ничего.

Билл. А по-моему, он этой улыбкой оставляет двери открытыми для каждого…

Моника. Нет-нет-нет! Это как раз вы! Иначе он был бы нашим Президентом.

Билл. Но он может этого просто не хотеть…

Моника. Не хотеть? Не хотеть просыпаться с мыслью о том, что в этот момент о тебе думают миллионы? Что многие молятся на тебя и считают самым сильным из людей?

Билл. Да нет же, Моника, нет! Такие мысли о себе и своем значении убивают личность.

Моника. Боже, как я счастлива только от одного – оттого, что могу взять вашу руку и ввести ее в вырез своего платья!..

2. Измена

Билл. Клянусь, я отдернул руку.

Судья. Я еще не прошу вас клясться.

Билл. Но я знаю, что последует и решил пройти эту часть пути бегом. Так будет лучше для страны.

Судья. И снова вы лезете в чужие дела.

Билл. Виноват, ваша честь.

Судья. Итак, вы отдернули руку. Хотя, признаться честно, я не встречал людей, способных думать о протоколе в такой ситуации…

Билл. Но вы не были и Президентом, потому ваш опыт ограничен…

Судья. В Конституции ничего не сказано о перерождении индивидуума в случае его избрания. Более того, там подчеркивается его равноправие с остальными членами общества…

Билл. Я безусловно отдернул руку, которую эта женщина пыталась засунуть туда.

Судья. «Туда» вы сказали? Тогда я под присягой заявлю, что это невозможно. Отказаться от этого не в силах нормального человека. А вы ведь не сможете отрицать, что именно норма стала вашим основным козырем на выборах?

Билл. Да, ваша честь.

Судья. Потому ваше отдергивание вместо хватания, поглаживания, верчения и пощипывания производит такое невыгодное впечатление. А ведь я еще не касался таких понятий, как благородство и честь…

Билл. Вот об этом – в кругу семьи.

Судья. Не вынуждайте меня снова ставить вас на место. Мы не в Северной Корее.

Билл. Виноват, ваша честь.

Судья. Мои личные чувства и отношение к вам, как к человеку, в нашей цивилизации не имеют никакого значения. Но в качестве сноски, совсем не относящейся к сути дела, я должен довести до вашего сведения, что считаю ваше поведение по отношению к мисс Монике низким. Изменять женщине можно только ради еще более желанной. И только.

Билл. Я также хотел бы сказать не для протокола о том, что ваши претензии кажутся мне ханжескими.

Судья. Ваше право сделать мне отвод.

Билл. Чтобы избиратель обсуждал еще и это? С меня хватит практикантки.

Судья. Вы неверно оцениваете предъявленное обвинение. Вас обвиняют в лжесвидетельстве.

Билл. А вы можете предложить мне другую линию поведения, когда нет доказательств?

Судья. Вы знаете, что могу.

Билл. И вы повели бы себя…

Судья. Не повел бы. Потому что я не Президент.

Билл. Ага. Значит, Президент, когда вам выгодно одно, должен быть рубахой-парнем, а когда вам выгодно что-то другое, должен превратиться в ангела.

Судья. Вы прекрасно всё понимаете. Но стараетесь скрыть суть претензий к вам.

Билл. Я искренне раскаиваюсь в лжесвидетельстве, которое не нанесло никому ущерба.

Судья. Любой человек от Гаваев до Новой Англии обвиняет вас в отсутствии благородства в отношении к вашей любовнице.

Билл. Мои отношения с практиканткой касаются нас двоих. И никто от Гаваев до Новой Англии не должен совать туда свой нос.

Судья. А я на это повторю, что вы не в Северной Корее.

Билл. А у вас самого бывали такие ситуации?

Судья. Какие именно?

Билл. Вас застукивали?

Судья. Да.

Билл. Вот видите. Все мы грешны.

Судья. Но я не клялся перед всем миром на Библии.

Билл. Вот как? Значит, вы сами удаляете меня тем самым из нормы. Значит, я сверхчеловек и судить меня могут только равные мне.

Судья. Речь идет всего лишь о высочайшей ответственности. Не передергивайте.

Билл. Вся наша цивилизация, как вам известно, строится на умении выкрутиться, выйти сухим из воды. Демагогия – вот наша религия.

Судья. Вы не боитесь, что наша беседа записывается?

Билл. Я могу вас не принимать, но думать о вас, как о мерзавце, я не могу. Грош мне цена была бы, как Президенту, если бы я не понял вас после первых же слов.

Судья. И что вы поняли?

Билл. То, что вы никогда не играете без правил. И то, что вы делаете это не из страха наказания, а из самоуважения.

Пауза.

Судья. Вы действительно очень умны. Как же вы так вляпались?

Билл. А почему вы решили, что я вляпался?

Судья. Вы рискуете карьерой, именем…

Билл. Я рискую оказаться одним из известнейших людей в истории с этим скандалом. Но даже не это главное в моем поведении. А знаете что?

Судья. Что?

Билл. Она сказала, что у меня славная улыбка.

Судья. Что?

Билл. Славная улыбка.

Судья. Поясните, я не понял.

Билл. Если я попробую пояснить, то потеряю всё сразу. И окажусь банкротом. Попробуйте понять сами.

Пауза.

Судья. Неужели это больше, чем всемирная слава?

Билл. Она сказала «мне нравится ваша улыбка». Вы можете что-то возразить на это?

Судья. И вы предали такое.

Билл. Это было уже позже. Это было уже неважно. Она взяла мою руку… Делайте со мной, что хотите, потому что это было.

Арепо

На сцене Белая. Она курит сигаретку с тонким длинным мундштуком.

Белая. Когда клоун проваливается, он становится мазохистом. Но публика уже утратила к нему интерес. Так что пусть он разрывает себе пальцами рот или садится на шпагат, разрывая связки – его освистали, прочь с арены!.. Но когда появляется красный…

Появляется красный (Иван).

Белая….и трое черных…

Выходят трое черных (Кукурузов, Стукалов, Го).

Белая….вот тогда и начинается представление!

Уходит.

Иван. Сидишь в комнате, и как всегда, бездельничаешь, мучаешься из-за этого, но уверен, что уж сегодня-то тебе покажут настоящее кино! Сегодня-то ты создашь! Ну и здесь, естественно, приходят три идиота.

Кукурузов. Да, Иван. Вот ты Иван, да? Назвали тебя так дураки-родители назло всем. Чтобы самовозбуждаться от фиги в кармане. Вы, мол, уничтожаете национальное, так вот вам! У нас сын называется Иван! Ну-ка, сынуля, как звали того монаха, который Петру в его усы харкнул?

Иван. Диссидентов мне жалко. Поганый народ, пустой. А жалко. Они в своем умственном запое иногда очнутся, оглянутся на пожарище вокруг себя… «Ау!» – кричат. Но все руки в саже. Одна сажа вокруг. Сажа!.. Странное слово… Как мне нравится эта женщина с сигареткой!

Уходит.

Кукурузов. Нравится мне его поймать. Он тебе дверь открывает, а ты – шмыг – мимо него в комнату! И ждешь его с улыбочкой. Как будто с его невестой переспал.

Го. С какой? С этой? Н-не знаю. Не мой вкус. Когда женщина умна, она становится ядовита. Первым делом она убивает себя – методично, аналитически. Она, в отличие от мужчины, не способна к самообману. Ведь мужчина от каждой второй юбки впадает в экстаз: там ему нравится ножка, там губки, там – попка. Этакий Сент-Экзюпери. А умная баба знает, от кого родить, с кем в театр ходить, а с кем на кухне сидеть. И когда у нее не получается согласно плана, она со своим ядовитым зубом идет в науку, в политику, в школу, черт возьми!.. А Иванчик… Разве его можно обижать? Ты, Кукурузов, садист.

Кукурузов. Да, есть немного.

Стукалов. Не немного! Ты Родину свою продаешь.

Кукурузов. На вас, Стукалов, фонарей не хватит.

Стукалов. Это на вас немного не хватило.

Го. Вот когда мы придем к власти, мы выявим первым делом генетический код нетерпимости. И младенцев с этим кодом будем бросать в пропасть. Как в Спарте.

Кукурузов. А тех, кто будет сбрасывать, кто будет сбрасывать?

Го. Робот будет сбрасывать, Кукурузов. Так что тебе повезло. Ты успел.

Стукалов. Иванко мягкий хлопец. Но эта девка его портит. Она вроде Кукурузова.

Кукурузов. Мои приятели живут в Канзасе. И не испытывают никакой ностальгии по вашей вонючей стране. Страна козлов! Стукачей! Патологических врунов!

Стукалов. А ты остался. Да. Ты воду нашу травишь. И души.

Кукурузов. Души?! У вас – души?!

Го. Нет души. Успокойтесь. И сердце совсем не то, что вы думаете. Сердце-обычный насос безупречной конструкции. Дум-дум-дум-дум-дум.

Уходят. Входят Белая и Иван.

Иван…. Это вам кажется, что вы равнодушны к деньгам…

Белая. Я равнодушна ко всему на свете.

Иван….а как только вы поймете, что их надо зарабатывать изнурительным трудом или продаваться – третьего не дано…

Белая. Даже думать противно!

Иван…. – так сразу очнетесь.

Белая. От чего я очнусь?

Иван. От высокомерия.

Белая. И что?

Иван. Что?

Белая. Я очнусь от высокомерия – и что?

Иван. И станете очень милой.

Белая. И вы успокоитесь.

Иван. Все успокоятся.

Белая. Ну вот – я очнулась. Я улыбаюсь. Видите? Я очень мила.

Иван. Замечательно. Вся природа успокоилась.

Белая. И в успокоившейся природе вы начинаете плести сеть. Паучок.

Иван. Сеть добра.

Белая. Паучище. Да, паучище! Потому что сеть для меня нужна как сетка координат.

Иван. Ничего.

Белая. А потом вы не спеша прокусите мне аорту…

Иван. О!

Белая. Перевернете вверх ногами, чтобы ни одной капли не осталось…

Иван. О-о!

Белая. Повесите на гвоздик, рядом с другими махаонами…

Иван. Где же они? Ау!

Белая. Вот вам фиг!

Показывает фигу.

Иван. Вот ты мне и попалась!

Начинает дирижировать, лицом к ней уводя со сцены. Белая исполняет танец бабочки, скрывается.

Входят Стукалов и Го.

Стукалов. Власть мы будем делить.

Го. Власть не делится.

Стукалов. Шо? Это хто казав?

Го. Не делится она! Ясно? Будешь исполнителем.

Стукалов. Ты чем занимался до власти?

Го. Наукой.

Стукалов. Вот. А я с самых ссаных пеленок занимался властью. Так что – цыть! Запру в лабораторию, а у дверей овчарку посажу.

Го. Стукалов, ваше историческое время вышло. Вы не вписываетесь.

Стукалов. Ты меня впишешь.

Го. Как?

Стукалов. А вот подумай – как. От книжек я засыпаю. Так что ты мне лекции будешь читать. Но чтоб простым языком. И с примерами. Допустим, у нас тема – Макьявели. Или Макаренко. Или еще какой прыщ, рангом выше…

Го. Да не бывает так, Стукалов! Если подобные вам все же неистребимы, то они появляются по мере надобности без обучения.

Стукалов. А ты подумай. Когда такой появится, без обучения, так на что ты ему будешь нужен? А я в тебе нуждаться буду. Тебе же спокойней. И мне.

Го. Так. А как ты с Кукурузовым хочешь разойтись?

Стукалов. А что с ним расходиться? Нехай живет. Задорный хлопец. А вот Иванко надо сызолировать.

Го. Как это?

Стукалов. Во-от! Вот ведь тебе первый урок! Думай, наука!

Пауза.

Го. Ну, хорошо. Убедил. Создается как бы абсурд, да? Неразбериха. Как бы власть все понимает, одна она обладает государственным знанием. Так?

Стукалов. Э-э! Мелко гребешь. Ты знаешь, что я таких, как Иванко, только и люблю? А вы с Кукурузовым – пена, сор в ведре. Но для того, чтоб жила жизни не иссякла, в первую очередь надо резать любимых людей.

Го. Да ты язычник, Стукалов! Несешь черт те что.

Стукалов (презрительно). Так что не мешайся тут. Сиди у стола с колбой со своей. Химик.

Го. Опа-асный ты… тип.

Медленно уходит.

Стукалов.(Сыплет зерно от правой кулисы.) Цып-цып-цып-цып…

Покорно выходит Белая, заламывая руки, на пуантах.

Стукалов. Стой. Раз-два. Садись.

Белая садится.

Стукалов. Ну-у? Я слушаю.

Белая. Что? Я не понимаю.

Стукалов. О-о-о-о! О-о-о-о! (Подходит к левой кулисе, берет кнут, щелкает им у ног Белой). О-о-о-о! О-о-о!

Белая. Не надо! (Плачет.) Не надо, прошу вас! Я все сделаю!

Стукалов. Конечно, сделаешь. Ну-ка давай… (Ложится.) Крутись.

Белая танцует.

Стукалов. Вот так. Во. Чтоб у меня жила жизни твердела.

Белая, сама того не ожидая, все больше возбуждается. Берет кнут, хлещет им себя, блаженно улыбаясь.

Стукалов. Хорош. Какие вы, бабы, все ж таки шимпанзе. Только об одном, только об ей, кунке своей… Сгинь!

Белая испуганно, покорно ускользает.

Стукалов (вздыхает). Это ж если бы и рожали так задорно, то что с ними тогда сделаешь? (Думает.) Тогда их только в колодец. (Думает.) Они и колодец в себя засунут. У, сучье племя!

Вскакивает, прыгает козлом.

Стукалов (кричит). Вот вам! Вот вам! Вот вам!

Убегает.

Стукалов сидит в кресле, скучая от власти. Входят Кукурузов и Го.

Го. Стукалов, вы арестованы.

Стукалов (искренне, недоумевающе). Шо?

Го. Кукурузов, давайте его свяжем.

Стукалов. Меня?.. Родные, да вы что… (Его вяжут, он не сопротивляется, странно вял.) Да я ж шутил… Вот чудаки…

Го. Теперь его надо убить.

Кукурузов. Ну, здесь я пас.

Го. Кто же его убьет?

Белая (входя). Я!

Иван (входя следом). Только попробуй.

Белая. Чем? Дайте же мне какой-нибудь кинжал.

Го подает ей нож.

Белая. Это так редко бывает в жизни – только что он раздавливал тебя, разрывал от паха до груди, и тут же – возмездие. (Ивану.) Нет. Я его не просто убью. Я его резать буду. Резать! Китайцы знали, что возмездие должно быть страшным. Поэтому они умнее всех! Старше всех! Только они знают порядок во Вселенной! Получи сразу то, что заслужил! Ну, иди сюда, гадина! (Ложится.) Танцуй. Крутись, говно!

Связанный Стукалов танцует танец обреченности.

Иван. Нет, мне на это противно смотреть! Противно!

Белая. И ты еще пытался руководить мною. Ты!..

Иван. Иногда кажется, что в жизни нет ничего интересного. Ничего! И книги все глупые, и люди, конечно же, еще глупее. Но вот появляется интересное и ты думаешь – не-ет! Пусть уж лучше я буду от скуки помирать, чем от изумления. (Белой.) Брось нож, дура!

Белая покорно кладет нож.

Иван. Все, свободны!

По одному, нерешительно, все уходят.

Иван (Белой). Ты останься.

Белая остается.

Иван. Подними кинжал.

Белая поднимает.

Иван. Мне скучно.

Белая подходит.

Иван. Ну? Мне скучно!

Белая нерешительно: кладет кинжал, начинает раздеваться…

Иван (кричит). Скучно мне! Скучно!!

Падает, бьется. Белая вдруг понимает его. Медленно поднимает кинжал.

Иван. Да… да! Скучно мне… скучно мне… Скучно!

Белая закалывает его. Медленно выходят трое черных. Медленно танцуют. Стукалов за ноги вытаскивает Ивана со сцены. Появляется и нарастает какое-то счастье в музыке и танце. Оно нарастает и переходит в детское ощущение бессмертия.