Текст книги "Дом №12"

Но вдруг сознание мое прояснилось и все прежние чувства вернулись ко мне с небывалыми до этого восприятием и чувствительностью. Все это предстало во мне в таком антураже, в таких дивных оттенках и ощущениях, что мозг мой в тот же самый миг осияло лишь от одного осознания этого чувства, также, как его осияла бы гениальная мысль кого-либо из гениев человеческих.

Я быстро встал и огляделся, затем снова сел и тут же встал, и понял, что смотрю на все то просторное помещение в новых цветах и формах, вдыхаю теперь же чудные запахи, услащавшие и умилявшие мои легкие, а также слышу все звуки с более точной отчетливостью.

Все это помещение, состоявшее внутри из деревянных стен, тут же начало разверзаться у меня на глазах и уширяться в самую даль. Каждое бревнышко и доска стали впадать во внутренние полости стены и перекатываться вкруг себя и с места на место, покамест все помещение не стало больше в несколько раз. Остались все те прежние входы и выходы, но появились и новые, располагающиеся в самых дальних углах и около самой барной стойки.

Но более поразило мой разум то обстоятельство, что теперь же по всему этому помещению расхаживали высокие и зловещие на вид люди в длиннополых шляпах и с ободранными черными плащами, свисающими с их длинных спин. Поля их шляп так низко свисали, что загораживали собою их черные и страшные лица. Все они то расхаживали по всему помещению, то неподвижно стояли подле некоторых из дверей и держали в своих руках ужасные лезвия, цепи и крючья.

Я встрепенулся и со страху выронил свою трубку из рук на пол, затем тут же схватил себя обеими руками за свое лицо и начал протирать его и свои глаза, оглядываясь и открывая рот в изумлении. Цвет всего окружающего был настолько ярок, а самая материя всякой вещи настолько отчетливой, что это походило более на сказочный сон, нежели на реальность. Я смотрел всюду как бы по-обычному, да в то же самое время мог словно проникнуть зрением вовнутрь всякой сущности, поглощая ее и упиваясь ей, что придавало моему мозгу и разуму в целом немыслимое ощущение и предельную экзальтацию.

Все потребители также сидели на своих местах; ничего более не изменилось. Я начал было искать глазами Тенетникова, норовя выпросить у него хоть малейшую долю объяснения всем этим явлениям и чувствам, со мною происходящих и мною ощутимых, но не нашел и его. Но вскоре он сам, словно угадывая ход моих мыслей, внезапно соткался из воздуха и заговорил со мною:

– Что ж, братец Иван Андреевич, я чай, нравится ощущение-то?

– Господи Боже, Лев Борисович! – Отвечал я ему заискивающе и в немалом возбуждении. – Что же это со мной делается-то? Как же я и где я? Что со мной? Что с моим зрением и почему все так мягко и плавно? Все так по-другому, совсем как бы на том свете…

Тенетников плутовски рассмеялся и даже рубин загорел у него в глазах. Видно было, что он любил созерцать первичные ощущения всякого того, кто лишь только первый раз пробует опий.

– Отбрось все эти неуместные вопросы, – говорил он. – Перестань думать об каких-либо проблемах и суетах, ибо ты теперь в нем, в мире; здесь ты можешь наслаждаться и позабыть об мирских тяжбах и надобностях. Чувствуй себя как раю и ни в чем себе не отказывай, тем более что ты уже заплатил за глаза за это удовольствие.

– Непостижимое чувство, благодетель мой, Лев Борисович. Я счастлив, я люблю вас, я за вашу душу свечку поставлю; я буду детям своим об вас…

– Ну полно, полно. А лучше запомни ты вот что: видишь ли ты вот всех этих таинственных существ в плащах?

– О да. Но кто они? – Вопрошал я его, в высшей степени заинтересованный.

– Это стражи потустороннего мира, они охраняют от нас путь туда, куда человеческому разуму не дано проникнуть и постичь все тайные умыслы Божии. Видишь, как стоят они подле некоторых из всех дверей? Вот туда-то и не вздумай входить никогда и не под каким предлогом, иначе ты умрешь лютою смертью.

– Пресвятая сила…

– Не вздумай также и обращаться к ним и даже подходить близко. Запомни это навсегда. Все же остальные ходы, где не стоят сии хранители Божии, доступны тебе и ты можешь зайти в любой из них. А вон в ту большую дверь за барной стойкой тоже входить не вздумай, это мое личное помещение, туда я сам лично воспрещаю входить тебе.

– Вам стоит лишь только подумать об том, ваше благородие. Лев Борисович, и я, поклявшись на могиле матери своей, умру, но не преступлю вашей заповеди.

– Добро, на этом, пожалуй, и окончу свое наставление, добавив, чтоб ты также и не покидал курильню. Что ж, Иван Андреевич, проводи время в свое удовольствие. Ну все, желаю приятного настроения!

Сказавши это, он удалился от меня и вскоре растворился в зеленом сумраке. Я же остался так стоять и лицезреть всех этих существ и пространство, продолжал ощущать все те чувства и выбирал: куда бы можно было мне пойти на сей раз? В какой проход? Что же мне нужно было делать и что предпринять? Каковы же мои возможности и самый предел оных? Этого всего я не знал, и страшно боялся сделать хотя бы один единственный шаг.

Так я простоял на том же самом месте еще несколько минут и, убедившись, что все кругом тихо и спокойно, а зловещие хранители не пытаются меня растерзать, я вдруг решился пойти хоть в какую-либо сторону.

Вскоре я выбрал один из них, прямо посреди меня, и направился туда, осторожно ступая по деревянному полу, ибо боялся, что перестроится и он. Вошедши в проход я обнаружил длинный деревянный коридор со свечами на стенах и отправился по нему, а когда я уже преодолел несколько десятков ярдов, то деревянный пол вдруг сменился камнем, то есть все стены, пол и потолок, как бы на манер египетского песчаника, свечи сменились факелами, самый проход начал петлять из стороны в сторону и послышалось в воздухе что-то благоуханное.

Вдруг белая и искусно сотканная ткань преградила мне путь, я раздвинул ее и тут же узрел средних размеров комнату, обставленную роскошною утварью, как какая-нибудь царская усыпальница или покои настоящей принцессы. Всюду на стенах висело большое множество других тканей на всякий манер, из шерсти и шелка, и также из самых тончайших и изящных нитей, какие даже сложно себе вообразить; неподалеку стояло ложе, обвешанное бархатом и со множеством маленьких подушек, а на другом конце комнаты был еще один проход в отдаленнейшую часть этих чудных покоев; мраморный стол на больших ножках держал на себе блюда из золота и серебра, с чашею вина, видимо разбавленного, так как тут же были и чаши с простою водой; ковры на полу покрывали, надо полагать, пафосский мрамор, а фруктам и другим пиршественным плодам по всему помещению просто не было конца. Сабейский ладан просто разил своим благоуханием и обилие других благовоний и трав также оставляло свою изящную нотку в этом величественном чертоге. Множество шкатулок и украшений, кинжалов и жемчугов, а также золотых монет эллинистических времен было разложено по другому крупному столу, но уже из дерева. Также был еще как бы гардероб с большим количеством одеяний и уборов, и большое зерцало, висевшее на стене.

Но как же я был изумлен до самого основания своей сущности, когда, не веря своим глазам, обнаружил подле этого зерцала женщину-царицу, невиданной красоты, с безупречной бархатной кожей, напоминавшей мягкость персика, с черной и объемистой косою до самой поясницы, всю в золотом убранстве и с гребнем в руках, занимавшуюся, казалось, своим туалетом.

Царица вдруг узрела меня оторопевшего в свое зерцало и грациозно оборотилась ко мне, я же тем временем просто обмер при виде ее божественной красоты.

Это лицо никогда бы не взялся нарисовать ни один из всех натурщиков мира, ибо нет такой силы руки и кисти, чтобы передать весь тот шарм и обаяние прекрасного ангельчика, да просто херувимчика. Ну то есть просто даже самый сильный художник, умеющий обличать самую точность лица и свойственное тому лицу неподдельное выражение, изымающий тон и самый образ характера человека, мимо всяких бездушных и каменных снимков, даже такой сильный художник не сможет срисовать ее портрет в самом идеальном виде.

Губы у нее были абсолютно как у сфинкса, а глаза просто как у натуральной и царственно-властной пантеры. Щечки, на которых были маленьких впадинки, были мягко розоваты, и эта обстановка весьма сочеталась с нежным цветом ее кожи и размашистыми ресницами. Ее умеренный стан, во всех местах решительно чудный, плавно передвигался и она с неописуемой изящностью делала всякое движение своими ножками.

В одну минуту она подошла ко мне и приникла к моему телу своими руками, от чего я попросту обомлел.

– О кто ты, таинственный пришлец? – Спросила она меня голосом ангела. – Скажи же мне, кто ты таков? Неужели ты решил навестить меня в такой томный час и тяжелое для нас время, и повеселить меня? О бедная я и беспомощная, никто не проходит ко мне вот уже столько дней, а все лишь думают о своей убийственной войне. Но я верую, о, как я верую, что сама Изида ниспослала тебя ко мне. Иди же сюда, мой странник.

– К-кто вы? – Спросил я очень тихо и сбивчиво.

– Как?! – Восклицала царица. – Разве ты не узнал меня? Меня, дочерь македонскую, царицу дома Лагидов?

Я точно был поражен и в миг упал на колени.

– О, Клеопатра, вы, вы так божественны, можно, можно я поцелую вашу ножку?

– О как мне угодна твоя застенчивость. Иди же сюда, на ложе, мой избранник, ложись сюда. Таким прекрасным мужчиной, видимо, сам Осирис решился одарить меня. Иди ко мне и будь моим.

Я в полном блаженстве и неге прильнул к ее губам и был просто потрясен случившимся. Никогда я не мог подумать, что, выкурив опию, я мог вдруг испытать такое неведомое счастье. Она быстро скинула с себя свое убранство и тот час я уразумел, что само Провидение решило вознаградить меня. Она также быстро раздела меня и скинула с меня почти всю одежду, оставив в одном неглиже. Затем она изящно улеглась на ложе и приняла действительно царскую позу, ожидая моего появления. Я тут же поспешил примкнуть к ее телу.

Но вдруг в дальней части покоев послышался громкий стук дверей, после чего не замедлили проясниться мерные и грозные звуки шагов, сопровождающиеся бряканьем калиг. Мне точно стало ясно, что кто-то властный и непосильный приближается к нам.

– О Боги! – Восклицала Клеопатра. – Это идет мой муж! Быстрее же прячься.

Я в страхе хотел было спрятаться в ее гардероб, но Клеопатра сочла это нецелесообразным.

– Нет, нет же! – Шептала она. – Сюда, под мое ложе!

Я мигом влетел под ее чудесное ложе и обратил свой взор от темнеющий от чьей-то тени проход. Сама же царица поспешно улеглась на свое место и приняла, надо полагать, такую же великую позу, с которой она ждала в свои объятия меня.

Вскоре некая воинственная фигура застлала вход, и вдруг, вы не поверите, в комнату вошел Марк Антоний. Он был весь грязный и испачкан какой-то копотью, весь в поту и крови, но обладал геройской внешностью и крепкою статью. На нем были римские латы, окровавленный гладиус, поножи и блестящие калиги, кои попеременно отчеканивали его звонкие шаги.

– Ты не поверишь, – заголосил он на все помещение, обращаясь к своей любовнице, не замечая, впрочем, ни ее подозрительной наготы, ни спрятанного меня. – Я сейчас чуть ли не погиб в битве. Только что у нас было сражение и я теперь же оттуда. Вообрази, одну когорту просто смяло под натиском конницы, около тысячи человек просто в пушинку – фук!

– О, Антоний! – Восклицала Клеопатра. – Я так ждала тебя!

– Знаю, верю, вижу, что готова, вот как я сейчас научу тебя держать древко.

– О, мой господин!

– Представь себе, сейчас меня в окружение взяли, отовсюду стрелки, пять манипул как лезвием-шик! Центурион – собака, на два легиона телег с продовольствием, вот куда он их дел? А у меня еще восемь центурий стоит, и хоть бы хлеба кусок!

– Мой Антоний, я тебя так люблю. – Все отвечала ему Клеопатра.

Антоний отпил целую бутыль какой-то настойки и заел ее неким экзотическим плодом, продолжив:

– Вообрази вот еще, сегодня пришлось льва задушить собственными руками. Ах да, я так устал и так хочу отдохнуть, что теперь же немедленно, после нашего с тобой дела, ты пойдешь и велишь своим рабам приготовить мне ванну с маслами и благовонием, блюда с мясом и вином, да и сама туда же будь, вот как сейчас… однако, это что же?

Тут он вдруг присел и, взяв в свои руки некоторые одеяния из моего платья, которые мы ненароком забыли убрать, принялся как бы с недоумением рассматривать их.

– Что это такое? Что это за странное убранство? Это… это что, атласная жилетка? Аглицкое сукно с панталонами? Кружевные гофреи, черт возьми?

– О, Антоний, ты все не так понял! – Жалобным голосом отвечала ему Клеопатра. Но в ту же минуту послышался мощный и зычный удар ладонью и царица отлетела с ложа пушинкой в другой угол комнаты.

– Блудница! – Кричал Антоний весьма грозно. – Кого ты сюда привела? Где он?

Тут он выхватил свой острый и кровавый клинок и сердце мое в этот же миг сжалось и забилось как перепелка.

– Где он, повторяю?!

Вскоре он не стал дожидаться ответа и принялся искать пришлеца по всему помещению. Одним взмахом руки он снес гардероб с основания и тот, разбившись об стену, распался на несколько частей. Затем он принялся оглядывать комнату, уж полагая, что точно кого-то зарежет здесь и сейчас. Но вот он как-то подозрительно устремил свой леденящий душу взгляд в то самое место, откуда я, через почти совсем прозрачную ткань, смотрел на всю эту сцену и с трепетом ожидал своей участи (мне было просто непостижимо страшно).

Вдруг он стремительно подбежал к ложу и, схватив его одной правой рукой, сокрушительно отшвырнул его к самой стене. Я же, вдруг оказавшись беззащитным, издал истошный и гибельный крик, как только осознал, что он решительно хочет изрубить мое тело. К счастью у меня при себе была моя излюбленная склянка французских духов, и, ощущая присутствие духа и врожденного инстинкта выживания, я мигом открыл ее и брызнул ему в лицо все ее содержимое.

– О Юпитер, это цикута! – Заорал он, тут же бросив клинок и хватаясь за лицо. Он так быстро отпрянул назад, что повалился спиною на тот самый стол с фруктами и разбил его, после чего все фрукты и стоящие на нем приборы разлетелось по всему полу. По всей комнате разнеслось громкие звуки и паникующие крики, после чего я, как был в одном неглиже, выбежал в прежний проход и сиганул по коридору обратно к Тенетникову.

Я так быстро и долго мчался по нему в ужасе и смятении, что не успевал даже подивиться своей догадливостью и смелостью. Однако нескончаемость коридора пугала меня, покамест я, порядком выбившись из сил, не рухнул сквозь гнилые и трухлявые доски в полу и не покатился вниз по неким ступеням и в кромешной темноте.

Докатившись донизу я проломил своей головою еще один досочный настил и упал на что-то жесткое примерно с шестифутовой высоты прямо спиной. Все замерло и померкло, а боль, которую я ощущал, получая удары, во все время падания, была как бы не совсем приятной, а, напротив того, слегка приглушенной и сдавленной.

Отлежавшись и несколько придя в себя от такого долгого падения, я тут же поднялся и перевел свой дух, вслед за чем огляделся вокруг себя. Пред мною и практически в густом полумраке распростерлись какие-то коробки и ящики со многими съестными припасами и специями внутри, как бы заложенные на хранение. Впереди виднелся дверной проем, из коего доносились странные звуки и излучалось также слабое и тусклое свечение, отблеск которого освещал это небольшое пространство.

– Скорее всего, – думал я про себя, вставая и осматривая потолочную брешь, – я нахожусь на одном из складов Тенетникова. Но более всего меня поражает место, на котором все это могло бы быть размещено, и какова же глубина этого здания? Однако, я не имею никакого желания возвращаться обратно.

Так я двинулся вперед и вошел в освещенный проем, после чего сделал еще несколько поворотов по кирпичному коридору и оказался в другом таком же, но со множеством запертых дверей и несколькими лампами, но не керосиновыми или спиртовыми, а вполне себе электрических, с подходящими к ним проводами, чему я удивился невероятно.

В одном конце этого коридора находилась большая и железная дверь, а также было еще большое количество проводов, идущих по стене и скрепленных проволокою, и в конце концов впадающие в некие пазы этой самой же двери. Но внимание привлекало более то, что из-за той самой двери доносились весьма громкие и грандиозные звуки, как бы на театральный манер, и даже хоровое пение. Видимо там играли какой-нибудь спектакль (это просто не укладывалось в моей голове).

В другом конце коридора освещение было тускло, а одна из ламп и вовсе светила с перерывами. Я решил пойти туда, тем более, что там раздавались звуки, похожие на человеческий голос, и тут же двинулся в путь. Дошедши до самого конца, я оказался в тупике, где понемногу сгущалась тьма, но где я также отчетливо видел что-то белое и слышал горестный и заунывный женский плач. Сердце мое вздрогнуло, поскольку вдруг лампа снова загорелась и я даже сделал несколько шагов вперед, чтобы посмотреть на бедную девушку и даже быть ей в чем-либо полезным.

Что ж, ровно передо мною, на железном стуле и в цепях, прикованных к полу, спиной ко мне и в свадебном платье, с фатой и босыми жирными ногами, сидело нечто и издавало нервно-истерический и дрожащий плач. При всем этом виде я поразился и ужаснулся до крайности, однако здравая часть мозга, инстинкты и прочие чувства не позволяли мне впасть в полнейшее оцепенение, а потому, хоть не столь осознанно и самым краем мыслей, но я все же понял, что это была она.

С момента последней нашей с ней встречи она порядком поправилась и походила теперь же на мерзкую свинину: бока ее свисали целыми пластами и даже частично загораживали стул; мощный же затылок ясно обозначался над измокшей фатой, а кандалы на запястьях и ее ногах совершенно укоренились в распухших конечностях.

Я собрался духом и решил объясниться с ней:

– Я, право, даже не знаю… Совсем необычный случай, совсем не найду слов объяснить вам свою недолгую поездку…

Вдруг она резко повернулась ко мне на своем стуле, распростерла ко мне свои жирные руки и издала такой драконий вопль, что я чуть было не поседел. При виде ее страшной рожи я и сам хотел было закричать, но вдруг осекся, увидев ее глаза: их попросту не было, а из пустых ее глазниц обильной струей лилась некая жидкость, напоминавшая по своей консистенции ни то мед, ни то патоку.

Она кривлялась и орала как пойманная в силки дикая свинья, но в это время все двери вдруг растворились и в них вбежало человек пять или шесть как бы палачей, с огромными тесаками в руках и со свиными масками на лицах, то есть с выпотрошенными свиными головами и оставшимися от них самой только кожею, да с приделанными к глазницам специальными стеклышками для просмотра. Все они были одеты в жесткую и рабочую одежду, и походили всем своим видом на мясников с какой-нибудь бойни. Все немалого роста, испачканные в крови и со сенными соломками на своих одеждах, смеющиеся и дурно пахнущие гнилым мясом.

Тут уже пришла моя очередь издать жалобный крик, переходящий все более и более в ор, поскольку появление сих молодых людей не предвещало мне ничего хорошего. Орущего, меня схватили, подняли, и, несмотря на все мои сопротивления, обмотали меня с ног до головы железной цепью и понесли меня в ту самую железную дверь.

– Вандре-ейч! Ах, Вандрейч! Явился, мой должник явился!!! Аха-ха-ха-ха! – Вдруг раздался страшный и неимоверно громкий голос с ужасным смехом, после чего я вдруг понял, кто это был.

Я почувствовал великий приступ страха и силился вырваться, но мои мучители, уж связав меня цепью, втащили вовнутрь железной двери, прямо под ноги Поварихину, который был как бы их вождем, вернее жрецом, отправляющим страшный свинячий культ. Весь в крови и также со свиной кожаной маской на своем лице, с двумя большими ножами и постоянно ржущий как лошадь.

– Вести его к капищу! – Скомандовал он, после чего меня пронесли несколько вперед и тут я, как говориться, остолбенел.

Я оказался на некой площадке, походящей на гигантскую скалу с большим обрывом, только все это было обделано под заводской манер, оббито металлом и имело бесконечное множество электрических ламп, проводов, розеток, рычагов, шестеренок, машин, выключателей, включателей, цепей, моторов и железных крюков, словом здесь было все существующее в мире механические изделия.

Эта площадка шла вдоль металлических стен и уходила далеко влево, а прямо передо мной раскрывалась бесконечная пропасть, конец который пропадал в свете ламп и каком-то тускло-оранжевом зареве. Из него особняком возносилось некое строение, состоящее из всех тех механизмов, которые используют на свиной бойне, то есть на заводе, где свиные туши ездят на ремнях, подвешенные на крюках, и распиливаются большими пилами. Там-то и был тот же самый принцип работы, да только все это строение несло на себе мириады свиных туш и голов, их конечностей, цепей, ламп, пил, которые дребезжали так, что не было слышно даже своего собственного крика, шестерни, двигатели и провода. Множество было редукторов и просто сотни тысяч конвейерных лент со скоростным движением во все стороны. Завод этот только и состоял из одних этих приборов и не имел никаких опорных частей, что даже было удивительно. Он простирался вниз и в высь, и влево, и вправо так, что даже не было видно ему конца. Все стучало и дребезжало, звенело, брызгало кровью, перебиралось, перестраивалось, перестукивалось, перезванивалось, перемежалось, все это неслось черт знает куда и свет, бесконечный свет, черт возьми лил так ярко, что больно было смотреть. Провода и лампы, крюки, все это блестело белым металлическим блеском и множество рычажков и включателей были сплетены с собою самым хаотичным образом. Никак нельзя было понять, куда все это могло поместиться, так, что даже нет этому всему ни конца, ни края. В придачу ко всему этому где-то в стороне звучал мощный оркестр, который играл эпическую музыку с вокалом. Теперь-то вы, я полагаю, можете представить, каков был мой страх?

Между тем меня пронесли далеко влево по отполированному обрыву, пронося мимо множества столов для разделки и жутких приборов, имеющие режущий характер. Всюду также были расставлены копия со свиными бошками и кожами, зловещие знаки их культа и свечи.

Вскоре меня принесли на капище, то есть на некоего рода помост, где располагался огромный свиной их божок, со скипетром в руках и с прочими почетными отличиями. Все они кланялись ему как Богу и молились, а когда они окропили и себя и меня свинячьей кровью, то тут же поднесли к божку и Поварихин, как бы в роли дельфийского оракула, принялся вопрошать об моей судьбе, на что свинья ответила громко и лаконично:

– К столу.

Тут же все они, обрадовавшись, схватили меня и понесли обратно к тем самым столам, видимо разделывать. Я страшился и кривлялся, чтобы вырваться от них, и громко кричал, но Поварихин имел на мой счет, кажется, другие планы.

Вместо того, чтобы умертвить меня и разделать, он подтащил меня к небольшому мостку и мощными руками закинул меня на один такой конвейер, цепь зацепилась за крюк и я, беспомощный, стремительно поехал на этой ленте вверх, а все мои же палачи смотрели на меня снизу и глумились над мною. Тон оркестра начинал набирать темп.

Я проехал вверх ярдов сто или больше, после чего лента резко развернула меня лицом внутрь строения и поглотила меня. Я теперь же ехал куда-то, куда ехало большое множество свиных тушей и распиливалось пилами пополам. Несколько раз мне чуть не срезало голову или не отпилило половину тела, или не отбило огромным молотком, но всякий раз я также как-то успевал то съехать на другой путь, то переместиться вниз или вверх. Скорость разгона была непомерно высокой, так, что при каждом повороте я болтался во все стороны и бился об другие туши своим телом.

Мне было больно и все мое тело затекло от сжатых цепей, а страх и адреналин даже и не думали покидать меня; голова моя так сильно кружилась, как нельзя будет добиться такого эффекта на самой большой карусели.

Вдруг я снова перестроился в ряду и, доехав до угла строения, резко затормозил и даже чуть не вылетел с ленты, но затем меня снова поглотило во все эти механизмы, но только уже не в пильный сектор, а в печной, где меня также чуть не изжарило в печи, когда я проезжал над ней. Я полагал, что механизм сбросит меня в печь как и две другие туши, находящиеся по обеим сторонам от меня, но я проехал дальше и спустился в конце концов ниже на несколько ярусов, и поехал снова в западную часть строения.

Там я проезжал мимо огромных отбойных молотов, которые расплющивали свиные туши и скидывали их в большие баки, где множество пил измельчали их и превращали в фарш. Между тем хоровой зачин, казалось, достигал своей кульминации и даже там-там заиграл теперь.

Затем я оказался в секторе дробительных аппаратов, которые дробили головы и кости, но в который я также чудом миновал. После этого я перекатился на одну большую шестеренку, в чей паз я был уложен всем своим телом, и ожидал, покамест выступ другой шестеренки не раздавит меня. Но и тут я чудом выехал обратно на параллельное движение и помчался к югу, откуда и был доставлен сюда.

Разогнавшись до той же самой огромной скорости, я снова выехал на ту площадку и оказался почти там же, где меня и поглотило в механизм, после чего вновь понесло медленно вниз, где меня уже стояли и ждали мои палачи, которые радовались и прыгали от предвкушения пролить моей крови.

Наконец я снова приехал вниз, только не на той самой ленте, а на другой, находящейся немного правее. И я не совсем понимал, для чего мне нужно было ехать такой длинный путь, чтобы вернуться почти в то же самое место, вероятно, чтобы просто навлечь на меня ужас и жуть.

Палачи схватили меня, стащили с крюка и потащили к столу, где уже стоял самый Поварихин и издевался над моим несчастием:

– Что, Вандрейч? Гульнул свадьбу-то? Аха-ха-ха-ха-ха!

Тут меня уже растянули по всему столу, руки и ноги мои были привязаны к железным блестящим кольцам, я начал кривляться и орать как уже почти резанный, страшась и чуть ли не падая в обморок от страха. Оркестр заголосил высшую свою ноту и все что ни было в нем заиграло трагично и по-геройски. Поварихин извлек откуда-то длинный и острый топор, размахнулся им, и, несмотря на мои тщетные протесты, слезы и выкрики, отсек мне голову по самую перегородку носа.

Нестерпимая боль ударила мне в это самое место, голова отлетела и кровь как бы нахлынула в самые легкие. Мне вдруг стало ужасно больно свой собственный нос, так, что я, немного придя в себя, но испытывая все тот же нескончаемый страх, встал со стула и осознал, что до сих пор нахожусь еще в самой курильне, и что, будучи уснувши от опия, тонкая и острая часть мундштука, упершись трубкой в мои руки, ловко соскочила в продолжении сна и больно кольнула меня в самую левую ноздрю.

Я точно вскрикнул от боли и даже выронил все, что было у меня в руках. Я начал потирать нос и слезы, которые от такой острой боли слегка полились из глаз. Страх уже почти отошел, но впечатление от увиденного и ощутимого мною во время сна еще долго не покидало меня.

Тут внезапно пред мною предстал Тенетников.

– Что? – Начал он, улыбаясь и пошучивая. – Понравился «Смарагдовый змей»? Я чай, ждать тебя на другой раз? Приходи, будешь почетным гостем у меня в курильни; цену ты знаешь, да только смотри за языком-то, а то у нас, хе-хе, длинные руки.

Я ничего не успел ему ответить и он тут же удалился, как видимо довольный. Я же не стал более тут задерживаться и поспешил выйти на улицу, пройдя через страшного человека и ожидающих наверху курильщиков. На улице уже было почти утро, я в смятении зашагал по Набережной и даже самое подозрение до сих пор не покидало меня, а вместе с ним и неизвестное доселе чувство удовлетворения и неги.

Я не помню как добрел домой этим утром.