Текст книги "Судьба-злодейка"

Трудно запоминать ложь

Сложнее всех предметов мне давались история КПСС и политэкономя – потому что ложь запоминать трудно. Я много знал про историю партии из жизни, а на занятиях и экзаменах нужно было давать заученные ответы на вопросы, то есть лгать лгуну. Я и сейчас себя считаю совестливым человеком, поэтому лгать лгуну всегда было трудно и страшно.

На нашем курсе был потрясающий парень Валентин, детдомовец. У него была феноменальная память. Оказывается, до поступления во ВГИК он закончил разведшколу, в совершенстве знал немецкий язык (его готовили в Германию нелегалом). Но у Валентина обнаружилась эпилепсия, и он пришел к нам на курс режиссуры. Так вот, благодаря своей феноменальной памяти, он мог прочитать страницу и тут же наизусть ее пересказать. Помню, он таким образом запомнил статью Карла Маркса из «Капитала», и когда преподаватель его спросил, тот начал рассказывать статью наизусть, будто книгу читал. Мне показалось, что педагог поседел: он никак не ожидал, что студент наизусть будет цитировать Карла Маркса.

И чтобы штыки сверкали на солнце…

Ефим Львович Дзиган знал, что я был «под колпаком» у КГБ, понимал меня и сочувствовал мне. Оказалось, он и сам в 30-е годы был сослан – и причем за самую ценимую свою работу – фильм «Мы из Кронштадта».

Кинооператором на фильме был Наум Соломонович Наумов-Страж – отец режиссера Владимира Наумова. Всеволод Витальевич Вишневский был автором сценария. Его боялись как огня, потому что он способен был донести куда надо, и тех, кто работал над его фильмом, могли отстранить от съемок или даже арестовать. Фильм снимали в Кронштадте, на Балтике. Однажды от Вишневского приходит письмо с требованием, чтобы в сцене, где отряд матросов идет по набережной, их штыки обязательно сверкали на солнце. И Дзиган с оператором ночь не спали – думали, как это сделать, ведь штыки были черного цвета – они не могли сверкать. Одно дело – плоские клинковые штыки, а те были трехгранные игольчатые черные. И Наум Наумов-Страж придумал обернуть штыки фольгой и направить на них большой луч. Сделали – не блестят: Балтика, погода пасмурная. Тогда решили по фону пустить черный дым (в то время все пароходы дымили). В итоге на катерках жгли огромные шашки с черным дымом, на фоне этого черного дыма шли моряки со штыками, обернутыми фольгой, а осветители светили большими прожекторами-дигами. И штыки сверкали. Вишневский был доволен. А режиссер с оператором очень переживали, ведь если бы они не добились нужного эффекта, на них могли донести как на врагов народа: якобы губят фильм о революционных матросах. Такое тревожное было время.

Потом все же Дзигана сослали на некоторое время в какой-то военный округ руководить самодеятельным театриком, и именно за этот фильм. Дзиган якобы показал конфликт между пехотой и моряками. В фильме есть сцена, где пехотинец говорит:

– Мы скобские, мы скобские!

И снимает свои погоны. И кто-то из руководителей пехоты представил это таким образом, что Дзиган в фильме принизил пехоту, а моряков возвысил. Хорошо, не расстреляли, а только сослали. И Дзиган говорил, что каждый свой фильм они тогда снимали как последний, поэтому каждый раз выкладывались до предела.

Наша мастерская

Я и Владимир Грамматиков пришли во ВГИК уже с актерским багажом. Еще в нашей мастерской учился Слава Подвиг, который потом работал ассистентом у Сергея Федоровича Бондарчука. Николай Лырчиков, мой земляк с Алтая, из деревни, сейчас отошел от режиссуры, но состоялся как драматург. Джахангир Шахмуратов, азербайджанец, поступил по направлению из республики. Во время учебы во ВГИКе снимал эксцентричные комедии в гайдаевском стиле. Потом он ушел в спорт, стал чемпионом СССР по карате, сейчас у него своя школа. Валентин Мишаткин, тоже мой однокашник, прославился комедией «Встретимся на Таити».

Учился с нами и Раймо О. Ниеми, финн. Я недавно был в Хельсинки и с ним встречался. Он одно время руководил рабочим театром, а сейчас очень плодотворно работает на финском телевидении, снимает сериалы. Ирене Тенес-Фернандес, полуиспанка-полуфранцуженка, после ВГИКа работала помощником у Антониони. Мурат Амаров, казах, к нам пришел на второй курс из мастерской Бабочкина. Он получил серьезную травму и не мог работать актером, поэтому закончил режиссуру. Слышал, что он в Казахстане снял фильм, но я его не видел. Сайдо Курбанов учился у Игоря Таланкина. Потом снимал в Таджикистане. Перебрался с Валерием Ахадовым в Магнитогорск, возглавляли там театр. Сейчас вернулся в Москву, снимает сериалы.

Вот такая у нас была мастерская.

«Урок»

По окончании второго года обучения нам дали задание снять курсовую работу. Некоторые ребята находили контакт со студентами-сценаристами. У меня не получилось найти сценариста, поэтому я решил, что буду писать сам. Я подавал Дзигану много своих сценариев, а он все не утверждал. В очередной раз Дзиган собрал нашу мастерскую, подвел итоги:

– Все принесли сценарии, один друг Панкратыч не несет. Если через три дня сценария не будет, – обратился он ко мне, – не зачту тебе курсовую работу.

Я, расстроенный, вернулся в общежитие. В комнате со мной жил Коля Лырчиков, мой земляк с Алтая. Спустя годы он станет известным драматургом и писателем. Когда я пришел, Коля читал журнал «Работница» и показал мне одну статью. Школьная учительница писала, что не понимает современную молодежь, в частности своих учеников. Например, когда она им рассказывает про пылкие чувства Риты Устинович и Павла Корчагина, описываемые в книге «Как закалялась сталь» Н. А. Островского, они слушают абсолютно равнодушно – в этом учительница увидела бездуховность современных школьников.

Меня статья заинтересовала. Я тут же побежал в библиотеку, взял повесть «Как закалялась сталь» и перечитал. Нашел ту сцену объяснений между Павлом Корчагиным и Ритой Устинович, о которой писала учительница, и понял, что это была последняя встреча героев. Рита Устинович, комсомолка, – бывшая любовь Павла. С ним она снова встретилась после Гражданской войны на съезде комсомола, уже будучи замужем. И Островский намеком, но дал понять, почему в конце повести Павел Корчагин едет в поезде, рвет письма от Риты и выбрасывает в окно. Муж Риты уже был арестован в результате репрессий, и Рита, вероятно, тоже будет репрессирована. И Павел струсил. Он рвет письма, чтобы исключить любой намек на его связь с Ритой. Вот откуда потом возникает этот пронзительный монолог Корчагина: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». То есть он корит себя за свой поступок, это как бы муки совести. Когда я перечитал повесть, я все это понял.

Я решил взять ту самую сцену объяснений между Павлом и Ритой и использовать ее в своей курсовой работе. Придумал такой сюжет. В классе идет урок, ученики сидят на местах. Я разбил учеников на пары: мальчик с девочкой – и эти реплики распределил между учениками. Каждый мальчик видит себя Павлом Корчагиным, каждая девочка – Ритой Устинович. И между этими парами разыгрывается диалог из сцены объяснений между Павлом и Ритой. Мальчик говорит реплику за Павла Корчагина, девочка ему отвечает за Риту Устинович. Следующая пара подхватывает диалог: второй мальчик говорит следующую реплику Павла – вторая девочка отвечает. И получился очень любопытный сюжет, через который к тому же раскрывались взаимоотношения между учениками в классе: романтические отношения, симпатии друг к другу, антипатии. Еще в эту историю я ввел классную руководительницу и учителя физкультуры, между которыми тоже разворачиваются романтические отношения – складывается еще одна пара, еще одни Рита и Павел, которые сами об этом не подозревают.

Учитель физкультуры слушает учеников и не понимает их взаимоотношений, не понимает всей глубины сцены, которая перед ним разворачивается. Он оказывается «глухим» к их переживаниям. В финале фильма физрук гоняет детей по кругу:

– Раз-два, раз-два.

И все ученики послушно прыгают на одной ножке, все как один в спортивных формах.

Камера поднимается вверх, и мы видим: школьники движутся по кругу, как в знаменитой картине Ван Гога «Прогулка заключенных».

Получилась очень глубокая история, которую я так и назвал – «Урок». Я за ночь написал сценарий – страницы четыре, не больше – и подал его Ефиму Львовичу. Этот сценарий был моей последней надеждой.

Ефим Львович был демократом, многие вопросы выносил на обсуждение всей мастерской. Для этого Дзиган организовал некий «круглый стол», за которым шли беседы и обсуждения. Даже перекуров не делали. На этот случай в центре стола стояла круглая банка из-под кинопленки – это была наша пепельница. Дзиган курил трубку, мы смолили сигареты. Я предположил, что мой сценарий тоже будет обсуждаться на нашем «круглом столе», поэтому заранее переговорил с ребятами (мастерская у нас была очень дружная), попросил поддержать.

На следующий день Дзиган собрал всю мастерскую, сам пришел расстроенный, напряженный. Я понял: сценарий ему не понравился. Ефим Львович начал:

– Ну что, друзья мои, прочитал я сценарий друга Панкратыча. Мне кажется, это никуда не годится. Грамматиков, ну-ка, прочитай вслух, чтобы все понимали, о чем идет речь.

Он часто начинал обсуждения с меня и Грамматикова, потому что мы оба были профессиональными актерами и у нас единственных в мастерской было хоть какое-то близкое к кинематографу образование. Володя Грамматиков начал читать. Кто-то улыбнулся, кто-то хохотнул – значит, не все поняли, для чего я задумал свой фильм.

Володя закончил, Дзиган спрашивает:

– Ну, все слышали, что друг Панкратыч насочинял? Будем утверждать или нет?

И, к изумлению Дзигана, ребята ответили:

– Ну конечно! Идея интересная! Может получиться потрясающая картина…

Ребята меня поддержали. Делать нечего – Дзиган утвердил сценарий.

Я начал подбирать актеров. Олег Чайка согласился сыграть учителя физкультуры, Оля Гобзева – классную руководительницу. Оля и Олег, естественно, снимались бесплатно, за что я им очень благодарен. Да и потом благодарил всех артистов, кто снимался у меня в учебных работах. Не просили денег, но все работали с большой отдачей и доверием к начинающему режиссеру – даже и не режиссеру, еще студенту.

Сейчас Ольга Гобзева ушла в храм. Когда я посещаю церковь и мы с ней встречаемся, она всегда улыбается и говорит:

– Саша, а я вспоминаю, как мы работали.

Сложнее было найти талантливых детей на роль школьников. Я очень долго, недели две, если не больше (а сроки учебные короткие), искал ребятишек. У нас тогда ассистентов не было, поэтому я сам ходил по школам. Так я нашел девочку Таню Кох, которая привела подружку четвероклассницу Наташу Вавилову. С ее приходом у меня появилась идея ввести в фильм еще одного персонажа. В финальной сцене, когда камера поднимается и сверху мы видим скачущих по кругу учеников, по лестнице вниз спускается девочка. Она вся такая светлая, чистая, голубоглазая – идет вниз по лестнице и плачет. Мы не знаем почему – это тайна: может быть, ее кто-то обидел. То, что она спускается сверху вниз, тоже символично и несет в себе определенную трагическую нотку. Это метафора о том, что при сложившейся системе такая чистота со временем неизбежно опустится. В качестве музыки в финале фильма звучала тема Нино Роты из кинофильма «Ромео и Джульетта» Франко Дзеффирелли. Вот такую плачущую Джульетту в моем фильме сыграла Наташа Вавилова. У меня в курсовой работе состоялся ее дебют в кино. После этого Наташа поступила во ВГИК и стала сниматься.

Подбирая ребят на роль школьников, я не проводил с ними никакого собеседования, случайных детей собрал – как в жизни и бывает, в школе обычно непредсказуемый коллектив собирается. Оля Гобзева помогла. Ее муж Виктор, с которым я был давно знаком по Горьковскому театральному училищу, работал мимом. Он вел в одном из дворцов культуры в Москве детскую секцию пантомимы. И Оля предложила мне сходить на занятия к Виктору и посмотреть на его ребят. В итоге я почти весь класс набрал из его учеников. И для меня было плюсом, что они уже как-то были знакомы со сценическим пространством.

Собрал я всех ребят, в себе был уверен, думаю: «Ну неужели я не научу ребенка, как играть, что ему делать в кадре…» Я специально подобрал колоритных детей, чтобы видна была индивидуальность каждого. Например, один – длинный рыжий, другой – невысокий брюнет, третий – блондин… Были и дети постарше. Я подумал, что кто-то мог быть двоечником, второгодником.

Я собрал их всех. Посадить негде было – ребята стояли, я сидел, как начальник:

– Ребята, снять надо очень быстро, – сказал я им. – Поэтому сосредоточьтесь. Я продумал, как все должно происходить, и прошу меня слушаться, не сопротивляться. Плохого я ничего не придумал. Вы меня поняли?

Так, по-дружески, я с ними договорился, можно сказать, на равных. И отдам должное, ребята очень слушались. Те, кто занимался в секции пантомимы, знали, что Ольга – супруга их руководителя. Поэтому дисциплина была прекрасной. Только один мальчик все время хулиганил. Смешной, непоседа. Я показывал, как нужно пройти, он соглашался. На репетиции все делал правильно, а снимаем, и он вдруг на одной ноге начинает прыгать. Я говорю:

– Что ты делаешь?

– Дальше ведь мы прыгаем на одной ноге – вот я и репетирую.

– Репетировать потом будешь. Ты сейчас пройди нормально, – говорю я ему.

Были сложности и у Наташи Вавиловой. Наташа никак не могла понять, почему в финале она должна плакать. А плакать просто так, без причины, не могла – не актриса ведь. Но когда Наташа увидела, что я нервничаю, она сказала:

– Хорошо, Александр Васильевич, давайте снимать.

Пошла и заплакала. То есть уже меня пожалела. Это было очень трогательно: в ее душе жила человечность.

Курсовую работу я снял дня за четыре, показал Дзигану. Он посмотрел, сказал:

– Ну, не знаю, не знаю… Посмотрим, что скажет кафедра…

Идет заседание кафедры. Я жду в коридоре, волнуюсь. Ася Боярская, которая тогда училась в аспирантуре, выбегает с заседания и говорит:

– Саша, все прекрасно! Ты получил пять.

Потом она мне рассказала, что вся кафедра возмутилась, когда посмотрела фильм. Моей идеи никто не понял. Но решал все С. А. Герасимов, занимавший тогда пост заведующего кафедрой режиссуры. Сергей Аполлинариевич всех выслушал и ответил:

– Ну что же, спасибо за высказанные рекомендации, за то, что так внимательно отнеслись к работе студента Панкратова. Думаю, надо посылать картину на фестиваль короткометражных фильмов. А я предложу эту работу Академии педагогических наук. (Герасимов был членом Академии.)

Вот так мой фильм «Урок» поехал на фестиваль в Мангейм, в Германию, где его посмотрел Андрон Кончаловский и захотел со мной познакомиться.

«Под богом ходим!» – говорил мой дедушка.

«Конец Левки Демченко», или Головоломка по Гайдару

В качестве дипломной работы я решил снять фильм по мотивам рассказа Аркадия Гайдара «Конец Левки Демченко». Сценарий мы написали вместе с Аркашей Трифоновым. Он тоже учился во ВГИКе, но на сценарном. Писали мы вместе, но свою фамилию на сценарии я не ставил.

Сюжет разворачивается во время Гражданской войны. В финальной сцене, где красноармейский и белогвардейский мальчики соскакивают с лошадей и собирают ягоды, я придумал такой ход, что обоих мальчиков играет один актер. То есть была задумана такая метафора: один мальчик – за белых, второй – за красных, но детство у них одно. Подал сценарий, Дзиган снова не понял моей задумки:

– Друг Панкратыч, опять ты головоломку затеял… Гайдар – это же такой великий писатель, а ты и здесь от сюжета отступаешь…

Но надо сказать, что Дзиган всегда по-доброму ко мне относился. Мы подали заявку на «Мосфильм» (меня единственного из мастерской отправили туда снимать диплом после того, как моя курсовая получила призы). Я был направлен в объединение Сергея Федоровича Бондарчука, а у него главным редактором работал Валерий Феликсович Карен. Он нас сразу предупредил, что съемки будут дорогими: нужна конница и прочее. Но далее беседа приобрела неприятный оборот. Карен попросил меня выйти, чтобы переговорить с автором – он имел в виду сценариста Аркашу Трифонова, ведь на сценарии была указана только его фамилия. Аркаша остался в кабинете, а я вышел в коридор. Спустя какое-то время появился Аркаша, красный как рак, весь взволнованный, сказал, что редактор за утверждение сценария просит отдать ему 50 процентов от тех денег, которые мы заработаем (а за дипломный проект уже платили какое-то вознаграждение).

Я злой захожу в кабинет:

– Валерий Феликсович, у вас совесть-то присутствует? Со студентов деньги спрашиваете?

– Так, мальчишка, пошел вон, – ответил мне Карен.

Я говорю Аркаше:

– Пойдем.

Мы поняли, что главное – найти средства на наш фильм. Тогда мы могли бы снять его на учебной киностудии. За этим мы обратились в Госкино. Там посмотрели нашу смету. Тех 20 000 рублей, которые обычно давали на диплом, не хватало. Требовалось примерно 35 000–40 000 рублей. Самой дорогой была конница. Причем я сказал, что буду снимать в районе кавполка, рядом с конюшней: и лошадей никуда не надо перегонять, и лес рядом. Нам отказали, денег не дали.

Тогда я наивно спросил Лидию Иванову, ведавшую бюджетом Госкино:

– Почему же Наташе Бондарчук, Николаю Бурляеву и Игорю Хуциеву на их диплом, полнометражный фильм «Пошехонская старина», дали по 100 000 рублей каждому?

– А это их родители заслужили, – получил я ответ.

– А моя мама прошла всю войну, пережила репрессии, ссылку – она разве не заслужила, чтобы ее сыну дали чуть больше денег на съемки?

На что мне сказали:

– А ты, мальчик, вообще, откуда родом?

– Из Сибири, с Алтайского края.

– Ну, большой край. Этот край тебе пусть и дает деньги.

Я разозлился, порвал сценарий. Пришел к Дзигану, все рассказал и добавил:

– Я по Шукшину хочу снимать.

Дзиган вздохнул:

– Ну и что делать будешь? Тебе ведь Шукшина уже запретили…

«Штрихи к портрету». Диплом

В конце второго года обучения во ВГИке, когда я должен был снимать курсовую работу, по общежитию ходил рассказ В. М. Шукшина «Штрихи к портрету». Рассказ потряс не только меня, но и всех студентов, тем более поклонников Василия Макаровича. Поэтому когда мы достали номер «Нашего современника», где был опубликован этот рассказ, то устраивали ликбез: собирались у кого-нибудь в комнате и вслух читали. Для нас это было откровение – злободневное, наболевшее. А для меня Шукшин был не только душеписатель, но еще и земляк.

«Штрихи к портрету», я считаю, один из лучших рассказов Василия Макаровича. Тогда у меня родилась идея его экранизировать. Но я понимал, что курсовой работе он не соответствует по метражу, так же как и дипломной. Поэтому я решил снимать работу «по мотивам» рассказа. Нужно было получить разрешение Василия Макаровича. Я пришел на Киностудию им. Горького, где он в то время продолжал работать над «Стенькой Разиным». Я поймал Шукшина в коридоре. (Счастье! Встретил святого!) Это было мое первое с ним знакомство.

– Здравствуйте, Василий Макарович!

Он ответил:

– Ну, здорово.

Я с юношеской задорностью сказал:

– Василий Макарович, я ваш земляк.

Он:

– Ну и что?

– Прочитал ваш рассказ в журнале и хочу экранизировать. Учусь на режиссерском факультете у Ефима Дзигана. Душу тронул ваш рассказ…

– А ты кто?

– Шура Панкратов с Алтая.

Он меня посадил на скамеечку в коридоре (помню холодную скамеечку из досок, почти мокрых) и спросил:

– С какого района?

Я ответил.

– А как ты во ВГИК-то попал?

Я рассказал. Мы с ним просидели и проговорили часа два. В конце он сказал:

– Шурка, не берись экранизировать мой рассказ – не дадут.

Я возразил:

– Но рассказ-то ваш вышел.

– Ты бы знал, сколько я труда положил, чтобы его напечатали. Спасибо Семенову.

Георгий Семенов, писатель, помог ему пробить рассказ. Я с ним дружил. Прекрасный писатель, хотевший, чтобы люди жили в красоте, – писал о художниках, делающих лепнину на потолках и стенах.

Я обещал и попытался – написал сценарий, но, естественно, кафедра его запретила. Ефим Дзиган, мой мастер, предупредил, что я рискую нажить врагов и в Госкино, и в идеологическом аппарате. Дзиган даже написал на титульном листе курсовой: «Друг Панкратыч, снимать по данному материалу – заведомо идти на провал. С уважением, Ефим Дзиган». Но идея снимать по Шукшину у меня осталась. Потом, когда умер Василий Макарович, я на его могиле дал себе слово, что сниму этот фильм. И снял дипломную работу по мотивам его рассказа.

«Под богом ходим!» – говорил мой дед.

Ректор ВГИКа Виталий Николаевич Ждан тогда уехал во Францию на конференцию киношкол Европы. Воспользовавшись этим, я уговорил Дзигана подойти к Сергею Аполлинариевичу Герасимову и подписать сценарий для диплома. Но обманул я и Дзигана, и Герасимова. Поймали мы Герасимова после четырехчасового просмотра документального фильма о киномонтаже Филонова. Вышел он усталый, изможденный, и мы подошли к нему. Дзигану я сказал, что для диплома у меня был утвержден сценарий по мотивам рассказа Аркадия Гайдара «Конец Левки Демченко». Дзиган думал, что именно его он дает на подпись Герасимову, а я подложил титульный лист сценария «Штрихи к портрету» по мотивам В. М. Шукшина. И Сергей Аполлинариевич, уставший, подписал. Но когда выяснилось, что именно подписал Герасимов, денег на съемку мне не дали.

Тайно, пока Ждан был в Париже, мы на себе таскали камеры, технику и прочее оборудование – снимали диплом. Мои друзья-артисты согласились работать бесплатно. Я тогда очень дружил с Малой Бронной. Дружба эта началась раньше, когда я работал в Пензенском драматическом театре. Главный режиссер театра Рубен Вартапетов был близким другом режиссера Анатолия Васильевича Эфроса. Помню, когда я с Рубеном Вартапетовым в первый раз приехал в Москву, мы пошли на премьеру постановки Эфроса в Ленком (тогда Эфрос еще работал в Ленкоме). После спектакля Рубен повел меня за кулисы и познакомил с Эфросом. И когда я поступил во ВГИК в 1971 году, я по возможности приходил на репетиции к Эфросу уже в Московский драматический театр на Малой Бронной, где он работал режиссером, все спектакли смотрел в его постановках. Я считаю, что в какой-то степени Эфрос был моим педагогом по режиссуре. На репетициях я познакомился с его актерами – Левой Дуровым, Валей Смирнитским, Николаем Волковым – подружился с ними. И когда я им объяснил, что мне не дают денег на актерский гонорар для съемки дипломной работы (деньги выделили только на пленку, учебная киностудия дала кинокамеру – и все), мои друзья-актеры согласились сниматься бесплатно. Согласился мне помочь и Валера Льянов, талантливый оператор и мой друг, к сожалению, рано ушедший.

Если ехать из Москвы в Свиблово, там раньше протекала маленькая речушка, а за этой речушкой стояла деревушечка. И мы пешком из ВГИКа – с камерой на плече и штативами – шли в ту деревню. Актеры с нами. Выбирали в деревне дом, приходили к хозяевам, уговаривали. Если нам не хватало чего-то по реквизиту, мы из соседних дворов бревно приносили, дрова. Вот так снимали фильм – и за неделю успели. Ждан приехал, а у меня уже готовый материал в монтажной – проявлен и напечатан. Я уже занимался монтажом, никого не ставя в известность.

Защиту моего диплома сделали закрытой. Обычно защита проходила в Большом зале, на нее приходили все студенты ВГИКа. В моем случае ректорат распорядился, чтобы защищался я только в кинозале ректора (небольшой зальчик на пятнадцать мест). Я очень волновался, боялся, что могут не засчитать диплом, потому что я снял его тайно.

Актеры приехали меня поддержать: они понимали, что раз так прячут этот диплом, то могут выступить против меня. И, на мое счастье, председателем государственной экзаменационной комиссии был Леонид Иович Гайдай. Он посмотрел фильм и встал на мою защиту. Фильм ему понравился. Не зная, к чему придраться, Ждан заявил о том, что я нарушил норматив. Диплом должен был состоять из двух частей по десять минут, а у меня получилось две с половиной части – всего двадцать пять минут вместо требуемых двадцати. Гайдай в очень жесткой форме Ждану ответил:

– Виталий Николаевич, а почему вы свои нормативы не применили к режиссерам Бондарчук Наталье Сергеевне, Николаю Бурляеву, Игорю Хуциеву? Они же сняли полнометражный фильм на троих «Пошехонская старина» в девяти частях.

Ждану нечего было возразить. Выступил и Лева Дуров, очень горячо, остро:

– Что же вы творчество на корню губите! Режиссер только делает первые шаги и снимает диплом, а вы его уже топчете! Как вам не стыдно! Вы же работаете в искусстве.

Я получил «отлично» за диплом. Сергей Аполлинариевич Герасимов, так же как и в случае с курсовой работой «Урок», направил мою дипломную картину на кинофестиваль. Она получила призы и премии в Германии, Финляндии, Польше, Испании.

После защиты диплома я от двух мастерских – Столперовской и Дзигановской – был направлен на «Мосфильм», то есть был официально зачислен в штат «Мосфильма». Я уже должен был улетать в Тобольск на выбор натуры для фильма «Сибириада», работать в котором меня пригласил Андрон Кончаловский, как меня призвали в армию. Мне шел 28-й год, и по закону я вышел из призывного возраста. Более того, в театре и во ВГИКе у нас была военная кафедра, после которой освобождали от армии. Меня никак не должны были призвать.

Но только мы в выходные отгуляли диплом, как в понедельник утром за мной пришли…