Текст книги "Полнолуние"

Светлана Поделинская
Полнолуние

Посвящается моей дочери Еве, родившейся в призрачный день – 29 февраля

Об авторе

Меня зовут Светлана, по образованию я историк, а ныне счастливая жена и мама. Окончила МГУ имени М. В. Ломоносова, специализировалась на истории Восточной Европы, о которой с удовольствием пишу. Люблю музыкальные фестивали, старинные городки, путешествия в уединенные места, где мало кто бывал. Опубликовала ряд обзоров на порталах, посвященных музыке и готической субкультуре.

Пролог. Опрокинутое небо

Над Городом Ангелов стояло незаходящее солнце. Лос-Анджелес дышал привычным зноем, город окутывало облако солнечной мглы. Календари отмечали неизбежное наступление осени, однако на улицах все еще буйствовало неувядающее, вечное лето, негасимая жара. Весь город словно превратился в пляж: привкус соли и песка в воздухе, влажные испарения полуобнаженных тел, ленивый бриз с побережья и тихий шелест вездесущих пальм – все это слилось в едином дыхании, воплощая дух города. Воистину Город Ангелов. Соблазнительный, благоустроенный ад.

Одетый во все черное, словно пребывая в трауре, Эдгар появился на этом празднике жизни, в ближайшем луна-парке, где надеялся отыскать свою маленькую кровинку, пленить будущую добычу. Он медленно продвигался по парку, поминутно натыкаясь на толпы детей. Он мог бы без церемоний явиться за своей Лаурой прямо в дом Элеоноры, если бы ему не хотелось самому выследить ее, узнать среди других детей и полюбоваться ею издали. Поэтому Эдгар терпеливо бродил по аллеям, ища в маленьких лицах свое отражение или хоть какое-то его подобие, но все они развеивались в дым перед его глазами. В этих отпрысках современных американцев он находил что-то особенно раздражающее и дерзкое. Эти своевольные дети, жующие жевательную резину, ежеминутно взлетали в небеса и стремительно падали вниз. Для них полеты были обыденным делом, они давно позабыли всевозможные страхи: боязнь темноты, высоты и скорости, – и визжали просто так, для забавы. Даже сверхъестественное, знакомое с детства по кинофильмам, превратилось для них в сказку, в которую никто не верит. И где-то здесь, на самом краю американского континента, в удушливой атмосфере неверия и презрения рос его нежный цветочек, уходящий корнями в глубину веков.

Наконец Эдгар почуял свою кровь, скользкий след которой тянулся за ним сквозь вечность. Он услышал ее движение, почти брожение, однако она призывала его разноголосым шепотом, как будто ее поток разделился на два ответвления, которые отличались друг от друга насыщенностью, как кровь венозная и артериальная. Он сразу разгадал природу этой двойственности – перед ним предстали две девочки, в одной из которых он узнал старшую дочь Элеоноры, которую звали Джемайма.

Джемми буквально окружила младшую сестру заботой. По той электризующей энергии, с которой она оправляла платье сестренки и тормошила бант у нее в волосах, Эдгар определил источник жизни Джемаймы, заключенный в течении самой жизни. Сейчас она была почти вдвое старше Лауры и старалась вести себя с ней по-матерински. Ее жизненная сила была неудержима, ей необходимо было излить свое влияние на более слабое существо, а маленькая Лаура безоговорочно принимала правила этой своеобразной игры в дочки-матери. Эдгар незримо следил за ними из тени, но на сей раз в его мыслях не было места спокойствию и отчуждению.

Наконец вертлявая Джемайма куда-то делась – будто в пояснение Эдгара легким мотыльком коснулся ее смешок: «Спорим, я вернусь с мороженым раньше папы!» Серебристый колокольчик в ее собственном смехе звал Джемайму к действию – она была слишком целеустремленной и неугомонной, чтобы подолгу стоять на одном месте. Видимо, таков был ее жизненный удел – лететь вслед за придуманной, зачастую призрачной целью навстречу своей смерти.

Она исчезла с глаз, бросив сестренку на произвол судьбы, и как только Эдгар упустил из виду блуждающий огонек Джемаймы, он вмиг прозрел. Увидел во плоти свою несбыточную мечту, чудом воскресшую и очеловеченную – она предстала перед ним в лучезарном ореоле, созданном его воображением, хоть и пряталась в облике маленькой девочки. Как нарочно, в этот день Элеоноре вздумалось нарядить ее в белоснежное платье, кружевное и почти старомодное, и Лаура до неправдоподобия напоминала его дочь Магду в детстве: такие же струящиеся светлые волосы и ясные голубые глаза, устремленные ввысь. Этот возвышенный взгляд роднил ее с Магдалиной и в то же время разлучал: в нем было нечто новое, индивидуальное. Такого чистого отражения неба в глазах, такой головокружительной синевы Эдгар еще не встречал в своем роду: его собственные глаза были непроницаемы, как сумерки или ночной туман, и лишь изредка в них проглядывал лунный луч. Глаза его сестры переливались, как бурлящий ручеек и покорно менялись в зависимости от направления потока его мыслей. Глаза же дочери Магдалины, эти тающие льдинки, всегда полнились тоской, сначала смутной и сладостной, а со временем испепеляющей, и видели небо лишь как тень на снегу. Только Лаура, девочка четырех с половиной лет от роду, воспринимала небо во всей его полноте и беспредельности, ничуть не задумываясь о том, что кроется в глубине этой манящей синевы. Это дитя смотрело на своих самоуверенных сверстников с беспомощной, подавленной завистью – ее тоже притягивали небеса, однако, в отличие от Магды, она не искала там иных необозримых далей. Она просто мечтала взлететь, но была прикована к земле истинно человеческим страхом высоты. Лаура стояла на островке своего врожденного одиночества, затерянная в толпе и неразгаданная, переступая на месте неловкими ножками, отчего ее белые носки с помпонами сползли на запыленные туфельки. Эдгар не верил в реинкарнацию, но его родительский инстинкт признал в этой неприкаянной девочке родственную душу, слабый отголосок его собственной души, заблудившийся в веках, свою плоть и кровь. Однако прежде, чем избрать маленькую Лауру наследницей своей вечности, он решил испытать силу ее духа.

У Эдгара уже не оставалось терпения таиться в тени, и он шагнул в ее безоблачную жизнь, прямо на открытый солнечный свет. Он подхватил на руки свое сокровище и, прежде чем она опомнилась, легко подкинул вверх. Ее платье взметнулось белым облаком, и ему на миг показалось, что она сейчас безвозвратно улетит в небо. К тому моменту, когда он поймал Лауру, его объятия успели узнать в ней нежные очертания той девочки, которую он когда-то баюкал, и теперь Эдгар въедливо вглядывался в Лауру, как будто надеясь вызвать призрак в ее глазах.

– Hi sweetie, – ласково сказал ей Эдгар на своем прекрасном английском, слегка смягченном славянским акцентом, его шипящие польские нотки прозвучали вкрадчивым полушепотом. – Как тебя зовут, девочка?

– Лолли, – ответила она простодушно, но с тайной томной запинкой, при этом облизав губки, будто леденец.

К несказанному ликованию Эдгара она ничуть не испугалась его объятий. Лаура лишь слегка поерзала у него на руках, устраиваясь поудобнее, и немного отстранилась, чтобы рассмотреть незнакомца – она не могла охватить его лицо разом. Рассеянный детский взгляд уловил лишь разрозненные черты, которые сливались в нечто ослепительное, как солнце, на которое нельзя глядеть без боли. Лаура засмотрелась на длинный локон, сползающий к нему на глаза и искрящийся светлым пламенем, и не заметила ни траурного наряда Эдгара, ни влекущего мрака в омуте его глаз, чья зеркальная поверхность сейчас отражала ее лазурное небо.

А Эдгар, обнимая эту обреченную девочку, прозревал ее лицо, зыбкое и текучее, как вода: мелкие неопределенные черты, вздернутый носик почти без переносицы, как и у всех детей, белесые брови и круглые глаза, уголки которых уже начали удлиняться, а также пухлые губки бантиком. Лицом она, пожалуй, напоминала Элеонору, а та Эдгару никогда не нравилась, хоть и считалась красавицей. Однако это неотвязное сходство девочки с матерью не отпугивало его. Лаура была всего лишь чистым листом бумаги, скользящим наброском его образа, белым воском в руках, теплым и мягким, из которого Эдгар мог вылепить свое безукоризненное подобие.

– Послушай, Лаура, – сказал он тягучим медовым голосом, – хочешь пойти со мной? Мы улетим далеко-далеко, где тебя никто не сможет найти. Ты увидишь высокие замки, глубокие озера, снег и облака под твоими ножками…

Девочка призадумалась, стараясь представить себе снег – какой он на ощупь и на вкус, – а затем отрицательно покачала головой.

– Нет, – ответила он, глядя куда-то мимо него, и Эдгар словно увидел ее глазами уютную детскую, где рядом стоят две кроватки. – Если я уеду, Джемми будет плакать.

Эдгар с умилением улыбнулся ее рассудительности, хотя на его безупречном лбу нарисовался намек на хмурую складку.

– Хорошо, – произнес он, намеренно придав голосу еще больше манящей убедительности. – А если мы и Джемми возьмем с собой?

– Тогда расстроится папа, – поразмыслив, ответила Лаура, открывая Эдгару тайны взаимоотношений в ее семье и вновь вызывая его восхищение. Эта малышка понимала в жизни гораздо больше, чем он себе представлял.

Его по-прежнему беспокоила ее человеческая привязанность к миру, и теперь Эдгар пытался закрепить ощутимую связь между собой и Лаурой. Он с безмолвной лаской поигрывал ее волосами, сверкающими и прямыми, как солнечные лучи. Эдгар неустанно изумлялся их таинственному оттенку – не льняному и не золотистому, а какому-то немыслимому сплаву серебра и золота, отражающему свет. Он легко накручивал шелковистые пряди на свои тонкие пальцы, отчего ее волосы послушно завивались кольцами, как будто следуя за его движениями и запоминая каждое прикосновение, а сама Лаура безбоязненно смотрела на Эдгара, склонив голову чуть набок, как кошка, когда ее гладят.

В это время в тонкую паутину, которую он ткал, ворвалась Джемайма – она вихрем вылетела из-за поворота и с разбегу крутанулась на месте, но совсем не запыхалась, ее волосы и чулочки были в полном порядке. В руке Джемми сжимала палочку с сахарной ватой, это лакомство, казалось, было больше всей ее головы с кудряшками и бантом, а своим приторно-розовым цветом напоминало ее румяные щечки. Увидев свою сестренку, словно дремлющую на руках у высокого незнакомца, Джемайма опешила: игривый смех смолк у нее на губах, и вишневый ротик удивленно округлился. Она оглядела Эдгара снизу вверх своими карими глазами – пристально, подозрительно и, пожалуй, презрительно. Эта малютка смертельно невзлюбила его с самого первого взгляда и не только потому, что наслушалась страшных историй о маленьких девочках и льстивых незнакомцах. Их давнее родство стало кровным разрывом с того самого мига, когда они встретились взглядами, немедленно раскусили друг друга и вступили в схватку за маленькую душу Лауры.

– Лолли! Кто это? – спросила Джемайма таким преувеличенно строгим тоном, какой мог бы показаться комичным в устах семилетней девочки, если бы не ее вызывающий взгляд.

Лаура не могла знать ответа на этот вопрос, поэтому предпочла промолчать.

– Ах, это же наша маленькая мама, – нарочито слащаво проговорил Эдгар, обращаясь к Лауре и не переставая любоваться солнечным бликом у нее на щеке.

При виде их прилюдного уединения, откровенного, почти вопиющего взаимопонимания и столь опасной близости Джемайма вспыхнула, позабыв о вежливости, привитой с детства.

– Отпустите мою сестренку, мистер, а не то я скажу папе, – она растерянно поискала глазами отца, но Филипп Уэйн ушел за мороженым по велению любимой жены. – А ты, Лолли, скорее спускайся, я дам тебе конфетку.

– Придумай что-нибудь получше, малышка, – ухмыльнулся Эдгар, которого весьма забавляло это смехотворное противостояние с семилетней девочкой.

Джемайма несказанно оскорбилась: ее никто никогда не называл малышкой, она считала себя совсем взрослой и ответственной за свою несмышленую сестру. Она топнула ножкой и убежала, поминутно оглядываясь на мужчину с Лаурой на руках, опасаясь, что они бесследно исчезнут. Эдгар машинально проводил ее взглядом, и Джемми неожиданно привела его к матери девочек, Элеоноре. Та сидела в некотором отдалении, и он удивился, почему не замечал ее раньше, быть может, потому что сама она не подозревала о его присутствии. Они словно разминулись в пространстве, и Лаура, их общее творение, единственная связь между ними, теперь разделяла их.

Элеонора гордо восседала на парковой скамейке – добропорядочная мать, приведшая на прогулку своих умильных отпрысков. Она по-прежнему выглядела молодо, но при беглом взгляде на нее Эдгар явственно ощутил дыхание осени и уловил режущие контрасты, проступающие сквозь глянцевитый блеск ее искусственной красоты, так трупный запах пробивается сквозь аромат духов. Элеонора предусмотрительно нарядилась в платье розового цвета, которое озаряло ее бледное лицо призрачным румянцем. Свежеокрашенные волосы вбирали в себя все оттенки золотой осени, и солнечные зайчики играли в их переливах, высвечивая зачатки темных корней, отрастающих медленно и как будто нехотя. На коленях у нее лежал модный журнал – видимо, его оставил там заботливый муж, потому что утомленный взгляд Элеоноры бесцельно скользил поверх страниц, устремляясь куда-то в глубь ее темного сознания. Холодные негнущиеся пальцы медлили перевернуть страницу, как если бы им не хватало притока крови.

Эдгару по-прежнему претила ее мучнисто-белая кожа со следами неизгладимых веснушек, аккуратно подпиленные ногти, обручальное кольцо на окоченевшей руке – весь этот бессмысленный маскарад. Иногда он думал, что ему следовало позволить Элеоноре умереть в ночь рождения Лауры, с тем самым скальпелем под сердцем, направленным ее собственной рукой, презревшей страх. Его кровь застыла в ней, как в неживой статуе, но одного лишь усилия его воли было достаточно, чтобы заставить двигаться этот поток крови, а вместе с ним и Элеонору. Он мог внушить ей покой или томление, даже вынудить ее убивать. Однако ее мысли и внутренние порывы были ему неподвластны, как и раньше, поэтому Эдгар не мог отказать себе в удовольствии проникнуть в потемки ее души и побеседовать с ней о судьбе Лорелии. Он бережно поставил девочку на землю, взял за маленькую ручку и неторопливо повел по направлению к Элеоноре.

В это время к ней подскочила Джемайма и возбужденно зашептала, с настойчивостью дергая за мамин рукав:

– Мама, нашу Лолли похитил какой-то мужчина! Надо его остановить, пока он не забрал ее!

– Ну что ты выдумываешь, Джемайма, – равнодушно отозвалась Элеонора, не поднимая глаз, и отстранила дочь с неуловимой брезгливостью – она опасалась, что девочка своими липкими пальцами испачкает ее нарядное платье.

Джемми, отчаявшись найти помощь у своей безвольной матери, бросилась на поиски отца.

Наконец Элеонора соизволила оторваться от бесполезного журнала – она подняла тяжелые веки и рассеянно огляделась по сторонам, не желая, впрочем, видеть свою младшую дочь Лору. Она тут же заметила ее белую фигурку, идущую за руку с тем, кто издали показался Элеоноре сумрачной тенью среди солнечного света. Но, как ни странно, она не разглядела в Эдгаре вестника из другого мира и не признала в его темном силуэте угрожающий образ из своей прошлой жизни. Она наблюдала за приближающимися фигурами, тщетно напрягая зрение, и ее прищуренные глаза, почти черные на солнце, напоминали непроглядно пустые глазницы черепа. Она постепенно различала черты лица Эдгара, мягкое атласное мерцание его черной рубашки, изящную походку, длинные золотистые волосы, напоминающие по цвету ее собственную шевелюру. Однако локоны ее предка отличались истинным блеском золота и изменчивым сиянием пламени, в то время как крашеные волосы правнучки отражали лишь жалкую подсознательную попытку вернуться к истокам.

Эдгар с Лаурой подошли уже вплотную к ее скамейке, а Элеонора все еще взирала на мужчину с недоумением, и тогда стало понятно, что она не узнает его. Зыбкая память утаила от нее самой невыносимый страх пережитых мгновений, воспоминания об их дьявольской сделке, о риске, которому они подверглись в тот момент, когда растерянно балансировали между смертью и вечностью, о кровавой бездне, из которой он извлек гибнущую Элеонору, потребовав взамен ни больше ни меньше – частицу нее, нерожденное дитя. Что ж, Эдгар намеревался напомнить ей о себе и о том, что она должна ему.

– Добрый день, Алиса-Элеонора, – приветствовал он с издевательской любезностью, назло называя ее полным именем. – Ты прекрасно выглядишь.

Она не хотела узнавать его, но ее смутные глаза по капле заливала тревога, и червь сомнения начал тихонько копошиться в сердце.

– Я не знаю вас, мистер, – проронили ее холодные губы, в то время как глаза безысходно избегали его взгляда.

Элеонора опустила ресницы и увидела маленькую Лауру, которая стояла подле Эдгара, цепляясь за его руку и доверчиво глядя на него снизу вверх. Тогда в матери вспыхнули искры былой ярости, и она осмелилась выместить раздражение на дочери, перехватить ее у Эдгара и продемонстрировать свою ничтожную власть. Она резко притянула девочку к себе и с остервенением отшлепала по пышному платьицу.

– Я кому велела не разговаривать с чужими! – воскликнула Элеонора, отталкивая Лауру – не с ленивой мягкостью, как Джемайму, а словно стараясь отшвырнуть как можно дальше от себя. – Посмотри, на кого ты похожа, настоящее пугало! Беги, поищи сестру, пусть она тебя причешет!

Лаура поспешила повиноваться и убежала, чтобы скрыть слезы, выступившие у нее на глазах от боли и от того, что ее незаслуженно обидели в присутствии незнакомца.

Эдгар с сожалением проводил ее взглядом и обернулся к Элеоноре.

– Я бы посоветовал тебе ласковее обращаться с ребенком.

– Вы собираетесь учить меня воспитывать детей? – сдержанно осведомилась Элеонора, словно Лаура унесла с собой весь запал ее ненависти.

– Да, если это касается моего ребенка, – ответил он с давно предвкушаемым наслаждением, хотя Лаура вовсе не была его биологической дочерью.

Кончики мертвых пальцев Элеоноры непроизвольно дернулись, как будто Эдгар затронул в ней неуловимую ниточку жизни, и журнал рухнул с ее колен, шумно прошелестев страницами и взметнув пыль, но сама она не дрогнула. Освободившиеся пальцы бледным пауком скользнули в ее сумочку и на ощупь извлекли пачку сигарет – Элеонора по-прежнему неудержимо хваталась за них всякий раз, когда не знала, что ей делать и что сказать. Она попыталась заполнить паузу возней с зажигалкой, а затем, когда огонек наконец полыхнул в изломе ее губ, глубоко вздохнула – словно вспомнила о необходимости дышать.

– Теперь я вижу, какой святой дух даровал мне это чудо, – она даже сделала попытку рассмеяться, но этот вымученный смех мгновенно погас в дымном кашле. Однако Элеонора не умолкала.

– Так что тебе угодно? Ты хочешь ее? Забирай, кем бы ты ни был, – она не просто выражала согласие и безразличие, она требовала, и в этом было что-то жуткое, противоестественное.

Эдгар не думал колебаться – он давно решил для себя судьбу Лауры, – но эта женщина, лишенная памяти и сердца, будь она хоть тысячу раз его правнучкой, внушала ему неодолимое отвращение и препятствовала одним своим присутствием. Он не хотел просто взять свою Лауру и уйти, оставив Элеонору спокойно нежиться на солнышке. Поэтому предпочел повести атаку в другом направлении, дабы вскрыть гнойник ее прошлого и затем отбросить Элеонору опустошенной, обнажив ее язвы.

– Твое хладнокровие весьма похвально, – произнес Эдгар с сарказмом. – Я вижу, ты так и не бросила курить. Что ж, это наименее пагубная из твоих привычек. Перечислить все, что я знаю о тебе? Пять лет назад ты решила провести второй медовый месяц со своим мужем, Филиппом Уэйном, в Румынии. Там тебя подкосил необъяснимый недуг, а затем постигла скоропостижная кончина, однако тебя ждала не могила, а вечное существование, которого, впрочем, ты так и не смогла понять и принять. Тебя все время влекло в обратный путь, к твоему незабвенному супругу. В своей жажде крови ты чуть не умертвила старшую дочь, Джемайму, которой тогда было меньше, чем сейчас Лорелии. Мне продолжать перечень твоих прегрешений? После девяти месяцев столь полнокровной жизни ты убила того, кто даровал тебе посмертную жизнь, но это оказалось выше твоих сил, ведь он-то и был их источником. Его кровь отравила тебя и разрушала неокрепшую плоть, ты умирала, и тогда кое-кто спас тебя, влив неоскверненную кровь в твое сердце. Но ты не учла, что он сделал это не из чистого благородства. Теперь пришел черед расплаты.

Элеонора слушала его плавную речь с приоткрытым ртом, будто ловила каждое слово как воздух, которого ей явно не хватало. Сигарета тихо истлела в ее застывшей руке, и казалось, что сейчас начнут тлеть пальцы, если бы они не были столь холодными. Элеонора выглянула из тени, и он увидел, какими светлыми у нее стали глаза – золотисто-карими, как растаявший янтарь, но где-то в глубине затаился черный паучок страха. Сейчас в этих глазах не мелькало ни проблеска мысли, только безнадежная мольба.

– Прошу тебя, я не хочу умирать… – почти невнятно пробормотала Элеонора. – Возьми ее или Джемми, если хочешь… Но позволь мне жить дальше, уйди из памяти, оставь меня в покое! Ты обещал мне жизнь, пока жива она…

Эдгар кожей ощущал стену страха, которую он воздвиг перед ней, однако его целью было не запугать ее до полусмерти, а нечто другое.

– Я ошибся в тебе, моя дражайшая правнучка, – произнес он с металлом в голосе. – Твоя вампирская ипостась действительно умерла при рождении моей Лорелии. И мне противно сводить счеты с тем жалким существом, которое от тебя осталось, хотя, на мой взгляд, ты не достойна сострадания. А теперь выслушай мои условия. Лорелия остается с тобой – по крайней мере пока.

При его последних словах что-то невероятное всколыхнулось в Элеоноре: черты лица жестоко исказились, зрачки неправдоподобно расширились, и из глаз выплеснулся мрак. Эта метаморфоза была узнаваема для Эдгара – из образцовой домохозяйки восстала ее тайная, неистребимая сущность.

– Что я слышу?! – процедила она чужим голосом, настолько бесплотным, что даже британский акцент исчез. – Так ты не заберешь ее? Тогда я ее убью, иначе она заберет меня. День за днем эта тварь терзает меня, пьет мой румянец, чтобы одеться моей плотью. Я теряю вкус к жизни. И не хочу жить рядом с ней. Это дитя моей смерти, в ней нет ничего от меня. Я родила ее тебе и не желаю больше видеть. Я найду силы ее уничтожить, если ты ее не примешь.

Элеонора дышала неукротимой яростью, и в ее лице не осталось ничего человеческого, даже веснушки погасли на мертвенной коже, а с губ исчезла искусственная краска. Она давно уже была духовно мертва, ее одушевляла лишь ненависть к той частице самой себя, что вышла из нее и зажила самостоятельной жизнью. И слепой страх перед тем, что эта новая маленькая жизнь поглотит ее собственную, обострял померкшие чувства Элеоноры и навязывал ей безжалостный нож возмездия.

Эдгар успел убедиться в существовании вампира в Элеоноре – пусть даже подсознательного, потустороннего, – и ему уже прискучило выслушивать ее жалобы и угрозы, как и копаться в опустевшей могиле ее души. Настал момент поставить ей окончательные условия и подтвердить свою власть над ней.

– Я вовсе не обещал тебе рай на земле, Алиса-Элеонора. Кроме того, ты нарушила наш договор и дважды пыталась избавиться от моей Лауры. Да-да, мне известно и про подушку, – его неизменно обольстительная улыбка шла вразрез с убийственными словами. – Я пришел предупредить тебя. Если ты еще раз попытаешься повторить подобное, то преждевременно убедишься в собственной смертности. Ты не нужна мне. Но в тебе течет моя кровь, и, возможно, когда-нибудь ты мне пригодишься. Лорелия – это твой крест, Элеонора, твое искупление. Постарайся нести его с честью. Береги ее. Твоя жизнь – в ней. И наслаждайся каждой минутой, пока живешь. Уверяю тебя, это не продлится долго. Время платить по счетам еще придет. Я не прощу тебе ни малейшего отступления. Я способен уничтожить тебя на расстоянии, для этого мне не придется приближаться. Твоя кровь, твоя жизнь напрямую зависят от меня. Если не веришь – взгляни на свое правое запястье. А теперь посмотри на меня…

Элеонора против воли подняла на него свои близорукие глаза. В руке Эдгара молнией сверкнул нож с золотой рукояткой, при виде которого Элеонора испуганно вскрикнула. Она вновь ощутила прилив жгучей боли в животе и услышала собственный крик. Эдгар театральным жестом поднял руку, как будто благословляя – сейчас он, как никогда, напоминал прекрасного падшего ангела, – и на его указательном пальце показалась рубиновая капелька крови. Проследив за взглядом Эдгара, Элеонора завороженно посмотрела на свое хрупкое запястье, которое пересекал аккуратный белый шрам, почти стершийся с кожи. Пергаментная кожа на ее руке заметно припухла и покраснела, глубокие синие вены вздулись – вокруг застарелого шрама скапливалась кровь, и Элеоноре показалось, что поток ее сейчас прорвет кожу. То, что произошло, оказалось ужаснее. Кровь полилась из закрытой раны, словно просочившись сквозь кожу, – она была густая, темная и обжигающая, как пламя, пожирающее плоть. Элеонора почувствовала зов крови Эдгара, который притянул ее кровь с помощью одной лишь капли, и тогда она осознала, что он может с легкостью вынуть из нее душу, опустошить ее, не нанося ран, что она всецело в его власти. Не в ее силах было противостоять ему, и ужас поглотил ее. Она даже не успела вскрикнуть еще раз, как провалилась в глубокий обморок.

Эдгар сделал шаг к ней и присел рядом, взглянув Элеоноре в лицо в последний раз. Внешне как будто ничего не случилось: она просто откинулась на спинку парковой скамейки и закрыла глаза, подставив лицо солнцу, и осенне-золотистые волосы упали ей на лоб, напоминая осыпавшуюся листву. Мертвая, облетающая красота. Эдгар поднес к губам ее окровавленную руку и осторожно поцеловал, когда из-за спинки скамьи тихонько выглянула малютка Лаура, которая вовсе не убежала, а пряталась где-то поблизости. Эдгар отпустил руку Элеоноры, провисшую неестественно, как у умершей, улыбнулся Лауре, которая ровным счетом ничего не поняла, и посадил к себе на колени.

– Маме опять нехорошо? – спросила девочка, покосившись на бесчувственное тело Элеоноры.

– Она всего лишь отдыхает, моя милая, – ответил Эдгар, ласково глядя ей в глаза. – Скоро она проснется и больше не будет тебя обижать. Она станет самой доброй и заботливой мамой в мире… Так ты, значит, не хочешь улететь со мной?

Лаура бегло огляделась по сторонам, словно сравнивая этот шумный, пыльный, солнечный мир с тем призрачным покойным мраком, что предлагал ей Эдгар, и отрицательно качнула головой.

– Ты умная девочка, Лаура, – льстиво произнес он, взяв в свои ладони ее маленькое личико – оно было округлое и точеное, как у фарфоровой куклы, и при этом младенчески пухлое, мягкое на ощупь.

Внезапно он прочувствовал, как нуждается в этой девочке, и эта тяга была сильнее и болезненнее, нежели потребность обрести в ней дочь. Эдгар чуял дыхание своей крови в ней, как и ее нарождающуюся прелесть, и испытывал благоговение перед ее человеческой природой, порхающей бабочкой ее быстротечной жизни. Он видел в Лауре не только возрожденную частицу самого себя – он ощутил в этом четырехлетнем ребенке будущую женщину, живую и желанную. Его снедали противоречивые, убийственные желания: задушить ее поцелуями, запятнать кровью ее молочную белизну и вечно баюкать Лауру в своих объятиях. Эта беззащитная девочка трепетала перед ним неодолимым соблазном, и Эдгар оказался не в силах побороть влечение к ней, к ее сливочно-медовой коже, к приторному запаху ванили.

– А ты не забудешь меня, пока будешь расти? – прошептал он, пленительно сковывая ее взглядом. – Чтобы этого не произошло, у меня есть для тебя прощальный подарок, на память…

Он прервал свою плавную речь и склонился к ее кукольному личику с нежным, но не щадящим поцелуем. Он целомудренно поцеловал Лауру прямо в бутон ее губ, поставив печать и почувствовав, как ее кровь устремляется к нему. На один бесконечный миг Эдгар слился с ней, вслушиваясь в ритм сердца Лауры, прозревая ее подкожное свечение, держа в своих руках трепетную нить ее жизни. Он уже дошел до предела и был готов вобрать Лауру в себя, выпить ее дыхание, поглотить ее нежную кровь и оставить только капельку, чтобы не терять тонкую ниточку между их сердцами. Он балансировал на острой грани, пока не увидел вблизи ее глаза – распахнутые, бездонные и опустошенные. В глазах этой девочки уже не отражались безоблачные небеса – в них просочился его холод, и теперь они были как ломкий лед. В этом расколотом зеркале, затуманенном ее внутренними слезами и при этом правдивом, Эдгар узрел другую девочку в таком же белом платье – свою умершую дочь. Она заплаканно растворилась в его двойственном, изломанном сознании, успев внушить ему роковую мысль: того, что ожидает Лауру, он никогда бы не пожелал своей дочери.

Эдгар живо представил, какой станет Лаура, если он сейчас поддастся кровавому всплеску страсти и унесет ее прочь от бесчувственной матери. Лаура не смогла бы устоять перед его чарами – она бы лишь вздохнула и задремала в его объятиях со способностью маленьких детей засыпать где угодно. Ее бы даже не хватились в этом нервном и бездушном мире, полном ежесекундных потрясений. Он бы вырастил ее душу и тело вдали от этого мира, и она бы блуждала по его жизни, как ангелочек в аду. Их дом дышал бы одними цветами, с которыми она бы играла, украшая ими родные руины и незнакомые могилы. Лаура совсем не знала бы людей, только мертвые имена на надгробных плитах и призраков из памяти Эдгара. Далекие живые люди виделись бы ей бабочками-однодневками, которых приходится умертвлять с беспощадной любовью. Эдгар не смог бы оградить ее от крови, чужой и ранящей, и ее бы преследовал удушливый страх, что когда-то он убьет и ее. А он бы со спокойной нежностью рассказывал сказки, обещая жениться на ней, когда она вырастет, и пророчил бы вечность, которую она пока не в силах постичь. Лаура бы взрослела у него на глазах, хорошела незаметно и чувственно, наливаясь свежей кровью. В один неповторимый миг она бы, покраснев, осмелилась назвать его по имени и все время дожидалась бы в светлых сумерках, похищенная и околдованная. И когда он в конце концов уподобит ее себе, Лаура вырвется из темницы его объятий и упорхнет в иной мир, на неоновый свет больших городов. Рано или поздно она возненавидит его за свое затворничество, за полную неприспособленность к существованию среди людей, за сокрытие от нее мира.