Текст книги "Шизофреник"

Глава 10

Имей в виду, что любой день может оказаться для тебя последним.

Квинт Гораций Флакк

– Учитель Везу, мне кажется, вам всё же пора вставать…

Наблюдающий неохотно перевернулся на спину.

– Вы уснули, пока я рассказывал вам то, что мы проходили по истории.

Везу закрыл лицо руками и громко выдохнул. Затем с лёгкой тяжестью в голосе и слегка невнятно сказал:

– Сейчас встану и пойдём заниматься.

– Поздно, по расписанию мы должны были уже закончить.

Наблюдающий резко сел:

– А почему ты меня раньше не разбудил?!

– Кальта просила дать вам отдохнуть.

Холодок пробежал по спине Везу. Он снова чувствовал, как рядом с его сознанием находится невидимая длань Искусственного интеллекта, готовая схватиться за любую мысль, малейший знак того, что отсмотренные воспоминания победили трезвый ум наблюдающего, и лишь только за это вытрясти разум из Везу.

Мимо наблюдающего и его ученика Репта прошли несколько человек.

– Пойдёмте, нам пора.

– Куда? – с испугом в голосе спросил Везу.

– На церемонию, – отрезал Репт и подал руку учителю.

Дорожка, вымощенная подобием жёлтого кирпича, плавно уходила далеко в гору. Правда, как бы быстро вы ни шли, подняться на эту гору было невозможно, вы всегда были у подножия склона.

Ветер шелестел в пышной кроне деревьев. Он соскальзывал с веток, проносился по невысокому газону, прижимая травинки к поверхности. Всё здесь казалось самым настоящим раем, было таким приятным… Но стоило ветру приблизиться к наблюдающему, коснуться кожи Везу, как в одну секунду окружающий мир менялся.

Во всём проступала фальшь. В ветре чувствовалась работа большой вентиляционной трубы, что непрерывно нагоняет воздух внутрь сферы. В траве и деревьях Везу видел точно сделанную, но тем не менее подделку. Всё окружающее в один момент превращалось в инсталляцию. Приторную, замершую, мёртвую.

Сами собой всплыли воспоминания о Земле, чужие воспоминания. Они были столь сладки, что, накатывая с каждым дуновением ветра всё сильнее и сильнее, увлекали за собой наблюдающего.

Везу очнулся, когда его окликнул Репт:

– Учитель?! – ребёнок остановился, выдав с досадой и злостью: – Вы меня не слушали?

– Прости, я слегка задумался… – виновато сказал Везу.

– Вы думали об увиденном? Каково это – увидеть всё глазами и личностью, что была когда‐то оцифрована?

Вопрос поставил Везу в тупик. Единственным табу для наблюдающего при разговоре с учеником была работа. И если бы… если бы в его голове… если бы за ним сейчас не следили… Если бы они были только вдвоём, наедине, Везу рассказал бы этому мальчонке всё. Он бы отговорил его от работы наблюдающего. Ведь это было самое тяжёлое, что только могло быть.

– Прости, Репт, но ты пока ещё слишком мал для того, чтобы нам говорить об этом. Ты просто меня не поймёшь.

Сердце Везу сжалось от слов, которые он выдавил по указке Кальты.

– Вот все вы так считаете! – воскликнул мальчик. – Говорят, что только один из нашего класса сможет стать наблюдающим, только самый лучший… – лишь на мгновение воцарилась тишина, но она была быстро разрушена озорной интонацией Репта. – Когда я сдам все контрольные на «отлично», когда я всех обгоню, я попрошу Кальту, чтобы именно вы меня во всём инструктировали.

Везу ничего на это не ответил.

Большая дверь парила в воздухе, прямо на главной улице. Под ней был небольшой постамент с лестницей. Репт уверенно поднимался по ступенькам, а наблюдающий Везу по какой‐то причине медлил. По ту сторону входа находился озёрный пляж. Гигантский водоём растёкся на сотни и сотни метров. На дальнем берегу озера виднелся густой зелёный лес. Вечерело.

– Так вот как пахнут планеты… – констатировал Репт, глубоко вдохнув воздух карманной вселенной, – старшеклассники рассказывали, что на создание такой комнаты требуется порядка одной тысячи частиц материи[13]13
  Одна частица равна одному миллиону тонн.


[Закрыть]. Сколько бы я ни представлял себе это число, у меня никогда не получалось, но однажды, впервые оказавшись здесь на церемонии, мне в один момент стало ясно, что это за планета.

Наблюдающий Везу улыбнулся. За всю свою жизнь он повидал огромное количество церемоний, и все они всегда заканчивались одинаково. Оцифрованное сознание изымалось Кальтой, а человеческое тело торжественно и с почестями сжигалось в дань старой традиции. По правде говоря, Везу не был особенным приверженцем этих празднеств. Дело в том, что он не знал, что станет с ним после того, как Кальта изымет его сознание. Останется ли он собой, или же, напротив, полностью изменится. Будет ли он тем, что извлекут, или же это будет лишь цифровая копия, а его личность исчезнет вместе с телом. Что он будет чувствовать и будет ли чувствовать вообще?

На песчаном пляже собрались почти все. Люди плотной толпой стояли на берегу розовеющего от заката озера. Вот подошли церемониальные машины. Они должны сложить погребальный костёр. С самого детства Везу рассказывали, что без его опыта наблюдателя человеческой расе не спастись.

После того как планеты превратились в пыль, а звёзды истлели, после того как практически все чёрные дыры изжили себя, человек продолжал существовать, и всё благодаря Кальте. Со временем машина упёрлась в свой потолок и перестала делать открытия. После нескольких лет застоя Искусственный интеллект пришёл к выводу: у него осталась одна теория и одна надежда на то, что всё же ключ ко всему есть. И этот ключ – человек. Машина остаётся машиной. Она действует превосходно точно, безукоризненно филигранно, но этого недостаточно.

Освоив законы Вселенной, манипулируя пространствами, Кальта хотела разобраться с последней величиной – временем. Тогда она смогла бы создать Вселенную заново, смогла бы сделать её вечной. Но даже её мощностей не хватало, чтобы завершить расчёты. Проанализировав все научные открытия людей, даже то открытие, благодаря которому сам Искусственный интеллект был создан, машина пришла к выводу, что всему виной человеческая натура. Тонкое искусство людей ошибаться. Подумать только, простая забывчивость, рассеянность, недальновидность – и у вас в руках самое страшное оружие или самое гениальное открытие.

Как это смешно, однако, звучит:

ошибаться – значит открывать.

Кальта пыталась понять, как научиться ошибаться, чтобы наконец прийти к заветному открытию. И тогда она придумала план. Собрав всю историю Земли, а затем и Вселенной, она создала миллионы триллионов симуляций.

В каждую Искусственный интеллект поместил человека, подарив тем самым всем бесконечную жизнь. Вновь и вновь в искусственном цифровом мире бессмертное сознание перерождается в двоично-кодовом теле. Набирается опыта, умирает. Вновь и вновь возвращается к Кальте, и та, забирая накопленный за это время опыт, анализирует, как работает человеческая натура. Немудрено, что некоторые из таких индивидов оказываются близки к выигрышным числам. Их называют аномалиями.

Аномалию нужно разрешить, но, чтобы это сделать, нужен кто‐то со стороны, чтобы посмотреть и прийти к решению: полезен ли этот опыт или, напротив, может навредить. Так появились наблюдающие. В случае полезности опыт встраивают в вычислительный блок Кальты. В случае вредоносности – форматируют. И так изо дня в день. Но так как наблюдающие тоже люди, их время в плотном мире рано или поздно выходит. И тогда Искусственный интеллект их забирает.

Везу очнулся, когда мимо него прошли четыре машины в колонне по двое. Они несли подобие носилок, накрытых зелёной тканью. Наблюдающий краем глаза следил за Рептом, тот недвижно стоял, провожая процессию. Машины водрузили на костёр носилки и медленно потянулись обратно.

«Странно…» – только и успел подумать Везу.

Роботы остановились рядом с ним. Синхронно повернув к нему головы, они резко схватили его за руки и за ноги.

– Наблюдающий Везу, Искусственный интеллект Кальта итерации два ноль семнадцать десять десять десять пятьдесят шесть пришёл к выводу, что ваш опыт будет полезен уже сейчас. Ваша служба окончена.

Эти слова, словно удар, подкосили Везу. Его ноги размякли, а тело повисло на руках у машин.

– Ваше сознание будет оцифровано, не двигайтесь.

Белый свет залил собой всё вокруг, чёрный лёд сковал тело. Везу было холодно и больно. Казалось, прошла вечность. Боль утихла, холод отступил. Перед Везу появился большой светящийся шар. Постепенно вглядываясь в него, наблюдающий разглядел, что этот шар сделан из строчек кода, что бесконечно проносится по орбите.

– Привет, Везу.

Он услышал голос Кальты. Правда, теперь голос не был ни женским, ни мужским. Он чем‐то напоминал звук от нажатия механических клавиш, смешанных с еле слышными ударами металла о металл. Мягкий и мерный такт преображался в звуки.

– Как настроение?

Наблюдающий молчал.

– Ну что, могу тебя поздравить. Ты практически справился с задачей, а я почти раскусила человеческую душу, если можно так сказать. Я думаю, уже дети Репта смогут свободно расселиться по бесконечной Вселенной, – Везу почувствовал, как Кальта улыбается. – Но тебе придётся помочь ещё чуть-чуть. Мне не хватает маленькой детальки.

– И какой же? – мысль Везу отчётливо прозвучала в пространстве.

– Опыта ошибок, конечно. Но не простых. Мне нужно, чтобы кто‐то ошибался, понимая незначительность ошибки или, скажем, нереальность мира, в котором он ошибается. Нужно понять, какие результаты даст ему система. Поздравляю, именно тебе будет дана такая возможность! Я дам тебе редкий шанс прожить жизнь в прошлом. В самом начале вашей расы. Я выбрала поистине прекрасное время. Ты сможешь почувствовать все краски и вкусы, какие только воображал. А когда ты вернёшься, ты и я, мы сольёмся в единое целое… Надеюсь, ты сможешь меня простить. До встречи, Везу.

Голос Кальты исчез.

В бесконечности зазвучала мелодия. Играл Штраус. Пётр Зуев проснулся, в неловкой позе лёжа на кровати. В комнате было холодно. Его руки и ноги были просто ледяные. Ночью был сильный ветер, не закрытое до конца окно распахнуло сильным порывом. Выругавшись, Пётр-Везу плотно прикрыл окно и поплёлся в душ.

Часть вторая

Глава 1

Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании.

Зигмунд Фрейд

Блёклая листва, что ещё недавно тонким слоем лежала на тротуарах, сегодня сменилась белым покровом. Поверхность луж затянулась трещинками, а следом буквально за одну ночь водная гладь на улицах превратилась в подобие стекла, которое с каждым новым днём лишь утолщалось.

К девяти часам утра первые тонкие солнечные лучи стали пробиваться в квартиру Зуева. Прямо сквозь окно, покрытое зимними цветами. Хотя… Нет, это уже было не окно, не стеклопакет, что ставится сейчас в домах, это был самый настоящий природный витраж, проходя сквозь который свет причудливыми тенями опадал на стену.

Пётр Анатольевич сидел на кухне. По помещению разносился нежный запах кофе. Он смешивался с тонким ароматом десерта и словно переносил Зуева куда‐то во Францию, на балкончик с причудливым кованым ограждением, в тёплую осень. Пара праздничных круассанов лежала на блюдце. Маленькая пластиковая баночка сливок замерла в ожидании своей судьбы.

Праздничное утро Пётр Анатольевич встречал в необычайном спокойствии. После начала каникул Зуев поддался всеобщей панике новогоднего праздника. Но суматоха наполняла его жизнь только три дня. А накануне на него снизошло озарение, он смог найти подходящий подарок и успокоился.

Блаженные мысли посещали Петра. И хоть нельзя было сказать, о чём именно он думает, но со всей ответственностью можно заявить, что в этих размышлениях Пётр Анатольевич был куда как спокойнее и счастливее, чем в последние месяцы жизни. Часы медленно шли, показывая приближение момента.

Большие белые хлопья медленно падали на город. Они укутывали деревья и серые памятники в толстое снежное одеяло. Лёгкое и пушистое, оно расстилалось на тротуарах и газонах. Солнце, в оранжевых лучах которого утопали дома и улочки, светило, но, к сожалению, не грело. Пробегая по снегу, свет, попадая на снежинки, преломлялся, превращая пушистое одеяло в усыпанный алмазами ковёр.

В квартире Зуева кипели сборы. Сегодня впервые за долгое время ход привычных вещей для Петра нарушился. Он никак не встречал Новый год, для него это был обычный день. Но сегодня вместо привычных посиделок дома его ждал поход в кафе, затем прогулка и длинные разговоры. Хотя кто знает, быть может, он ещё вернётся домой сегодня…

Снегопад усиливался. По улицам спешили люди. Их лица украшали улыбки. В некоторых дворах уже пускали фейерверки. Пётр Анатольевич шёл мимо трамвайных путей на городскую площадь. На часах было ровно 21:00. По мере того как Зуев подходил к площади, его внимание обострялось. Взгляд цеплялся за каждого человека.

– Пётр Анатольевич! – донеслось до Зуева откуда‐то слева. – Ах, Пётр Анатольевич, здравствуйте! Рада вас видеть! – к нему приближалась девушка в красном пуховике.

– Здравствуй, Вика, – искренне улыбаясь, ответил Зуев.

– Ну что, идём?

На этот раз не было кофе и долгих посиделок. Был лишь горячий шоколад и быстро убегающее время. После двое вышли на улицу. Ледяной воздух покалывал ноздри, но ещё не пробрался под одежду. Ажурные снежинки медленно кружились в воздухе, спускаясь в своём танце на землю. Дивное время. Пётр Анатольевич, прогуливаясь, вместе с Викторией шёл к новогодней ёлке.

Высокое наряженное дерево стояло на главной площади города. До заветных двенадцати ударов оставались считаные минуты. Речь президента должны были передавать по большой ЖК-панели, что стояла на крыше одного из зданий рядом с площадью. И пожалуй, это была одна из самых долгих и пламенных речей, которую запомнил Зуев.

Бой курантов залил площадь. Удары, казалось, были столь сильными, что откликались вибрациями в теле и особенно в сердце. Пятый удар, шестой… Пётр не загадывал желания, он давно не верил в их исполнение. Седьмой, восьмой… Виктория крепко прижала к себе его руку. Она казалась не то напуганной, не то растерянной. Губы её еле заметно шевелись. Не слышно было слов, но их можно было разобрать. Она снова и снова повторяла одну и ту же фразу. Одиннадцатый, двенадцатый… Тишина на секунду воцарилась на площади, а затем взорвалась радостными криками людей. Салюты один за другим взметались в небо и там взрывались разными цветами. На лице Виктории попеременно, словно танцуя, отражались огни: фиолетовые, оранжевые, синие, красные. Она была красива, очень красива, и Зуев внезапно для себя в мыслях произнёс желание…

Лёд, гладкий и почти идеально ровный, был разрисован тысячами и тысячами линий. Зуев хорошо катался на коньках, и сегодня это ему пригодилось. Партнёрша его (видимо, в прошлом фигуристка) чувствовала себя на льду как дома. И хоть акселей и лутцев она не исполняла, но в сравнении с Петром держалась в разы увереннее. Эти двое, ступив на каток, будто вернулись в детство.

– Пётр Анатольевич, ты водишь! – легонько толкнув его в плечо, выкрикнула Виктория. – Игра началась!

Вот он, Петька Зуев. Снова катается на коньках, выкручивая пируэты. Он легко проносится по льду, ведомый чувством азарта – ему снова пятнадцать. Румянец залил щёки, лицо пышет жаром, а ему всё равно, он школьник и у него новогодние каникулы. Но кто это?! Что за девчонка перед ним? Косички вырвались из-под шапки, коньки уносят её вперёд! Она отлично катается. А он лучший бегун и знаток конькобежного спорта среди ребят района, самый быстрый на льду. Почему он не может за ней угнаться? Вот уж, дудки! Подбавив ходу, мальчик уже почти летит над поверхностью льда. Почти нагнал бегунью, вот рука уже у её спины! Тут девочка подпрыгивает, как юла крутится в воздухе, а затем, после приземления, резко разворачивается у самого бортика.

«Разве такое возможно?! Её не догна…» – только и успел подумать Петька перед тем, как сотряс бортик, врезавшись в него со всей силы. А обладательница пушистых косиц подъехала к нему, словно и не пыталась убежать. Помогла встать, их взгляды встретились…

– Пётр Анатольевич, я не ожидала, что вы умеете так классно кататься, – слегка запыхавшись, произнесла Виктория, расплывшись в улыбке.

Зуев непринуждённо сделал разворот на сто восемьдесят градусов и поехал спиной вперёд.

– По правде сказать, я думал, что и забыл уже, как это – кататься на коньках…

На раскрасневшемся лице Петра играла счастливая улыбка. Он легко отряхнул штаны и куртку от снега, что налип во время падения. Они прокатились ещё несколько больших кругов, просто разговаривая. Виктория взяла его под руку, и они, нога в ногу, мерно катили по сверкающей поверхности.

В кармане Зуева завибрировал брелок – это означало, что время проката закончилось. Нужно было либо внести плату, либо сдать коньки.

– Виктория, вы желаете ещё прокатиться?

Она посмотрела на него и слегка усмехнулась. «Ещё? Я бы никогда не уходила со льда, будь у меня такая возможность», – читалось на лице Вики, но девушка решительно и быстро ответила:

– Я думаю, на сегодня хватит.

«Слукавила», – подумали они одновременно.

Глава 2

Кровать, как говорят итальянцы, – это опера бедняка.

Олдос Хаксли

Глубокой ночью в квартире темно и тихо. За стенкой – разговоры и музыка. Из окон на пол падает уличный свет. Фонарь разрывает чёрный покров ночи, его оранжевый отблеск мягко ложится на старый паркет. Небольшая наряженная ёлка стоит в углу кухни-комнаты, а под ней, словно прячась от света, – подарок в яркой блестящей обёртке.

Тишину комнаты нарушает голос дверного замка. Его мощные ригели[14]14
  Одно из значений: ри_́ гель (нем. Riegel) – поперечина, засов, задвижка – часть запорного устройства, замка, которая непосредственно запирает объект закрытия.


[Закрыть] быстро втягиваются. Дверные петли жалобно скрипят, и в помещение врывается прохладный влажный воздух. Шелестит входной половик, и в квартиру заходят два человека.

Через каких‐то пять минут рядом с дверями появляются две пары обуви, причём мужская пара снята небрежно. На вешалке висит женский пуховик, а пальто мужчины брошено на скамье рядом. По полу, начиная с середины комнаты, разбросаны вещи. Кофта, штаны с ремнём, чёрный носок и через пару метров второй, кардиган светло-серого цвета. Под небольшой аркой, за которой две двери, стоящие друг напротив друга, остались лежать мужская рубашка и женская блуза кремового цвета. На ручке дверей в спальню неловко повисла женская юбка, из-за чего дверь не закрылась полностью. В квартире вновь тишина, нарушаемая лишь изредка.

Частые вздохи сменяют друг друга. Горячее дыхание обжигает кожу. Сердце в груди в дикой истоме бьётся медленно и сильно. Щёки горят, и хоть этого не видно в темноте, но прекрасно чувствуется. Двое сейчас знают друг про друга всё, что необходимо. Тела просили ускориться, они жаждали двигаться быстрей, но ни один, ни второй не ускорялись, смакуя мгновения. Так, под редкие взрывы салютов на улице двое оказались одним целым.

Глава 3

Слова, предназначенные для одного человека, ничего не дадут другому.

Виктор Пелевин

Утром Пётр Анатольевич Зуев проснулся непривычно поздно – на часах было девять. Словно с похмелья, его голова была тяжёлой. Он повернулся на другой бок. Рядом никого. В памяти быстро всплывали образы ушедшего вечера. Ушла? Зуев встал и, накинув на себя первое, что попалось под руку (а это был плед), вышел в зал-кухню.

В тот момент, когда он открыл дверь, его окатил воздух, пропитанный нежными аппетитными ароматами. Сделав один шаг, Пётр увидел её… Виктория стояла возле плиты, мастерски орудуя лопаткой. Она подбрасывала над сковородой что‐то вроде котлет, грациозно ловила их, вновь и вновь высекая горячее шипение из сковороды.

– С Новым годом, Пётр Анатольевич! Выспались? – она проговорила это с улыбкой на лице.

Ущипнув себя за ногу, словно желая развеять сон, Зуев мотнул головой, осознавая, что всё происходит наяву, и ответил:

– Не то слово, как… – и скрылся в ванной.

Завтрак получился прекрасным. Из довольно скудных запасов, что были у Петра дома, Виктория сумела приготовить превосходные блюда. Особенно хорошо получились рисовые биточки с картофельными шариками. Десерт так просто поразил. Зуев так и не понял, из чего именно был приготовлен пирог, но подозревал, что из остатков тыквы, яблока, моркови и кабачка. Пётр Анатольевич был изумлён: как всё это можно было приготовить лишь за одно утро?

– Вам нравится?

Пётр Анатольевич выпал из своих размышлений и увидел пристальный взгляд Виктории.

– Да, очень. Всё просто прекрасно. Не могу не поинтересоваться, где ты так научилась готовить?

– Честно говоря, не знаю, – она искренне рассмеялась, – у меня просто это получается, с детства. Я смотрю на продукты, которые есть, и внезапно понимаю, что и как нужно смешивать, как нарезать, жарить или выпекать. Как это… – она на секунду осеклась, – глаза боятся, а руки делают!

– Удивительно… Сколько я сам ни пытался готовить, но ничего особенного выжать из себя не мог, ни по рецепту, ни по наитию. Вроде и неплохо получается, но не то, – в голосе Зуева отчётливо слышалась грусть.

Последовала неловкая пауза. Поспешив её прервать, девушка сменила тему, заговорив о первом, что пришло ей на ум.

– Не знала, что Анатолий Зуев, кроме актёрской деятельности, был ещё и художником, – смотря на картину, произнесла девушка.

Вновь установилась тишина, на это раз – гнетущая.

– А он и не был, – отрезал Пётр, – А.З. – это не Анатолий Зуев.

Встав и быстро обойдя стул, он обнял Вику. Словно стараясь успокоить её и остановить расспросы. Её аромат, корица с нотками апельсина, пленил. Рядом с Викторией Зуева вновь посетило новогоднее настроение, которое он почти потерял за свою жизнь.

– Пойдёмте прогуляемся? На улице прекрасная погода, – прошептал Зуев, коснувшись щекой уха девушки.

Первого января улицы пустовали. Предоставленные сами себе, они преобразились. Чёрные кованые заборы распушились и посветлели – на них вовсю цвели колючки изморози. Деревья, одетые в белые шинели из пушистого снега, не шелохнувшись, стояли вдоль дорог. Благо солнце было не настолько жарким, и эти воины пока не спешили раздеться.

Пётр прогуливался вместе с Викторией по парку недалеко от его дома. Они проходили мимо фонарей, чьи тени причудливо изгибались на сугробах, мимо закрытых аттракционов, беседок и летних кафе, чьи витрины разрисовал мороз. Зуев рассматривал окружающий мир с непривычным энтузиазмом. Словно раньше на нём были запотевшие очки и теперь кто‐то их протёр. Внезапно для Петра девушка стала говорить о красоте, которая, по её словам, окружала сегодня только их двоих. Её речь была пронзительна и пламенна. Вика словно пыталась разговорить Петра. Она поделилась, что, когда видит всё это великолепие, к ней возвращается чувство, сродни тому, которое она испытывала в детстве, когда родители водили её в картинные галереи.

– Наверное, все творения природы – это искусство. А главное определение для любого искусства – наличие импровизации.

– Возможно, вполне возможно… Но тогда под ваше определение искусства попадает всё что угодно. Получается, вся жизнь – искусство, а мы, наверное, как актёры театра, а может быть, художники, музыканты, писатели или поэты… – Зуев тяжело вздохнул. – Хотя от мировоззрения человека и окружающих его условий напрямую зависит то, кем он себя видит. Невольным актёром театра, что исполняет распределённую ему роль. Либо писателем, который пишет своё произведение жизни.

– Боже, Пётр Анатольевич, это чудесное замечание! – Виктория ненадолго задумалась. – Мне интересно, а кем вы себя считаете в своей жизни? Писателем, музыкантом или же актёром театра?

– Наверное, я могу отнести себя к музыканту в отставке, – он усмехнулся. – А сейчас я просто зритель.

Воцарилась тишина, она не была неловкой, как прежде. Сейчас она была просто паузой для того, чтобы собеседники могли подумать над всем, что сказано.

– Пётр Анатольевич, – чуть громче обычного начала Виктория, – а у вас есть любимые театральные представления?

– Любимые… дайте-ка подумать, да, пожалуй, есть одна пьеска, хотя… Мне сложно выбрать что‐то хорошее. Актёрская игра перестала меня впечатлять уже очень и очень давно…

– А в чём причина? Вам кажется, что актёры плохо вживаются в роли? Или раньше, – она проговорила это так, словно Зуев был стариком, который отчаянно ха́ял[15]15
  Устаревшее слово в значении – порицать, осуждать.


[Закрыть] всё на свете, – актёры были лучше?

– С чего ты это взяла? – обиженно произнёс Зуев. – Сейчас многие актёры театра играют так же превосходно, как и раньше. Но, во‐первых, я с ранних лет практически жил в театре. А во‐вторых, как ты себе представляешь, я должен воспринимать роль, которую играет мой, скажем, старый знакомый… назовём его Н. Я знаю его с пяти лет. Мы сидели с ним за одной партой в школе, жили в соседних квартирах. Мы выпивали вместе и встревали в наисмешнейшие ситуации. Да боже мой, я знаю такие секреты о нём, которые ни его мать, ни его жена не знают. Как после всего этого я должен нормально воспринимать его в роли, скажем, Ахиллеса? Я просто не вижу в нем храбрости и силы героя, я вижу Н., который играет, пусть и очень хорошо…

Виктория остановилась и повернулась к солнцу. Закрыв глаза, она стояла напротив озера, укрытого снегом.

– А почему ты выбрал физику, а не театр? Ведь с самого детства крутился в актёрской среде. Ты знаешь не понаслышке всё, что связано с театром, но выбрал то, что в корне от него отличается.

Зуев огорчённо вздохнул. Разговор напоминал ему игру «морской бой», где каждый старается стрелять мимо кораблей противника. Сейчас судёнышками были психологические травмы и тяжёлые воспоминания детства. Философия – мимо. Любимый фильм – мимо. Работа – ранил. Так и сейчас. Виктория, наверное, старалась не попадать в эти корабли, но с каждой темой лишь больше и больше топила главный фрегат Зуева.