Текст книги "Искатели счастья"

Повелительница умов

Погожее субботнее утро. Мы с Олегом решили сдать бутылки. Собрали их в сумки, рюкзак и вышли «на охоту» Среди панельных домов, сзади стеклянного магазина, в зарослях сиреневых кустов затерялся сарай. На фасаде желтела надпись охрой:

Пункт приёма стеклотары

9 – 18

Ниже – зарешеченная витрина с образцами посуды и ценниками. Правее – приёмное окно с широким подоконником.

Мы с Олегом заняли очередь, присели на свободный ящик и погрузились в созерцание под чай из термоса с бутербродами. Олег жил в этом академическом районе почти всю жизнь и знал в лицо едва ли не каждого. Иногда он наклонялся к моему уху и пояснял, кто здесь кем работает.

Подошел преподаватель философии, спросил:

– А кто крайний? – И с облегчением опустил на траву огромные сумки, снял с плеч брезентовый рюкзак. – Кто сегодня ведет приём? – деликатно поинтересовался он.

– Лёля, – вздохнул впередистоящий кандидат наук.

– Это не очень хорошо, – сказал преподаватель философии.

– В конце концов, каждый индивидуум самовыражается по-своему, – сказал замдиректора завода «Спецтехника»

– Это кто там выражается?! – рявкнула из окна Лёля. – Здесь только я могу на вас выражаться. Следующий!

Первый очередник, начальник отдела НИИ «Вакуум», бросился поспешно выставлять бутылки из английской кожаной сумки на подоконник.

– С наклейками не берем. – Отставила три бутылки приемщица.

– Сейчас, Лёлечка, я мигом. – Начальник отдела НИИ поднял из-под ног осколок зеленого стекла и принялся соскребать им наклейку.

Приемщица переставила бутылки с подоконника в ящик, пересчитала и протянула деньги.

– Следующий!

– Лёлечка, а как же эти три? Я быстро!

– Следующий, я сказала! – крикнула Лёля, и начальника отдела НИИ оттеснили в сторону. Тот пересчитал деньги и чуть не заплакал:

– Тут не хватает двух рублей. Мне же даже на бутылку водки не хватит.

– Уберите отсюда этого счетовода, а то закроюсь, – прогудела начальница.

– Слушайте, уважаемый, – заволновалась очередь, – шли бы вы домой, не мешайте народу.

– Нет! – взвизгнул по-бабьи начальник отдела НИИ, вытирая лоб мятым носовым платком. – Это принципиально! Меня обсчитали, меня обворовали у вас на глазах!

Плечистый аспирант Политеха выхватил из его рук носовой платок и затолкал хулигану в рот. Схватил за плечи и вытолкал бузотера из очереди.

– Правильно! Так его, диссидента, – одобрила очередь.

– А ты что тут мне наставил? Совсем уже крыша слетела? – закричала Лёля, – С плечиками не берем!

– А за полцены, Лёлечка, – ласково спросил артист драмтеатра.

– Тары нету! Не видишь, всё под завязку!

– А вон там, в уголочке есть ящик под «плечики». – Показал он внутрь приемной.

– Ты что совсем с ума съехал? Это ж Борькино кресло. Он на нём сидит. Так. Следующий!

– Да что же это, товарищи! – Профессионально воздел руки актер. – Обсчитала меня да еще и бутылки брать не хочет! Это возмутительно! Я в горком жаловаться буду.

– Ах, так! – Сузила глазки Лёля и смачно по слогам произнесла: – Пе-ре-рыв!

Окно закрылось. Очередь исподлобья посмотрела на артиста. Плечистый аспирант угрожающе заиграл жирными бицепсами. Актер попятился, отбежал подальше и визгливо крикнул:

– Она вас тоже обворует!

– В конце концов, каждый самовыражается, как может, – ответил за всех преподаватель философии.

Олег задумчиво отложил бутерброд и полушепотом сказал:

– Как сказал Эрнст Теодор Амадей Гофман: «На земле глупость – подлинная повелительница умов. А рассудок её ленивый наместник, и ему нет дела до того, что творится за пределами королевства…»

В молчании прошли полчаса. Очередь с надеждой смотрела на закрытое фанерной дверкой приёмное окно. Сладко пахло сиренью, птицы весело щебетали. Откуда-то издалека доносилась песня про синее море и белые чайки. А солидные мужи напряженно стояли, не отрывая глаз от заветного окна.

В метре от нашего ящика лежала смятая купюра в пять рублей. Олег посмотрел на неё и сказал:

– Не хочешь подобрать?

– Нет, – ответил я, внутренне борясь с искушением: деньги-то немалые. – Знаешь, у меня в детстве были два случая, которые отбили желание что-либо подбирать.

– Расскажи.

– Мне тогда было лет десять. Гулял как-то с приятелем и рядом с мусорной урной нашел пятьдесят рублей пятерками. Я их поднял, ошалело разглядывал, а Валерик вцепился мне в руку и требовал их истратить на конфеты и пирожные, удочки и кино, а еще!.. а еще… А я отнес их в милицию и сдал под какую-то расписку, которую они мне не выдали, а «подкололи в дело». Потом вышел из милиции, постоял на крыльце и вернулся. Мне было неясно, что дальше-то делать. Я вернулся в отделение и нерешительно остановился перед дверью – за ней милиционеры смеялись надо мной и делили деньги. Досталось мне и от родителей. Через пару недель в снегу нахожу золотые часы и снова несу в милицию, но уже в другое отделение. Там встречает меня уборщица, строгая такая. «Нету никого тута», – говорит. Золотые часы жгли мне руку. Я отдал часы бабушке. Она обещала, что передаст, «кому следывает». И буквально вытолкала меня за дверь. Я уже догадался, что она присвоит часы, но мне было все равно. Родителям на этот раз ничего не сказал. Но на душе было нехорошо. С тех пор ничего с земли не поднимаю. Хоть, соблазн есть, не скрою, и внутреннюю борьбу, конечно, чувствую.

В это время подбежал актер и спросил, не видели мы пятерку, которую он от волнения выронил. Олег молча показал на смятую бумажку на земле. Тот схватил её и, не поблагодарив, убежал.

…Наконец, дверца со скрипом медленно отворилась, из окна по пояс высунулась приёмщица в белом. О, этот таинственный белый цвет – даже в пыли и пятнах всегда остается светлым и жизнерадостным! Видимо, в перерыв Лёля крепко выпила и обильно закусила, поэтому выглядела вполне счастливой. Ее розовое бугристое лицо с густо накрашенными блестящими глазками, с крупными скулами, щеками и золотыми зубами, в которых перекатывался окурок «Салема» – всё это сияющее великолепие излучало триумф.

Несомненно, сейчас настал миг, ради которого она крейсерской грудью пробивала путь к этому хлебному месту. Здесь власть ее была безгранична. Сейчас научные работники, начальники, творческая интеллигенция, населяющие окрестные дома, стояли перед ней, как голые призывники перед генералом в орденах и лампасах. Лёлины руки владели реальными деньгами, которыми она царственно одаривала полунищих людишек в обмен на «стекло», собираемое тайком у магазинов и в скверах… Частенько извлекались бутылки из мусорных баков и заплеванных урн. Да что там!.. Иной раз приходилось отбивать вожделенную бутылку у старушек, бичей и… таких же малоимущих коллег.

Лёля медленно обвела пронзительным взглядом почтенное собрание и с почти материнской нежность произнесла:

– Ну что, ботаники, при-ши-пи-лись?..

В абсолютной тишине весело пели сумасшедшие птицы, томно благоухала сирень, сияло золотое солнце. И жизнь!.. Эта дивная, чудная жизнь – продолжалась!..

Полет в Калифорнию

Дома Олег посадил меня в кресло и поставил кассету на магнитофон. На коробке фломастером было написано: «EAGLES. Hotel California».

– Оказывается, слово Калифорния пишется через «Cи», – удивился я открытию.

– Да, так же как и слово «коррект» – правильно. Так что «всё правильно» – «all correct» – грамотно зашифровать не «ОК», как это делают американцы, а «AC» – Эй Си.

После шипящей паузы, грянули гитары. То, что я услышал, надолго стало любимой песней. Вокруг меня кружились ритмичные звуки, пели гитары, чуть хрипловатый высокий голос произнес «Отель Калифорния». …И меня унесло на океанские пляжи, где я вместе с хиппи валялся на теплом песке и под гитарные перезвоны любовался роскошными закатами. Там царили миролюбие, цветы и любовь. Туда от богатых родителей, свихнувшихся на деньгах и славе, сбегали молодые пацифисты, отращивали волосы, попрошайничали, сочиняли психоделические песни и воззвания против войны и частной собственности. «Там некогда бывал и я» – мысленно, конечно. И туда снова попал сейчас, пока звучали рыдающие струны гитар и высокий голос рассказывал мне о далекой Калифорнии.

– Это песня прощания с движением хиппи, – сказал Олег. – Группа «Иглз Эйр».

– У тебя есть перевод этой песни?

– Нет, но есть текст. Давай съездим к моей кузине Тоне, она нам переведет.

Олег поговорил по телефону, и мы выскочили на улицу. Чувствуя нарастающее волнение, мы взяли такси, перелетели над Окой по Канавинскому мосту, выехали на Стрелку и остановились сразу за зданием Нижегородской ярмарки. Там быстрым шагом пронеслись мимо памятника Ленину и чуть не бегом поднялись на третий этаж панельного дома. Нам открыла дверь миловидная брюнетка лет тридцати и вежливо пригласила в дом.

– Вы так быстро, – напевно произнесла она, – я даже не успела ничего приготовить. Есть только торт со вчерашнего дня рождения.

– Чьего?

– Моего, конечно, – улыбнулась хозяйка. – А ты, братец, опять забыл?

– Ну, прости мерзавца. Я сейчас всё исправлю. Ты вот пока переведи эту песню, а мы сгоняем в магазин.

– Ладно, переведу. Олежек, купи, пожалуйста, майонезу. Я салатик приготовлю.

– Хорошо, хорошо, а ты, пожалуйста, переведи поскорей!

В гастрономе было удручающе пусто.

– Ну, мечтательница! – возмущался Олег. – Ну, принцесса на горошине! Живет в мире поэтических иллюзий и знать не хочет, что в реальной жизни творится. Майонез ей подавай! Да когда он у нас продавался? Так. Соображаем. Ага. Вот. Идём творческим путем.

В ресторане «Антей» купили на вынос цыпленка-табака, столичный салат и марочного вина. Рядом с Московским вокзалом у бабушки – нарциссы. На это ухнул весь наш утренний стеклянный заработок. С тем и вернулись.

Тоня протянула нам листок с переводом песни и удалилась на кухню «выложить блюда на приличную посуду». Мы склонили головы к тетрадному листочку, исписанному ровным округлым почерком.

Иглз «Отель Калифорния»

 
На темном и пустынном шоссе,
Холодный ветер трепал мои волосы.
Теплый запах колитас поднимался от земли,
Как вдруг впереди я увидел мерцающий свет.
Голова уже клонилась от усталости, а глаза закрывались
Нужно было остановиться и переночевать.
         Она стояла в дверях.
         Я услышал, как звонит служебный колокольчик,
         И подумал: «это должно быть рай, или может быть ад».
         Потом она зажгла свечу, чтобы осветить мне дорогу.
         Дальше по коридору я слышал голоса
         Мне показалось, что я услышал:
Добро пожаловать в отель Калифорния.
Такое приятное местечко,
Такое приятное личико.
В отеле Калифорния мест еще много.
Остановиться можно в любое время года.
         Она «повернута» на Тиффани, и ездит на Мерседесе.
         У нее масса красивых мальчиков, которых она зовет друзьями.
         Они танцуют на площадке, ощущая сладкий запах летнего пота.
         Некоторые танцуют, чтобы вспомнить, кто-то чтобы забыть.
Я позвал метрдотеля:
«Пожалуйста, принесите мне вина».
Он сказал «У нас его не было с 1969».
А знакомые голоса все звали издалека,
Будили в полночь,
Чтобы услышать, о чем они говорят.
         Добро пожаловать в отель Калифорния.
         Такое приятное местечко,
         Такое приятное личико.
         Они «дают жару» в отеле Калифорния.
         Приятный сюрприз – но позаботьтесь об алиби.
Зеркала на потолке,
Розовое шампанское на льду.
И она сказала «Мы все здесь добровольные пленники».
А в хозяйских апартаментах
Они собрались на празднество и вонзают свои стальные ножи,
Но никак не могут убить зверя.
         Последнее, что я помню…
         Я бежал к двери,
         Мне надо было найти выход
         К месту, откуда я пришел.
         «Расслабься, – сказал ночной портье, —
         Мы работаем только на прием
         Ты можешь выписаться в любое время
         Но уехать не сможешь никогда».
 

– Так я и знал, – вздохнул Олег. – Раз Калифорния, то обязательно наркотики и безысходность. Нет, ихние глубоко чуждые нам песни лучше не переводить: обязательно жди разочарования.

– Не горячись, Олег, – возразил я, – мне смысл песни кажется весьма глубоким. И там есть, над чем поразмышлять. А уж, когда всё это звучит под гитары – просто блеск! Увидишь, эта песня войдет в анналы истории человечества.

– Мальчики, – раздался мелодичный голос. – За стол!

За нашими спинами обнаружился накрытый стол. Мы сели и подняли тосты за очаровательную хозяйку. Мы поздравляли ее с днем рождения и говорили ей комплименты. Наконец, мы с Олегом в меру своих сил выправили ситуацию.

А Тоня в благодарность поставила свою любимую пластинку Вертинского.

Ваши пальцы пахнут ладаном

(Вере Холодной)

 
         И когда Весенней Вестницей
         Вы пойдете в синий край,
         Сам Господь по белой лестнице
         Поведет Вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.
         Ваши пальцы пахнут ладаном,
         А в ресницах спит печаль.
         Ничего теперь не надо нам,
         Никого теперь не жаль.
 

Мне нравились его необычные песни. Немного странно и даже страшновато было слушать, как свободно звучат здесь слова об уходе в рай. Я видел старого дьякона и ощущал запах ладана и вековой пыли икон.

За кулисами

 
         Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький!
         Вот кто за нос умеет водить".
         И тогда Вы сказали: "Послушайте, маленький,
         Можно мне Вас тихонько любить?"
Вот окончен концерт…
Помню степь белоснежную,
На вокзале Ваш мягкий поклон.
В этот вечер Вы были особенно нежною,
Как лампадка у старых икон…
 

– Хорошо, – крякнул я после окончания песни. – Чудесно.

– Как мило. – Погладила меня Тоня по затылку. – «Послушайте, маленький, можно мне Вас тихонько любить?»

– Отчего же, мон шер ами!.. Могу ли я вам отказать? – заурчал я. – «В этот вечер вы были особенно нежною…»

– А Олежке, – вздохнула она трагично, – Вертинский не нравится.

– Заунывный, картавый клоун, – подтвердил Олег.

– Это он меня так задирает, – пояснила Тоня. – Но я-то знаю, как Олежек меня любит. Вот, посмотрите, Юрочка, какие он мне спинки у кровати сделал. – Тоня показала на металлическую кровать с укороченными решетчатыми спинками.

– Всего-то пару раз ножовкой по металлу шмыганул, – сказал Олег.

– А как красиво получилось!

– Да, Тоня, пока не забыл! Я тебе свежий номер «Панорамы» принес. Сейчас, только кое-что Юрке покажу.

Это был польский журнал. Распространялся по подписке. Каждый год Олегу приходилось умолять отца, чтобы тот подписался на этот с его точки зрения пустой журнальчик из разряда «желтой прессы». Там еще на обратной стороне обложки помещались фотографии красавиц в бикини.

Пока Олег доставал журнал, я на время отлучился в гости к Вере Холодной в притоны Сан-Франциско.

Лиловый негр

(Вере Холодной)

 
В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне – в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.
 

Олег пролистал журнал и ткнул пальцем в статью «Ансамбль из реторты»:

– Смотри, здесь пишется о том, как немец, сидя в музыкальной студии, – один! – с помощью синтезаторов записал целый альбом, который имел бешеный успех. А потом подобрал группу вокалистов-танцоров и сейчас объезжает с ними весь мир. Называется эта группа «Бони М». Запомни. Наша задача найти альбом этой группы и пополнить им нашу коллекцию.

Потом мы пили чай с лимонным тортом, выходили на балкон. Там я глубоко вдыхал свежий воздух с реки, а сам таял как воск от огонька свечи, слушая завораживающую песню, долетевшую из прошлого.

Маленький креольчик

(Вере Холодной)

 
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?
 

– Знаешь, Юра, почему Ленин на этом памятнике стоит спиной к рабочему району Сормово и лицом – к интеллигентской Нижегородской части?

– Почему? – спросил я, с трудом отрываясь от плачущих интонаций Вертинского. Каждая песня невидимо подхватывала меня и кружила в своем водовороте. У каждой имелся свой вкус воды, температура и запах. Но обязательно подхватывала и уносила в кружение теплых струй…

– …А Ильич сказал так: «За товахищей хабочих я не волнуюсь. А вот за этой пахшивой интеллигенцией – глаз да глаз нужен!» Видишь, развевающийся флаг за его широкими плечами? Если посмотреть спереди, то похоже, будто вождь схватил за горло гуся, как Паниковский, а птица в ужасе пытается вырваться, размахивая крыльями. Поэтому в народе этой скульптурный шедевр называют «Ленин с гусём».

Пес Дуглас

 
         Мы придем на Вашу панихиду,
         Ваш супруг нам сухо скажет: «Жаль…»
         И, покорно проглотив обиду,
         Мы с собакой затаим печаль.
Вы не бойтесь. Пес не будет плакать,
А тихонечко ошейником звеня,
Он пойдет за Вашим гробом в слякоть
Не за мной, а впереди меня!
 

И его маленький креольчик и пес Дуглас и лиловый негр, подающий манто в притонах Сан-Франциско – всё это общество потихоньку становилось мне родным.

Потом Олег сказал, что ему надоели похоронные стоны. Я убеждал его не обижать собачку. А хозяйка просилась на прогулку.

Мы повезли ее на такси в центр той самой интеллигентской части города, которая так раздражала Ленина с гусём. Вышли на «Сверловку» и направились в сторону площади Минина. Тоня шла между нами и в голос читала «Мцыри» Лермонтова.

– О-о-о, это надолго, – протянул Олег. – Тоня знает его почти всего наизусть.

Прохожие оглядывались на нас, улыбались, шептались. Я наблюдал за их реакцией, а Олег, подняв глаза кверху, изучал карту звездного неба и тихонько подвывал чтице. Наконец, Олег поднял руки и возопил:

– А давайте пойдем к фонтану!

– Давайте, давайте, – согласились мы.

– Ты знаешь, Юра, – сказал Олег, когда мы сели на скамейку и залюбовались игрой летящих струй, – ему уже больше ста пятидесяти лет. Представь себе, полтора века здесь назначают свидания галантные кавалеры милым барышням.

– А может и мне?.. – сказал я, не подумав. В это время мой взгляд изучал хрупкую фигурку девушки в алом платье. Она одиноко стояла у гранитного бордюра, подставив прозрачную ладонь под ниспадающую струю воды.

– …И немедленно! – Вскочил Олег, шепнул что-то девушке в алом на ушко, взял под руку, без видимого сопротивления подвел ее и усадил на скамью рядом со мной.

– Юрий, – протянул я руку ошеломленно.

– Юлия, – улыбнулась она и, промокнув ладошку платком, пожала мне руку.

Так мы с ней познакомились. Юлией, Юлечкой, маленькой женщиной, девочкой-мечтой.

Что такое весна

Что такое весна, когда тебе восемнадцать? Это сладость таинственного томления – и горечь реальной потери. Это непрестанная влюбленность, которая затопляет тебя, подобно тому, как солнце заливает улицы. Это, наконец, распахнутые пространства твоей собственной жизни, бесконечной, как вечность. Это когда ты идешь по улице в обтягивающих потертых джинсах и белом батнике, длинные волосы развеваются, грудь наполнена свежим воздухом, в душе звучит музыка и всё кругом тебя искрится радужным светом. И ты идешь на свидание с прекрасной девушкой.

Только что сдан на «отлично» экзамен по высшей математике. Меня приняли в программу художественной самодеятельности на подозрительную роль чтеца. В кармане похрустывала купюра в пять рублей, а впереди – целый вечер с любимой девушкой.

Мы встретились в здании центрального почтамта. Юля сегодня надела легкое белое платье. Она старательно заполняла бланк, сидя за столом; а я занял очередь и от нечего делать разглядывал почтовые марки. Наконец, она подлетела и прошептала мне на ухо:

– Я поймала себя на том, что постоянно любуюсь твоей стройной фигурой.

Это прозвучало ошеломительно. Никогда ни одна девушка не говорила мне такого. Сам я всегда считал себя обыкновенным и неказистым. А тут!

– Ты это серьезно? – спросил я на всякий случай.

– Вполне. – Улыбнулась она. – А еще ты пластичен и в меру умён.

– Может, еще скажешь, что я богат? А заодно намекнешь, куда идти, чтобы богатство получить?

– И куда потратить?.. – подхватила она.

– Ну, с этим я и сам как-нибудь разберусь.

– А вот и нет. Ты наверняка накупишь какой-нибудь ерунды. А я бы помогла тебе приобрести что-то очень и очень полезное. Например, особняк в Каннах на берегу Средиземного моря. Белоснежную яхту. Или спортивную машину, похожую на расплющенную ракету.

– Я готов.

– Тогда слушай, – прошептала она громко, на весь почтамт. – Ты действительно богат! Несметно! Как ни кто! Крез упал бы в обморок при виде твоего богатства. Гарольд Хант подавился бы собственным галстуком-бабочкой от зависти.

– Где, где оно – моё богатство?

– Вот тут. – Похлопала она меня по левой части груди, где предполагалось наличие сердца.

– Ну, я так не играю, – протянул я, изображая разочарование и внутренне трепеща от счастья.

– Дурачок. – Улыбнулась Юля и прижалась ко мне. – Милый, любимый дурачок. Ты богаче всяких там мертвых Крезов и старых-престарых Гарольдов Хантов. У тебя есть самая лучшая девушка на земле. Ты любим и ты любишь. Да ты купаешься в богатстве!

– Ну, если, конечно, фигурально!

– Не фигурально. А на-ту-раль-но!

На девушку упал из окна косой луч солнца и, казалось, наполнил её светом. И без того невесомая фигурка потеряла материальность и будто бы чуть воспарила над полом. Юлия говорила почти детским, тоненьким голоском. Прямые, светло-русые волосы летали, как им вздумается. Невероятно белая кожа с голубыми прожилками вен, розовые подвижные губы, крупные желтоватые зубы и вот эти смеющиеся глаза, то цвета осенней воды, то перламутрово-серые. Пахла она свежим огурцом. (Это когда его разрежешь, посолишь и потрешь половинки друг об дружку, а потом поднесешь ко рту и вдохнешь запах.) И всё это, как небо, как радуга, как весна… ну, не могло принадлежать никому и никогда!

– Ты сумасшедшая! – осенило меня.

– Нет, что ты! Хотя… Да нет же, нет! – Заметались её глаза. – Ну ладно. Да! – созналась она.

Наконец, она протянула в окно свой измятый бланк и обратно получила целый веер червонцев.

– Всё, всё. Молчу, – кивнул я, проглатывая комок в горле. – Надеюсь, ты когда-нибудь объяснишь мне, откуда это и от кого.

– Очень даже может быть, – улыбнулась она, укладывая деньги в крохотную сумочку.

В тот вечер мы непрестанно говорили, забыв напрочь обо всём человечестве. Мы пили допьяна этот сладчайший нектар под названием любовь.

Завершился вечер на окраине города, в поселке с частными домами Дубёнки. Юля заскочила в избушку, через минуту выбежала с двумя полушубками в руках:

– Ну всё! – выдохнула она. – Родителей успокоила, теперь можно и в лес прогуляться. А эти шубы, чтобы не продрогнуть. Не знаю как ты, а мы тут все мерзнем по вечерам.

Добрели мы до края улочки и нырнули в дыру в дощатом заборе. Там загадочно темнел густой лес.

– Это ботанический сад сельхозинститута. Сам понимаешь, мы совершаем преступление и рискуем провести ночь в отделении милиции. Так что тихо!

Мы сидели на овечьей шкуре и покрывались ею же. Вокруг шептал, поскрипывал и вздыхал живой лес. Аромат цветов и травы смешивался с запахом овчины. Над нами в черном небе сверкали огромные звезды. Мы сидели, взявшись за руки. Юля читала стихи Ахматовой про сероглазого короля. Она училась на историко-филологическом факультете и играла в Народном театре. Она любила историю и литературу, сцену и шампанское, мороженое и меня. …И, кажется, еще кого-то, кто ей посылал деньги, и о ком я ничего не хотел знать. Я сидел, почти не дыша, остерегаясь разрушить неверным движением очарование этого счастливого мгновения. О, как пронзительно ощущал я хрупкость всего происходящего! Мне хотелось плакать и смеяться, радоваться и горевать. Я был счастлив и потерян – абсолютно нищ и безумно, несказанно богат!

Потом мы долго прощались. А когда белое платье растаяло в темноте ночи, я быстрым шагом понесся к шоссе. Я не замечал горящих окон в домах, не слышал музыки магнитофонов и шума телевизоров, пугливых парочек на скамейках, шумных пьяных компаний, лающих собак. Не разбирал дороги. И только звезды летели за мною вслед, и только сердце грохотало на всю огромную вселенную. «…Зачем, почему тогда не думал я, что это молодость моя…»

А потом был смотр художественной самодеятельности. Впервые в жизни я поднялся на сцену и, дрожа от волнения всем телом, в скрещении ослепительных прожекторов читал нараспев чужим голосом «Хиппи» Роберта Рождественского:

 
Мы – хиппи‚ не путайте с «хэппи»‚
Не путайте с нищими‚ денег не суйте.
Не спят полицейские кепи
В заботах о нашем рассудке.
         Ничьи мы‚ не ваши‚ не наши‚
         Ничьи мы, как мокрые ветры.
         Причёски по виду монашьи‚
         Но мы не монахи. Хотите – проверьте.
 

Пять долгих протяжных ударов сердца длилась гулкая пауза. Я чувствовал, как по моей щеке сползает к подбородку капля влаги. И наконец – шквал рукоплесканий! И наконец – мой глубокий поклон, проход по сцене за кулисы и хлопки по спине и плечам: «Молодец, Юрка! Здорово!»

Потом вечером, сдав последний экзамен, мы собрали рюкзаки и вышли на последнюю перед отъездом в стройотряд прогулку по городу. Капал дождь. В воздухе разливались запахи цветов и мокрого асфальта. Мы с Олегом и Лёвой сидели под навесом в кафе «Нижегородское» на площади Горького и молча смотрели, как мокрые прохожие бегут, семенят, уезжают на такси и в автобусах от дождя в домашнее тепло. Лёва меня спросил, как же это мне удалось сдать сессию на одни пятерки? Я встал, растопырил ноги и руки, изображая «Знак качества» и в который раз ответил: «Слушай, сам не знаю как получилось!»