Текст книги "Искатели счастья"

Вам взлёт!

В первый день учебного года в деканате меня ожидала радостная новость. Объявила её наша всеобщая любовь и «мать родная» – очаровательная секретарша Ниночка. Она даже встала, вышла из-за стола и, улыбаясь, как Софи Лорен, торжественно провозгласила: за отличные успехи в учебе, донорстве и художественной самодеятельности меня наградили почетным местом в общежитии. А еще – тут девушка даже подпрыгнула – еще: повышенной стипендией в пятьдесят пять целковых!

Я направился в бухгалтерию, получил стипендию за три месяца, потом сбегал в гастроном и купил торт «Киевский» (за три рубля семьдесят копеек, самый дорогой и красивый, с хрустящей прослойкой безе и мармеладными розами) и вручил этот шедевр кулинарии Ниночке. Она хлопала в ладошки и радовалась так, будто это не меня, а лично её осчастливили и осыпали бесценными дарами.

Общежитие!.. О, сколько раз я проходил мимо этого здания с архитектурными «излишествами» с трепетом в сердце! Каким волнением наполнялась грудь, когда я, навещая друзей, входил под его священный кров! Это сооружение в стиле барачного барокко пятидесятых годов двадцатого века представлялось мне то королевским замком, то коммуной хиппи, то студенческим раем с суровым цербером-вахтером у тяжелых дубовых врат.

И вот, наконец, я энергичной походкой вхожу в общежитие на законном основании. Комната на шесть человек на втором этаже – бывшая рекреация, отгороженная фанерной перегородкой от коридора, – мне показалась чем-то средним между местом на сочинском пляже под тентом на топчане и камерой в Бутырке. Там сидели мужики в майках, закусывали деревенским салом и курили «Север» с «Примой». Следом за мной зашли еще двое, и нас стало шестеро – комплект. И вот мы уже сидим вместе за столом и медленно, но верно становимся друзьями.

Да, я не ошибся: общежитие именно то место вселенной, где домашние мальчики становятся мужчинами, где разнородные отдельно взятые человеки воссоединяются в мощную общину студенческого братства. Там ты не умрешь с голоду и от одиночества, там каждому найдется друг, и не один. Там даже самому тупоумному объяснят, что такое эпюр Монжа, дифференциал и предел текучести. Там даже глухие играют на гитарах, а безголосые поют баллады «Биттлз», слагают стихи пятистопным ямбом и учатся грамотно ухаживать за дамой. Там девушки легко меняют байковые халаты на белые джинсы в обтяжку, холодных самодовольных красавчиков – на прыщеватых, но крайне душевных юношей с радужной перспективой в скромном взоре ясных глаз. Там нет неинтересных, нелюбимых и бесталанных. Это полигон для выращивания будущих гениев! …Ну, в крайнем случае, – скромных руководителей производства.

Первые недели после картошки представляли собой учебный аврал. Наконец, здоровье и настроение упало ниже уровня земли – и мы решили изменить свою непутевую жизнь в правильную сторону. Мы решили развеяться, поправить материальное положение и взялись за работу. Утром аккуратно посещали лекции и занятия, днем аврально делали домашние задания, а вечером надевали телогрейки и рабочей походкой вразвалку топали на ближайший завод. Там нас ждал свой лобби – старшекурсник, который и раздавал наряды.

По несчастью ближайшее промышленное предприятие оказалось винзаводом. Самое престижное место работы находилось в разливочном цехе и на складе готовой продукции. Но туда попадали в основном старшекурсники. Нам чаще всего доставались погрузо-разгрузочные работы на железной дороге или на заводском наружном холодном складе. И за этот спорт на свежем воздухе с премиальным вином мы еще получали за укороченную смену в пять часов целых семь рублей с полтиной! Ну, не счастье ли это!

Как-то еще в детстве мама приучила меня к двум особым дням недели: рыбному и молочному. Считалось, что эти «разгрузочные» дни благоприятно сказываются на здоровье и душевном состоянии. Так же по привычке, я соблюдал эти дни и в своей студенческой жизни. Молочным днем я встречался с Юлей, а в рыбный день – с Олегом.

Как это случалось и раньше, мои отношения с красивой девушкой плавно перешли из состояния горячей влюбленности в спокойную дружбу. Между мной и девушкой маячила мрачная тень её «благодетеля». Я ей сочувствовал, она это принимала и выражала мне сердечную благодарность. Иногда девушка позволяла себе эмоциональный всплеск, горячо прижималась ко мне, но я восстанавливал безопасную дистанцию и возвращал взаимоотношениям дружескую высоту. Может быть поэтому, а может по какой-то другой неизвестной мне причине, только мы с Юлей медленно, но неуклонно отдалялись друг от друга.

Олег же, в отличие от меня переживал свежий роман. Однажды ночью он завалился ко мне в общежитие. Как он прошел мимо вахтера, до сих пор остается загадкой. Но он не только прошел и пронес в нашу комнату целую сумку с провизией, а меня вытащил из-за стола и увёл к себе домой. Там Олег рассказал жуткую историю своей трагической любви.

Оказывается, он вместе с московским другом отца, подполковником КГБ, «пошел на дело». Особист затащил его на воровскую малину в качестве знатока игры в тысячу. Это такой, упрощенный вариант преферанса для заключенных и студентов технических вузов. Олег сидел за карточным столом и в паре с подполковником играл в тысячу за государственный счет по-крупному. К концу вечера воры проиграли все наличные деньги и предложили сыграть ва-банк на девушку. Когда девушка вошла в прокуренную комнату, уставленную антикварной мебелью, и встала под свет люстры венецианского хрусталя, Олег понял, что умрет, но отыграет эту красавицу. Отыграл. Потом последовала драка на ножах, потом бегство на «волге» с форсированным двигателем по ночному городу от бандитского «мерседеса». Закончилось всё ко всеобщему удовольствию без жертв. И даже с благодарностью от руководства КГБ. Но самый важный боевой трофей получил Олег – девушку необычайной красоты.

Как-то в рыбный день и я удостоился чести быть представленным роковой красавице. Когда мы с Олегом подошли к ресторану «Нижегородский» и вошли в просторный зал, я был готов к тому, что увижу нечто сверх-диковинное. Но не увидел ничего: девушки за столом не было.

– А ты как думал! – Улыбнулся Олег, поправляя прибор трясущимися от волнения руками. – Воспитанная девушка никогда не приходит вовремя. У нас с тобой еще целых семь минут, чтобы успокоиться и морально приготовиться к встрече с дивом!

Столик был заказан заранее, поэтому ждать официанта нам не пришлось. Олег предпринял все возможное, чтобы унять вибрацию конечностей. На сцене в это время волосатый парень хрипел песню Smokie "What Can I Do" в вольном переводе на русский:

 
От рождения грех
С моим именем слит,
Не избавиться мне,
Во мне демон сидит.
 
 
Слышу песня звучит,
Но поющего нет —
Это в память стучит
Призрак жизни моей.
 
 
От грехов изнутри
Поворотом ключа
Мою душу запри —
Дай сначала начать.
 
 
Что делать мне?!
Что делать мне?!
Нечего сказать, но это было…
Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет
Что делать мне?!
 

Молодой волосатый солист в потёртой джинсовой тройке, мокрый от напряжения и надсадного хрипа, уступил место лысоватому пожилому саксофонисту в белом фраке. Под «Серенаду серебряной долины» я пытался разобраться с впечатлениями от песни «Смоуки» и проанализировать таинственное предчувствие, посетившее меня. Олег еще забрасывал в рот остатки салата и комментировал музыкальное сопровождение, как я увидел её. У меня не было сомнения, что эта девушка – именно та, из-за которой Олег сломя голову пошел ва-банк, на воровской нож и бегство от бандитской погони. Ради такой девушки любой пошёл бы на всё!

Она двигалась плавной невесомой походкой. Нежная белозубая улыбка сияла на ангельском лице. Одета она была с первого взгляда скромно и со вкусом, и только приглядевшись, можно было понять, что это бежевое платье привезено из Парижа и стоит безумные деньги. Но что тряпки! Что деньги и всё на них покупаемое! Я видел живое совершенство, и оно благосклонно кивнуло мне очаровательной головкой. Мы с Олегом стояли на вытяжку. Я находился в эстетическом шоке и не мог произнести ни слова.

– Анжелика, – пропела она. Она на самом деле будто пела чудным неземным голосом. Видя наш ступор, девушка изящно махнула ручкой и снова пропела: – Мальчики, садитесь, пожалуйста. Уже можно.

К нам подскочил официант и встал по стойке смирно. Я ждал, что Олег оттолкнет наглеца. Явно трактирщик появился здесь только из-за неё, чтобы хоть как-то к ней приблизиться и хоть что-то для неё сделать, чтобы она обратила внимание и на его персону. Но Олег молча смотрел на девушку и, казалось, ничего больше на свете не замечал. Потом мы о чем-то говорили. Лика достала из сумочки и показала мне фотографии, где они с Олегом бегали по острову и жарили шашлыки. Там Олег всюду счастливо улыбался, а Лика… что бы она ни делала, с какого ракурса бы её не фотографировали – девушка всюду выглядела великолепно.

 
В шумном зале ресторана
Средь веселья и обмана —
Пристань загулявшего поэта —
Возле столика напротив
Ты сидишь вполоборота,
Вся в лучах ночного света!
 
 
Так само случилось вдруг,
Что слова сорвались с губ —
Закружило голову хмельную! —
«Ах, какая женщина,
Какая женщина!
Мне б такую!..»
 

Под конец этого замечательного вечера Лика сумела полностью развеять мой шок и стала другом. Я искренно радовался за Олега, хоть и предполагал, что неприятностей с ней придется хлебнуть немало.

Следом за гордой птичкой

«Веселие Руси в питии еси», – любил говаривать Олег. Мне же эти слова казались чем-то вроде подмены. Или измены… Мне представилась возможность убедиться в том лично, пропустив одно событие через сердце.

Это случилось в тяжелые дни зачетной сессии, когда волей-неволей приходилось сдавать все «хвосты», чтобы получить вожделенный зачет. Мало того, что учебная нагрузка была максимальная, а здоровье в связи с морозами и длительным стрессом помаленьку начинало сдавать. А тут еще это несчастье.

Уж не знаю почему, но наблюдая за Анжеликой, я постоянно ощущал безотчетную жалость к ней. Подспудно ожидал от неё неприятностей, и судя по степени её красоты, немалые. Поэтому когда однажды ночью к нам в комнату ворвался Олег и перебудил всё население, я уже заранее знал: сейчас он скажет что-то о Лике, и это вряд ли будет приятным.

– Анжелику украли, – сообщил он, присев на край моей кровати, не обращая внимания на ворчание сокамерников.

– Постой, что значит украли? – задал я идиотский вопрос, тряся головой, просыпаясь. – Она же не вещь какая, чтобы её вот так взять и унести.

– Она уже три дня не приходит и не звонит. Она мне оставила ключи от своей квартиры. Я там был. Её нет. Ни записки, ни вещей, ни-че-го.

– Ну и что? – Хлопнул его по плечу. – Может, решила девушка съездить домой к маме на родную Смоленщину.

– Если бы! – захрипел Олег, оглядываясь. – Мне с полчаса назад звонили бандиты, у которых я её отбил. Я проверил телефон через милицию. Звонили из Сочи, из номера гостиницы «Жемчужина». Пахан тот заявил, что, мол, попользовался и будет с меня. Сказал, что если я с моим кагэбэшником буду её искать, то они ей горло перережут, но нам не отдадут. Представляешь, раскрыли моего контрразведчика!

– Слушай, Олег, друг мой! А, может, это и к лучшему? Ну, не наша эта птичка! Не из нашей стаи. Чужая. Понимаешь?

– Да пошел ты! – Вскочил он. Но я положил руку ему на плечо и усадил обратно.

– Олег, а давай мы ее забудем, а тебе нормальную девушку найдем, добрую, ясноглазую, скромную. А не воровскую. Да ведь жить с такими как Лика – это как на пороховой бочке сидеть и ждать, когда рванет. Причем, рванет-то обязательно, вопрос только – когда? Ты меня понимаешь, друг?

– Ты всё сказал? – Олег снова встал. Лицо его окаменело. Он казался неживым.

– По большей части…

– Пойду, – прогудел он чужим голосом и вышел из комнаты.

«Теперь и он пропадет», – почему-то подумал я и пошел закрывать за ним дверь.

Так и вышло. Олег рухнул на дно отчаяния. Иногда я видел его на лекциях. Тех самых, когда в больших аудиториях собирается весь поток. Он ходил и сидел с каменным белым лицом, никого не замечая.

Потом наступили мрачные дни. Как сорвавшись с цепи, все начали пить и гулять. Что с нами случилось?.. Будто всех накрыла невидимая мутная волна. Новогодние праздники стали апофеозом безумия. Творили что-то невообразимое.

Ломились среди ночи в соседнее женское общежитие. Вахтер вызвал милицию. Нас увезли в отделение и бросили вначале в обезьянник, потом в КПЗ на голый дощатый пол. Потом бравые блюстители порядка вызвали нас на собеседование и предложили скинуться по рублику и встретить Новый год. Потом перед рассветом нас освободили, пообещав не сообщать в институт. Сообщили!.. Ниночка изъяла грозную бумагу из почты и подарила нам на память, чтобы «мы прекратили безобразничать».

После освобождения из застенков мы снова пили – «За свободу!».

… В ту ночь я провалился в черную дыру и долго летел в бездонную пропасть. Жестко упал плашмя, но как ни странно не разбился. Лежал на мокром холодном камне и дрожал от холода и страха. Всей спиной и затылком я чувствовал чей-то испепеляющий злобный взгляд, но повернуться и посмотреть на того, кто надо мной стоял, не было сил. Вдруг меня схватили за плечи чьи-то цепкие ручищи и стали трясти. Это продолжалось мучительно долго. Вдруг все вокруг озарилось синими молниями, раздался гром. Нет, это был не гром, как во время грозы, а голос – страшный и беспощадный: «Этот, что ли, хочет от нас вырваться? Ха-ха-ха! Да бросьте вы! Он наш! Вы посмотрите на него – с ног до головы черный!»

Я еще больше испугался и что было сил заорал: «Господи, помоги!» – и тьма в миг рассеялась, и я проснулся весь мокрый на своей скрипучей кровати в прокуренной комнате общежития.

В ушах все еще стоял грохочущий злобный бас. Потом его сменил более мягкий и даже вкрадчивый голос: «И когда вся стая полетела зимовать на юг, одна маленькая, но гордая птичка сказала: «Лично я полечу прямо на солнце». Она стала подниматься все выше и выше, но очень скоро опалила свои крылья и упала на самое дно самого глубокого ущелья».

«Приснится же такая муть!» – только и смог произнести, тряся тяжелой головой. Но страх снова рухнуть на дно той черной пропасти надолго впечатался в мою память.

Самоубийца в открытом космосе

Жили вроде бы весело, но иногда и у нас появлялось желание оторваться от земной суеты и взлететь ввысь. Не последнюю роль в таких событиях играл «Космос» – кафе на «Сверловке». Оно официально закрывалось в девять вечера, но там подолгу еще горел притушенный свет и звучала музыка. Это нелегальное состояние точки общепита называлось «Открытый космос». Во всяком случае, мы с Олегом, бывало, уходили оттуда и под утро. Кафе находилось в географическом центре академической части Нижегородского района, поэтому сюда стекались студенты и преподаватели со всех ВУЗов города.

Хозяйкой там за стойкой бара возвышалась монументальная Тамара, которую за глаза называли «Валентиной Терешковой». Ассистировала ей уборщица баба Ганя, которую иногда прозывали «Руслановой» – за веселые частушки и бойкий нрав.

Баба Ганя за небольшие комиссионные подрабатывала еще и официанткой, поэтому всегда находилась в гуще народных масс и знала всё обо всех. У нее можно было получить консультацию по любому вопросу. Например, как вытащить из КПЗ друга-студента, попавшего туда за драку в нетрезвом виде? Или, скажем, где достать джинсы «Вранглер» по цене не выше ста рублей? Или, к примеру, с кем разделить одиночество долгой зимней ночи? Иногда баба Ганя слишком увлекалась разговором с каким-нибудь душевным студентом. Тогда в «Космосе» раздавался звук, подобный рокоту взлетающего ракетоносителя – Тамара звала подчиненную. В таком случае баба Ганя полушепотом пела, как бы извиняясь: «Звезды Млечного пути запели страдания!» – и вприпрыжку неслась к стойке.

…Девушка сидела напротив и говорила. Еще она выпивала, закусывала, курила и смотрела по сторонам. Я пил весьма неплохой кофе, молча слушал её, но не верил ни единому слову. Она меня тихо ненавидела, как, впрочем, и всех окружающих. Мой друг так и не пришел. Это с ним случалось все чаще. Олег продолжал методичное самоуничтожение вполне сознательно. В душе моей чернел открытый космос. Вот уже с неделю, ближе к ночи во мне открывалась зияющая пустота, требующая заполнения. Это примерно, как голод, только не в желудке, а где-то в области сердца. С этим нужно было что-то делать и я «куда-то девался». Например, бесцельно бродил по центральным улицам до обледенения и согревался потом «космическим» кофе.

Вдруг она сказала:

– А я решила покончить с собой. – Она спокойно смотрела в мои зрачки и ожидала реакции. Я разглядывал ее переносицу и недоверчиво молчал. – Первая попытка не удалась. Вот, смотри. – Она закатала рукав. На запястье левой руки краснел свежий шрам от пореза.

– Это убедительно, – кивнул я. – А причина?

– Он был самым красивым и умным мужчиной в мире. Я смотрела на него, как на бога. А он меня прогнал и ушел к моей подруге.

– Более-менее ясно. Ну что ж, если ты так решила, значит, тебе все равно?

– Что все равно?

– То, что будет между этим твоим решением и последней минутой жизни?

– В общем, да… – Она опустила глаза и задумалась.

– Тогда давай сделаем напоследок что-нибудь полезное.

– Например?

– Это мы придумаем. А если не придумаем, то само случится.

– Хорошо. Давай. – Она впервые взглянула на меня без презрения.

Мы встали и вышли в ночь. Навстречу нам шагали редкие прохожие. Смеялись пьяные компании, одинокие путники понуро плелись, опустив лица. По дороге безучастно пролетали автомобили, такси и частные извозчики медленно катили, высматривая потенциальных клиентов. На лилово-сером небе поблескивали тусклые звезды. Пахло дешевыми духами, сигаретным дымом и пригорелым мясом.

– Сейчас что-то будет, – сказал я, чувствуя мелкую вибрацию в солнечном сплетении. – Обязательно что-нибудь произойдет.

– Посмотрим, – хрипло отозвалась девушка.

Мы обогнули площадь Горького и свернули в переулок. Слева от нас тянулась пустынная дорога, справа – частные дома с заборами. Вибрация ожидания нарастала. Мы превратились в пару чутких ушей, прослушивающих окружающее пространство слева и справа, сзади и спереди, снизу и сверху. Но пока ничего не слышали, кроме собственных шагов и приглушенного шума телевизоров за маленькими окнами.

Мы были готовы ко всему. Мы искали и ждали чего-то, что обязано было произойти. И все-таки, когда к нам из подворотни бросилась женщина и закричала, – мы с девушкой вздрогнули.

– Ребята, помогите! Он умирает.

– Кто? Куда идти? – спросил я, схватив ее за плечо, будто опасался потерять.

– Сюда, за угол. – Женщина вывернулась из моего захвата, сама вцепилась в мой рукав и потянула к ветхому мещанскому особнячку. На лестнице, у самой двери, она обернулась и, выпучив глаза, попятилась: – Простите меня, я ужас как боюсь смерти и покойников. Дальше вы, ребята, сами идите. Умоляю, помогите ему! – И почти мгновенно исчезла в темноте.

Мы нерешительно потоптались на скрипучем крыльце. Звонка здесь не было, в дверь, обитую ветхим дерматином, стучать бесполезно. Я резко вдохнул, медленно выдохнул и, схватив девушку за холодную руку, вошел в дом. Из комнаты в сени через полуоткрытую дверь лился мягкий розовый свет. В комнате, освещенной лампочкой под красным кисейным абажуром, пахло лекарствами. В углу на кровати с никелированными спинками полулежал старик.

Бывают же красивые пожилые люди! Сквозь глубокие морщины, пепельную седину и ржавые пигментные пятна желтоватой кожи проступала красота. Он показал на стулья и жестом пригласил подсесть поближе к нему.

– Вы простите ради Бога мою соседку, – сказал он полушепотом. – Хоть и готовился я к этому событию половину жизни, а все равно чувствую внезапность. Такая долгожданная неожиданность. Как вас зовут, молодые люди?

– Юрий.

– Надя.

– А мое имя Василий, отчество Павлович. Мне, ребята, нужна ваша помощь. Не беспокойтесь, у меня есть возможность неплохо вам заплатить за вашу услугу. Так что в накладе не останетесь.

– А что нужно делать? – спросил я.

– Вот адрес священника. – Протянул он листок бумаги. – Возьмите такси и привезите его ко мне. А вот деньги на такси. Когда привезете отца Феодора, такси не отпускайте. Дайте таксисту деньги и просите подождать часа два.

Надежда осталась с умирающим. Я дошел быстрым шагом до площади, поймал такси и съездил за священником. Проживал он в обычном панельном доме на Кузнечихе. Одет был так же обычно, в костюм и плащ. Только бородка и глаза выдавали его профессию. Хоть я его и разбудил, собрался он быстро, подхватил портфель, и мы спустились на лифте вниз. Сели в машину и доехали до стариковского домика.

Когда мы вошли в дом и снимали верхнюю одежду, из комнаты доносились голоса старика и Нади – они говорили о кладбище и памятнике. Девушка все аккуратно записывала в блокнот. Священник попросил нас перейти на кухню: умирающий должен в последний раз исповедать свои грехи за всю жизнь.

На кухне Надя поставила чайник.

– Слушай, Юра, он мне дает кучу денег, чтобы я устроила похороны и установила надгробье с крестом. И еще он тебе деньги даст. Вот дедуля! Я от него в восторге! А еще он мне сказал, что торопиться мне туда не стоит. Ну, ты понимаешь – куда… Нужно успеть в земной жизни сделать много добрых дел. Нужно помогать людям. Слушала его и поняла, что я истеричка, эгоистка и полная дура. Когда мы с тобой получим деньги, я не буду тратить их на шмотки и разную ерунду. Я очень хорошо подумаю, на какие добрые дела их потратить. Понимаешь?

– Понимаю, Надюш. Кажется, умирающий старик заразил тебя желанием жить.

– Да! Именно. Он тут рассказал о своей жизни. И мне моя показалась каким-то полным бредом. Василий Павлович сказал, что у меня есть возможность жить по-хорошему. Да еще и денег дает, чтобы я изменилась. Вот какой человек! А?

Вошел отец Феодор и сказал:

– Замечательный человек! Как он исповедовался! Я такого покаяния перед смертью ни разу не слышал. Пойдемте, ребята, к нему. Теперь можно.

Мы вошли в комнату. Здесь горели свечи и пахло медом и хвойным ладаном. Старик лежал на высоких подушках и устало улыбался. Мы подсели к нему. Он смотрел с любовью, как отец на детей. Что-то очень значительное происходило в этой комнате. Я не мог обозначить этого словами, только чувствовал нечто вроде торжественного волнения.

– Наденька, Юра, – сказал он тихо. Придите в Церковь. Полюбите ее – это дорога в рай. В лоне Церкви, с Христом в сердце – не страшно умирать. Я верю, что Бог простил меня и после смерти по Своей милости даст мне упокоение в раю. Детки, я прожил большую жизнь, и много в ней было разных событий. Но сейчас, перед смертью, понимаешь, что жил я только тогда, когда служил Богу: стоял в церкви на литургии, исповедовался, причащался, раздавал милостыню, утешал больных и обиженных, бескорыстно помогал людям. Всё остальное – не важно и ничего не стоит. Поверьте умирающему старику: жизнь только там, где Христос.

Он замолк, прикрыл глаза. Священник держал его сухонькую руку и сосредоточенно молился. Мы с Надей молча во все глаза смотрели на них. Через несколько минут отец Феодор глубоко вздохнул, положил руку Василия Павловича ему на грудь и спокойно сказал:

– Преставился раб Божий Василий. Царствие ему Небесное.

После отпевания священник сел в такси и уехал домой. Мы с Надей остались с покойником одни. Пожалуй, впервые в жизни я не боялся мертвеца. Смерть верующего человека не принесла с собой обычные в таких случаях страх и тоску. Мы с Надей понимали, что человек этот не умер, не погиб, а перешел в иной мир, гораздо лучший земного.

Надежда поблагодарила меня за этот вечер, за эту ночь, за то, что я не дал ей наложить на себя руки. Она по просьбе покойного будет заниматься похоронами и до поминок сорокового дня останется жить здесь, в доме покойного.

– Желание покончить жизнь самоубийством исчезло? – спросил я девушку.

– Теперь у меня, Юра, одно желание – умереть так же красиво, как Василий Павлович и встретиться с ним в раю.