Электронная библиотека » Александр Петров » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Странствующий"


  • Текст добавлен: 16 декабря 2013, 15:07


Автор книги: Александр Петров


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Поверь, гораздо приятней любить самому.

В гостях у первой любви

Наконец, мы с Валерием присаживаемся на склоне холма. Перед нами течет река, переливается золотистыми блестками. В этот час то ли с небес, то ли изнутри тебя самого – сходит покой. Он укутывает реку, берега, стекающие к воде зелеными волнами, все вокруг. Тихий безмятежный покой примиряет прохладу низины и теплую высоту, струится вокруг, проникает внутрь. Покой, покой… Мой странный сосед перебирает шерстяные четки и улыбается уголками губ.

На меня же накатывают воспоминания…

Сейчас я молод и полон светлых надежд. Закончен учебный год, сдана напряженная сессия. Мне пришлось упорно взбираться на крутую гору. Замер, присел и погрузился в отдых. Впереди ждет что-то невообразимо радостное. Сейчас мне все по плечу, на душе легко, как бывает только в наивной юности. Я переживаю миг счастья глубоко и полно.

В этот час вечерней тишины и теплого покоя – все хорошо. Каждый цветок произрастает будто из моего сердца. Густой воздух прозрачен. Звуки мелодичны и плавны, они отзываются в каждой клетке моего естества. На скамейках сидят уютные бабушки, ласковые мамаши. Уставшие дети играют в траве. Сидевшая в одиночестве девчушка принимает из рук подбежавшего мальчика букет цветов. Наверное, первый в жизни. И сначала ее курносая мордашка, а потом и взволнованное лицо мальчика – вспыхивают неподдельным румянцем внезапного счастья! Впрочем, оставим их… Парочки и одиночки – молча сидят на траве, на скамейках дивного холма. Никому не приходит в голову шуметь и нарушать эту хрупкую гармонию.

Луч небесного света из блаженных обителей Божиих сошел на суетную землю. Нет, это не земное. Такой блаженный покой земле не свойствен. В этот миг, когда люди устали, когда они тихи и смиренны, когда готовы помолчать, соединяется с землей Небесная мирность.

Пусть это кратко и фантастично, и большинство сидящих здесь людей скоро все забудет. Но хочется надеяться, что человек, сумевший помолчать в этом дивном отсвете будущего вечного молчания, уже кое-чему научился. Когда придет время великого жизненного выбора, он вспомнит это.

Из дома за высокими липами доносится музыка. Видимо, нужно очень сильно чувствовать, чтобы земными звуками так глубоко передать сладостную муку первой любви. В теплых переливах мелодии живут и радость глубокого сочувствия – открытие взаимного магнетизма; и трепет мучительного ожидания, и легкая тревога от возможности утраты, и гимн огромному чувству. О, если бы человек смог удерживать эту высоту всю жизнь! Если бы не вторгалось в хрустальную чистоту первой любви подлое самолюбие. Если б умели мы дарить эту солнечную радость любви, не требуя взамен ничего…

Ах, эта тихая хрупкая скрипка!.. Куда ты так пронзительно зовешь, кого жалеешь? О чем так сладко плачешь? Глупая маленькая девочка, оставь… Право же, все это – уплывающий дым. Этого нет. Слышишь?.. Успокойся, наивная милая девочка.

…Только не слушает она. И томится, и расточает трогательные звуки из расплавленного горячей любовью сердца. И правильно не слушает… И не боится потери. Она все равно случится, увы. И боль еще предстоит пережить. Это неизбежно.

Но пусть сейчас чья-то любовь живет и проливает свет на всех. Когда человек любит, он принадлежит вечности. Любящее сердце, как свеча в темноте, освещает и согревает все вокруг, раздаривая ближним надежду. Почти всегда первая любовь проходит. Эту небесную высоту удержать в себе долго невозможно. Слишком слабы и неустойчивы светлые силы нашей души. Но, пусть, пусть она будет…

Только на небесах возможна любовь вечная. Только там, где нет темных сил, разрушающих этот детский чистый восторг. Хотя бы временно, хоть сколько, но пусть живут в сердцах людей взаимная любовь, детская доверчивость, наивная романтика, светлая радость… Это не забудется. Это никогда не бывает напрасно.

Потому что любовь есть! Настоящая, вечная, истинная!

И если человек на земле воспримет свет той блаженной любви, то он сумеет жить ею и в вечности. Так что пусть сладко поет ночная скрипка, пусть тают сердца, пусть дети и взрослые, нищие и богатые, злые и добрые, все, кто способен, – прикоснутся к вечности. Такое не забудется.

Свет чистоты, мерцающий в душе

Однако наступает ночь. Странник приводит меня в какое-то помещение, где можно заночевать. Здесь имеются стол, кровати и Красный угол с бумажными иконами. Мы слегка перекусываем и становимся на молитву. После чего странник быстро засыпает. Мне же не спится.

Так случается иногда: кажется, наступает предел, и сейчас упадешь. Но если соберешь волю в кулак и потерпишь минуту-другую, то свыше дается импульс, и в тебя вливаются силы. Усталость прошедшего дня уступает чувству духовного голода. И этот голод требует немедленного насыщения. Сейчас я осознаю, что сам этого жаждал. Слишком долго ждал я освобождения, чтобы сразу насытиться. Сижу перед бумажными иконами, бездумно смотрю на язычок пламени лампады и жду…

Ночная тишина – великий дар, духовное золото. Сейчас кажусь себе сказочным богачом. Только вместо бездушных блестящих побрякушек в моих кладовых – ночная тишина, обиталище молитвенных озарений.

…Рассвет застает меня поверженным ниц. Я пытаюсь догнать улетающий сон, но быстро забываю, о чем он; остается лишь радостное ощущение от касания чего-то необычайно светлого. Поворачиваю голову и медленно поднимаю веки.

По стене пробегает рыжий таракан, глаз натыкается на облупленный остов кровати, по полу – истоптанные ботинки. Спертый воздух сотрясает раскатистый храп. В нос шибает тяжелый запах несвежих носков. Поднимаюсь, сажусь на кровати и с интересом разглядываю человека напротив. Вернее, его заспанное лицо со спутанной бородой и приоткрытым ртом, да еще руку, выпростанную из-под шерстяного свалявшегося одеяла.

Впрочем, что способны мы увидеть своим поверхностным зрением? Даже не верхнюю часть айсберга, а лишь наружный молекулярный слой. Это всего лишь тень той огромной вселенной, которая заключена в явлении под названием человек. Там – под одеялом, простыней, кожей, мышцами, костями, сухожилиями – бьется сердце, плоть, мышечный мешок. Конечно, сердце связано с душой. Иначе, отчего оно так бьется, когда душа в смятении? И почему пребывает в мерном покое, когда душа покойна?

Спит мой сосед по комнате. А там, в центре его сердца, живет вселенная, царствует Создатель ее и ждет человека в дом Свой. Ждет званым гостем, ждет возлюбленным сыном, искупленным величайшей жертвой – страданиями и смертью Бога-Слова, Сына Человеческого, кроткого Иисуса из городка Назарет на задворках великой Римской империи.

И впервые осознаю, как он огромен, как велик и прекрасен человек, мой сосед, брат, с которым свел нас Господь в одной точке огромного мира.

В нашу скромную комнатку входит священник.

– Доброе утро, страннички. Давайте, поднимайтесь, на трапезу пора. Матушка зовет.

Пока идем от странноприимного дома, расположенного в обшарпанном купеческом особнячке, к многоэтажной башне, где живет священник, он рассказывает, каково содержать такое заведение.

Много сейчас бомжей, бывших заключенных. Выучат пару молитв и под странников Божиих рядятся. Ему-то, священнику, что… Ну, в крайнем случае, обворуют, да поколотят малость, а матушка переживает. Очень у нее высокие приложения к нашему падшему миру восьмого века. Ну, да что поделаешь, что поделаешь, родные, коль такое послушание свыше дано, тут терпеть и еще раз терпеть надобно. С креста не сходят – с креста снимают.

Матушка его из женщин властных и суровых. Из тех, кто считает, что она шея, которая вертит господской головой, как вздумается. Батюшка же удивительно спокойно сносит эти Евины прародительские амбиции, за что имеет нечто очень сильное, коренящееся внутри сердца…

…Чтобы понять женщину, нужно увидеть в ней девочку. Ту самую, которой она была в раннем детстве. Оттуда произрастают ее нынешние радости и неприятности. И если взрослые ее проблемы стали трудно переносимы, то когда докопаешься до истоков, станет легче их прощать и быть снисходительным.

Как-то давно в гостях у друзей забралась ко мне на колени крохотная девчушка. И затеплилась во мне сладкая волна отеческой нежности. Когда видишь такую куколку, то и в голову не взбредет спрашивать, мальчик это или девочка. Тот милейший ребенок, был несомненно девочкой, к тому же очаровательной: нежной, застенчивой, доверчивой. Эдакой крохотной принцессой на горошине с круглыми глазками-вишенками, пухлым ротиком и темно-каштановыми кудряшками. Конечно, родители ее баловали, ласкали, задаривали подарками.

Изредка встречаю эту девочку и сейчас. Разумеется, она уже взрослая девушка. С хорошо оплачиваемой работой и непрерывной чередой романов. Стройная, энергичная, она лихо водит серебристый «Опель», сбросив босоножки, босыми пятками тыча в педали и привычно огрызаясь на издевательские гудки и жесты водителей мужского пола. Как бы раздражала она мои несвежие нервы, если бы внутри этой эмансипированной особы я постоянно не видел ту маленькую девочку, которая уютно сидела на моих коленях и потешно лакомилась куском торта.

Как-то встретил ее в обществе молодого мужчины. Громко окликнул ее, а парень, пока она шла ко мне, шарил по ее фигуре плотоядным взглядом. Мы с ней поздоровались, обменялись парой фраз, и у меня возникла идея. Пригласил я их в ближайшее кафе на чашку кофе. Сперва юноша насторожился, но она сказала, что я старый друг ее родителей, сделав ударение на слове «старый». Да еще, представляя, к моему имени подвесила «дядя», как в детстве. Тем самым напрочь успокоила приятеля, походя отправив меня в дом престарелых.

Мы сидели за столиком, слушали бархатную мелодию Поля Мориа. Я вступил: «однажды, прекрасным осенним вечером… – и полились воспоминания. – Одна маленькая девочка при моем появлении у друзей сначала забралась от страха под стол. Потом издалека корчила смешные рожицы. Затем осмелела и вскарабкалась ко мне на колени». Взрослая леди рядом красиво улыбалась, опустив глаза. Я рассказал, какой она была очаровательной малышкой. Как родители оберегали ее, водили в детсад, потом в школу. Мы все переживали буквально за каждый ее шаг в новой самостоятельной жизни. Вспомнил, каким она стала угловатым подростком, как стеснялась длинных ног и рук, нескладной походки и порывистых жестов взрослеющего тела. Как жалела девочка малышей и животных. Она не могла убить даже муху, мотылька или паука, а полотенцем бережно ловила и выпускала в окно.

Слушая этот рассказ, ее приятель медленно превращался из плейбоя в задумчивого парня. Потом я обрисовал ее родителей, честных трудяг, всю жизнь посвятивших детям. Они отказывали себе во всем. Детям же находили возможность подкупать обновки, оплачивать курсы иностранного языка и занятия спортом.

Потом рассказал о ее маме, какой красавицей была она в юности. С длинной косой, царственной походкой и плавными движениями гибких рук. На нее оборачивались мужчины на улице – она же оставалась скромницей. И все ждала своего «принца под алыми парусами». И дождалась. Сумела создать с ним крепкую дружную семью; стать верной женой и ласковой матерью. Поэтому и дочки у них такие хорошие выросли.

Мне показалось тогда… Нет, у меня возникла уверенность, что парень сумел увидеть в своей подруге бесценную душу. Многогранную личность, которую заботливо и кропотливо выращивали, воспитывали, оберегали, как дивный цветок в оранжерее. Во всяком случае, уходили они от меня чуть другими. А позже парень познакомился с ее родителями и полюбил этих добрых людей. Ну, а потом у них состоялась свадьба. И я там был, вино с боржоми пил… Жених, помнится, очень тепло пожал мою руку… очень трогательно, право же, да…

…За столом прислуживает и затем подсаживается к нам старшая дочка священника. Красавица, светлая, как июльский рассвет. Вот уж батюшке отрада и тихая нечаянная радость. Глядя на таких ангелоподобных девушек, глаз отдыхает, а душа тишайшим елеем наполняется.

Помню, однажды на заре своей юности, одна такая девушка произвела в моей душе переворот отношений к противоположному полу. Надо признаться, что в ту пору любая девушка была для меня объектом чисто телесного интереса. Как-то приехали мы с родителями на дачу к знакомым отца, а там – домашняя красавица. Поначалу, конечно, во мне проснулась буря страстей, даже испугался. Но, видимо, девушка наблюдала это природное явление не впервой, поэтому встала с кресла, взяла меня за руку и вывела во двор.

Лена, так звали ее, сразу открылась мне как другу. Или как брату. Стена между нами мигом рухнула. И мне стало с ней так хорошо! У Лены напрочь отсутствовали кокетство, насмешки, лукавство. Она была естественна и чиста, как малое дитя. Но при этом умна и наблюдательна, как взрослая женщина. Два дня мы с ней говорили, бродили по лесу, купались в озере, сидели вместе со всеми за столом на веранде – я не уставал удивляться этой девушке.

Как это можно – сохранить такую ясность в душе, когда вокруг гаденькие смешки, двусмысленные намеки, а то и наглая мерзость. Она сумела так себя поставить, что осталась вне грязи.

Вспоминаю, до чего с ней было легко и весело! Мы как бы вернулись в ушедшее детство. Я любовался ею, как цветком, как бабочкой. Доставляли радость ее музыкальный голос, ее движения, да просто быть рядом… Я принимал те два дня с Леной как незаслуженный подарок, как высочайший образец отношений, как эталон сказочного будущего. Которое обязано наступить, просто обязано сбыться – иначе все зря.

Много позже, когда я читал у Святых отцов про целомудрие, мне вспоминалась Лена, к ней относил я дивные слова: благоухание, свет чистоты, ясность очей, радость сердца. Не удалось мне больше свидеться с Леной, но там, в памяти сердца живут те два дня, проведенные с ней. Мне нравится туда заглядывать.

В пропасть за овечкой

…Прощаемся с батюшкой, с его семейством и, благословясь, трогаемся в путь. Странник впереди, ну а странствующий, то есть я, сзади. Нам предстоит покинуть этот город. Нет, вырваться из его цепких объятий. Не знаю почему, но кажется, это будет непросто.

Идти по городу – особенно по такому – дело нелегкое: то слух режет сквернословие и похабщина. Глаза невзначай скользят по рекламным щитам с вульгарными картинками, нарядам нестрогих дам. Тебя толкают и задевают сотни грубых рук, жестких локтей. Молитва сбивается, комкается и рассыпается, как упавшая на каменный пол хрустальная ваза.

Случается, хожу среди толпы в окружении суетливого самодовольства. То и дело напарываюсь на холодную сталь чужих глаз. Нынче на виду нечто нагловатое, орущее, капризное. Только это не греет. Наоборот… Поэтому шарю глазами в толпе, ищу простую трудовую доброту. Она неброская. Она в тени, в тиши, в покое усталости. Но как приятно узнать, что это живет и действует, кормит, нянчит, растит… Как сразу окатывает теплом встреча с такими людьми.

Наконец, вижу наивные глаза на грубоватом лице, подхожу осторожно, чтобы не спугнуть, и говорю:

– Ну, что ты, брат, не горюй. Поверь, все будет хорошо.

– Ты и вправду так думаешь? – спрашивает он, подняв грустные глаза.

– Конечно! Иначе и быть не может. Если остались еще на свете люди с грустными усталыми глазами.

– А что в этом такого? – удивляется он.

– Ну, как же, неужели ты не понимаешь, что это настоящее. Здесь нет лжи. Нет лукавства. Но есть страждущее сердце, которое отторгает разрушение и грязь. Оно страдает в тесноте, оно плачет и требует ясности созидания. И находит. Со временем.

– Как ты хорошо сказал, – он с волнением теребит ворот рубашки грубыми пальцами. – Я тоже так думал, но словами сказать не получалось. Так говоришь, все будет хорошо?

– Да. Непременно, брат! Обязательно!

– Ты знаешь, я тебе верю, – вздыхает он и кротко улыбается. – Спасибо.

Мы прощаемся и расходимся. И каждому становится чуть лучше. А у меня возникает желание в Иисусову молитву вплести новое имя, если удается узнать, или «этого доброго человека». Хоть так…

…Однако, Вестник не оставляет меня без своего попечения. И среди людской толчеи то ли я сам, то ли сознание мое перемещается туда, где со времени деяний до наших дней живут дорогие нам и близкие Святые.

…Дверь гостиницы открывается, и на порог ступает воин. Его кожаные латы запылены, шляпа с широкими полями наполовину скрывает мужественное лицо, прочерченное глубокими морщинами. Хозяин, прикорнувший от скуки за столом, открывает заплывшие глазки и с недоверием разглядывает посетителя. Воины – народ особенный. Кто-то вином упивается, чтобы пригасить кровавые картинки прошлого, и дрыхнет потом сутками напролет. А кто-то и дебош не прочь устроить. Человек, привыкший проливать кровь, не очень-то высоко ценит и свою жизнь, и чужую. Нет, этот кажется спокойным. Да и седина вон из-под шляпы выбивается. Хотя с этим отродьем все равно поосторожней нужно.

– Слышал я, хозяин, что живет у тебя красавица по имени Мария. Как бы мне ее увидеть.

– Есть такая, – кивает тот лоснящейся лысиной, растянув толстые мокрые губы в гаденькой улыбочке. – А не староват ли ты для молодой девицы, жадной до ласки?

На заляпанную поверхность стола ложится монета. Наметанный глаз хозяина распознает золото. Его широкая ладонь с короткими пальцами прихлопывает монету.

– Пригласи-ка ее, приятель, и устрой нам хорошую пирушку, – хрипло басит старый солдат, присаживаясь за стол в самый темный угол под лестницей. – Издалека я приехал ради нее.

– Сию минуту, господин, – суетится толстяк, резво взбираясь по крутым ступеням на второй этаж, где размещаются гостиничные комнаты.

И вот по грубо оструганным перилам скользит изящная рука в кольцах и браслетах. Таинственно шуршат кружева пышной юбки, позвякивают цепочки, переливаются бусы. Дивная красавица с распущенными по открытым плечам кудрями походкой пантеры приближается к воину и садится на соседний стул.

Пока вояка заигрывает с девицей, расторопный хозяин ставит перед ними медный кувшин с лучшим красным вином, толстенный окорок с чесноком, соленые маслины, румяные лепешки.

Воин с девицей пьют вино, с аппетитом закусывают. Из полумрака, где они веселятся, хозяину слышны лишь солдафонские шуточки, да заливистый смех Марии. Никогда она так не смеется в хозяйских объятиях. А на его просьбу выйти замуж только усмехается, да сверкает черными глазами. Как-то раз он попробовал ей пригрозить, так не успел закончить фразу, как к его горлу прижалось лезвие ножа для разделки окороков. Но, как хороша эта Мария! Ладно, пусть себе развлекаются. Только бы золотые ему приносила. А уж на золото он себе женушку не хуже подыщет. Так. Кажется, наелись. Осталось половина окорока и полкувшина вина. Будет чем унять тоску. Мария обвивает гибкой рукой вояку за широкий пояс с медными бляхами и ведет в комнату наверх. Старый развратник размахивает руками и отпускает дурацкие шуточки.

В комнате Мария усаживает воина на кровать и прижимается губами к его шее. Но что это! От этой продубелой морщинистой кожи исходит тонкий аромат. В памяти всплывает ее убогая келья, увешанная иконами и лампадами, и маленькое окошко, через которое она общается со старцем Авраамием. Это из его окошка лился такой же дивный аромат. Слезы встают в ее черных очах.

– О горе мне, горе! – вырывается из ее груди.

– Что с тобой, Мария? – звучит над ее ухом хриплый бас.

– Лучше бы мне умереть раньше, – со вздохом произносит красавица, низко опустив голову.

– Ну-ка подойди и разуй меня, – ворчливо хрипит воин.

Мария понуро склоняется к его пыльным сапогам. Вдруг в ее плечи впиваются сильные пальцы. «Ну и хватка у этого старика», – мелькает у нее в голове. Она поднимает голову и силится разглядеть лицо посетителя. Военная шляпа с широкими полями затеняет его. Одна рука старика оставляет ее плечо и срывает шляпу. Свет от масляной лампы освещает лицо… старца Авраамия. Он плачет, как ребенок, и прерывисто говорит:

– Дитя мое, Мария, ты узнаешь своего старого воспитателя? Двадцать лет, с самого сиротского младенчества, охранял я твою ангельскую чистоту. Где твой слезный плач? На что ты променяла сладостные подвиги поста и бдения? Словно с высоких небес ты упала в грязную яму. Почему не сказала мне, когда согрешила, чтобы я взял на себя подвиг покаяния за твой грех? Каждый человек немощен, любой может пасть и согрешить. Только один Бог без греха. Ты слышишь, дитятко мое маленькое?

Но Мария не отвечает. Бледное лицо в пятнах стыда и ледяные руки безвольно упали. Будто кукла содрогается она в крепких руках старца.

– Мне ли ты не отвечаешь, жизнь моя! Ведь это ради тебя вышел я из затвора, ехал на лошади в эту даль, вкушал презренное мясо и упивался вином, выдавая себя за старого блудника.

Только на исходе ночи приходит в себя Мария и, успокоившись, говорит сквозь слезы:

– Стыдно и горько мне, учитель. Как я могу молиться Богу оскверненными устами?

– Дитя мое, да будет грех твой на мне. Я буду отвечать за тебя на суде Божием. Тебя же я умоляю, дитятко мое возлюбленное, вернись в свою келью, да затворись в ее спасительном покрове. Пощади мою старость!

– Если ты уверен, что Господь простит меня, то я готова все оставшиеся дни провести в покаянии. Я счастлива буду умывать своими слезами твои ноги, которые привели тебя сюда для моего спасения.

– Встань же! Пойдем отсюда.

– У меня здесь в тайнике много золота. Что мне с ним делать?

– Это нечестное богатство, деточка. Оставь его, и уйдем.

Бесшумной тенью проскальзывают беглецы мимо хозяина, храпящего за столом в обнимку с пустым кувшином и обглоданной костью. Авраамий подсаживает Марию на широкое седло из воловьей шкуры, садится сам. Сперва сильно гонит старец лошадь, отдохнувшую за ночь. Затем, когда город остается далеко за холмами, он спешивается и ведет ее под уздцы, радостно оглядываясь на притихшую Марию, как пастырь на заблудшую овечку.

И не страшно, что во время этой поездки пришлось оскоромиться. Господь не в желудок смотрит, а в сердце. И если там живет жертвенная любовь к падшему созданию Божию, то и Небеса сорадуются спасительному обращению. И не страшно, что от долгой тряски в седле напомнили о себе старые переломы, отбитые почки, которые теперь ноют и горят.

…Три года на берегу солнечного Геллеспонта он ради послушания епископу обращал в христианскую веру язычников. Три года избивали его несчастные язычники кольями и камнями до полусмерти. Но однажды собрались вместе и вспомнили, что ни разу от старца никто слова плохого не услышал, но только ласку и кроткие вразумления. И пошли они к Авраамию, и просили его пасти их стадо заблудшее.

Но ни пятьдесят лет земляного затвора, ни обращение язычников, ни победа в схватке с самим сатаной – ничего так не радовало старца, как возвращение этой заблудшей овечки.

Вернувшись в свою келью, Мария дни и ночи напролет слезно молит Бога о помиловании. Ее рыдания прерываются лишь на миг, возгораясь снова и снова. Длится это год за годом – несколько лет. Но Мария утратила чувство времени. Для нее открылись врата вечности. Огнем покаяния она воссоединяется с огнезрачными жителями небес. Старец Авраамий иногда приникает к окошку, соединяющему их кельи. И обоняет тонкий аромат, текущий оттуда. В знак прощения милостивый Господь дарует Марии благодать исцеления. И множество приехавших издалека хромых и расслабленных уходят отсюда на своих ногах.

…Не сразу, как от сна в явь, возвращаюсь в обычное состояние. Ноги идут, руки двигаются в такт, а душа творит свое дело.

В дивный миг, когда мое сознание освобождается от множества нитей, раздирающих внимание в разные стороны…

В дивный миг, когда время останавливается…

…А пространство плавит углы и высоты, обращаясь в поток, который бесшумно подхватывает и бережно несет меня в океан сверкающего покоя…

В редчайший по красоте миг попытки моего смирения…

…Чья-то грубая рука хватает меня за плечо и разворачивает от мирного покоя к мятежному уродству: передо мной красные глаза пьяницы. С трудом узнаю в опухшей физиономии знакомые черты своего приятеля.

– Слышь, Тихон, ты это… там Маня с какой-то японкой гуляет вторую неделю, – тычет он трясущимся пальцем в сторону пивбара. – Ты это… я больше не могу. Здоровья нет. И на работу пора. Ты это… вытащи ее оттуда. Она тебя послушает. Все. Аут… – он понуро уходит. Его качает ветром. Его сейчас, как плащ, можно через плечо перебросить.

Оглядываюсь на Валерия. Тот невозмутимо кивает и шепотом произносит: «во ад сойду – Ты там еси». По дороге ему поясняю. Маша – моя школьная подруга. Она постоянно влипает в какие-то неприятности, из которых приходится ее вызволять. Вообще-то она добрая, готовая каждому помочь. Но все делает как-то глупо. Может быть, поэтому у нее все через пень-колоду. Она чистосердечно влюблялась в мужчин и серьезно выходила замуж три раза. Только мужья на второй месяц начинали гулять от нее. Она узнавала об этом через подруг и приступала к спасению брака. Мужей находила она среди богемы. Им было невдомек, как можно жить с одной женщиной. Так она влюбляется до сих пор и все так же упорно попадает в скверные истории.

Итак, мы спускаемся в подземелье с красно-черными стенами, чем-то похожее на местность, на которую намекал Валерий. У входа в зал дорогу нам преграждает охранник. Объясняю, что пришел к Маше, называю полное ее имя. В это время из зала раздается крик:

– Тихон! Входи. Пропустите его.

Мы с Валерием входим в полупустой зал, где накрыты несколько сдвинутых столов. Здесь сидят четыре человека. Среди них две резвые женщины и двое мужчин, способных лишь кивать и многозначительно улыбаться. Метрдотель провожает нас и уважительно сажает напротив. Видимо, девочки не скупятся…

– Тишенька, счастье ты наше! Что же ты так долго ехал? – вопит Маша. – Я приказывала тебя доставить много раз.

«Счастье» – это перевод моего имени на русский язык… Разглядываю свою школьную подругу. Если бы не яркий румянец на впалых щеках и с гнусавинкой прононс, понять, что эта дама пьяна, было бы невозможно. У Маши все длинное: пальцы, шея, ноги, нос, глаза и губы – это следствие, по ее мнению, смешения в ее артериях разнородных кровей. Впрочем, судя по ее бесшабашности, русская все остальные придавила. Перед ней за частоколом бутылок и бокалов высится гора красных панцирей и окурков. Рядом лежат сотовый телефон, пудреница и телефонная книжка. Она одновременно ест, пьет, курит, давит пальцем на кнопки телефона, делает пометки в блокноте и говорит:

– Ты видишь эту узбечку? Вообще-то она не узбечка, а японка. У нее папа русский дипломат, а мама японская японка. Зовут ее Катька. Вообще-то она не Катька, а какая-то Катаяма, что ли? Я так до сих пор и не выучила. Не важно! Катька как приезжает в Россию, в ней русский генотип дыбом встает, и она зовет меня водку пить. И самое страшное: у нее денег и здоровья ужас сколько. Мы уже две недели гудим, здесь перебывало пол-Москвы. Здоровые мужики падают, их выносят, а Катька только сегодня икать начала. А это значит, что запаса прочности у нее еще дня на три-четыре. Нет, ну ты скажи, Тишенька, это у нее от Стеньки Разина или от самураев?

– Это, Манечка, смотря на какую тему вы пьете, – рассуждаю вслух.

– Она пьет, потому что ей в России грустно делается.

– А почему грустно, Катюш? – заглядываю в щелочку узких глаз.

– Смысла… ик… не могу… ик… найти… ой! – задумчиво поясняет русская японка.

– А почему, Катюша, ты столь тонкий предмет в подвале ищешь? Вы что там, на своих островах, Достоевского не читали, или Бунина, Акиру Куросаву не смотрели?

– Там это не нужно, а здесь некогда, – отвечает за подругу Маша. – Дело в том, что мы пытаемся найти смысл через людей, поэтому их сюда и зазываем. А они как накушаются, сразу нить теряют. Поэтому за две недели мы его и не нашли. И так каждый Катькин приезд.

– У вас машина есть? – спрашиваю наобум.

– Как не быть! Целый лимузин с «Мосфильма». Длинный, как батон сервелата. Думаешь, как мы народ туда-сюда возим.

Я встаю и решительно заявляю:

– Слушай мою команду! Всем на выход, погружаемся в транспортное средство.

Первой вскакивает японка, готовая на все, вплоть до харакири. Следом – Маша. За ними вяло встают мужчины из богемной сферы.

Ехать в лимузине еще терпимо, но забираться внутрь и рассаживаться по местам – это мучение. Полубезумные люди, согнувшись в три погибели, тычутся друг в друга, с охами и стонами расползаются по сидениям. Я сажаю Валерия рядом с водителем и объясняю маршрут. Валера кивает: дорогу он знает, был там не раз.

Маша, разумеется, усаживает меня в кресле рядом с собой. Поначалу она продолжает кричать, но чем сильнее она сотрясает мою барабанную перепонку, тем тише я отвечаю. Так и она затихает и говорит спокойно:

– Знаешь, Тишенька, я так устала.

– Еще бы – столько яда усвоить.

– Это, конечно, есть, но не главное. Понимаешь, надоело расшибать нос о стену. Уж столько раз жизнь меня учила, а все зря. Ты тоже чего-то вечно ищешь. Скажи честно, Тиша, ты нашел, чего искал?

– Нашел, Машенька.

– Правда? – подпрыгивает она и приближает ухо к моим губам. – Расскажи в двух словах…

– В двух не получится. Ты помнишь, Мань, когда коммунисты чуждые массам фильмы и концерты целую ночь по телевизору крутили?

– Конечно, – на Пасху.

– А ты помнишь, как мы с тобой из чувства протеста однажды в собор в пасхальную ночь сбежали?

– Ага! Прикинь! То пасхальное яичко, которое ты мне подарил, до сих пор у меня в серванте лежит. И не протухло!

– Как видишь, самое главное лежит на поверхности. Нужно только этому открыть сердце.

– Понял-а-а-а… – протягивает она, глядя на меня, как на полоумного. – Только это ску-у-учно.

– А вот сейчас ты увидишь, где скучно, а где наоборот.

В салоне повисает тишина. Трое напротив нас мирно почивают, склонив головы друг другу на плечи. Вдруг Маша придвигается и громко шепчет:

– Ты знаешь, Тишенька, чего я сейчас больше всего боюсь? Похмелья. В последнее время это какое-то черное безумие. Меня всю трясет… Желчью рвет по три дня. В зеркало на себя противно смотреть – старухой выгляжу. Вот сейчас еду и думаю, как мне опять остановиться. И одно мешает – страх перед похмельем.

– И эта проблема сейчас решится.

– Ой, миленький ты мой…

Машина плавно тормозит. Мы открываем двери и выходим в другой мир. Здесь в тишине переливаются трели жаворонков. По одну сторону дороги широкое пшеничное поле, по другую – златоглавая церковь с двором наподобие монастырского. На стоянке теснятся блестящие иномарки вперемежку с «жигулями» и «москвичами». Внутри, вдоль гравийной дорожки, стоят фонари, всюду цветы и садовые деревья. Строения слегка напоминают греческие, с висячими балконами и внешними галереями.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации