Текст книги "Странствующий"

– Здорово! Красотища! – восторгаются попутчики. – Это что, монастырь?

– Вроде того, – киваю.

– Кажется, я сейчас найду смысл, – говорит японка, перестав икать. – А нас пустят?

– Здесь служба длится почти до вечера, так что даже мы не опоздали. Думаю, то, что вы увидите, запомнится надолго.

В это время Валерий, застенчиво улыбаясь, подносит женщинам платки: большие и поменьше. Большие они обвязывают вокруг талии, импровизируя юбки, а поменьше – повязывают на головы.

– А чего делать-то?

– Стоять и смотреть. Обратите внимание, когда будет наступать пиковая фаза «концерта». Перед входом в храм надлежит трижды перекреститься. Вот так, – показываю на себе. – Если станет… волнительно, то произносите «Господи, помилуй».

В этот час в храме перерыв. Стайкой подходим к застекленному свечному ящику и берем восковые свечи. Ставим перед иконами и прикладываемся. Мы с Валерием впереди, следом старательно повторяют наши действия остальные. Японку больше всего поразили белые детские косточки под стеклом – мощи младенцев, убитых Иродом. Наконец, подходим ближе к иконостасу, где толпятся в ожидании люди.

Маша протягивает свечу юной девушке и просит поставить на праздничный подсвечник. Девушка такая благообразная: в платочке, в длинной юбочке, с кротким лицом. Рядом с Машей стоит интеллигентный мужчина в светлом костюме. И вообще, народ здесь весьма приглядный.

Наконец, распахиваются Царские врата, и выходит молодой священник. Кадит иконостас, спускается по ступеням вниз и обходит храм. Толпа уступает ему дорогу, выстроившись в линейку. Вдруг священник останавливается перед дамой в шикарном бирюзовом платье и прямо ей в лицо направляет облака ароматного голубого дымка.

Дамочка всхрапывает, грохается на пол и кричит басом:

– Проклятый поп, не тронь Наташку, она моя! Я ее целый год совращал.

– Выходи! – батюшка легко побивает женщину по голове кадилом.

– Ой, больно! Что ты делаешь, поп проклятый! Дай мне пожить в ней хотя бы год, а то князь меня бить будет.

– Уходи в бездну!

– Ой, больно мне! Дай пожить хоть недельку в этой дуре! Хоть один денек!

– Не дам, выходи сейчас!

– Ой, не бей по спине своим проклятым кадилом, это последнее место, где я могу жить.

– Как ты вошел в нее? Отвечай!

– Она к колдуну ходила, там в Наташку я и вошел. Она сама просила!

– Много ты людей совратил?

– Ой, не заставляй меня отвечать, а то князь меня накажет, бить сильно будет. Ты что думаешь все, кто здесь стоит, спасутся? Да многие на тебя, поп проклятый, только поглазеть приехали. А выйдут, сразу и забудут про церковь. Мы их тут цапнем и к себе в ад заберем, дураков.

– Именем Иисуса Христа выходи!

Женщину сильно трясет, она орет басом, хрипит и затихает. Обессиленное тело поднимают сыновья и уносят на скамью. Через несколько минут она очнётся, ничего не вспомнит.

Посматриваю на Машу и остальных – стоят спокойно, только побледнели и рты поразевали. Мы с Валерой молимся за всех нас. Удивительно сильно и чисто пульсирует молитва. Есть от чего… После каждения батюшка выносит Евангелие. И произносит небольшую проповедь. Из нее следует, что бесноватость – результат добровольного обращения к силам зла: экстрасенсам, колдунам, гадателям, бабкам, астрологам.

…А дальше начинается чтение Евангелия. И куда только девается благочестие окружающих? Девушка, которая передавала свечу, визжит, как свинья; мужчина в светлом костюме лает, как цепной пес; там и тут раздаются крики:

– Прекрати, проклятый поп! Что жжешь меня огнем раньше времени! Заткни-и-ись!

Парни из богемы забились в дальний угол и оттуда глядят исподлобья. Маша и японка жмутся ко мне с обеих сторон. Я сам было испугался, но молитва успокаивает и ограждает, поэтому делюсь покоем, пожимая их ледяные руки. Во время кропления святой водой начинается новый всплеск воплей и животных звуков. Здесь батюшке помогают мальчишки-алтарники лет десяти. Визжащим и гавкающим льют из ковшика прямо на головы. После обильного окропления напряжение спадает. У многих на лицах появляются улыбки. Лица наших друзей розовеют. Воздух в храме становится чистым и прохладным, как в лесу. Во время приложения ко Кресту некоторые снова кричат. Троих ведут под руки, они упираются. Но батюшка опускает крест на вжатые в плечи головы, и несчастные обмякают, повисают на руках помощников.

После водосвятного молебна мы уходим. Пока наш лимузин по разбитой бетонной дороге доставляет нас к святому источнику, я отвечаю на вопросы. При этом напоминаю, что всплески криков и воплей бесноватых приходились на чтение Евангелия, каждение, окропление святой водой и приложение ко Кресту. Так что мы наблюдали, какую огромную силу в борьбе с реальным злом имеют православные святыни. Напоминаю, что изгнание нечистых духов осталось только в Православной церкви – потому, что только она и является истинной Церковью, единой и неделимой, которую не одолеет зло.

Итак, по глинистой тропке гуськом спускаемся к святому источнику. Здесь, как ни странно, никого. Я поясняю, как нужно окунаться. Удивительно – никто не отказывается от купания. Первыми входим в купальню мы, мужчины. Сначала Валерий, потом я, за мной окунаются другие мужчины. Они басовито вскрикивают, но из воды выходят бодрыми. Один из них, Олег, изъявляет желание окунуться еще раз. Когда мы выходим из купальни, от нас исходит пар, что особенно заметно в косых лучах заката.

– Ну как, не страшно? – спрашивает Маша у Олега.

– Что ты, это какой-то полет, – расцветает тот блаженной улыбкой.

– Кстати, насчет полетов. Если небеса – это место, где нет бесов, то выходит, что погружение в эту святую воду – все равно, как на небесах побывать. Давайте, сестрички, вперед! С нами Бог!

Женщины с опаской заходят в полутемное помещение купальни, оборачиваются, машут руками и закрывают дверь. После недолгого шуршания и шепота мы слышим восторженные восклицания, сначала Маши, а потом Кати. Спустя пять минут они в клубах пара весело вываливаются из купальни.

– Ну, конечно, я предполагала, – размахивает длинными руками Маша. От волос ее рассыпаются брызги. – Но чтобы так хорошо и бесплатно – это что-то!

– А ты похмелья боялась… – напоминаю ей.

– Какой там!.. Ни-ка-ких последствий. Я как заново родилась!

– А я нашла смысл, – вдруг заявляет японская Катя, у которой даже глаза округлились. – Я теперь хочу быть русской.

– Вот и славно, – подытоживаю я.

– Да мы сюда будем ездить каждый день! – заявляет Маша, подпрыгивая от восторга. – Я здесь дом куплю и поселюсь навечно.

– А меня к себе возьмешь? – спрашивает японка.

– Ты же слышала, Тихон сказал, что мы сестрички.

Пересечение границы

После небесных купаний наши попутчики в благодарность поселяют нас в гостинице. Притом, не в обычном номере, а в коттедже на берегу реки, расположенном хотя и в черте города, но в относительной тишине. Одно тяготит – не дают нам покоя. По очереди они забрасывают нас множеством вопросов. Ни днем ни ночью не оставляют нас наедине. Появляются новые люди, приглашенные хозяевами. Иногда их в гостиную набивается столько, что они галдят и спорят, забывая о нас.

Тогда мы с Валерием выходим наружу и с Богородичной молитвой обходим коттедж вокруг. Обычно, возвратившись, мы застаем внутри усталую задумчивую тишину. Но все земное когда-нибудь кончается, как сказал царь Соломон. Кончилось и это. Наконец, удается уговорить Машу отпустить нас с Валерием восвояси. Дороги странствий зовут нас! Впрочем, мы уже вовсю по ним идем, правда, пока еще по асфальту огромного города.

Итак, мы с Валерием приближаемся к мистическому рубежу. В зримой области ощущений это всего-то кольцевая автодорога. Но сколько раз, пересекая ее, на въезде в город со мной и спутниками моими назойливо происходили неприятности. Например, если мы возвращались из паломничества, то портилось настроение, начинались ссоры, наваливалась беспричинная тоска.

Если кто-то ездил в монастырь бросать пить или курить, то после пересечения этой границы с них как бы срывался покров Божий. Желание снова выпить и закурить достигало такого горения, что терпеть не было сил. И тогда неделю не пивший и не куривший, уверенный, что покончил с пагубной привычкой навсегда, вдруг хватался за любую возможность побыстрей угасить вспыхнувшее пламя страсти и уже к ночи, снова пьяный и обкурившийся, ругал себя последними словами, обзывая себя иудой поганым. И все соглашались: это некая граница утонченного зла.

И тут должно быть, чтобы импульс моего исхода достиг пика, чтобы и мысли вернуться не приходило, выходит из джипа и замирает в трех метрах от меня давний недруг.

Он прожигает меня взглядом, в котором читается испепеляющая ненависть, желание медленно смачно уничтожить, порвать на мелкие части, растоптать, соскоблить и сжечь, а пепел закопать. Пока я пытаюсь вспомнить его имя, молитва по частоте и силе уподобляется канонаде залпового огня, как при великом сражении. Одна половина моя съеживается от животного страха, другая – отчаянно тащит первую прочь от опасности.

Наш поединок выходит на финишную прямую, в конце которой меня ожидает далеко не триумф… На память приходят кадры из фильма о животных, в которых змея гипнотизирует лягушку. Змея замерла и глядит на лягушку. А та извивается, трясется, верещит, но… ползет. Медленно и неотвратимо ползет, выпучив красные безумные глаза, прямиком в открытую змеиную пасть. В тот миг, когда я уже готов, подобно лягушке идти на плаху, происходит невероятное.

Как бы разом потеряв ко мне всякий интерес, палач «забывает» обо мне, опускает глаза, рассеянно хлопает себя по карманам, достает ключи и запирает машину. Затем вразвалочку, едва не двинув меня плечом, направляется в сторону торгового центра, что мигает неоновой вывеской.

– Он что, испугался или передумал? – спрашиваю облегченно.

– Просто я отогнал нечистого духа, который искушал этого человека сделать тебе зло, – поясняет Хранитель.

– Как отогнал?

– Взмахнул мечом и запретил именем Спасителя.

Вспоминаю икону Ангела-хранителя: на ней изображен златокудрый юноша с крестом в одной и – действительно – огненным мечом в другой руке.

– И часто ты это делаешь?

– Всегда, если ты просишь.

Сейчас нам предстоит пересечь границу города, пройдя сквозь трубу. Воспоминаю людей, побывавших в состоянии клинической смерти, из сочинений Раймонда Моуди. Они рассказывали, как душа, отделившись от тела, влетает в таинственный туннель, трубу, как хотите, несется, пока не попадает туда, где… все другое. Пусть эти картинки останутся на совести ученого, написавшего эту книгу. Но, конечно, есть какой-то переход от нашей усеченной вселенной к тому миру, где нет границ пространства и времени, где все невообразимо богаче и величественней.

Нет, с нами не происходит ничего необычного. Идем сквозь застекленный переход над автодорогой, вдыхая застоявшиеся запахи. Должно быть, ночью в этой безлюдной трубе жутковато, встречаются грабители, насильники, просто пьяные хулиганы. Как водится, до милиции в таких безлюдных местах не докричишься. И, наверное, злоумышленникам здесь просторно и безнаказанно. Однако сейчас светло, на остановке автобуса стоят люди, поэтому без приключений переходим сквозь трубу на противоположную сторону автодороги. И все-таки здесь уже другая картина.

Проходим быстрым шагом с километр, преодолевая грязный перелесок с больными деревьями. С каждым шагом становится легче.

Шагаем по полю. Наша тропинка пересекает его, разделяя на две огромные части. Ветерок волнами катится по изумрудным травам. Из-под ног взлетают птички и порхают вокруг, стрекозы срываются с качающихся травинок и повисают в воздухе, кузнечики скачут и стрекочут. Воздух напитан свежими ароматами. Небо сопровождает нас перистыми облаками, вытянутыми к незримому центру лазурного свода. Солнце тихо ласкает косыми лучами.

Я неустанно глазею вокруг и впитываю эту чарующую хрупкую красоту. Мой спутник не поднимает взора от тропинки с полегшей притоптанной травкой, прижатой к черной земле. Будто и нет ему дела до окружающего великолепия, но от него исходит дивное спокойствие. Вероятно, ему доступно созерцание красот более прозрачных и устойчивых. Они глубоко внутри него. Там, откуда исходит потребность молиться, и куда его молитва, осветившая страждущий мир, возвращается, чтобы излиться Божественной милостью на любимых, ожидающих чудес от Неведомого, которого узнают лишь сердцевиной души.

Пересекаем жиденькую лесополосу. Здесь по невысокой насыпи летят блестящие рельсы. Куда ведут эти пути? Зачем вы здесь, стремительные линии судьбы на ладони земли? Переходим пути, а на этой стороне болотце, вытянутое вдоль чугунки длинной зеленой линзой. С полкилометра идем по шпалам, вдыхая тяжелый запах нефтяной пропитки. А рельсы – из дали в даль – зовут к горизонту, за горизонт и дальше…

Но вот там, где рельсы сходятся в точку, появляется поезд, вырастает из крошечной букашки в гудящую громаду и, набирая скорость, едет прямо на нас. Мы сходим с насыпи и запрыгиваем на кочку, выпирающую из болотца. Мимо нас, тяжело грохочут пыльные вагоны. Оказывается, это воинский эшелон. Из окон вагонов и с платформ, груженных зачехленной бронетехникой, на нас сверху вниз взирают молодые солдатики. Кто-то из них кричит нам и свистит. Наконец, последний вагон уносится вдаль, превращаясь в пульсирующую точку. Валерий иконой крестообразно осеняет тающий поезд.

Хочется скорее углубиться в лес. Подальше от насыпи, от едкого нефтяного облака.

Сокровенное, истинное

Лес принимает нас под сень деревьев. Прохлада приятно освежает ноздри, гортань и кожу. Но здесь возникают и неприятности. То комары впиваются в лицо и руки. То паутина липнет к щеке. То сухая ветка метит в глаз острым сучком. Валерий не обращает внимания ни на что, идет себе и идет. Меня же тянет сорвать красную ягодку, подобрать тугой крепенький грибок, попастись в густом малиннике. Глаза то и дело бегают от травяной кочки к мшаному комлю, от белоснежной бересты к янтарной коре сосны. Но мой спутник собственным примером учит уходить от рассеяния. «Если привлечет твое внимание красота природная, то, не задерживаясь на ней вниманием, возноси скорей благодарность к Создателю ее». Так, кажется, учат святые отцы. Что-то у меня это не очень получается.

За густыми зарослями крапивы начинается спуск в глубокий овраг. Мы цепляемся за кривые деревца и змеевидные корни, выбирая выступы для ног. На одной из террас останавливаемся, чтобы перевести дух. Оглядываюсь. Внизу под нами в просветах деревьев поблескивает речушка. Неужели эта малышка так сильно подточила один из своих берегов, что он почти отвесно висит над ее узкими изгибами. Слева и справа к склону оврага лепятся жиденькие кусты и корявые деревца.

А сзади нас… зияет пещера глубиной метра в два. Мы заглядываем внутрь. И здесь ожидает нас нечто необычное для жаркого лета: снежный сугроб. Трогаю его ногой. Снег под подошвой скрипит и проседает. Под грязноватым верхним слоем из глубины поблескивает морозная белизна. Я беру в ладонь горсть снега, разминаю пальцами. Он быстро тает. Что за тайна? Почему здесь живет, скрываясь от жаркого лета, зима?

Спускаемся вниз, по шатким бревнам переходим речушку и снова вступаем в густой смешанный лес. Да еще попадаем в бурелом. Приходится то перелезать, то проползать под рухнувшими стволами деревьев, покрытыми густым мхом. Наконец, выходим на равнину.

Мои глаза не могут насытиться созерцанием удивительного уголка нетронутой природы.

Здесь нет мусора и черных кострищ, оставляемых беглецами от цивилизации. Нет окурков и стреляных гильз. Сюда не проехать на машинах, нелегко дойти пешком. В это царство чистой природы, наверное, допускаются только те, кто способен любить красоту и относиться к ней, как к великой ценности.

Этот дивный оазис нетронутой заповедной природы охраняется Творцом. Чтобы кто-то изредка появлялся здесь и полюбовался целомудренной сокровенной красотой.

Сколько здесь первородного простора! Все наполнено свободным ветром и солнечным светом. Старые сосны тянутся в небо органными трубами. Молодые сосенки схожи с натянутыми струнами арфы. Ветер наполняет дыханием орган, легкими девичьими пальцами едва касается струн – и вот поет, звучит пространство леса, а под ним – отзывается упругий ковер, сотканный из хвойных золотистых нитей; а над ним – лазурный небесный свод, выгнутый в бездонную прозрачную высь. Весь этот лесной концертный зал наполнен гимном Творцу. Все тут дышит и поет единой музыкой солнечной радости.

За краем леса открывается луг, покрытый высокой сочной травой. Над цветами резвятся бабочки, гудят шмели и звенят пчелы, заливаются жаворонки, бесшумно носятся стремительные стрижи. Гладкобокие коровы, лоснящиеся гривастые лошади, кудрявые овечки мирно соседствуют, расположившись по кругу. Они с аппетитом хрумкают сочную пряную траву. Осмелевшие их детеныши отбегают от занятых обедом родителей в центр круга, и предаются детским забавам. Малыши прыгают, кувыркаются на упругой траве, тычутся любопытными носами в мягкие бока веселых приятелей, глупыми губами ловят смешных бабочек. Дети – они все хорошие. Человеческие или коровьи, лошадиные или овечьи, кроличьи или кошачьи, они ласковые и шаловливые. Им непонятно, зачем родители зорко охраняют их. Ведь жизнь так хороша! А вокруг все так красиво, интересно, любопытно.

…Ты говоришь, все плохо и нет ничего впереди. Ты говоришь, все кончилось и хорошее осталось в прошлом. Или ты слеп, или не хочешь видеть того, что есть и будет. Да, мир оплетен сетями зла. С этим трудно не согласиться. Да, многие люди довели себя до скотства и потеряли человеческий облик. Но!..

Всегда и во все времена остаются люди, которых Господь сохраняет для Себя. Которые «не подклонили выю Ваалу», не продали душу за кусок золота или жестяную корону мирской славы. И по сей день «не стоит село без праведника». И если еще жизнь продолжается, то потому, что существует «соль земли» и остов, на который всё опирается.

Не суди по толпе. Во все времена после грехопадения зло в большинстве, поэтому Исаия и воскликнул, будучи в духе: «Не следуй за большинством на зло». Не суди по тому, что назойливо лезет в глаза, предлагает себя, навязывает. Зло агрессивно и нахально.

Добро же всегда сокровенно. Истинное не будет вопить о себе, как вор, орущий: «держите вора!» Зачем? Соль земли растворена в толще земли. Остов сокрыт в середине тела. Дух животворящий не пощупать и не увидеть – это сокровенно. Истинная любовь тоже не будет кричать о себе, капризно топая ногами. Она застенчива, робка. Она опасается потери и предупреждает целомудренным сокрытием возможные насмешки. Ведь всегда найдутся завистники, да и просто пошляки, готовые растоптать, испоганить, освистать то, что сами в себе уничтожили – чистоту любви.

Но, слава Богу! – было и остается: восход солнца и «доброе утро», дети и старики, мамы и бабушки, праведники и монахи, подвижники и блаженные, цветы и радуга, небо и облака. И вот такие – сокрытые уголки природы, как этот лес и луг – просторные и полные ветра и солнца, где все живое радостно тянется к небу.

Как все это осталось нетронутым? – Тайна. Промыслительно заповедный островок этот сохранен, как напоминание об утраченном рае, о великом совершенстве Божиего царства, в котором человек предназначен быть царем. Не вороватым холопом, с трусливой завистливой оглядкой гадящим в ненавистном дворце – но хозяином, который рачительно охраняет и содержит в порядке родовое свое наследство…

Обходим луг по краю леса и снова углубляемся в лесной простор. Появляются березы, осины, орешник, малинники. На полянке присаживаемся перевести дух. Прислоняюсь к теплой березе и прикрываю глаза, вслушиваюсь в тишину.

Там, под разлапистой корявой сосной, стоит махонькая избушка. На крыльце сидит усталый от трудов монах. В спутанной бороде его застряли веточки, хвоинки и обрывки паутины. На впалых загорелых щеках сидят пузатые комары. Он позволяет им терзать себя. В его огрубелой руке, покрытой ссадинами, перетекает по пальцам шнурок с узелками. Это четки.

Вот он встает и поднимает руки к небу. В этот миг все вокруг меняется. Даже легкий ветерок упругой волной прокатывается по листве и травам. «Боже мой, Боже милостивый!» – произносит он громко и замирает с воздетыми к небу руками.

В это время к монаху слетается мелкая зудящая мошкара и собирается в густое роящееся облако. Это черное облако повисает перед ним. В его нарастающем звенящем гуле явственно проявляются звуки хорового пения. Монах только слегка, едва заметно, вздымает руки в такт дыханию, слившемуся с молитвой. Но даже на эти почти незаметные движения рой мошкары откликается пульсацией, источающей звуки, похожие то на «Аллилуию», то на «Иже херувим», то на «Кирие елеисон».

А вот и птичий хор вступает множеством разных голосов. Сюда вплетают свои шелестящие звуки травы и цветы, листья и ветви деревьев. Здесь же виолончелью, скрипками, флейтами заходятся шмели, пчелки, мухи, кузнечики, цикады… Солнце прыгает по небу и рассыпает радужные лучи. Облака водят плавный хоровод невест в белых нарядах.

Все поет и хвалит Господа.

Все вопиет о великой вечной любви, соединяющей тварь со Творцом.

А монах тянет руки к Отцу и плачет…