Текст книги "Мой дворец"

Александр Петров
Мой дворец

Не видел того глаз, не слышало ухо, и не

приходило то на сердце человеку, что

приготовил Бог любящим Его

1-е Послание апостола Павла к Коринфянам 2,9

И вознес меня в духе на… высокую гору, и

показал мне великий город, святой

Иерусалим, который нисходил с неба от Бога

Апокалипсис 21,10

 
Над небом голубым
Есть город золотой
 

Анри Волохонский

Новый день грянул бравурными аккордами Первого концерта Чайковского. С тех пор, как я обнаружил в нашей стереосистеме функцию будильника, просыпаюсь уже не под звон, режущий нервы и ухо, а под великую музыку. Рука сама нащупала на черном корпусе кнопку сети, указательный палец скользнул по ней – и музыка весеннего пробуждения улетела. Осталась липкая знойная тишина, которая не успокоила и не обрадовала.

О, эта многоликая и таинственная тишина! Когда ты в порядке, она приходит желанной гостьей, окутывает твои плечи невесомым пледом, окружает тебя уютом оазиса в пустыне и разливает в душе сладость нектара. Сегодня ничего подобного не наблюдалось, из чего я сделал вывод, что наступила пора сделать что-нибудь такое, что привнесло бы в моё размеренное существование пульсацию жизни, которая только что звучала из колонок музыкального центра.

В тот утренний час, пока я сидел на краю кровати и разглядывал тапочки, жизнь представилась мне отнюдь не привычным восхождением по ступеням вверх, но застывшей на поверхности лесного болота зеленоватой ряской. Пока я чистил зубы и пил кофе, мои глаза рыскали по дому, мой все еще дремлющий разум вяло искал что-то, о чем и сам не догадывался.

– Если ты сходишь за квасом, – раздался мягкий голос Нюры из-за спины, – я приготовлю окрошку.

Присел я на минутку и решил привести в порядок свой разум, о поверхность которого только что ударился камень внешнего раздражителя, издевательски попрыгал, рассеивая по зеркалу теплой густой воды растекающиеся круги смятения. Наконец, камешек ушел под воду, круги на воде растаяли и установился первозданный покой. А что, может быть, в этом есть какой-то подспудный смысл? Не всегда плохо то, что мы не планируем, если принять чьё-то решение как должное, как шанс. Что ж, пусть будет так.

– Может, на всякий случай, тебе шубу прихватить?

«На дворе тридцать один градус жары, какая там шуба!» – хотелось воскликнуть, лицедейски воздев руки к потолку. Но, взглянув на лицо Нюры, я понял, что это была шутка: если ты будешь так долго собираться и ходить за квасом, может наступить зима, и в таком случае тебе понадобится шуба, чтобы не замерзнуть – вот, что пытались сообщить мне ироничная улыбка, выгнутые дугой густые брови и поза одалиски, прислонившейся к дверному косяку с подергиванием ноги в домашнем шлепанце виде мордочки Микки Мауса.

Чтобы довести шутку до логического конца, мне теперь придется взять с собой шубу. Вообще-то это меховое изделие согласно этикетке называлось «Тулуп овчинный, выделанный», но мы уважительно называли именно так: шуба. Сколько раз гостям преподносилась фраза: «Ах, какая у нас шикарная шуба!», после чего они фантазировали на тему переливчатости меха, густоты подшерстка, ну и конечно – цены с большим количеством нулей. Когда же им приносили старенький тулуп, вздох облегчения прохладным ветерком пролетал по воздуху гостиной, где возвышался стол с гостями и салатами. Давно замечено: людям больше нравится не завидовать чужому богатству, а сочувствовать нищете. Шуба наша тихо и мирно висела круглый год на вешалке у входной двери. Мы её не прятали в шкаф, потому что часто пользовались: то укутывали ею кастрюлю с гречневой кашей, то прохладными ночами я накидывал её на плечи, когда выходил на балкон, то укрывал мерзнущие ноги жены, а то лежал на уютно-мягком и упругом меху и смотрел в потолок, что-нибудь обдумывая.

Я стоял у раскрытого шкафа и, задумчиво покачиваясь корпусом, выбирал одежду, более всего подходящую к условиям предстоящей экспедиции. На самом деле, кто знает, что может случиться, как изменятся погодные условия или в какую переделку могу я попасть. Время на дворе непростое, если судить по телевизионным новостям, которые врываются в дом, приносят страх и желание зарыться поглубже в землю. После долгих примерок я выбрал брезентовый костюм грибника и туристические ботинки на рифленой подошве. В рюкзак засунул туго скрученную шубу, японскую палатку, по карманам рассовал нож, консервы, спички, соль и бородинский хлеб, оставшийся от вчерашнего горохового супа. Потом подумал и на всякий случай прихватил зубную щетку.

Нюра наблюдала за моими действиями с невозмутимостью палача, терпеливо пережидающего последние шаги приговоренного. Я с благодарностью улыбнулся и в который раз отдал ей должное: только эта женщина с поистине ангельским характером могла столько лет терпеть в доме столь непрактичное существо как я. Потом еще подумал и прихватил термос с крепким чаем, рулон туалетной бумаги, дневник, карту, справочник туриста и роман Стругацких «За миллиард лет до конца света» – именно эта книга более всего соответствовала задачам экспедиции: там такой же зной и люди в экстремальных условиях поиска истины.

Итак, свершилось! Седьмого августа в девять часов пятьдесят две минуты с трехлитровой банкой в руках и с рюкзаком за плечами я вышел из дому. О чем не преминул сделать первую запись в дневнике. У нашего подъезда я обнаружил одинокую лавочку. Странно, подумал я, помнится, лавочек было как минимум две – это во-первых. А во-вторых, на них чуть не круглые сутки сидели бабушки, мамаши, а после их ухода – мужчины, употребляющие разного рода напитки. Оглядевшись, я обнаружил новый монолитный дом, который успели не только построить, но и заселить. Эта высотная башня занимала место прежнего зеленого сквера с качелями-каруселями и столом для «дворянского собрания» Раньше именно там засиживались мужчины за игрой в домино. И мамаши с детьми там же играли и гуляли. Здесь у подъезда по большей части сидели бабушки, соблюдая высокие нормы морали и нравственности граждан. Попробуй, пройти сквозь строй бдительных старушек, если ты покачиваешься от алкогольной интоксикации или, скажем, сопровождаешь нелегальную подружку, ввиду отъезда жены в отпуск! Уже через минуту после твоего преступления весь двор, вся общественная и партийная организация ЖЭКа будут мучительно решать, как спасти человека от алкоголизма или семью от развала.

Сидеть на скамейке оказалось весьма удобно: обзор хороший, тень от деревьев, аромат цветов от палисада, опять же доносятся мирные беседы жильцов из открытых окон – всё это располагало к длительной засаде с целью серьезного сбора разведданных. Вот на роликах катаются подростки, которых раньше можно было попросить слетать в булочную за батоном. Вон там, за углом соседнего дома, выглядывает ярко-синим мазком река, а над крышей дома левее возвышается странное циклопическое сооружение. Где же я его видел? А!.. Это же одна из высоток Москва-Сити! Оказывается, это ни сновидение кремлевского мечтателя, ни фотография Нью-Йорка, а самая натуральная реальность. Зато голубятня во дворе соседнего дома еще стоит! И если прищуриться, можно разглядеть белых голубей с роскошными хвостами за сетчатой стенкой второго этажа. А вот еще один штрих из далёкого прошлого: в окне первого этажа виднеется фотоувеличитель для печати фотографий в домашних условиях. Когда-то и у меня был такой, да выпросил один приятель на недельку, и не вернул. Нет, что ни говори, а у меня очень выгодная диспозиция. Да.

– Здорово, сосед! – услышал я чей-то громкий голос, невольно вздрогнул и оглянулся.

Оказывается, на моей лавке сидел мужчина в клетчатой ковбойке с красным улыбающимся лицом почитателя земных удовольствий. Его волосатая рука сжимала темную стеклянную емкость с чем-то бурым внутри. Он хлопнул меня по плечу и достал из черного полиэтиленового пакета такую же стеклянную емкость и протянул:

– Освежиться не желаешь?

– Благодарю, я уже выпил кофе.

– А-а-а! Так ты на кофе подсел! – разочарованно сказал тот. – Это ты зря. Сердце посадишь и тела совсем лишишься.

– Какого тела? – переспросил я.

– Ну как, трудовой мозоли! – Он встал и нежно, как ребенка, погладил большой живот. – В наши годы любой уважающий себя мужчина просто обязан носить живот. Вот помню, раньше иду я по улице, а прохожие тычут в меня пальцами и говорят: вы только посмотрите, какой он невидный и вовсе не солидный, сразу видно, жизнь его не задалась. А когда я приналег на пивко, уже никто такого неуважения не проявляет. Наоборот, народ оглядывается, останавливается и весело так говорит: эвона, эвона, каков мужчина идёт, прямо глаз радуется, ну всё при нём: и стать, и упитанность, и по всему видно, жизнь его удалась, и он с оптимизмом глядит вперед, в светлые дали развитого капитализма!

– Теперь понятно, – сказал я. – Как и весь народ, отныне и я обязуюсь взирать на вас и радоваться явной упитанности.

– То-то же! Ну и как тебе всё это? – Он обвел двор широким жестом. – Всюду машины, гаражи, настроили каких-то домов, так что погулять негде. Бардак!

– Вы думаете? – рассеянно сказал я. – Да, конечно, скверик жаль. Да и вообще, озеленение оскудело. Люди строят дома, вырубают деревья и кусты, заливают асфальтом траву – словом, пытаясь улучшить свою жизнь, они её у себя отнимают. Ведь природа – это жизнь, а бетон и асфальт – мертвый камень.

– А я тебе о чем говорю! Жаль, что ты на кофе подсел, а то мы бы с тобой развили тему. Ладно, пойду, поищу кого-нибудь на перспективу, раз ты пасуешь. Не останавливаться же на достигнутом. Минут через шестьдесят душа востребует продолжения. А одному как-то нехорошо, некультурно. Надо же соблюдать правила приличия! Здесь вам не там! – Встал и ушел. Видимо, я невольно опечалил хорошего человека.

Из-за угла дома выехал оранжевый автомобиль и остановился напротив нашего подъезда. В его округлых линиях угадывался дизайн довольно популярного автомобиля прошлого века «Фольсваген-Жук». А, понял! Это новый «Жук», стилизованный под старый – тенденция ретро. Открылась дверца и выпустила наружу загорелую девушку в белой юбке и оранжевой майке.

– Добрый день, – вежливо поприветствовала она меня.

– Здравствуйте, – ответил я. – Простите, а мы разве знакомы?

– Так вы же дядь Юр из седьмой квартиры? А я Марина из десятой.

– Ах, Мариночка! – воскликнул я. – Какая же ты стала взрослая! Не узнать. Слушай, но я же совсем недавно разговаривал вот тут с твоим папой, а ты сидела в коляске, маленькая, розовенькая, в белом платочке и в огромных солнцезащитных очках – такая потешная…

– Ну вы даёте! С тех пор семнадцать лет прошло. Целая жизнь! А вы говорите «недавно»!

– Мне на самом деле кажется, будто это было вчера. Ну и как ты жила все эти годы?

– Как? Обычно. Школу закончила, в универ поступила, парикмахером с выездом на дом работаю. У меня международный диплом. Вот машину уже купила. Теперь на квартиру деньги собираю.

– Как много ты успела. За такое малое время…

– Ничего себе малое! Нет, ну, конечно, если за квасом ходить полдня, – с усмешкой показала она на забытую мною банку, – то и век покажется минутой. Но если шевелить конечностями, то можно многое успеть.

– Ради чего! Скажи, неужели тебя в твоем возрасте не интересует вопрос о смысле жизни? Помнится, он мне спать не давал.

– А я этот вопрос для себя уже решила. Будут деньги – будет жизнь!

– Но это опасное заблуждение! Деньги не дадут тебе ни дружбы, ни любви, ни мира в душе, ни радости в сердце.

– Ой, дядь Юр, простите, спешу. Мне еще переодеться и в Жуковку ехать к очень строгой клиентке. А это триста баксов, как-никак!

– О, бедное, заблудшее дитя! На что тратишь ты лучшие годы жизни!

– Да бросьте! – Махнула она ухоженной рукой в кольцах. – Ну ладно, давайте я как-нибудь заскочу к вам, и вы мне расскажете про смысл жизни. Замутим крутейший диспут часика на два. А сейчас бегу! – И вспорхнула по лестнице в подъезд.

Меня окликнули по имени. Я оглянулся и увидел, как с балкона моя жена пальцем показывает в сторону бочки с квасом и тем же пальцем грозит мне. «Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно». Кивнув головой в бандане, я встал и направился в указанном свыше направлении. Бандану эту маскировочной расцветки под лесной пейзаж подарил мне один военный. Он утверждал, что она «счастливая», потому что с банданой на голове участвовал в боевых действиях и даже легкого ранения не получил – ни в голову, никуда. Не знаю как он, а я в этом головном уборе напоминал самому себе пирата, позарившегося не на сундук с золотом, а на косынку школьной уборщицы тёти Зины.

Два года писал я книгу. В течение этих долгих месяцев, трижды ставил точку и облегченно вздыхал: всё, конец! Но к вечеру следующего дня, когда я садился за стол, открывал деловой блокнот и вспоминал, кому задолжал встречи, письма, деньги, любовь и сочувствие… Да, уже к вечеру следующего дня снова и снова открывалась потайная дверь и впускала меня в бесконечные лабиринты иной реальности, откуда исходили живые образы, глубокие мысли, диалоги мудрецов о высоком – и снова брался за перо, и едва успевал записывать то, что не имел права забыть и рассеять в суете, но непременно оставить на бумаге и передать другим. Эти длинные месяцы, каждый день, без выходных и отпусков, я выполнял функции секретаря начальника, то есть бессловесного исполнителя Подателя высшей воли, у которого не принято спрашивать, чего он хочет и что будет дальше, – знай, записывай, аккуратно и молча.

Меня иной раз надолго поражали ощущения паралича, когда тело будто каменело, а кровь пульсировала только в пишущих пальцах и глазах. В таком состоянии я мог находиться сутками, падая на три-четыре часа в сон, похожий больше на временную смерть, чтобы потом воскреснуть, подняться и обратно уйти в состояние глубокого погружения в пространство книги. Это было моим счастьем и болью, это стало моей Голгофой и Фавором, это будет смыслом жизни и смерти.

После окончания книги всегда приходит боль, которая может терзать неделями, а то и месяцами. Так надо. Это необходимо просто перетерпеть. Когда утихает боль, нападают помыслы и сомнения: что есть для тебя творчество – бегство в миражи фантазии, защита от жестокой реальности или поиск желанного утешения? Зачем лично тебе это? Ни славы, ни денег, ни здоровья. Жена, мать и знакомые давно смотрят на меня как на тихопомешанного. Тогда скриплю зубами и со стоном выдыхаю тихим, свистящим шепотом: «С креста не сходят, с креста снимают!»

В пятый день рождения отец подарил мне «Книгу для детского чтения». Очень скоро сначала папе, а потом и маме, надоело каждый день читать мне по главе на ночь, и однажды отец научил меня писать и читать – за один вечер. Просто написал на листочке бумаги буквы алфавита, а рядом – рисунки предметов, название которых начиналось на эту букву: «а» – апельсин, «д» – дверь, «я» – яблоко. Наверное, моё стремление самому читать большую книгу, наполненную интересными рассказами, очень нужными, чтобы понять окружающий мир… Наверное, это стремление познания жизни было настолько сильным, что я сухой губкой впитал буквы и стал читать сам. Иногда я подглядывал в папин листок, но с каждым днем всё реже – и вот наступил вечер, когда я прочитал целую главу книги самостоятельно. Так я стал читать, так передо мной открылся мир знаний, настолько отличный от прежнего, серого, плоского и непонятного.

А однажды – это случилось летом у моря – под жарким солнцем я буквально в один присест прочитал «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна. Весь мокрый от жары и волнения я перечитывал слова: «Тотчас же по возвращении в Сан-Франциско Дик Сэнд принялся за учение с рвением человека, которого терзают угрызения совести: он не мог себе простить, что по недостатку знаний не мог как следует справиться со своими обязанностями на корабле. «Да, – говорил он себе, – если бы на борту „Пилигрима“ я знал всё то, что должен знать настоящий моряк, скольких несчастий можно было бы избежать!» Так говорил Дик Сэнд. И в восемнадцать лет он с отличием окончил гидрографические курсы и, получив диплом, готовился вступить в командование одним из кораблей Джемса Уэлдона.»

Вот, значит, как сплетены в один мощный узел: знания, благородство, мужество, приключения, путешествия и… совесть!

– Сынок, ты не хочешь искупаться? – робко спросила мама.

Она не понимала, как можно целый день читать, когда вокруг столько моря, солнца и людей. Пожалуй, только отец чувствовал, что с сыном происходит нечто важное, потому не тревожил меня сам и не позволял отвлекать маме. А со мной в тот день на самом деле произошло очень важное событие: пожалуй, его даже можно назвать открытием. Помню, как ходил я в тот вечер по набережной, затопленной южной негой; среди праздных отдыхающих, между морем, небом и пальмами, цветами и фонтанами, ароматами цветов и духов, сигарет и жареного мяса – и чувствовал, что вот сейчас во мне расправится мощная пружина, и часы жизни начнут отсчёт иной реальности, более глубокой и полной столь желанных приключений.

И это свершилось! Только не на пляже и не на набережной, и даже не на балконе, откуда я наблюдал за переливами закатных красок; и даже не в своей комнате, куда уединился, чтобы лечь спать. О нет, это случилось глубокой ночью, когда я внезапно проснулся, ощутил неожиданную бодрость и вышел на балкон, залитый лунным сиянием. Я обнял тёплую белую колонну; смотрел на яркий растущий месяц, на сверкающую лунную дорожку, рассеявшую по морю серебристые блики; на черное южное небо с миллиардами ярких звёзд и галактик; вдыхал пронзительные ароматы моря, цветов, лавра. Я стоял, вцепившись в круглую колонну, и едва сдерживал крик. Он уже собрался в груди, накопил силу и попытался вырваться наружу, но усилием воли я погасил его, за что получил нечто большее, чем просто вопль радости молодого, полного сил животного.

Распахнулась невидимая дверь, откуда сильный порыв свежести вдохнул в мою жизнь множество такого необычного и сокровенного, желанного и сладкого!.. Это как проснуться от мёртвого сна и ощутить, как в твоих кровеносных сосудах зажурчала теплая живая кровь; как прозреть от врожденной слепоты и внезапно увидеть вокруг невиданную красоту жизни; как вдохнуть на всю глубину лёгких морской ветер и опьянеть от чувства нахлынувшей жизни!

Я понял, что слышу шорохи зверьков и едва различимые звуки насекомых на много миль вокруг; вижу не только то, что видят глаза, но и то, что видит сердце. Там, за горизонтом, продолжало светить солнце; море распахнуло мне свои глубины и показало рыб и моллюсков, облитые лунным светом донные камни и колыхание водорослей; звезды открыли мне свои бесконечные объятия и шёпотом поведали тайну будущего покорения их человеком; душистые соки и вязкие смолы журчали по сосудам растений, а эфирные пары отрывались от листьев и лепестков, стекали к земле и возносились в небо, напитывая воздух тысячами волшебных ароматов. Я слышал перекличку дельфинов, животных и птиц; песни, которые пели по всей земле тысячи лет назад и в этот миг; человеческие молитвы, слова клятвы, объяснения в любви и нежности, угрозы и ложь… Я видел светоносных ангелов, поднимающих души людей на небеса, удерживающих всё и вся от разрушения, которое неминуемо произойдёт, но не сейчас. Я видел великий свет, изливающийся с небес на людей, на землю и всё, что на ней живёт.

Мой крохотный балкон – продолжение маленькой комнатки – превратился в огромный дворец с бесконечной анфиладой комнат, зал, будуаров, коридоров, гостиных, садов, галерей, переходов, балконов, открытых веранд под небом. Я медленно обходил пространства дворца и обнаружил, что каждое помещение соответствует определенным состояниям человека, его возрасту или духовному уровню. Вот – этаж детский, с игрушками, качелями, ягодами и фруктовыми деревьями. Вот – отроческий, с учебниками, глобусом, портфелями и задачниками. А этот огромный зал на следующем этаже – для юношества, здесь букеты цветов, блокноты со стихами, книги, фильмы, живопись; в зале том много дверей, стоит открыть – попадешь в Африку, или в Европу, а то и в Арктику.

С той самой ночи, как передо мной распахнулась дверь в таинственный дворец, так и хожу по лабиринтам комнат, в каждой из которых нахожу нечто новое и полезное для души. Из комнаты детства – в зал юности, из поэтической веранды под звездами – в зимний сад мудрости. Так и прохожу свой жизненный путь, так и путешествую.

Желтая бочка с красной надписью «квас» стояла в центре огромной лужи. Я занял очередь и присел в тенёк на лавочку неподалёку. Рядом со мной девочка стреляла из пальчиков, сложенных пистолетом, в прохожих: пух-пух-тудух! Закончив отстрел мирных жителей, она повернулась ко мне и спросила:

– А ты кто: маньят, сирейный убитый или изврастеник?

– Мне очень жаль, но я ни тот, ни другой и ни третий, – понуро ответил я. Не люблю разочаровывать людей, особенно дам нежного возраста. – Просто хороший добрый дядя, как мне кажется. Я не делаю людям зла и деток люблю. Знаешь, как мы дружили с моей дочкой, когда она была в твоём возрасте!

– Тусоваться, оттягиваться, мутить!.. А дружить – это как? – спросила девочка.

– Ну, это очень хорошо и приятно. Это значит ухаживать, угощать вкусненьким, носить на плечах, дарить подарки и цветы, улыбаться и говорить друг другу только хорошее. А еще моей дочке нравилось гулять в парке, смотреть диафильмы и слушать сказку на ночь. А перед сном я целовал её в щечку и говорил «спокойной ночи», и свет не гасил. Она в детстве боялась темноты. Потом ждал, пока она уснёт, на цыпочках заходил в её комнату и выключал свет. Но сначала смотрел, как она спит – ладошки положит под щеку, свернётся в клубочек, а во сне улыбается. Ну, разве не ангел!..

– Да-а-а, – протянула девочка мечтательно, – дружить хорошо. А что вы с дочкой еще делали?

– Она любила рисовать. Однажды наша мама уехала к родителям, а мы остались вдвоём. Я от большого листа ватмана отрезал половину и расстелил на столе. Дал ей цветные карандаши и набор фломастеров. На своём листочке я показывал, как правильно рисовать дом, чтобы он был похож на настоящий, а дочка на своём листе за мной повторяла. Мы с ней рисовали так весь вечер. У неё получилась настоящая картина! Там был дом с окнами, дверью и крышей. У дома – огород с морковкой и капустой, фруктовые деревья: яблоня, слива и груша – все увешанные плодами. Там была еще будка с большой собакой, забор вокруг дома, речка с утками и рыбаком на берегу. Через реку мы перебросили мостик с поручнями. А вокруг дома стоял дремучий лес, и раскинулись поля с золотой пшеницей. Когда вечером пришла мама и увидела рисунок, она даже не поверила, что всё-всё нарисовала дочка совершенно самостоятельно, а я даже не прикоснулся к её рисунку. После мама этот рисунок показывала всем подругам, а потом и вовсе кому-то подарила. Дочка рисовала и дальше, и много картинок у неё получилось, но та была самой красивой. Да и тот вечер, проведенный вдвоём с дочкой, был, наверное, самым лучшим в жизни. Знаешь, как приятно, когда рядом сидит маленький родной человечек, внимательно выслушивает тебя и старательно рисует красивую картинку!

– Молодой человек, ваша очередь подошла, – позвали меня.

– Слышала, как меня зовут? Молодой человек!

– А меня – Циклоп.

– Почему так сурово?

– А этой мой ник в интернете.

– Ясно. Пойдем, кваску попьём.

Продавщица в кожаном фартуке налила девочке стакан, мне кружку, а банку поставила прямо под кран, откуда с шипением полилась золотистая пенистая струя. Мы с девочкой с удовольствием попили квасу и, взяв банку, отошли в сторону.

– А чего тебе, Циклоп, хочется для полного счастья?

– Чтобы Лешка с дачи приехал, а то мне играть не с кем. А еще мороженого и шоколадку.

– Так ведь обед скоро. Тебя за мороженое родители не отругают?

– Могут, – созналась девочка.

– Тогда давай так: я тебе подарю шоколадку – она на жаре не растает, как мороженое. А ты её съешь после обеда. Пойдет?

– Пойдет, – кивнула она. – Только, дядя Молодой Человек, а можно я сейчас одну маленькую дольку съем?

– Ну, если маленькую и только одну, то можно.

В кондитерском отделе нашего магазина я купил шоколад «Вдохновение» и протянул девочке. Она вскрыла упаковку, достала узенькую плитку, развернула, целиком забросила в рот и только после этого прошамкала: «шпашипа!»

На улице я стоял с открытой банкой, ожидая по требованию продавщицы «отстоя пены». Наконец, мне показалось, что пена достаточно отстоялась, я закрыл банку пластмассовой крышкой и опустил в полиэтиленовый пакет. И тут девочка по имени Циклоп сказала:

– Дядя Молодой Человек, а ты еще расскажи про дочку. – Подумала и добавила: – А я тебе за это банку домой отнесу.

– По рукам! – сказал я, и мы шлепнули ладошками. – Однажды летом мы с дочкой сидели на балконе. Тогда мы жили в старом доме с большими балконами. На небе высыпали звёзды. Много-много звёзд! Я спросил: как ты думаешь, они издают звуки? Наверное, сказала дочь. А какие? – спросил я. Вон те маленькие – тихо попискивают, как мышки, а вон те, побольше – скрипят, как сверчки. Тогда я рассказал, что на самом деле звезды имеют огромные размеры, гораздо больше нашего Солнца. Есть, даже такие, которые в миллионы раз больше всей нашей Солнечной системы! Какие же звуки такая звезда может издавать? Дочка подумала и сказала: эта большая звезда рычит, как лев и трубит, как слон большущим хоботом!

– Здорово! – сказала девочка Циклоп. Ей очень не хотелось уходить, но она обещала и поэтому встала и со вздохом произнесла: – Ну, ладно, давайте банку с квасом и говорите, куда нести.

– Вон в тот дом, – показал я рукой, – в первый подъезд, в седьмую квартиру, тёте Нюре. – Девочка шепотом повторила за мной. – Так, как нужно сказать? От кого квас?

– От Молодого Человека!

– Правильно! Передай Нюре, что живу я хорошо, путешествую, дышу воздухом, знакомлюсь с хорошими людьми, распиваю напитки и с оптимизмом смотрю в грядущий день. Ну, при случае, заглядывай в гости, девочка Циклоп. Поговорим по душам, чай с вареньем попьем.

– Вообще-то меня зовут Бэла, – созналась девочка Циклоп, потом, решив сразить своей эрудицией добавила: – как гёрлфренду Лермонта.

– А меня вообще-то Юрий. Но ты все равно скажи, как мы договаривались. Ладно? Думаю, Нюре это понравится.

– Ага. До свиданья!

– Всего наилучшего, Белочка! – И девочка в обнимку с банкой ушла.

Там, на юге, первые дни отец как бы по инерции продолжал размеренную жизнь советского буржуа. Он аккуратно посещал процедуры, придерживался диеты и распорядка дня. Но только недели через две в нём просыпался бунтарь и решительно перечеркивал «правильное» существование. И наступало время приключений! О, как я любил его в такие дни! И маму, в глазах которой появлялся загадочный девичий блеск, а в лице проступало выражение молодой бесшабашности и юного романтизма.

В те весёлые дни мы ели шашлыки и острые приправы, лазали в горы и с высоты разглядывали покойную долину, сверкающее море, горячее небо и снежные вершины гор на горизонте. Восторг наполнял грудь, и оттуда исторгались непроизвольные вопли дикарей! Казалось, нас тогда слышали все отдыхающие в сонной благопристойной долине, и рыбаки на самой дальней черте, где сливаются море, небо и солнце, и даже призрачные монументы гор, и гордые орлы, плавающие на огромных крыльях на недостижимой фиолетовой высоте.

Мы с отцом часами, до посинения, резвились в волнах прибоя, заплывали за буйки туда, откуда не видно берега, где толща воды под нами казалась бездонной и страшной, что еще больше возбуждало в нас храбрость. Вечерами обходили забор какого-нибудь санатория, вроде «Актёр», обнаруживали лаз и сквозь острые концы разрезанной кусачками проволоки пробирались на запретную территорию. Купались на пляже с кинозвездами – любителями ночных морских ванн, играли в бильярд со знаменитыми актерами и режиссерами, а отец каждый раз сочинял легенду, согласно которой он режиссер крупного областного или республиканского театра, а я его самый талантливый ученик. Марина Неёлова, веселая и шумная, верила отцу и по привычке кокетничала с ним, в то время как уже тяжелые и мрачные Борисов, Меньшов с Гафтом недоверчиво посапывали и угрожающе сжимали тяжелые двухметровые кии, наподобие дубинок. Заканчивалось всё это довольно весело: отец рассказывал, как мы пролезли в дыру и, рискуя попасть на пятнадцать суток в тюрьму, просто хотели подышать творческим воздухом. Он покупал в баре самый дорогой коньяк, ставил в центр огромного бильярдного стола и прощался. И мы уже через главную проходную с «мордами утюгом» солидно проходили мимо суровой охраны, громко обсуждая совместные творческие планы с оскароносным Меньшовым и очаровательной Неёловой. Таким же образом посетили санаторий имени Ворошилова, где беседовали с генералами, и пансионаты «Магнолию» и «Светлану», где фотографировались с именитыми шахтерами и передовиками села. А ночью со двора пробирались в роскошные отели «Жемчужина» или «Москва», чтобы в баре «с умным видом» выпить кофе по-турецки, поболтать с «барбоссом», как отец называл бармена, и придумать новое приключение.

Однажды отец сошёлся с молодым милицейским пенсионером – здоровенным мужчиной лет сорока пяти – и напросился в горы за форелью. Часть пути мы проехали на УАЗике, а дальше – заповедными тропами добрались до водопада и там забросили удочки в пенистую холодную воду. Не верилось, что мы находимся недалеко от большого, шумного курортного города – здесь, в горах, природа осталась нетронутой, какой была тысячи лет назад. Воздух дурманил дикой свежестью, лес пугал непролазной густотой, а птицы и животные двигались, шевелились и охотились где-то совсем рядом – казалось, только загляни за ближайший куст, руку протяни и ты коснешься шерстяного бока, пушистого хвоста или острого рога. Непуганая голодная рыба бросалась на наши крючки, как сумасшедшая, трясла удочку так, что в глазах рябило, за полтора часа мы надёргали четыре полных ведра и поспешили домой.

Разумеется, дома, на летней кухне частного милицейского особняка, нашпигованного отдыхающими за два рубля с носу в день, мы сами чистили рыбу, сами её жарили на огромных черных сковородах и до глубокой ночи выслушивали рассказы милицейского пенсионера о былых героических подвигах на страже общественного порядка. Рядом с нами в кресле сидела пышная молодая жена молодого пенсионера с буржуазным именем Изольда, делала маникюр, снисходительно принимала от мужа рыбки на тарелке, изящно ела, запивая домашним вином из алычи, и мурлыкала под нос украинские песни.

А ночью, черной, душной ночью, мы с отцом шагали сквозь густой воздух, настоянный на сладковато-перечном испарении амброзии, сотрясаемый стрекотом сверчков, сбивая грудью и руками светлячков, пронзавших тьму ярко-зелеными пунктирами. А в руках несли бесценную добычу в промасленном свертке из газеты «Черноморская правда» – жареную форель для мамы, которая как японская смирная и верная жена ожидала возвращения самураев с военной баталии домой.