Текст книги "Бортовой журнал"

Теща дружит с соседями. Где бы она ни жила, она дружит с соседями – это у нее бакинская привычка.

Соседская девочка приходит играть с Сашкой. У нее церебральный паралич, говорит и двигается она с трудом, но дети есть дети, они своих несчастий пока не замечают. Они с Сашкой весело бегают вокруг стола, играют в ловитки, смеются и визжат.

От другой соседки заходит маленькая и серьезная девочка Миле. Он еле до стола достает. Как-то теща купила рыбу, положила ее на стол, а хвост этой рыбы со стола свешивался. Миле подошла и откусила этот хвост. Рыба была сырой, свежезамороженной, она только-только оттаяла, и теща собиралась ее разделывать, и тут Миле отхватила ей хвост.

Все вскричали: «Миле! Что ты делаешь?!!» – а Миле в этот момент как раз и проглотила этот кусок, усердно помогая себе головой.

Я, конечно же, сразу по приезде отправился в горы за шиповником. За мной увязалась Сильва – жена брата жены Гасика и еще одна девушка, тоже чья-то жена.

Сильва оставила моей жене свою маленькую дочку и немедленно со мной умотала.

Ходили мы долго, почти заблудились, пока вышли к дороге.

С дороги нас должен был подобрать Гасик на свой машине.

– Где же твой Гасик? – спрашивал я у Сильвы.

– Гасик– пися! – говорила она. («Пися» – значит «плохой».)

– Вот именно пися твой Гасик! – донимал я Сильву, пока наконец за нами не приехал Борик.

Дома мы узнаем, что дочь Сильвы орала и отказывалась что-либо есть, потому что она до сих пор сосет только грудь. Подходящей груди рядом не было, и моя жена совсем извелась, пытаясь впихнуть в нее молоко в бутылке с соской.

Пришла Гаяна, жена Борика, посмотрела на все эти мучения, отняла у моей жены ребенка, воткнула ей соску в рот и зажала ей нос.

Девочка сначала захлебнулась, но потом начала сосать.

– Она же захлебнется! – вскричала моя жена, на что ей Гаяна совершенно спокойно заметила: «Не сдохнет!»

Вот так здесь растут дети.

Мы еще какое-то время погостили в этом замечательном крае, а потом поехали к себе в Питер.

* * *

«Дорогой Му! Обращение к Вам сродни обращению к солнцу, в отличие от которого, вы греете всегда. Так ли у вас все ладно? Живы ли ваши враги, отсутствие коих можно отнести к недостатку внимания со стороны властей? Выражаю надежду, что они все здоровы, здоровы их близкие и скот.

Там рядом с вами где-то должен шляться некто Ва. Он вчера спросил у Ве, почему меня не было на Дне нашей Великой Победы и скоро ли я приеду. Скажите ему от меня волшебное слово «блядь» и еще два слова: «Приглашать надо».

Засим остаюсь, с неизменным почтением,

Ваш Ап!»

* * *

Кстати, о «К-19». Экипаж с нее снимали два еврея. Шло учение и на их «SOS» откликнулись только две дизелюхи. У них командирами были евреи. В те времена случались командиры с такой национальностью. Потом – нет, а тогда – пожалуйста. Были даже еврейские экипажи. Рассказывали, что это так кадровики шутили: если командир еврей, то они собирали ему на экипаже всех евреев. Может, и вранье про кадровиков, но уж очень на правду похоже.

В разгар учений к аварийной «К-19» осмелились подойти именно эти два командира. Они нарушили приказ, подошли и сняли людей. За это им памятник можно до небес отлить.

Теперь, когда слышу всякие разговоры про то, кто кого продал и за сколько, всегда говорю: «Экипаж «К-19» снимали два еврея. А русские побоялись гнева начальства».

* * *

Иногда чувствую себя Сивиллой. Отвратительное чувство. Видишь будущее, кричишь о нем, а люди не слышат.

Как за стеклом. Остается только смотреть.

* * *

Про «Аршин мал алан». В Сумгаите было не так, как я описал. Было гораздо хуже. К сожалению, это так, и описать это словами нельзя. Есть видеоматериалы. Снимали корреспонденты. Один из них, кстати, этнический азербайджанец. Все это теперь для истории и для какого-то процесса в будущем. Показали материалы во Франции. В сильно урезанном виде. Франция оцепенела. У них своих головорезов хватало во время войны с Алжиром, но тут – шок.

Мне еще писали азербайджанцы и говорили, что я на них клевещу. Ой, бля, если бы! Сам бы на себя за клевету в суд подал, но – увы!

«Аршин мал алан!» – фильм такой есть. Азербайджанский. Комедия. Там все такие веселые-веселые, кукольные. На самом деле немного не так. «Аршин мал алан» – так кричали торговцы на улицах Баку. Они продавали материю в рулонах аршинами.

* * *

У меня словарный запас– 18 тысяч слов. Я его вчера объявил. Считать я не стал – зачем? Все равно кто-нибудь и без меня подсчитает.

Вот тогда и поговорим.

* * *

Вчера снимали меня для 5-го канала питерского ТВ. День рождения Зощенко, нашего Михал Михалыча.

«А при чем здесь я?» – «А вы наш следующий Зощенко».

М-да. Смешно. Мы же совсем не похожи. У нас разный читатель, герой, стиль.

«А что вы делаете, когда не пишется?» – «Рисую пляшущих человечков». – «Как долго?» – «Пока мысль не появится. Рекорд – триста человечков». – «А сейчас можете нарисовать?»

Сажусь и рисую, смотрят с интересом, потом оператору: «Сними это».

Потом снимают мои рисунки в «Коте», где я нарисовал «косноязычие», «целостность», «целокупность» и прочее.

«Какой у вас самый короткий рассказ?» – «Несколько предложений». – «А самый любимый размер?» – «Два листа». – «Видите, как у Зощенко».

Да, только герои Зощенко ушли вместе с тем их языком, который Ахматова потом назовет «галантерейным», а мои будут жить, пока живет флот.

Потом едем в один садик на Петроградской стороне, где говорим о языке, о подводниках, о юморе.

«Вот есть мнение, что все юмористы печальные люди, а вы все время улыбаетесь». – «Это потому они печальны, что должны веселить людей на сцене за деньги, когда внутри у самих солнышка нет, а я не должен никого веселить за деньги – вот и солнышко». – «Завтра смотрите себя по питерскому 5-му каналу в 21.30. Там сначала новости будут – пятнадцать раз Матвиенко похвалят, а как же, положено, а потом – вас».

Хорошие ребята.

А жена сказала: «У тебя все хорошие». Показывали меня по 5-му каналу пять секунд, и я так и не понял, нравлюсь я себе или нет.

* * *

Чиновники – это… даже не знаю, как сказать… Словом, спасибо Господу за то, что все они когда-нибудь усопнут.

А были бы бессмертны – вот был бы ужас-то, а?

Не выпить ли нам за это?

Ребята, за их усопляемость!

* * *

Да! Чуть не забыл! Знает ли кто-либо, что это такое: «Необходимо резко увеличить темпы роста экономики, и работу эту надо начать прямо сейчас»?

Хуйня, по-моему…

* * *

Очень вредно ходить на родительское собрание. Так! Где мой английский чай? Должно же в этом мире хоть что-то радовать!

* * *

Санька спит, а я сижу рядом и смотрю, как он во сне сопит. Восемнадцать лет юноше, и все это время я смотрю, как он спит. Вчера опять где-то шлялся. Приехала девочка из их бывшего класса из Германии – она там теперь живет – вот и пригласила их в ресторан. Другое время. И они другие. Нравится ли мне это? Иногда нравится. Когда от моего сына вином не пахнет.

«Опять выпил?» – «Пап, Оля нас пригласила».

Он когда выпьет, то суетлив: боится, знает, что я это не люблю.

Мы потом говорим с ним о вреде курения и пития. Я в основном. Все никак не могу остановиться. Знаю, что все это для него ерунда, и вроде не глупый я человек.

Теперь вот спит.

А до этого две недели где-то по друзьям шастал. Я его из дома выставил. Пришел как-то с пирушки совершенно никакой. Ну я его и выгнал. С треском. Я в минуты ярости слона могу поднять. Куда там его сорок кило. Одной рукой за дверь, как кота, вынес.

«И чтоб не звонила никому!» – сказал матери и так на нее зыркнул, что не приведи Господи.

На меня иногда находит. Сам не в себе. Это потому, что я ему совершенно не интересен. Еще бы! Я же мимо в туалет в трусах хожу. Чего ж тут интересного. Не говорим ни о чем. Я пытался – будто стена. Конечно, надо разговаривать, надо. Пусть даже с этой стеной. Но для этого следует отстраниться, говорить, как с чужим. Тогда дойдет. Я все это знаю, а как с чужим у меня не получается. Все обижаюсь на него. А мать меня все спрашивает: «Ну как он там?» – «Да все у него нормально».

Она знает, что я плохое чувствую. Как только с ним что-то, так мне совсем худо.

А тут: «Ну что там?» – «Да ничего…»

Все хорошо.

Он только бабушке потом говорил: «Папа со мной не разговаривает».

* * *

Мы с Санькой теперь разговариваем так, будто опасаемся, что кто-то скажет не совсем то.

Он тут сдал цепочку свою серебряную в ломбард, чтоб выручить 40 рублей. Я тогда взвился и сказал, что ее надо вернуть: «Иди к своей Кате, которая тебя на это надоумила, и вместе доставайте цепочку назад!»

Цепочку эту подарила ему мама.

Вчера он смылся из дома в девять вечера. Сказал, что идет к бабушке, а до этого он выцыганил у меня 20 рублей.

«Пришел?» – «Нет». – «Вот собака, опять к своим девкам пошел!»

Обстановку подогревали посторонние разговоры: «Он пока всех своих блядей не обойдет, он же домой не покажется!»

Женщины умеют правильно настроить нас, мужчин.

Явился в 23.00.

«Пришел?» – «Да». – «Пьяный? Ага, ага…» – это жена у телефона.

Я взвился: «Дай сюда трубку! И пусть вообще домой не появляется!» – и что на меня нашло. Сердце колотилось.

«Саша, чего ты? Он пришел трезвый. Он относил Кате 20 рублей, чтоб цепочку выкупить. Там же проценты набежали»

Долго не мог уснуть.

* * *

У деда нашего случился инсульт. Вечером он смотрел телевизор в комнате один, а потом не мог позвать бабушку, не мог выговорить слова.

«Что ты говоришь? Что? Я не понимаю!»

У него раскалывалась голова. Сильно тошнило.

Приехала «скорая», сделала укол «от давления». Бабушка мучалась с ним всю ночь. Нам не звонила, боялась побеспокоить. Он и встать не мог. Утром ему стало совсем плохо, и бабушка позвонила нам. Я тут же примчался, по эскалатору в метро бегом, на переходах бегом, по лестнице бегом: «Где дед?»

Дед лежал в комнате и охал. На себя он был не похож. Глаза в разные стороны и язык заплетается. Я еще неделю назад посмотрел на него и вдруг подумал: «Дядя Саша сильно сдал!» – черт меня дернул.

«Не хочет в больницу!» – бабушка плачет.

Я к нему: «Как дела? А? Сейчас, говорю, поедем, поправим тебя, дядя Саша! Сейчас!»

Позвонил своим. Везде есть подводники. В том числе и в Мариинской больнице. Там у меня начмед Александр Андрианыч.

«Саня! Разбудил? Привет. Это Покровский. Дед у меня…» – «Саня, я сейчас на даче. Позвони к нам в приемник. Там Лесков сегодня дежурит, Михаил Александрович, он из наших…»

Через минуту я договорился. Теперь надо уговорить «скорую» везти его не в дежурную больницу, а куда надо.

«Скорая» – 500 рублей, и договорились, спуск деда на руках – еще 300 – и вот нас уже колотит с дедом внутри этой телеги «скорой помощи» – ничего не закрепить – едем в больницу.

Пока ехали, я все теребил деда: «Как дела?» – «Нормально!» – «Держись, уже скоро!»

В приемнике все лежат, как поленья. Врач подошел, и эту процедуру я теперь сам могу проводить: «Руки поднимите. Смотрите на молоточек. Язык. Сожмите мои руки. Как вас зовут, помните?» – дед говорит: «Шурик». – «Сколько вам лет?» – «Семьдесят семь». – Как ваша фамилия? Сейчас посмотрим ваши ноги».

Потом пришел и Михаил Александрович: «Где Покровский?» – потом деда на томографию, срочно – «Раз, два, взяли!» – перекладываем с санитаром деда с места на место.

Потом в палату, на отделение. Санитару я дал 50 рублей. Он заулыбался.

На отделении: «Говорят, вы от наших начмедов?» – «Да!» – «От кого именно?»

После того как это выяснилось, положили в палату получше, написали мне названия кучи лекарств на бумажке, и я отправился в аптеку. Она рядом. Тут все рядом. Весь пакет– 700 рублей. Черт с ними, с деньгами.

Потом бегом на томограф за заключением: «Что там у него?» – «Инсульт, но он у вас крепкий дед!» – «Врачей не любит и лекарства не пьет!» – «Теперь полюбит врачей!»

Назад в палату. Там дед пытается встать, чтоб пописать.

«Не вставай, дядя Саша, сейчас утку принесу! Девушка, у вас есть утка?»

Утку я просунул под него, дед пописал и опять лег.

Первый испуг у него прошел, первую капельницу сделали, я убежал по делам, потом прибежал опять.

«Как он?» – «Без изменений!»

Нет, изменения есть. Дед говорит лучше. Памперсы наотрез отказался надевать: «Ты меня позоришь!»

Три раза бегал в аптеку – то одно лекарство, то принесите другое. То «от давления», то «от рвоты».

Сижу рядом на постели: «Как, дядя Саша?» – «Плохо!» – «Выкарабкаешься!» – «Будем стараться!»

Отвернувшись от меня, дед всхлипнул, потом замаскировал свой всхлип от меня кашлем.

Рядом в палате старушка, навещающая не говорящего после удара сына, рассказывает: «Раньше температуру мерили. Теперь не мерят. Все своровали. Демократы. Коммунисты были плохие. Все воры!»

Надо бы отвлечь деда. Вступаю в разговор: «А Путин хороший?» – «Хороший!» – «То есть при хорошем Путине все остальные воры?»

Дед берет меня за руку и говорит тихо: «Не начинай. Она дура!»

Думаю, дед наш выкарабкается.

Уже соображает…

* * *

Самый свободный человек на этой планете – это я!

Остальные друг от друга зависят.

И не дай Бог у них есть помещение для всякого помещения.

А если тебе нечего помещать, то и помещение, а значит, и власть имущие тебе не нужны. И ты свободен.

Но в пределах веревки.

И эта веревка совсем не похожа на ту веревку, если тебе есть что помещать в своем помещении.

Эта иная веревка. Ее называют иногда литературным вкусом.

И с этой веревкой я обычно нахожу общий язык.

Я могу только в книге чего-нибудь поместить.

Вот в книге «Расстрелять-2» поместил «Фонтанную часть», которую назвал поэмой.

Почему поэмой? Ну, надо же ее было как-то назвать.

Что только я не выслушал за нее – все напрасно. На меня это произвело гораздо меньше впечатления, чем шляпа на барбоса.

Редактор Коля был сперва в ужасе, а потом полюбил ее. Так у нас потом часто бывало.

От «Бегемота» он тоже пришел в ужас. От «Каюты» пришел. Потом настала очередь «Кота».

То есть вначале в ужас, а потом – любовь. Вот что я называю настоящей литературой.

* * *

В Питере у нас тепло. А рябина за окном шелестит птичками.

Немедленно хочется передать всем генералам большой привет от моего генерала Кожемякина.

Он как-то обронил: «Генералу приходится быть умным».

* * *

Поссорился с Сашкой. Орал, что он нас не любит, что что это за любовь, если не думаешь о том, что близкому человеку может быть больно.

Потом проглотил рибоксин и лег под одеяло. Там я уговаривал себя, что маленькие-маленькие человечки с небольшими молоточками сейчас заколачивают гвоздиками калия дырочки в моем сердце.

* * *

Мне написали, что после прочтения «Люди, лодки, море…» не оставляет ощущение сродни тому, что испытываешь, сидя в стоматологическом кресле, в то время как доктор удаляет тебе нерв из зуба. Ты каждой своей клеткой чувствуешь, как он накручивается на тонкую спицу. Чертовски неприятно осознавать, что «если что», тебя просто разменяют, как карту в колоде, а ты живой и можешь думать.

Ощущение от прочтения этой книги должны возникать именно такие.

* * *

Теперь мне говорят, что я смелый человек и чтоб я был осторожнее.

* * *

После того как я дал почитать «Люди, лодки…» своему бухгалтеру, она позвонила мне в волнении и сказала: «Что ты написал?» – «А что такое?» – «Это же нельзя!» – «Почему?» – «Потому что тебя вышлют из страны, и что мы с Наточкой (моя жена) потом будем кушать?»

Я ей сказал, что как только меня захотят выслать, то я немедленно заявлю, что я писал эту книгу вместе с моим бухгалтером и «Наточкой». Так что вышлют всю шайку, и мы чудесно будем жить за рубежом, поскольку эту книгу сейчас же переведут на тридцать три иностранных языка.

* * *

Про ос. Колоссальное количество ос на одного отдыхающего. Появляются они утром на завтраке и немедленно проверяют, что ты положил в тарелку. Особенно тщательно обследуется все, что красного цвета. К арбузу подлетают несколько раз – а вдруг это ловко замаскированная отбивная? Обожают ветчину и шашлык. Курица тоже сойдет, а вот яичница – нет. Рыба не интересует вовсе, правда, над семгой слабого посола носился внушительный рой – семга, скорее всего, пахла дохлятиной. Дохлятина им и нужна. Они отрывают кусочек и уносят личинкам. Сами осы вегетарианцы, а вот личинки любят мясцо.

Вообще-то осы должны ловить на это дело мух и тем приносить пользу всему человечеству.

Видно, здесь они решили, что ветчина дармовая, так зачем гоняться за мухами? Потрясающе, как все быстро привыкают быть нахлебниками. Осы уже не ловят мух, они отламывают кусочки вашей пищи.

В обед они появляются редко: в жару летают только самые упорные – и среди ос есть идиоты, – а вот в ужин, пока еще солнце садится, назойливо напоминают о себе.

Этих ос можно не бояться, они пока еще никого не ужалили. Да и зачем им вас жалить, они всего лишь хотят отломить свою долю. Так что вы их совсем не интересуете. Хотя полетать, пожужжать, постоять перед лицом. Их можно смело отгонять рукой или вилкой.

Я сейчас же устроил маленькое сражение на шпагах – я делал блистательные выпады, я остервенело рубил воздух, я втыкал. Саня мне сказал: «Папа, что ты делаешь? На тебя все смотрят!» – «Саня! – сказал я ему с ужасным выражением лица, – пока я не даю им сесть, немедленно ешь ветчину».

Потом одна оса долго надо мной летала, пока не выбрала середину моих штанов – ее интересовала моя промежность, там она и зависла.

Не понимаю, зачем ей моя промежность?

* * *

Уже больше года, как ушла из жизни Елизавета Алексеевна Даль.

Это внучка Эйхенбаума. Того самого «железного кузнечика», друга Шкловского. Когда-то он порекомендовал Эмме Герштейн заняться Лермонтовым, и она занялась, открыла интреснийшие вещи. Кружок шестнадцати. Так бывает.

А Лиза потом вышла замуж за знаменитого Олега Даля, заболела астмой, переехала в Москву, а после его смерти превратила их квартиру в музей – по всем стенам его фотографии.

«Сюда приходят люди посмотреть, как жил Олег», – говорила она мне.

Мы сидели на кухне, и по комнатам ходил взволнованный пушистый черный кот.

Он все пытался выяснить: надолго ли я тут обосновался.

Каким-то образом он выяснил – не надолго – и успокоился.

Мы хотели издавать «Моего временника» ее деда, вот я и пришел к Елизавете Алексеевне.

Мы пили чай.

Я приходил к ней потом несколько раз. Она любила чай с сухофруктами. Я покупал ей курагу, изюм, орешки, лущеные семечки.

«Как в детстве, – говорила она про семечки, – мы семечки грызли, а ядрышки складывали в кучку, а потом всю кучку в рот и жуешь – вкусно!»

Как приезжал в Москву, так звонил ей, говорил: «Елизавета Алексеевна, я в Москве, сделать ничего нельзя, потому что я иду к вам. Вам можно выпить вина?»

Обычно я приносил бутылочку «Каберне», и мы с ней выпивали по бокалу. Она совсем не выходила на улицу, ей там становилось плохо. Денег особенных у нее тоже не водилось, поэтому я втихаря оставлял ей немного, сверху, на холодильнике. Она обнаруживала и звонила мне в Питер: «Саша! Как вам не стыдно! Я нашла деньги!»

Она задыхалась, много курила. «Вам же нельзя!» – пытался этому воспрепятствовать я.

«А доктор сказал, чтоб я не меняла образ жизни! – вот такой ответ.

А потом она рассказывала, как к ней сватался Даль и как они дружили с Виктором Конецким.

Ей приносила какие-то средства для жизни Анастасия Вертинская, «Настя», как она ее называла. Святой человек.

«У нее есть фонд, и она из этого фонда дает нам небольшую прибавку к пенсии. Вдовам артистов. А еще лекарства. И вдове Марка Бернеса она тоже дает деньги. А еще ей Павел Бородин, знаете, тот, что в Кремле, обещал нас в санаторий направить!»

Не попала она в санаторий. Что-то не получилось. А Анастасия Вертинская действительно святой человек.

Мы столкнулись с ней почти в прихожей. Я уходил, а она пришла, принесла Лизе содержание от своего фонда.

«Про Настю говорят, что она за наш счет наживается, а я считаю, что все это ерунда! – говорила Лиза. Она совсем была не против того, чтоб ее звали Лизой. Я тоже считал, что все это ерунда.

Она называла свою маму Ольгой. Она говорила: «Олег очень любил Ольгу».

Изюм она промывала под водой чуть-чуть: «Немножко грязи полезно для желудка!»

Вместе с ней жила какая-то девушка, совсем не родственница.

«Мне одной было бы одиноко. А потом ей все достанется. Она сохранит музей Олега. Знаете сколько людей приходит посмотреть?»

Мы издали книгу ее деда, и все никак не могли ей переправить авторские экземпляры, потом переправили, да не на тот склад, и я слезно просил Диму Муратова, главного редактора «Новой газеты» привезти ей книги, и книги ей привезли, вошел к ней замечательный Роберт с книгами, с арбузом, с фруктами. Вот радости-то было.

А потом она пыталась много раз позвонить Муратову и поблагодарить; и позвонила она как-то своей знакомой журналистке, Зое Ерошок, но та дала свой мобильный телефон сестре, что лежала в одной московской больнице; а та сестра приехала из Краснодара, и той сестре недавно сделали операцию – у нее был рак груди – и врач сказал, что нужно чудо, потому что она совсем не хочет жить; и Лиза позвонила, в поисках Муратова, сказала, кто она и по какому поводу, а та очень обрадовалась, и они поговорили, и оказалось, что эта женщина встречалась с Олегом Далем где-то там, давным-давно, далеко на юге; и они долго разговаривали на эту тему, вспоминали, и именно этих воспоминаний, как потом выяснилось, Лизе и не хватало, так как она готовила книгу об Олеге, а на следующий день врач ту женщину в больнице не узнал – человек совершенно преобразился, захотел жить.

Муратов мне по этому случаю позвонил и сказал, что Бог есть.

А я ему сказал, что тоже так думаю.

А потом мне передали, что Лиза умерла. Сразу сжалось внутри. Так как-то не звонил я ей, не звонил, а потом она вот умерла.

Не люблю могилы.

И все эти процессии, венки, слова.

Лучше в памяти.

Пусть лучше я буду думать, что это просто я такая зараза и давно не звоню Лизе Даль и что в любой момент я могу позвонить, и она возьмет трубку и скажет мне: «Я слушаю!»

* * *

События в Беслане. Поразительная беспомощность спецслужб.

Нас учили, что схема нападения и обороны любого объекта должна быть.

Нужно наружное наблюдение кинокамерами – ставьте, нужны собаки – давайте собак, нужны металлоискатели – будьте любезны, обеспечьте. Граница у вас прозрачная – сделайте ее непрозрачной.

Существует наблюдение из космоса. Оно давно существует. Еще в 1973 году нам было известно, что со спутника можно сфотографировать даже спичечный коробок на плацу. Я уже не говорю о лагерях подготовки террористов в Афганистане.

Мешает лес – есть съемка в инфракрасных лучах. Поверьте, на этой планете очень трудно спрятаться. И все эти разговоры о том, что найти не могут, – от лукавого.

Мир, по моим скромным наблюдениям, уже не ездит из кишлака в кишлак на ослах.

Мир пользуется телефонами, самолетами, компьютерами, банками и прочими благами.

Людоеды, вампиры, упыри – можно называть как угодно. Их надо найти.

Хакеры могут найти все. Если они до сих пор не нашли источники финансирования, значит, человечество нанимало не тех хакеров. Надо нанять тех. Они есть. Они существуют. Просто их пока за ненадобностью сажают в тюрьму.

Если сажают русского мальчонку в Лондоне за то, что он каждые пять минут взламывал банковские коды и добирался до денег, то, наверное, с ним можно быстренько договориться, и он поработает на все человечество. Он найдет вам то, что вы хотите. Только задачу правильно сформулируйте.

А вот если вы не можете сформулировать задачу мальчонке, то это другое дело.

Это и называется чудовищной некомпетентностью.

* * *

Меня этот митинг достал. Просто приступ пошлости какой-то.

Я провел три дня у телевизора, крепился изо всех сил, чтоб ничего такого не сказать, но этот Первомай я смотреть не мог.

В Риме люди молча прошли со свечами. Молча. По-человечески. Без мэрской координации. Между прочим, 150 тыс. человек. А в многомиллионной Москве вышло 100 тыс.

А по телевизору – слюни по поводу очередей на сдачу донорской крови.

Вот чем мы теперь гордимся каждые пять минут.

А в московском метро слышали разговоры: «Эти устраивают бойню, а наши митингами прикрываются. А мы, как бараны, идем».

В России всегда было: поговорили – дело сделали. Да лучше б они не говорили, лучше б онемели вовсе.

У нас подвиг одного всегда халатность и преступление другого! Всегда!

Террористы их переигрывают на их же поле. Всю дорогу на шаг впереди. А эти только руками разводят: «Невозможно предугадать».

Невозможно – уйди с должности. Марш! Долой! Вон! Пошел вон!

Найдется тот, для кого это возможно. Тот, кто будет 24 часа в сутки думать о том, как народ защитить, а не о том, как денежные потоки поделить.

Им же хорошо по жизни. Все свое, все есть. А люди у них всегда будут сами себя защищать. А они, суки, будут говорить: «Общество не должно терять бдительность!»

А ты, собака, что должен? Что ты вообще по этой жизни должен?

Тебя для чего наняли, сука?

Почему твои обязанности должна бабушка на скамейке у дома выполнять?

Почему у тебя охрана людей находится в таком состоянии, что случись что, так в ход пойдет ополчение?

Почему у тебя с бандитами воюет ополчение или пацаны дохлые после очередного призыва?

Почему у тебя бандиты могут приехать и сначала школу отремонтировать, а потом ее же захватить?

Как это называется?

Это называется ФСБ?

Дружинники у тебя будут заниматься сыском, разведкой, планированием операций?

Милиция у тебя по 12 часов работает? Я в свое время работал по 16 часов. Я сутками работал, и никто не спрашивал, устал я или нет. Никому это даже в голову не приходило.

У них бандитов поймать нельзя.

Окрестные жители вам должны их за ручку привести, чтоб вы их наконец узрели и арестовали? А вы их арестуете или выпустите?

Да они же от вашей милиции в три секунды откупятся, и это знают все.

Блядь, слов нет, одни буквы.

* * *

Я об этом уже писал. Кругом беда.

Она потом оборачивается позором.

Конечно, всем ясно, что рано или поздно детки-то побегут, и не то чтобы мучения физические пересиливают страх умереть от пули. Просто это как у птиц– все полетели, я полетел. Такие маленькие птички. Всей стаей поднялись.

Не тем власть занята, вот и не получается у нее.

А террористы заняты тем, вот и получается у них.

Как бы это все помягче охарактеризовать. Есть такое исконно русское слово – «суки».

* * *

Овну овново – говну говново (хорошо сказал).

Это глубоко в человеке сидит: чинопочитание. Тут пришли, обратили внимание – радости-то, и стал человек маленьким, как и сам захотел.

Каждый кует то, что хочет. Своим куем. Разочаровываться тяжело.

Я же в людей влюбляюсь.

Это мой главный недостаток.

* * *

У них из всех действий получаются только одни – поминальные.

Гробы, попы, молебны, свечки.

У них жизнь защитить некому.

Жизнь, она же души требует, а тут вместо души вертикаль.

И немедленно говорят о сплочении народа.

Очень хочется объединить его с ворами.

И еще мне лозунги нравятся. «Амфибрахий, мы с тобой!»

Это нам в одночасье насрали на голову, а потом они вышли с этим лозунгом, посвященным тому, кто насрал.

То есть они хотят быть не с теми, на кого насрали, а с теми, кто насрал.

Ну что ж, в этом логика есть.

* * *

Была когда-то такая особая страна – Баку, и были такие люди – бакинцы.

То есть среди них были русские, которые были не совсем русские, были азербайджанцы не совсем азербайджанцы, и армяне не совсем армяне, и евреи не очень евреи, и татары не татары, и все прочие мелкие национальности не совсем те самые национальности.

Все вместе они назывались бакинцами.

Теперь они рассеялись по всему свету, и та страна – Баку – перестала существовать.

* * *

Несколько зарисовок

Мы приехали в Мардакьяны для отдыха после автономки.

Всем экипажем. Я немного волновался: понравится ли моим ребятам моя родина.

Все-таки Баку моя родина, а Мардакьяны – пригород этой родины.

Я очень хотел, чтоб она им понравилась.

Сам дом отдыха на берегу моря, условия – как в прошлом веке: удобства во дворе.

Но нашим понравилось – экзотика, да и в столовой их сразу полюбили – подводники же.

Старушки азербайджанки, что накрывали на столы, говорили им всякие ласковые слова, например «джана», и старались дать добавки.

Наш трюмный, Артюха по кличке Леший, отправился в город сигареты покупать.

За каким-то прилавком продавали «Родопи». Стоили они тогда 35 копеек. Леший кладет на прилавок 50 копеек, а продавец ему подает сигареты и не дает сдачу. Леший не уходит.

«О! – говорит он, – а сдача где?» – и тогда продавец очень гордо и молча пальцем двигает ему назад его 50 копеек. То есть раз Леший просит сдачу, то на тебе сигареты и деньги. Тогда Артюха так же гордо и молча двигает пальцем эти 50 копеек назад и говорит: «Еще одну пачку без сдачи!»

Смеялись все, в том числе и продавец, который дал ему вторую пачку без сдачи.

* * *

Мы летим на самолете ТУ-154 из Москвы в Баку. В советские времена это было недорого, и подводники, отправляясь в отпуск, вполне могли позволить себе такие перелеты. Лето, жара. Садимся в самолет, кондиционеры не работают, корпус самолета давно раскалился на солнце. Недалеко садится азербайджанец, а перед тем как сесть, он спрашивал у проходящей мимо стюардессы: «Ми свой демисизонный палто куда будим паставить?»

Та раздражена жарой и тем, что перед ней такой феллах (колхозник), считая свободные кресла, бросает ему: «Э-эей! Под свое сиденье-да клади!» Тот сворачивает плащ, который он носит в жару только для того, чтоб походить на городского жителя, и довольный кладет его под свое сиденье. Потом он важно на него садится.

Рядом плюхаются азербайджанцы интеллигентного вида. Один из них замечает: «Сит даун, плийз!» – потом он (жарко) откидывается на спинку кресла, закрывает глаза и добавляет со страданием: «Вай, аллах!»

Как только самолет поднимается в воздух, тучная дама, сидящая впереди, решает откинуться в кресле поудобней, а самолет набирает высоту, она откидывается вместе с сиденьем назад. Сидящий со мной рядом пожилой азербайджанец, видно, летит в первый раз в жизни. Он не ожидал такого от дамы. Он решил, что кресло сломалось и дама сейчас рухнет на него. Он хватается за спинку кресла и выжимает его назад. А дама решает, что что-то там ей мешает, и она теперь наклоняется вперед, а потом изо всех сил спиной устремляется назад и бьется в кресло. А старик не сдается, у него в глазах ужас.

Я ему говорю: «Отпусти ее, никуда она не упадет!» – «А-да, точно?» – «Точно!»

Наконец все успокаиваются, закрывают глаза. Старик все еще нет-нет, да и посматривает на даму со страхом, потом закрывает глаза и он.

* * *

Баку, лето, жара. У прилавка с газированной водой стоит пожилой мужчина. Видно, его только что обсчитали – газировщики обожали недодавать копейки. Например, даешь ему 5 копеек, а вода с сиропом стоит 3, и 2 копейки он тебе не никогда отдаст. Так что старика обдули, и он возмущается: «А-а-аааааааааа!!! Когда мы воевали!»