Текст книги "Убить колибри"

Дверь ванной открылась, и возникла она в наброшенном на плечи халате, поправляя на затылке волосы. И пока, босоногая, она входила в спальню, сбрасывала на спинку стула халат, ложилась, дохнув на него запахом шампуня, Окладников чувствовал, как любит ее, какое счастье, что она с ее женственностью доступна, приближается к нему, и сейчас она ляжет рядом с ним, колыхнув кровать, и ее прохладная рука коснется его груди.

– Ты здесь? Ты еще не спишь?

Она недвижна, бездыханна, не жива, словно хочет спрятаться от него, страшится, отталкивает своим холодным бесчувствием. Он целует ее, вдыхает в нее свое тепло, обожание, свою умоляющую нежность, пока не дрогнет в ней слабая жилка, не раздастся едва ощутимый вздох. Они вместе, неразлучны, нераздельны, им страшно расстаться, он летит вместе с ней в жаркую тьму, успевая изумиться своему несказанному счастью, чуду их близости, этой жаркой волшебной тьме, в которой плавятся все различия, все образы, все имена. Они рушатся в ослепительную глубину, в которой бесследно сгорают их отдельные жизни, превращаются в бестелесный свет. Медленно остывают, как раскаленные слитки, обретают имена, отдельные дыхания, отдельные биения сердца. Он лежит, не касаясь ее, испытывая такую к ней нежность, такое блаженство, благодаря кого-то за эти мгновения счастья.

– Ты не спишь? – спросил он.

Она молчала.

– Знаю, не спишь. – Он угадывал, что глаза ее в темноте открыты. Протянул к ней руку, коснулся лба, мягких бровей, хрупкой переносицы, щеки. Щека была в слезах.

– Ты опять, все о том же?

Она молчала. Он касался ее губ, слыша, как они вздрагивают.

– У меня никогда не будет детей. Неужели я бесплодна? Пустоцвет?

– Ты знаешь, что это не так.

– Мне скоро тридцать пять. Я хочу иметь детей. Мальчика, девочку. Я ношусь впустую по вечеринкам, по вернисажам, по модным спектаклям. Столько никчемных знакомств, столько пустопорожних слов. Хочу сидеть дома с детьми. Растить, лечить, тормошить. Чтобы мы поджидали тебя из твоих командировок, и дети кидались тебе навстречу, ты хватал их на руки, целовал, а я любовалась вами. Неужели ничего этого не будет?

– Ты ведь все знаешь, родная.

– Мне часто снятся дети, маленькая белокурая девочка с прозрачной розовой кожей, и мальчик, еще маленький, но с крепкими кулачками, веселыми глазами. Они целуют меня. Я чувствую во сне их запах, тепло их губ. Я знаю, это мои нерожденные дети.

– Люблю тебя, родная.

– В нашем роду было у меня столько прабабок, столько дедов и прадедов. Елецкие купцы и мещане, такой род, такая сила. С каждым поколением все меньше, меньше. На войнах, на этапах, в бегах за границу, от болезней, женихи на фронтах, тетушки в ссылках. И вот я одна, последняя веточка рода. Я живая, здоровая, на мне столько свежих листьев, цветов, а завязей нет. Я бесплодна. На мне кончается род. Я тупик. В меня залетели все мои бабки, прабабки, все тетушки, дядюшки и умерли навсегда. Мне кажется, я вижу их печальные лица, их горькие глаза, которые смотрят на меня издалека с укоризной и болью.

– Мы говорили с тобой об этом.

– Я ходила к врачам, ходила к знахаркам. Пила святую воду, даже до восхода солнца выходила голая на луг и каталась по росе. Может, мне поехать в какой-нибудь святой монастырь? Помолиться перед чудотворной иконой, чтобы она послала мне детей?

– Ты ведь знаешь, что у меня не может быть детей. После Чернобыля я бездетный.

– Но, может быть, тебе поехать к знаменитому врачу? А мне помолиться перед иконой? И Господь пошлет нам ребенка?

– Я был у врачей. Они сказали, что я бездетный.

Пыльный вихрь, острая колючая буря замотали его в свой ядовитый рулон, перенесли через пространство и время и вывалили из душного свитка, уронили в окрестность Чернобыля. Он, солдат химзащиты, кашляя в респиратор, шел, направляя трубу дозиметра на рваные куски арматуры. Стрелка бешено билась, скакала, словно чувствовала боль земли.

Леса с пожелтелой листвой среди цветения весны. Площадки дезактивации, где машины тонули в липкой пене, словно их мылили для бритья. Вертолеты, еще недавно стрелявшие в афганских горах, нависали над взорванным блоком, кидали в кратер свинцовые чушки, и свинец, испаряясь, висел над станцией мутной дымкой. Ликвидаторы в белых одеждах перебегали по ломаной линии, среди смертоносных осколков урана, пригибались, словно по ним бил пулемет.

Все ждали нового взрыва. Раскаленный ком прожигал подпятник реактора, приближался к водоносным слоям, и когда их коснется, вскипят грунтовые воды, облака смертоносного пара поднимут пласты земли.

Бригада донецких шахтеров била штольню под днище аварийного блока, готовилась установить морозильник. Голые по пояс, играя потными мускулами, шахтеры толкали вагонетки с грунтом, глаза их светились безумным блеском. Окладников прижимал радиометр к бетонной плите, за которой тлели и плавились адские комья урана. Ему казалось, он своей головой поддерживает плиту, не давая ей рухнуть.

Вертолет парил над жерлом аварийного блока. Страшное дупло, наполненное железным туманом, извергало бестелесную смерть. Кабина вертолетчиков была обшита листами свинца, а Окладников, в матерчатом комбинезоне, совал трубу радиометра в стекло иллюминатора, глядя, как стрелка замерла у предельной отметки. И ему казалось, что тело его горит.

Солдат построили длинной цепочкой у входа в отравленный блок. В дырки пробитой кровли под разными углами били лучи синего солнца. Солдат по одному запускали в помещение блока, и те в респираторах и бахилах, с совком и метелкой в руках мчались туда, где лежала смертоносная частица урана. Сметали ее в совок, сбрасывали в контейнер для мусора, опрометью бежали к дверям. Окладников промчался среди синих лучей, вслепую ударил веником крохотную ядовитую крошку, смахнув ее в мусор, протиснулся обратно сквозь двери. Стягивал бахилы, из которых ручьем лился пот.

Их осматривал врач-радиолог. Сообщил Окладникову, что тот получил две боевые дозы. Тихо вздохнул: «Эх, ребята, ребята!»

Окладников лежал в темноте, слышал, как ухает сердце. Ольга осторожно трогала его голую грудь, что-то чертила.

– Ты что?

– Рисую.

– Что рисуешь?

– Домик, для наших детей.

– Люблю тебя, – сказал он, прижимая к груди ее руку.

Глава 6

Дом на Тверском бульваре постепенно пустел. Его покинул Феликс Гулковский, в сопровождении охраны, которая заслоняла его своими натренированными телами, усадила в «Бэнтли», и машина, сверкая черным лаком, умчалась в пурге. Покинул дом его хозяин Евгений Франк, целуясь на прощание с самыми дорогими гостями. Следом потянулись остальные гости, довольные проведенным вечером, ценными деловыми встречами, получив негласные установки для продолжения своей деятельности в политической и культурной сферах. Только самые неутомимые, не желая расставаться, не выпуская из рук стаканы с виски, продолжали спорить, перетирая все те же, не имеющие скончания темы.

Одна из таких засидевшихся стаек разместилась на диване и креслах возле камина, в котором остывал серый пепел.

– А я настаиваю, только эволюционное изменение строя! Никаких революций! Революция, – это значит, что к власти приходит народный хам. Вы хотите хама в Кремле, я вас спрашиваю? – азартный толстячок, участник «круглых столов» и телепередач, где требовалось присутствие умеренных либералов, жадно отхлебнул виски.

– Мы, демократы, должны, наконец, объединиться. Все наши лидеры – мелкие выскочки, ничтожные гордецы. Думают не о стране, не о партии, а о том, как выглядят на американских телеэкранах, – болезненный, с желтоватым лицом профессор приблизил бесцветные губы к стакану, обвел сотоварищей печальным взором, словно умолял внять его вразумлению.

– Оранжевая революция в России неизбежна! Не удалось на Болотной, удастся на Красной! Искра, одна только искра, и весь Интернет взорвется! Миллион на Красной площади, и Колибри улетит из Кремля! – Оратор, выступающий на демократических митингах, участник одиночных пикетов, неоднократная жертва полицейских задержаний, энергично жестикулировал, как он это делал, стоя на самодельной трибуне.

– Его столкнет только внешний фактор. Россия может гнить еще сто лет, и режим уцелеет. Только внешний фактор! Уверен, жители нищих русских городов будут встречать американскую морскую пехоту с хлебом-солью! – Экономист, часто выступавший в государственной прессе, излагая официальную точку зрения, теперь, находясь в кругу единомышленников, позволял себе быть искренним.

– Нет, господа, повторяю, только теневая работа! С военными, с министрами, со службой безопасности. Червь истории точит трухлявое дерево российской власти! – Пылкий толстячок нетерпеливо перебил экономиста, желая, чтобы возобладала его точка зрения.

За всем этим мрачно наблюдал Федор Кальян, активист партии, чей лидер был недавно застрелен на кремлевском мосту. Федор Кальян язвительно улыбался, пряча улыбку в стакане с виски. Полыхал черными жгучими глазами, напоминавшими жужелиц. Хрустел бледными пальцами.

Его жгла и душила ненависть. К этим говорливым никчемным сибаритам. К этому дому, напоминавшему богатую кормушку для ненасытных сплетников и болтунов. К хозяину дома Франку, кого подозревали в связях с органами безопасности, специально собиравшими в кучу болтливых оппозиционеров. Ко всемогущему Гулковскому, бархатному по отношению к власти, вероломному и гибкому с друзьями, загадочно уцелевшему среди опал и арестов. К отвратительной всемогущей власти, глазированной и нарядной снаружи и уродливой беспощадно внутри. К самому отвратительному в мире человеку, к Колибри, которому баснословно везет и который выскальзывает, как уж, из всех ловушек, что ему подставляет история.

Ненависть жгла горло, будто он проглотил уголь. Спускалась в пищевод, будто туда затолкали раскаленный шкворень. Проливалась в грудь, где сердце жутко взбухало, полное расплавленного свинца. Ненависть горящей лавой ниспадала в солнечное сплетение, в пах, туда, где исчезали видимые объекты ненависти, и оставалась жуткая страна, скотский раболепный народ, само бытие, в котором погибли надежды на успех, победу, творчество, а царила только тупая, длящаяся бесконечно бессмысленность.

Ненависть прожгла его плоть и достигла дна. И, как жаркая рвота, хлынула обратно наружу.

– Мерзавцы! Трусы! Вы будете щебетать и мямлить, пока вас не перестреляют, кого на мосту, кого в постели! Только пуля! Подойти – и в лоб, из пистолета, навылет! Одна священная пуля, и спасено человечество! Крысы трусливые! – Федор Кальян шваркнул стакан о стену, разбивая его вдребезги.

К нему кинулись, успокаивали:

– Федя, да что ты! Успокойся! Ты герой! Ты Шарлотта Корде! Ты Софья Перовская! Ты Анна Каренина! Ты Софья Ковалевская! – смеялись, подталкивали его в прихожую. Федор Кальян, не попадая в рукав, набросил пальто, нахлобучил шапку и выбежал из лязгнувшего подъезда.

Бульвар, где прежде росли деревья, теперь был полон огненных прозрачных червей. Они лезли из земли, извивались, были полны ядовитого лилового сока. Он бежал, уклоняясь от этих червей, которые обливали его фосфорной слизью.

– Черви, черви, я не ваш! – безумно бормотал он, перепачканный липким ядом.

Дома утратили свои очертания. Превратились в призрачных прозрачных существ. На него наплывала розовая прозрачная рыба, в ее чреве виднелась другая, голубая, а в той – зеленая. Они проплыли над его головой, оставляя волнистый след.

– Рыбы, рыбы, я не ваш! – в своем безумии он заговаривал призраки, хотел укрыться от них в подворотнях. Но кругом вырастали фантастические грибы, отекавшие мертвенным светом. Капли отравы падали на землю, растекаясь цветными лужами.

– Грибы, грибы, я не ваш!

Проспект полыхнул синим пламенем. По проспекту грозно, жутко шли великаны. Они переливались, как северное сияние. Были из цветного стекла. Он шарахался, боясь попасть под их марширующую колонну.

Он увидел огромную снежную гору, в которой смутно угадал собор. На вершине горы сияло золотое яйцо. Клюв невидимого птенца долбил изнутри яйцо. Его помраченному разуму чудилось, что лопнет яйцо, и вылетит жуткая птица. Станет его клевать.

– Птица, птица, я не твой!

Он выбежал на набережную. Огненные призраки гнались за ним, то обгоняли, ловили прозрачными пальцами, то отставали, пуская вслед огненные шары.

Кремлевская стена казалась огромной окровавленной тушей, у которой вздувались бока. Прорывая изъеденную кожу, вылезали светящиеся жуки, мерцающие личинки, которыми кишел Кремль.

Собор Василия Блаженного, всегда ужасавший его своей фантастической азиатчиной, теперь, озаренный, среди черной брусчатки, казался грудой отрубленных голов. На головах были тюрбаны, чалмы, колпаки, тюбетейки. Были мертвенно открыты глаза, не мигая, смотрели, как он пробегает.

Он взбежал на мост и вдруг очнулся. Это был тот самый мост, где убили его кумира, лидера его партии, талантливейшего и честнейшего политика, надежду России. Наймиты, по наущению Колибри, подстерегли его на мосту и убили.

Федор Кальян шел по мосту к тому месту, где совершилось злодеяние. Туда соратники и поклонники мученика приносили цветы. Полицейские каждый раз сбрасывали цветы в реку, и алые розы плыли по черной воде, и казалось, цветы рыдают.

Федор Кальян подошел к тому месту, где у чугунного ограждения лежали розы. Цветы пламенели на грязном асфальте. Он наклонился и поцеловал чугунную ограду. Река отражала ядовитые отсветы, словно по ней плыла нефть. Кремль, жуткий, кровавый, сверкал рубином и золотом. Там, за стеной, среди варварских соборов, и аляповатых дворцов находился тот, кого Федор Кальян ненавидел больше всего.

– Проклятый убийца! Я верну тебе твою пулю! – Он грозил кулаком, зная, что Колибри видит и слышит его. – Священная пуля твоя!

Мимо проходил ночной патруль из двух полицейских. Подошли к Кальяну:

– Гражданин, у вас есть документы?

– А что, сошлете в ГУЛАГ? На Лубянку? Будете током пытать? – Он смотрел на ненавистные молодые лица, на полицейские погоны, на дубинки в руках.

– Спать пора, гражданин, баиньки! – Один полицейский носком ботинка пододвинул цветы к краю моста и столкнул в реку. Федор Кальян видел, как плывут в реке розы, и ему казалось, что цветы рыдают.

Глава 7

Генерал Окладников снаряжался в командировку, в Таджикистан, где войска дружественных стран – спецназ России, Белоруссии, Казахстана, Киргизии и Туркмении – проводили учения. Пресекали попытку исламистов прорваться из Афганистана и учинить мятеж в Душанбе.

Прежде чем вылететь из Москвы, Окладников побывал в Министерстве обороны, в ситуационном центре управления, где анализировалась военная обстановка в мире, в свете глобальных угроз оценивалась ситуация на Среднеазиатском направлении, в частности на – таджикско-афганской границе.

В огромном круглом зале по всей окружности сияли экраны. Каждый был окном, из которого просматривались полушария – Восточное и Западное, Южное и Северное – вдоль всей границы России. В режиме реального времени шла информация о маневрах, перемещениях войск, о кораблях на море и самолетах в небе, о лодках в глубинах и спутниках на орбитах. Военные называли этот зал «золотым петушком», который в сказке Пушкина оповещал царя о вторжениях.

В зале, лицом к экранам, на нескольких ярусах, возвышаясь и сходясь к центру, сидели на рабочих местах офицеры. Принимали данные со спутников, разведывательных самолетов, сведения агентурной и радиоразведки. Каждую минуту изображение на экранах менялось, контуры опасности сдвигались, картина мирового соперничества дышала, пульсировала, словно в ней дрожали могучие мускулы, трепетали тончайшие нервы.

Окладников своим лбом, грудью, солнечным сплетением чувствовал страшное давление на Россию. Страна сдавливалась, пружинила, в ней хрустели хребты, мучились побережья, стенали равнины. Окладников был включен в мировое соперничество, через него пролегали рубежи обороны, тянулись баллистические траектории, лязгающие колонны. Он удерживал своей мыслью и волей движение континентов, которые были готовы его расплющить.

В Ледовитом океане паслись четыре подводные лодки, две русские и две американские. Кружили в карусели под полярной шапкой, готовые прострелить лед и повесить над городами чудовищные шары огня.

С Аляски к полюсу шли два стратегических бомбардировщика с грузом крылатых ракет. Приближались к рубежу, на котором из-под крыльев рванутся десятки смертоносных зарядов, пойдут на русские города и заводы.

Норвежский фрегат шел по кромке паковых льдов в сторону острова Врангеля. На остров высаживалась русская десантная часть, парашюты пузырились над заснеженной тундрой.

В Прибалтике, в трех прибалтийских странах, шли учения НАТО. В дюнах шныряли танки и боевые машины пехоты. Батареи «Искандеров» разворачивались под Калининградом, нацелив свои острия на Ригу, Вильнюс и Таллин.

В Балтийском море проходили учения немецкого и польского флота. Корабли отрабатывали погоню за русскими лодками. Два русских самолета-разведчика широкими кругами ходили в районе учений, присылая в Центр управления снимки боевых корветов.

В Польше шло строительство американских противоракетных систем. Район базирования брался под прицел русских ракет средней дальности. Приднестровье поставило под ружье свою армию, прикрывая границу, на которой Украина скапливала группировку войск, оснащенную танками и установками залпового огня.

В Румынии работал радар американской системы ПРО, и Россия перебросила на западное направление мобильную дивизию «Ярсов».

Шла война на Донбассе, украинские реактивные установки громили Донецк и Луганск. Днем и ночью не утихала дуэль артиллерии. В Ростовской области русская бригада спецназа приблизилась к украинской границе.

Два корабля и дизельная подводная лодка американского Шестого флота через Босфор вошли в Черное море и встали на рейде грузинского Поти. Из Севастопольской бухты вышли два эсминца и большой десантный корабль с бригадой морской пехоты, в воздух был поднят ракетоносец морской авиации.

Грузия на границе с Абхазией запустила радар с большой глубиной наблюдения. С русской военной базы под Гудаутой в сторону Грузии были подняты два беспилотника.

В Сирии продолжалась операция Воздушно-космических сил России. Самолеты бомбили ИГИЛ в районе Алеппо. Исламистам из Иордании поступила партия переносных зенитно-ракетных комплексов.

В Карабахе продолжались бои. Азербайджанцы в районе Агдама установили батарею тяжелых гаубиц, били по Степанакерту. Армяне по Лачинскому коридору перебросили роту танков. Российская военная база проводила ротацию контингента.

В Казахстане у российской границы произошли боестолкновения. Группа исламистов атаковала казахский военный пост. Войска в Оренбургской области подняты по тревоге.

Вдоль китайско-русской границы расквартированы еще две китайские пехотные бригады и артиллерийский гаубичный корпус. В России, в районе Благовещенска, на пустующий аэродром переброшен авиационный полк.

На тридцать восьмой параллели, между Южной и Северной Кореей, нарастает напряженность. Северяне запустили серию баллистических ракет, южане вместе с американцами проводят большие маневры.

Япония наращивает военно-морские силы, патрулирует все большие участки Японского моря и пролива Лаперуза. Корабли Тихоокеанского флота провели учения по уничтожению авианосцев силами подводных лодок и морских ракетоносцев.

На Аляску прибыла эскадрилья тяжелых бомбардировщиков «Б-1», переброшенная из Калифорнии.

Окладников поворачивал голову, вел глаза от экрана к экрану. Огромные экраны мерцали, струились, пульсировали. На них появлялись и исчезали изображения кораблей, самолетов, ракетных установок. Возникали цифры, сообщающие о числе дивизий, численности солдат, о подлетном времени и возможных потерях.

Офицеры в наушниках принимали сообщения, давили на клавиши. Окладникову были видны их стриженые затылки, погоны, мониторы их компьютеров.

Он находился среди стекол громадного аквариума, на стекла давила непомерная сила. Выгибала, сотрясала. Они вот-вот лопнут, и тяжкий поток хлынет на Окладникова, собьет с ног ударами корабельных носов, самолетных фюзеляжей, танковых башен.

За стеклами аквариума шевелились уродливые личинки. Это были личинки войны. Одна из них вдруг начнет разрастаться, взбухать гигантским телом, кинется на Окладникова. И он погибнет на одной из этих будущих войн. Не знал, на какой. Воспаленно блуждал глазами.

Офицер разведки докладывал ему обстановку на таджикско-афганской границе:

– За последнюю неделю произошло три прорыва границы в районе Пянджа, в основном наркоторговцами. В Гиссарской долине обнаружены остатки группы, пытавшейся год назад совершить государственный переворот. Талибы продолжили свое наступление в районе Кундуза. Генерал Достум вернулся из Турции и принял командование, сдерживая натиск талибов. Ячейки «Аль-Каиды» и ИГИЛ зафиксированы в северном Афганистане, возле Мазари-Шарифа. Не исключена возможность прорыва границы.

– Благодарю, полковник, – Окладников пожал офицеру руку, и машина помчала его на аэродром в Чкаловское, где ждал его борт с военными.

В Душанбе стояла ранняя весна. Шел мокрый снег. Низкорослые дома казались сырыми и серыми. Но в центре с пугающей пышностью белели и розовели дворцы, золотом сияли памятники и монументы. Таджики, создавая свое государство, напоминали о величии былых времен, о древних воителях и поэтах.

В Министерстве обороны их принял Министр, дружелюбный, полный, в просторном, шитом на заказ камуфлированном мундире. Он хорошо говорил по-русски, был из числа гражданских чиновников, работавших в советских структурах. Он занял этот пост, будучи в родстве с Президентом, после неудачного путча, когда прежний министр восстал, стремясь захватить Душанбе. И, прежде чем был обезврежен, сумел внести панику в ряды правящего клана.

В кабинете Министра, где не обошлось без позолоченных стульев и люстры из лазурита, на столе расстелили карту. Офицеры в полевой форме склонились над картой. Все, в разной степени, но вполне свободно, говорили по-русски. Каждый носил погоны и знаки отличия, принятые в их национальных армиях. Покрой их формы отличался от русской, нес элементы американской, турецкой, китайской. Окладников фиксировал это несходство как признаки едва заметного отчуждения, которое могло сказаться при выполнении боевой задачи.

Министр указкой чертил на карте линии и окружности, обозначал район учений.

– Местом учений выбрано ущелье в семидесяти километрах от Душанбе. Условная банда террористов проникла в ущелье, где находятся месторождения урана и ртути. В состав банды входят два ученых-физика, способных создать «грязную бомбу», чтобы впоследствии применить ее в Душанбе. В состав банды входят триста боевиков, зенитные установки, минометная батарея, вьючные лошади.

Окладников слушал Министра, его старательные формулировки, которыми он хотел подчеркнуть свою военную принадлежность. Думал о том, что надо было расчленить великую армию, разорвать ее на лоскутья, чтобы теперь мучительно их сшивать, соединять в боевое единство накануне огромных бед, нависших над регионом.

– Наша задача – обнаружить банду средствами космической, воздушной и радиоразведок. Блокировать ущелье. Высадить спецназ на окрестных вершинах. Одновременно с разных сторон ударить по лагерю террористов. Уничтожить главарей и захватить в плен ученых. Задача поставлена перед каждым из подразделений дружественных армий. Вы проработали ее еще до приезда в Душанбе. Остается пожелать вам успешного проведения учений.

Министр пригласил всех на ужин. Ели вкусные шашлыки, пили водку, коньяк и виски. Окладников видел казахские, киргизские лица, слышал русские слова, произносимые с таджикским и казахским акцентом, и чувствовал глубинное, нераспавшееся братство, видел в них своих соотечественников.

После ужина не хотелось расходиться.

Офицеры собрались в люксе Окладникова, наполняли стаканы, делились политическими новостями, слухами, обсуждали карьерные перемещения общих знакомых. Окладников наполнил стакан армянскому полковнику, маленькому, лысому, с большими тревожными глазами:

– Арам, объясните, почему на этот раз Армения не прислала свой спецназ? Ваше место на учениях остается пустым, а это ломает схему. Мы рассчитывали на ваш спецназ.

– Мы не могли снять спецназ с карабахского фронта. У нас война, Владимир Дмитриевич. Азербайджан готовит большое наступление. Нам дорог каждый солдат.

– Нет ли тут политической подоплеки, Арам?

– Признаюсь, конечно, есть. В эту трудную для нас минуту Россия не помогает Армении. Скорей Азербайджану. Вы поставили Баку партию танков, а они теперь стреляют по Карабаху. Наш генштаб прислал в Душанбе одного меня.

– Вас понял, Арам. Вы один для нас дороже всего армянского спецназа. – Окладников чокнулся с армянским полковником, чувствуя тончайшую трещину, пробежавшую по их отношениям.

– Дорогой Куаныш, в казахских подразделениях теперь используют другую последовательность принятия оперативных решений. Боюсь, это может негативно сказаться на синхронности наших действий. – Окладников чокнулся с казахским полковником, богатырского роста, с глыбами скул на круглом лице, с блестящими щелками глаз. – Почему вас не устраивала прежняя последовательность, проверенная с советских времен?

– Владимир Дмитриевич, мы будем проводить совместные учения с американцами. Мы хотим в некоторых пунктах синхронизировать наши уставы с уставами НАТО. Я проходил стажировку в Вестпойнте. Надо сказать, усвоил много полезного. – Казах добродушно улыбался, говорил на прекрасном русском, но в этом дружелюбии Окладникову почудилась едва различимая трещинка, случившаяся в отношениях после раскола страны.

Киргизский полковник, маленький, с коричневым заостренным лицом, с редкими усиками, ловко щелкал фисташки. Просовывал острый ноготь в щель между скорлупками. Извлекал сердцевину. Грыз орешки желтыми острыми зубами, чем-то напоминая проворного грызуна.

– Курманбек, мы хотим одно из учений провести в Манасе, с опорой на российскую базу. Как вы считаете, не может случиться, что ваше правительство снова передаст базу американцам? – Окладников спрашивал киргизского полковника, чье сухое, с мелкими морщинками лицо было изуродовано шрамом, который он получил в ходе кровавых столкновений. – По-моему, сейчас ситуация стабильна, и не приходится ждать сюрпризов?

– Мы, Владимир Дмитриевич, сформировали наш смешанный контингент как раз на случай сюрпризов. Конечно, Киргизия остро нуждается в деньгах, американцы предлагают за базу более высокую цену. Но не все измеряется деньгами. Россия должна сохранять свое влияние в Киргизии, иначе ваше место займет Америка или Китай, – киргиз отвечал спокойно, с достоинством, в котором Окладникову чудилась едва заметная отчужденность, горький опыт войны и потерь, которые обрела Киргизия после распада Союза.

– А вы, Шариф, как оцениваете возможность крупных вторжений из Афганистана в ближайшее время? – Окладников равномерно распределял свое внимание ко всем участникам беседы. Он обращался теперь к таджикскому полковнику, специалисту по антитеррору.

Полковник был невысокий изящный таджик с лицом скорее философа или поэта, чем офицера разведки. Он был участником недавней гражданской войны и пришел в регулярную армию из ополчения, защищавшего Душанбе.

– Эти вторжения, Владимир Дмитриевич, уже происходят. В районе Пянджа существуют тропы, по которым проходят наркоторговцы и боевики с оружием. Они оседают в кишлаках в подпольных мечетях. Существует подполье, центрами являются тайные мечети. Рано или поздно они снова поднимут мятеж.

– Россия убежала из Азии, а Азия устремилась за Россией, не отпускает ее, догоняет на Кавказе, на Волге, – полковник белорусского спецназа горько усмехнулся, и Окладников не мог понять, к кому обращена его ирония. Только ли к убегающей России, или ко всем ним, военным, исправляющим страшные ошибки политиков.

– Выпьем за Россию, – армянский полковник поднял стакан, произнося завершающий, всех сближающий тост, в котором исчезали все недомолвки и умолчания, становились невидимы тонкие трещины, пробежавшие между ними.

Оставшись в одиночестве, Окладников лег на огромную, с золоченой резьбой кровать. Прислушивался к гулам клокочущих материков и бушующих океанов. В мире тлело множество войн, на одной из которых ему суждено погибнуть. И в душе его не было мира. Тончайшие трещины пролегли между ним и любимой женщиной. И он боялся неосторожным движением или помыслом расколоть их драгоценную и хрупкую близость.

Утром колонной офицеры выехали на место учений. Полигон располагался в горах, в длинном ущелье, зажатом с обеих сторон заснеженными вершинами. По ущелью текла река, виднелись всадники, переправлявшиеся через брод. На них были плоские афганские шапочки, долгополые одежды, за плечами автоматы и гранатометы. Это были солдаты, игравшие роль бандитов, совершивших прорыв из Афганистана. Виднелись палатки, обозначавшие базу террористов.

Окладников осматривал местность, на которой предстояло осуществить операцию, сочетать множество сил и средств, обеспечить управление техникой, добиться слаженности и синхронности при отработке боевой задачи.

На краю ущелья стояла застекленная беседка со столами, креслами, телефонами, рациями, с антеннами и переговорными устройствами, по которым Министр обороны мог связываться с командирами подразделений, с генштабом в Душанбе, с Главным штабом в Москве.

Министр радушно поздоровался с офицерами, прошел в беседку. Поместился в кресло, откуда было видно заснеженное ущелье, покрытые снегом склоны. На них кое-где обнажились зеленые проталины. Окладников предоставил Министру и его свите созерцать ущелье, а сам отправился в шатер, в центр управления, на командный пункт, откуда осуществлялось руководство учениями.

Здесь стоял гомон, звучали позывные. Офицеры по рациям связывались с авиацией, артиллерией. Перекрикивали друг друга, сердились. Некоторые уже охрипли, другие надували на горле жилы, словно зубилами выкалывали из толщи необходимые данные.

Окладников в этом мнимом хаосе угадывал стройность и соразмерность огромного механизма войны, который начинал вращать свои невидимые сочленения.

– Данные киберразведки? – Окладников уселся перед мониторами, среди которых, на самом большом, мерцала электронная карта территории вдоль афгано-таджикской границы. – Что нам дает Интернет?

Невысокий таджик в форме майора, слегка путаясь в русских словах, изложил содержание закодированной переписки, которую удалось обнаружить в Сети.

– Предположительно две группы с интервалами в три дня перешли границу в горном Бадахшане. Среди сообщений, сделанных на фарси, присутствуют два на английском и одно на урду. Зафиксированы позывные «Фарах» и «Гельмент».