Текст книги "Судьба княгини"

Александр Прозоров
Судьба княгини

© Прозоров А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Пролог

3 сентября 1424 года

Рязанское княжество, Одоевский уезд, жнивье перед деревней Грибово

Осенний день выдался просто на загляденье. Ясный, солнечный – но вместе с тем ветреный и прохладный. В такую погоду самое милое дело – надеть поверх исподней и полотняной рубах толстый, в два пальца, а потому очень теплый стеганый или войлочный поддоспешник, шерстяную тафью на макушку, да заправить подбитые мехом штаны в сапоги из толстой кожи. Сверху пуд железа али два – это уж кому как больше нравится. На голову, поверх шапочки, насадить островерхий шлем.

Летом в таком снаряжении даже просто на месте сидеть – и то мука. Упаришься так, что уже и сам смерти желать начнешь. Зимой же – холодно, да броня индевеет и кожу обжигает. Приходится плащи и шубы набрасывать – но тяжелы они, утомляют и движения сковывают. Да и не греется железо-то от меха. Все равно «кусается».

То ли дело нежная прохладная осень! Не жарко, не тяжело, никаких дождей и туманов, пропитывающих одежду противной холодной влагой; ветерок поддувает, освежает тело и уносит запахи. Самая лучшая погода для хорошей драки!

Московская дружина перетаптывалась поперек недавно скошенного длинного поля, одним краем упираясь в редкий сосновый бор, а другим – в узкий ручеек, сразу за которым начинался густой, влажный и непролазный осинник.

Хотя – какая там московская? Из шестнадцати сотен воинов восемь – галичская дружина, пять – суздальская и три – боровская. Великий князь Московский, узнав про ордынский набег, объявил сбор ополчения на Берегу[1]1
  Берег – северный берег Оки, на котором на протяжении многих веков русское ополчение встречало татарские набеги. Эта постоянная порубежная служба так и называлась: Берег, служба на Берегу.


[Закрыть], возле Коломны – но главные силы еще не собрались, и потому в «московской рати» на сегодня не имелось ни единого московского боярина. Однако первый русский воевода не стал дожидаться головного полка – помчался вперед с теми полутора тысячами воинов, каковые подошли самыми первыми. И – догнал!

Татары растянулись на удалении всего в сотню саженей. Числом примерно втрое больше – но почти без брони, в шапках вместо шлемов, на низких степных лошадках и с легкими пиками вместо тяжелых рогатин.

Обычно степняки не вступают в сражения. Ведь они ходят в чужие земли грабить, а не умирать. Однако на сей раз воевода Юрий Дмитриевич, брат великого князя Василия, подловил их на возвращении в Дикое поле – с огромным обозом награбленного за месяц барахла, что заполонило всю дорогу за спинами легконогой конницы. Не могли же ордынцы бросить все добро, добытое с таким трудом, и просто разбежаться, возвращаясь в родные кочевья редкими перелесками и узкими тропками! И потому сейчас разбойники хмуро стояли от соснового бора до осинника и разглядывали кованую рать, загородившую им путь к свободе.

– Почему они не стреляют, папа? – разорвал тяжелую тишину звонкий мальчишеский голос, заставив бояр резко перевести дух и зашевелиться.

– Кто это был? – привстав на стременах, закрутил головой одетый в золоченые доспехи воевода.

– Прости, Юрий Дмитриевич! – отозвался крупный боярин в панцирной кольчуге со вплетенными в нее воронеными дисками размером с ладонь. – Сие сын мой сын, Василий. Новик он, первый раз в походе. Юн еще, знаю. Но уж очень просился! Истинный воин растет.

Небольшая свита воеводы, плотно стоявшая в нескольких шагах перед рядами дружины, немного расступилась, позволяя всаднику из задних рядов проехать вперед.

Поравнявшись с воеводой, ратник приложил руку к груди, чуть поклонился:

– Хорошего дня тебе, Юрий Дмитриевич! Мое имя Василий, я есмь сын князя Ярослава Боровского, внук князя Владимира Храброго[2]2
  Владимир Андреевич, представитель «царственной» династии, внук знаменитого Ивана Калиты, получивший в народе прозвища Донской и Храбрый. Донской – за свою определяющую роль в Куликовской битве, а Храбрый – за поведение во всех прочих походах «по совокупности».


[Закрыть]!

Панцирная кольчуга, щит капелькой, рогатина с широким наконечником, островерхая ерихонка с посеребренной улыбающейся маской от шлема до подбородка. В полном боевом облачении новика было не отличить от всех прочих воинов, опытных и не очень. Своим сложением мальчик, несмотря на юность, мало уступал большинству бояр, а отсутствие бороды не было столь уж ясным признаком молодости, ибо многие воины оные ровняли и стригли – и потому из-под защитных масок на грудь они не выпадали.

– Сколько тебе лет, юный витязь? – поинтересовался воевода.

– Уже тринадцать, княже! – Новик отвернул личину в сторону, открывая совсем детское веселое лицо с узким подбородком, острым носом и глубокими синими глазами.

– Не рановато в сечу-то? – склонил голову набок звенигородский князь.

– Я внук Владимира Храброго! – звенящим голосом выкрикнул княжич. – Я должен стать великим воеводой! Я учусь сражаться!

– Похвальное желание, – кивнул воевода. – В твоих жилах течет гордая кровь, ты станешь достойным витязем.

– Благодарю, княже! – Новик снова спрятал лицо под железную маску.

– Что до луков, княжич, – перевел взгляд на врага Юрий Дмитриевич, – то татары уже месяц разбойничают. Вестимо, боевые припасы у них давно кончились. Нечем им стрелять, колчаны пустые.

– А мы почему не стреляем?

– Ждем удачного момента. – Воевода отвел руку назад и потрогал лежащий на крупе коня, обшитый бархатом саадак[3]3
  Саадак – комплект из лука и колчана со стрелами в закрытой коробке. Часто в комплект входили сулицы – метательные копья.


[Закрыть].

– Когда он наступит?

– Ты задаешь слишком много вопросов, сынок, – вмешался князь Ярослав Боровский. – Не мешай воеводе!

– Коли не спрашивать, княже, ничему не научишься, – укорил его Юрий Дмитриевич и обратился к новику: – Нам надобно, Василий Ярославович, чтобы татары на нас напали. Иначе Большим нарядом не воспользоваться. А они, видишь, квелые стоят. Надо бы расшевелить… – И воевода повернулся к боровскому князю: – Сможешь, Ярослав Владимирович?

– Дозволь мне, княже, дозволь мне! – встрепенулся новик. – Дозволь, я наши сотни на ордынцев поведу!

– Ну нет, Вася! – решительно отрезал князь Боровский. – Ты сюда учиться просился, а не в самую свалку влезать! Вот при воеводе и оставайся! Учись! Юрий Дмитриевич, сделай милость, присмотри за ребенком!

– Отец! – возмущенно выкрикнул мальчишка.

– Жди здесь, Василий, и слушайся князя Звенигородского! Тихоня, Басарга, Вторуша, берегите сына, остальные за мной! – Ярослав Владимирович повернул коня, поскакал к своим сотням.

Его небольшая свита разделилась. Трое богато снаряженных холопов в чешуйчатых куяках, издалека похожих на рыбью чешую, поскакали за хозяином, другие трое остались с княжичем.

Вскоре правый край русского войска дрогнул, медленно двинулся вперед. Бояре на ходу цепляли рогатины петлями к седлу, сдвигали вперед колчаны, вынимали луки. Намерения их оказались столь ясны, что разбойничья армия, еще до первых стрел, зазвучала залихватским пересвистом и ринулась навстречу, с громким гиканьем разгоняя скакунов и опуская пики.

Боровские воины, уже успевшие поменять ударное оружие на стрелковое, к сшибке оказались не готовы и стали спешно разворачиваться, уходя от удара и в полуобороте пуская стрелы себе за спину.

– Лу-уки!!! – громко закричал Юрий Дмитриевич, благо вся его рать находилась совсем рядом, и сам первым, перевернув рогатину и вонзив острием в землю, схватился за саадак.

Атака правого края на глазах превращалась в паническое бегство – уходя от удара, боровские дружинники, не переставая осыпать врага стрелами, миновали свое старое место в строю и понеслись дальше. Татары, теряя товарищей, с посвистом и гиканьем их преследовали, стремительно сокращая расстояние.

– Лу-уки!!! – Звенигородский князь стал быстро опустошать колчан, выпуская стрелы высоко вверх. Прицелиться так в кого-то из врагов было невозможно. Но промахнуться по плотной многотысячной рати – еще труднее. Больше тысячи луков, по пятьдесят стрел в колчане – и от стремительной оперенной смерти, разом взметнувшейся в воздух, на какой-то миг наступили сумерки… А потом вся эта отточенная сталь дождем просыпалась на мчащихся через поле степняков.

Почти половина наконечников из этого густого ливня нашла себе цель, вонзаясь в тела лошадей, в ноги, в руки сидящих на них всадников, острые жала пробивали меховые шапки и стеганые халаты, впиваясь в плечи, рассекая ткань на спине и груди. И пусть только одна стрела из тысячи приносила смерть – раненые лошади спотыкались, а иногда и падали, получивший стрелу в руку разбойник терял копье и уже не мог схватиться за саблю, из посеченных ног текла кровь, и торчащая из бедра стрела бодрости воину тоже не добавляла.

Несущиеся во весь опор татары кувыркались вместе с лошадьми, выпадали из седел, спотыкались о своих товарищей, перепрыгивали через них, а где-то – и затаптывали, проносясь прямо по телам неудачно упавших земляков. Но – не останавливались. Многосотенная лава стремительно втягивалась в прорыв на правом краю, обходя русские полки и устремляясь дальше, к обозу, к главной, самой желанной цели любого сражения.

Ведь армии не передвигаются без припасов, и каждый обоз – это очень богатая, обильная добыча.

Большинство степняков ушло в атаку по самому легкому пути – справа. Но не меньше трети поскакали прямо на главные силы, словно и вправду надеялись опрокинуть легкими пиками тяжелую кованую рать.

– Ну что, новик, повеселимся? – выдернул из земли рогатину Юрий Дмитриевич и удобнее перехватил в руке. До врага оставалось всего с десяток шагов, разгоняться навстречу не было ни места, ни времени. Только твердо встретить удар.

– Я пе-е-ервы-ый!!! – Мальчишка неожиданно для всех, даже для собственных своих холопов, дал шпоры коню и ринулся вперед.

В него, бедолагу, и пришелся самый первый жестокий напор: сразу три копья ударили в щит, еще одно в бок, да еще в грудь…

Правда, своей рогатиной новик все-таки успел попасть в шею ближнего татарского скакуна – после чего буквально вылетел из седла и кувыркнулся назад через круп коня, высоко вскинув в воздух короткие красные сапоги. Следом летевшие по весь опор татары опрокинули и скакуна юного храбреца – врезавшись в него грудью сразу нескольких коней.

Холопы с отчаянным криком кинулись спасать своего господина – поймали на копья одного степняка, другого, сбили третьего…

Но куда там отчаянной отваге трех воинов супротив тяжелой многосотенной лавы!

В следующий миг звенигородскому князю стало уже не до новика. Его золоченая броня привлекла внимание многих врагов, на воеводу нацелились сразу пятеро разбойников – больше мешая друг другу, нежели помогая. Юрий Дмитриевич поспешно опустил щит, прикрывая живот сразу от двух наконечников, рванул его в сторону с полуоборотом влево, свою рогатину просто приподнял, позволяя круглолицему татарину с торчащими из плеча и головы стрелами напороться на нее грудью, и тут же наклонился, пропуская еще одну пику над спиной. Степняков справа и слева приняли на копья галичский сотник Олай из Басмановки и его товарищи. Увлекшись попытками убить князя, разбойники совсем забыли, что у воеводы есть охрана, причем очень умелая.

Однако татарская лава, даже лишившись передовых воинов, продолжала скакать, по инерции напирая на русскую дружину, и остановить тяжелую массу не могли никакие копейные уколы и взмахи сабель. На могучего чалого туркестанца звенигородского князя навалились сразу три низкие степные лошадки, на которых тоже давили задние скакуны, – и чалый начал заваливаться назад и набок.

«Надо было вставать позади!» – запоздало посетовал воевода, падая вместе с конем, но изменить что-либо уже не мог.

Не особо испугавшись, бывалый воин в первую очередь высвободил ноги из стремян, поджал, торопливо закрыл щитом голову и плечи. И уже через миг по щиту застучали копыта, с силой вбивая его в тело.

Успешно смяв два ряда боярской конницы, татары потеряли почти всех передних воинов, и схватка затихла – между русскими и степняками оказались зажаты десятки лошадей с уже мертвыми всадниками либо с пустыми седлами. Живые враги друг до друга просто не доставали.

И в этот миг над полем прокатился протяжный оглушительный гром, от которого у людей заложило уши, а многие лошади встали на дыбы.

Поле за спинами русских воинов, между московской дружиной и ее обозом, заволокло дымом. Это вкопанные между соснами три десятка пушек Большого наряда с расстояния всего в три десятка шагов ударили единым залпом по увлеченным погоней татарским сотням, оказавшимся в одиночестве на открытом поле. Крупная речная галька, щедро забитая в стволы, буквально снесла ближние ряды конницы, выбила многих всадников, скачущих посередине, и повалила немало людей даже у самого ручья.

Боровская дружина, уже доскакавшая почти до самого обоза, после громового раската за спиной стала, словно бы по сигналу, натягивать поводья и разворачиваться, опуская рогатины. Примерно полусотня степняков, успевших проскочить смертельное поле до залпа, частью налетели на эти копья, частью успели отвернуть и ускакать между сосен либо увязли в топкой земле возле ручья.

– За Ру-у-усь!!! – вскинув рогатину, громко закричал князь Ярослав. – Не посрамим имени батюшки моего, Владимира Храброго!!! За Ру-у-усь!!!

Три сотни идущих стремя к стремени бояр, одетых в прочное сверкающее железо, на тяжелых, породистых и хорошо откормленных скакунах, с низко опущенными копьями стали разгоняться для таранного удара – и уцелевшие после залпа степняки, хорошо знающие, во что превращает любого вставшего на пути врага даже обычный скачущий табун, предпочли со всех ног метнуться в стороны, открывая дорогу кованой лавине.

Главные татарские силы, почти окружившие русскую дружину и теперь прижимающие ее к лесу, – почуяли неладное, слегка отступили, прислушиваясь и вглядываясь в дым. Напор ослаб, оставшиеся без всадников скакуны, пользуясь возможностью, стали разбегаться в стороны, а бояре – пробиваться между ними вперед, пытаясь сблизиться с ворогом хотя бы на расстояние копейного укола.

И вот тут вдруг из густых белых клубов на поле брани стала вылетать на рысях ряд за рядом русская конница. Бояре в сверкающих мертвыми ухмылками железных масках склонялись к гривам коней, вытягивали вперед похожие на маленькие мечи наконечники рогатин и подгоняли, подгоняли оскалившихся и хрипящих, покрытых розовой пеной лошадей.

Несколько мгновений тяжелого мерного топота – и кованая рать врезалась в задние ряды окруживших главную дружину татар, протыкая беззащитные спины и опрокидывая легких лошадок, чтобы тут же пронзать, рубить и опрокидывать следующих врагов.

– Москва! Москва! – Окруженные бояре и сами дали шпоры скакунам, расталкивая перепуганных бесхозных лошадок, пробиваясь вперед и тоже рубя, коля, оглушая.

И разбойники не выдержали, попятились, стали разворачиваться и уноситься прочь, растворяясь между деревьями сухого и редколесного соснового бора.

Плевать на добычу! Мертвым меха не нужны. Коли жив останешься – завсегда новое барахло награбить можно… Так что выноси, кобылка верная, спасай, вывози! Ныне главное – оторваться. А опосля к родному кочевью как-нибудь выберемся…

* * *

Когда щит наконец-то перестали топтать, Юрий Дмитриевич отпихнул его в сторону, вытянул ноги из-под какой-то горячей туши, столкнул обмякшее человеческое тело, липкое от парной крови, поднялся на ноги, задрал личину, вглядываясь в пыльную свалку впереди.

Там, судя по всему, изрядную часть татарской шайки дружина прижала к обозу и теперь успешно добивала. Разбойники и хотели бы сбежать – но по плотно забитой телегами дороге разве токмо поодиночке можно пробраться, да и то без спешки. Даже возничие, прыгая с облучков, предпочитали искать спасения в топком, но непролазном осиннике, а не по дороге драпать. Меж повозок, рыдванов и кибиток быстро не побегаешь.

– Кажется, победили, – сделал спокойный вывод опытный воевода. Затем наклонился, всмотрелся под ноги. Взял за сапог степняка в шапке с торчащей стрелой, оттащил в сторону, передвинул на пару шагов другого. Присел, ласково погладив по морде скакуна: – Ты как, Чалый? Живой?

Лошадь жалобно заржала.

– Потерпи, милый, потерпи. Нас сегодня не кололи, не рубили. Может, и обойдется…

Звенигородский князь выпрямился во весь рост, и сверкнувшая на солнце позолота наконец привлекла внимание. Сразу с нескольких направлений к воеводе поскакали бояре, стали спешиваться:

– Ты жив, Юрий Дмитриевич?! Ты цел, княже? Не ранен?

– Помогите коня освободить, – снова наклонился воевода.

В несколько рук люди смогли сдвинуть одну мертвую тушу, приподнять другую – и княжеский скакун, опять громко заржав, неуклюже встал на ноги. Замер, дрожа и фыркая.

– Молодец, Чалый, – ткнулся лицом ему в морду Юрий Дмитриевич. – Все хорошо, все в порядке. Ноги на месте, голова на месте, шея на месте. Ран на тебе нет, кровь чужая.

– Тут еще кто-то стонет! – Дружинники перевернули тело в панцирной кольчуге.

Боровский холоп, издав странный хриплый звук, уставился в небо мертвыми глазами. И судя по проломленно груди, подавать признаков жизни он никак не мог.

– Там где-то новик должен быть! – спохватился воевода. – Ищите, други, служивые за него дрались! Сын князя Ярослава! Проклятье, это ведь его первая стычка…

Съехавшиеся бояре стали осматриваться внимательнее, холопы – передвигать тела и заглядывать под конские туши.

– Здесь! – неожиданно закричал воин, стоявший на коленях возле мертвого пегого коня. – Здесь кто-то лежит! Его тут, бедолагу, наполовину в землю вдавило…

Пегую лошадь поспешно оттащили, переложили княжича на чистое место, сняли шлем, наскоро осмотрели.

– Кольчуга на боку порвана, но крови нет, – поднял голову нашедший мальчишку холоп. – В остальном вроде цел. Токмо оглушило, вестимо. Да потоптало изрядно.

– Новичкам везет, – ответил Юрий Дмитриевич, присел рядом с княжичем, легонько похлопал по щекам. – Ну же, мальчишка, дыши!

Новик вдруг закашлялся, протяжно застонал, открыл голубые глаза. Осторожно спросил:

– Где я?

– Покамест в мире земном, – тихонько щелкнул его по носу воевода. – Хотя отчаянно пытался его покинуть. Больше так не поступай. Дружина сражается в строю, как одно целое. И в сем ее главная сила! Одиночки в бою не выживают.

– Прости, княже… – сглотнул мальчишка.

– Зато ты показал себя достойным внуком Владимира Храброго, – сжалившись, похвалил его Юрий Дмитриевич. – Отваги тебе не занимать. Нужно будет запомнить твое имя, Василий, сын Ярослава. Такие воины нашей земле нужны. – И воевода подмигнул мальчишке: – Ну так как, княже? Понравился тебе первый урок ратного дела?

– Не знаю… – неуверенно ответил новик.

– Ничего, научим, – распрямился князь и протянул ему руку, помогая подняться. – Это только первый блин комом. Потом приноровишься.

Часть первая. Тайная любовь

26 октября 1424 года

Москва, Кремль

О возвращении дружины гонцы донесли заблаговременно, за несколько дней до появления ратных полков на Ногайском тракте. Посему холодная белокаменная столица великой Руси успела хорошо подготовиться к чествованию победителей. Горожане расчистили улицы, убрав с них впустую стоящие возки, охапки завезенной для хозяйственных нужд соломы и груды вываленных дров, наскоро подновили стены, тыны и ворота, покрасили их – или хотя бы украсили венками из еловых веток, последними осенними цветами, ярко вышитыми полотенцами либо просто красивыми цветными тканями.

Красны девицы приоделись в нарядные сарафаны, охабни и душегрейки, достали из сундуков набитные индийские и пуховые вологодские платки, подвесили сверкающие эмалями и золотом височные кольца, серьги с драгоценными самоцветами, застегнули на шеях жемчужные ожерелья и монисты из серебряных арабских дирхемов. Мужчины накинули на плечи подбитые дорогими мехами красные, коричневые и синие суконные плащи, опоясались ремнями с изящными накладками из серебра, кости и янтаря, с поясными сумками, проклепанными золотыми бляшками. И все запаслись кто просом и ячменем, кто цветами.

Дорога опустела – стража разогнала в стороны, по стоянкам и проездам, смердов и купцов с их телегами, дровнями и розвальнями, отправила на пастбища овечьи отары, стада всякого крупного скота, каковой хозяева вели в богатый город на торг, а в привратники встали только боярские дети в начищенных добротных доспехах.

Над южными пригородами надолго повисла напряженная гнетущая тишина…

Незадолго до полудня в этой тишине стал различим низкий нутряной гул, идущий откуда-то из глубины земли. Этот гул нарастал и нарастал, став сравнимым с шумом раскрутившегося мельничного колеса – и вот наконец-то из-за поворота дороги, огибающей священную Ярилову рощу, вынеслась сверкающая броней кованая рать.

Дружина, судя по всему, тоже готовилась к встрече. Всадники мчались на рысях, по пять воинов в ряд, одетые словно бы для битвы: в пластинчатых бахтерцах и юшманах, в наведенных серебром и золотом, а иные и в вороненых шлемах с мягкими железными бармицами. Алые щиты-капельки с золотыми львами на лицевой стороне и медной, начищенной до золотого блеска окантовкой, на плечах – алые плащи с меховым подбоем, в руках – рогатины, направленные в небо острыми, длинными и широкими, полированными до зеркальной яркости наконечниками, под которыми развевались разноцветные матерчатые и веревочные бунчуки. Яркие потники под седлами, сбруя увешана серебряными бубенчиками – крупные боевые скакуны тяжело вбивали подковы в сухую плотную землю. И этот топот тысяч и тысяч копыт сливался в единый могучий гул, расходящийся на десятки верст окрест.

Стремительно промчавшись последние две версты, дружина влетела на мост, опущенный через широкий ров – и в тот же миг в городе на всех звонницах оглушительно запели колокола, заглушив набат привратной стражи. Витязи въехали на улицы, запруженные толпами горожан – и поневоле натянули поводья, переходя со стремительной скачки на медленный шаг.

– Слава! Слава!!! Любо победителям! Любо защитникам русской земли! Любо князю Юрию Дмитриевичу! Слава несокрушимому! Любо витязям! Слава великому воину!

Горожане осыпали вернувшихся из удачного похода дружинников просом и ячменем, женщины кидали цветы или просто лепестки, юные девы, выбирая воинов помоложе, подбегали и набрасывали на лошадиные шеи и седельные луки яркие венки и длинные цветочные косы.

Сверкающие броней ратники, крепко сжимая толстые ратовища рогатин и рукояти щитов, степенно улыбались с высоты – широкоплечие, могучие, с окладистыми и хорошо вычесанными бородами. Медленно переставляли копыта тяжелые скакуны, фыркали и мотали мордами – отчего начинали весело звенеть украшающие узду серебряные бубенчики…

– Любо князю Звенигородскому! Слава непобедимому защитнику нашему!!! – Приветственные крики, серебряный звон, бой колоколов, гул набата сливались в единый радостный гул всеобщего праздника, к которому вскорости присоединилось пение многих развеселившихся москвичей.

Под этот звон, эти крики и песни передовые десятки армии, рассыпая просо, лепестки и цветочные бутоны, выехали на площадь перед Большим великокняжеским дворцом, натянули поводья, стали спешиваться. Несколько дружинников взяли коней под уздцы, а пятеро из воинов – наряженные в самые драгоценные бахтерцы и юшманы с наведенными золотом надписями, сделанными на пластинах арабской вязью вперемешку со славянской буквицей, в вороненых с серебром островерхих шлемах, с алыми плащами, подбитыми соболем, на плечах – ступили на ступени крыльца.

На самом верху сего крыльца во главе небольшой свиты воевод встречал великий князь Василий Дмитриевич с супругой Софьей Витовтовной – тоже одетые в соболя и парчу, в шитые золотом платья, в усыпанных самоцветами шапках и драгоценных оплечьях.

Одеяние великой княгини – статной, кареглазой, с белым точеным лицом – дополнял наброшенный на голову поверх шапки платок из невесомого китайского шелка да височные кольца с полумесяцами; в руках же она держала увесистый эмалевый ковш с пенистым хмельным медом, дабы по древнему русскому обычаю напоить гостей после долгой дороги.

Князь рядом с супругой казался гигантом – выше почти на голову, вдвое шире в плечах, с заметно выпирающим брюшком и щекастым округлым лицом. Дополнительную солидность ему придавала борода – седая, с редкой примесью каштановых волос, пышная, широкая, длиной на всю грудь, с двумя косичками по левой стороне, украшенными продолговатыми рубиновыми заколками и золотыми накосниками.

Василий Дмитриевич явственно не находил себе места, то забрасывая руки за спину, то соединяя их спереди, то снова отводя назад, а когда пятеро воинов поднялись примерно до середины ведущей на крыльцо лестницы – не выдержал, сбежал навстречу и крепко обнял идущего первым воина:

– Юра, брат! Какой же ты молодец! Ты опять, ты снова разгромил всех ворогов! Ты всегда побеждаешь! Ты просто настоящий Искандер!

– Всегда можешь быть уверен во мне, брат… – Князь Звенигородский также крепко и искренне обнял Василия. – Приду по первому зову!

Непобедимый воевода стрельнул глазами вверх, на миг прищурился на оставшуюся наверху княжескую свиту и снова бодро сжал брата в объятиях.

– Как же я рад, что ты вернулся! – чуть отстранился великий князь посмотрел воеводе в лицо. Улыбнулся: – Котлы кипят чугунные, костры горят горячие, ножи точатся острые! Быть сегодня пиру великому в честь твоей победы! Столы уже составлены, погреба распахнуты, слуги угощения таскать притомились. Входи в дом, Юра. Ныне у нас праздник!

– Подожди, Вась, мы кое-что забыли…

Воевода обнял великого князя за плечо, повел его вниз, на расстеленную перед крыльцом кошму, отступил на три шага, отвел руку в сторону. В эту руку один из дружинников спешно вложил кривую саблю в ножнах с резными костяными накладками.

– Смотрите, люди добрые!!! – громко выкрикнул звенигородский князь. – Вот меч хана Куидадата, разбойника ордынского, что земли Одоевские летом нынешним разорил, а опосля на Рязань двинулся! Так вот нет больше хана Куидадата и его армии[4]4
  «Они же, шедше со князем Юрьем, царя Куидадата били и силу его присекли…» (Полное собрание русских летописей, том 27, с. 100).


[Закрыть]!!! Сгинули дочиста все душегубы под нашими копытами!

Собравшиеся на площади горожане радостно взревели, заглушив даже колокольный звон, а Юрий Дмитриевич, немного покрутившись и дав всем москвичам вдосталь полюбоваться оружием поверженного врага, решительно швырнул его к ногам великого князя.

Василий Дмитриевич сделал шаг вперед, наступив на саблю ногой, и снова крепко обнял брата:

– Поклон тебе низкий, Юрий, за службу верную и подвиги ратные! Так входи же в мой дом, садись за мой стол, преломи со мною хлеб, выпей душистого меда!

– Помилуй, брат, – полушепотом ответил воевода. – Я же токмо с дороги. Дозволь хоть железо на подворье своем скинуть да ополоснуться. Не в броне же мне на пиру сидеть! Париться и обедать не стану. Токмо дух переведу, и сразу к тебе. Любо?

– Токмо не задерживайся! Я жду! – Великий князь уже в который раз обнял воеводу и наконец-то отпустил. Стал подниматься по ступеням.

Наблюдавшая за всем этим с высоты крыльца Софья Витовтовна громко хмыкнула. Широким жестом отвела в сторону ковш, сунув кому-то в руки, развернулась и, подобрав юбки, скрылась в распахнутых дверях дворца.

Быстро миновав сени, выстеленные толстым слоем свежей соломы – дабы никто грязь с улицы в горницы не тащил, – она прошла через обитую синим сукном горницу без окон, подсвеченную лишь четырьмя масляными лампами на углах, проскочила в застеленный коричневой кошмой коридор, упирающийся в слюдяное окно. Обгоняя свиту, промчалась под расписным дивными птицами потолком, повернула в конце направо, нырнув в низкую дверь, и зашагала по тесовому полу меж бревенчатых стен – по проходу, предназначенному для слуг. Через тридцать шагов женщина вышла уже в соседних хоромах, снова оказавшись под расписными потолками, между закрытых кошмою стен, и ступая по персидским коврам.

Здесь московская правительница согнала с лица улыбку – для чего ей даже пришлось с силой прикусить губу, с суровым видом миновала три горницы с широкими продыхами над самым полом – для горячего воздуха от стоящих внизу печей – и остановилась перед резной двустворчатой дверью, каковую охраняли пятеро рынд в белых кафтанах и с маленькими бердышами в руках во главе с боярином в шитой золотом ферязи, надетой поверх переливчатой шелковой рубахи, с украшенной плетеными шелковыми шнурками саблей на боку.

Стража низко склонилась перед московской правительницей и распахнула перед ней тяжелые темно-коричневые и глянцевые от олифы створки, ведущие на женскую половину дворца – святая святых великокняжеских хором, куда посторонние гости попадали крайне редко и только по особому приглашению.

– Софья, подожди! – послышался громкий призыв из дальнего конца коридора.

Княгиня слабо улыбнулась, прошла в двери.

– Тебя супруг окликает, Софья Витовтовна, – на всякий случай предупредил боярин из стражи.

– Благодарю, Мамай Олегрович, – кивнула ему женщина, однако сделала еще два шага вперед по пушистому ковру с рисунком из овалов и черно-коричневого плетения. И словно бы в задумчивости остановилась, снова крепко прикусив губу.

Великий князь взмахом руки остановил свиту возле дверей, прошел вслед за женой:

– Софья, подожди!

– Да, мой милый! – резко развернулась женщина, и от неожиданности московский правитель отпрянул, сделав два шага назад. Громко кашлянул, повел плечами, а затем укоризненно покачал головой:

– Ты слишком холодна с Юрием, милая…

– Вот как? – удивленно вскинула подбородок великая княгиня. – Это по какой причине ты так решил, дорогой?

– Ты могла бы спуститься ему навстречу вместе со мной! Похвалить, проявить радость. Все-таки он привез нам еще одну победу! А ты… Ты даже слова доброго ему не сказала!

– Ты советуешь мне проявить интерес к другому мужчине, о мой возлюбленный супруг?! – изумленно приподняла брови женщина.

– Софья, ну что ты говоришь?! – всплеснул руками Василий. – Я же не об этом! Я не призываю тебя его любить. Но нужно же проявить хотя бы благодарность! Он разгромил для нас ордынскую армию, он усмирил для нас Закамье, он покорил Нижний Новгород, он победил новгородцев волховских. Он побеждает для нас всех и всегда! Это главный меч нашей державы! Он нам нужен! Во имя благополучия нашего княжества не следует столь уж явно проявлять свое пренебрежение. И потом, он же мой брат! Я люблю его, а он любит меня. Мы одна семья!

– Подумаешь, татарскую банду разогнал! – пренебрежительно хмыкнула великая княгиня. – Невелика заслуга. Ордынцев всегда бьют все кому не лень. Отец мой сколько раз их громил, твой отец постоянно громил, Юрий, вот, тоже громит. Невелика заслуга!

– Мой отец так Орду разгромил, что я потом в Сарае три года в заложниках провел!

– Но ведь разгромил, Васенька, – улыбнувшись, женщина провела пальцами по щеке мужа и слегка наклонилась вперед, переходя на шепот: – Тохтамыш твоего отца не победил. Просто подловил твоего батюшку в тот момент, когда у Дмитрия надлежащих сил под руками не нашлось.

– Наша сила, Софья, это мой брат, – так же тихо ответил Василий. – Он лучший воевода этого мира! Поэтому не будь с ним столь уж холодна. Не знаю, чем тебе насолил Юра и отчего все эти годы ты постоянно его чураешься… Я не прошу тебя его любить. Но просто прояви хотя бы немного вежливости!