Текст книги "Месть княгини Софьи"

– Какая разница? – небрежно пожала плечами Софья Витовтовна. – Он должен был повиноваться твоей воле! Склонить свою выю и принять назначенную кару, а не обнажать клинка. Это был бунт, сын мой. Самый настоящий бунт! Посему ты обязан ответить! Показать свою власть! Примерно наказать крамольника, дабы всем прочим стало неповадно! Посему отправляйся в Галич и привези Юрия в колодках! Поставь его предо мной на колени и заставь молить о прощении! Втопчи его в грязь, вынуди глотнуть рабского унижения!

– Он разгромил меня дважды, матушка, – повысил голос юный государь. – Но не унизил ни разу! Даже среди луж крови, оставшихся на поле брани, в горячке победы он начал с того, что даровал мне, побежденному, княжеский титул! А затем вернул и московский трон. Я не должен, не могу ответить ему бесчестием!

– Сперва он должен принять твою власть, Василий! – твердо ответила Софья Витовтовна. – Поставь его на колени, сын мой! Поставь его на колени! А уж потом можешь проявлять свою милость, сколько пожелаешь. Докажи всей ойкумене, что ты есть истинный властитель всея Руси, а не слабый мальчик, полагающийся на милость своего дядюшки. Привези его в колодках! Дай мне посмотреть на его слезы и услышать его мольбы о милосердии! А уж потом можешь прощать и награждать, сколько пожелаешь.

Юный властитель глубоко вздохнул, выдохнул и напомнил:

– Три месяца тому назад, матушка, галичане рассеяли мою армию. Мои бояре потеряли на Куси свои припасы, броню, оружие. Надобно изрядное время, дабы они снова смогли собраться для похода.

– Юрий Дмитриевич полагает точно так же, – криво усмехнулась княгиня-мать, – и мнит себя в безопасности. Ты застанешь его врасплох. Дворцовая стража, московское ополчение, бояре из твоей свиты… Их закрома полны, оружейки огромны. Они с легкостью снарядят свежие полки. Пусть твоя дружина составит всего тридцать или даже двадцать сотен, а не пятнадцать тысяч, но они с нами сейчас! Эти воины смогут подняться в седло уже послезавтра. Я передам первому воеводе, что ты приказал призвать охотников для похода из числа простолюдин и открыть для них дворцовые оружейные кладовые. Это даст тебе еще десяток ратных сотен. Сейчас Галич не ожидает нападения. Так ступай и покори его! Привези мне князя Юрия и поставь предо мной на колени! Я благословляю тебя на эту победу. И да пребудет с тобою милость богов!

Софья Витовтовна, не дожидаясь ответа, резко кивнула, сделала свите знак следовать за ней и отправилась обратно к крыльцу.

Когда вдовая государыня удалилась на почтительное расстояние, Великая княгиня Мария снова с силой дернула мужа за локоть:

– Василий, ты же обещал! Ты обещал больше не уходить, больше не воевать со своим дядей! Как же ты соглашаешься? Зачем, почему? Ты ведь только что вернулся! Мы с тобою после свадьбы всего дней десять вместе и побыли, Васенька мой. И вот опять… – И вдруг супруга горячо попросила: – Васенька, откажись! Не ходи!

– Разве ты не слышала, Мария? – с явной обидой в голосе ответил юный государь. – Меня никто ни о чем даже не спросил! Росписи составлены, грамоты призывные подписаны, гонцы в седла поднимаются, дабы ополчение призывать. Армия скоро выступает…

– Так отмени поход, Васенька! Скажи, что не хочешь, что передумал!

– Как?! – резко повернулся к ней юный Великий князь. – Сама видишь, матушка меня слышать не желает!

– Ты же государь! Объяви свою волю!

– Как, кому?! Росписи уже составлены, ополчение оповещено, серебро из казны выделено, добровольцы созываются. Поход считай что начался и его уже не отменить.

– Но ты же государь, ты правитель всех московских земель! – чуть ли не закричала в отчаянии юная супруга. – Объяви свою волю дружинам собравшимся, объяви ее дьякам в Думной палате! Скажи, что не желаешь, и все! Великий князь ты или нет?

Василий Васильевич скривился, словно бы от боли, вздохнул:

– Объявить волю легко, – полушепотом произнес он. – Но только что мне делать, коли они вдруг не подчинятся?

– Как это не подчинятся? – опешила девочка. – Ты ведь Великий князь!

На этот раз ее супруг не отвечал очень долго, о чем-то мучительно размышляя. Потом накрыл ее ладонь своею, поднес к губам, поцеловал и тихо произнес:

– Твой брат, князь Серпуховской, главный московский воевода. Спроси его, милая, чей приказ он исполнит – мой или моей матери? Подчинится ли он мне, если я пожелаю прекратить войну с моим дядей?

– Хорошо! – с легкостью согласилась девочка, гневно отдернула руку и даже повысила голос, уже сама требуя от мужа: – Давай спросим! Давай-давай! Вот прямо сейчас позовем его к себе и ты прикажешь все отменить! Давай, вели его отыскать! – но вдруг спохватилась: – Нет, не так… Я знаю, как и что надобно сказать. Подожди приказывать. Пусть он разделит с нами сегодняшний обед! Вот тогда, при мне, все ему и скажи!

* * *

Жизнь Великого князя состоит не токмо из многолюдных пышных пиров. Порою он кушает лишь для того, чтобы утолить голод, скромно и келейно, в одиночестве либо с супругой. Так вышло и на сей раз. Москва готовилась к походу – вся челядь крутилась в хлопотах, и боярам стало не до долгих хмельных посиделок. Посему обед для юной супружеской четы стольники накрыли в горнице перед государевой опочивальней, у окна, на небольшом столе между двумя креслами. Да и сам обед оказался очень скромным, почти крестьянским: овсяная каша с медом и тыквой, щучье заливное да заячьи почки на вертеле. Ну и, понятно, миска со сластями: пастилой, цукатами, изюмом и курагой.

Князь Серпуховской к началу трапезы опоздал, но появился еще до того, как супруги покончили с кашей, поклонился в дверях:

– Ты меня звал, государь?

– Васенька! – радостно воскликнула девушка, вскочила, кинулась к брату и крепко его обняла, потом отстранилась и хлопнула ладонью по груди: – Что же тебя не видно во дворце совсем, окаянный? Не кажешься и не кажешься! Соскучилась я!

– Отвлекать не хочу, Ягодка, – юный воевода поцеловал сестру в щеку. – Ноне уж не я в твоей жизни главный мужчина. Надобно и совесть иметь.

– Ты хоть бы поздоровался! – Великая княгиня за руку повела князя к столу. – Садись, братик. Сбитня с нами испей, заливного поешь, почек испробуй. Расскажи, как живешь, о чем заботишься? Как там усадьба наша, удел отцовский?

– Надеюсь, что хорошо, Ягодка, – придвинул к столу лавку князь Серпуховской. – Я там уже больше года не бывал, никак не вырваться. Служба, походы, смотры – и опять походы новые. Уже третий всего за полгода получается!

– Вот я и решил, Василий Ярославович, нынешний поход на Галич отменить, – кратко и четко, без предисловий, сообщил Великий князь. – Распускай полки, княже, возвращай припасы по амбарам, занимайся своим хозяйством.

Первый воевода так и замер с протянутой к кубку рукой. Затем медленно опустил ладонь на стол и после очень долгого молчания хрипло проговорил:

– Но все полки уже собраны, государь, обозы сложены, росписи подписаны, охотники из черного люда в ратники верстаются. Сего дела уже не остановить.

– Но я приказываю тебе, Василий Ярославович, – с нажимом сказал Великий князь.

– Коли ты утомился от походов, государь, – осторожно ответил первый воевода, – то я могу сам повести твою дружину на Галич, командуя ею твоим именем. Ты же оставайся здесь с молодой женой.

– Я не желаю оставаться здесь, Василий Ярославович! Я желаю распустить полки! – решительно повторил Великий князь.

– Но им всем ужо и места сбора назначены…

– Разве ты не слышал приказа своего господина, Василий?! – не выдержав, вмешалась в разговор Великая княгиня. – Он приказал распустить полки!

– Если я прикажу распустить полки, Ягодка, – признался сестре князь Серпуховской, – Софья Витовтовна просто поставит во главу дружины другого воеводу, а меня сошлет в опалу.

– Но ведь это приказ Великого князя, брат!

– Но роспись подписывает не он, Ягодка, а Софья Витовтовна! – мучительно выдавливая слова, ответил сестре князь Серпуховской. – Полки идут по росписи, а не по слову изустному. По ним жалованье платится, по ним места назначаются, по ним полки разводятся! Росписи уже составлены, к ополчению разосланы, воеводами и старостами исполняются. На всех великокняжеская печать и подпись Софьи Витовтовны. Не исполнить сего приказа – это измена.

– Тогда пусть приносят росписи моему мужу, он подпишет их сам!

– Княгиня-мать не составляет росписи сама, сестра. Их составляет дьяк по приказу Софьи Витовтовны, а по головам подьячие расписывают, а то и стряпчие. Посему подпись супруга твоего ничего не поменяет. Как княгиня стряпчим велит, так они и сделают. И какая потом разница, чья подпись под грамотой появится?

– Пусть дьяки придут сюда, к государю, и он прикажет им, что надобно делать!

– Остановись, Василий Ярославович! – неожиданно вмешался в спор Великий князь. – Никого не надобно звать, не суетись. Знамо, никто похода отменять не собирается! Выступим, как назначено, и ты в сем деле станешь первым воеводой. Ты извини, спор у нас с супругой случился. Расставаться не хочется. Но супротив судьбы не поспоришь. Придется уходить. Однако же задерживать тебя более не стану, княже. Вестимо, у тебя ныне много хлопот. Воеводское место труда постоянного требует. Ступай.

– Да, государь. – Медленно поднялся из-за стола князь Серпуховской. – Благодарствую за доверие.

Он понимал, чувствовал, что юные супруги что-то недоговаривают. Что странный разговор случился не просто так. И хотелось бы спросить, узнать подробнее… Но кто посмеет допрашивать Великого князя? Кто посмеет допрашивать государыню, пусть даже она и твоя младшая сестра?

Первый воевода отступил к дверям, поклонился и вышел наружу.

– Вот видишь, моя лебедушка, – тихо произнес Василий Васильевич. – Если уж даже твой брат и мой шурин отказывается мне повиноваться, то что же тогда говорить про всех остальных? Одно дело, коли твой брат с нами наедине признал, что воля Софьи Витовтовны для него важнее моей. Сие меж нами останется. Тайна своя, семейная. Но совсем другое, коли я полки боярские созову, да сверх того дьяков с воеводами, коли я им прилюдно волю свою объявлю, а они так же прилюдно мою волю исполнять откажутся. Вот как твой брат только что мой приказ открыто отверг, так же и прочие бояре поступят. Да еще публично, при всем честном народе! От подобного позора уже никогда в жизни отмыться не получится. Даже смерды по гроб жизни на меня пальцем показывать и хохотать станут. После такового позора токмо в монастырь дорога али в омут в дядюшкиной броне… – Великий князь тяжело вздохнул. – Вот потому, мой ясный лучик, я открыто матушкиной воле никогда и не перечу. Вот потому по ее прихоти в седло и поднимаюсь. Не то страшно, что матушка державой нашей от моего имени правит, а то страшно, если сие на людях к моему позору откроется. Уж лучше я сделаю вид, что все происходящее есть мой приказ и мое желание. И что это я дружину в поход направляю, а не ее странная прихоть.

– Если дьяки тебе не повинуются, гнать их надобно из приказов[16]16
  Разумеется, в XV веке руководящие государственные учреждения России назывались еще не «приказами», а «избами». Однако подобная терминология, в силу ассоциации с жилыми домами, внесет в текст изрядную путаницу – и потому автор позволил себе некоторую вольность со старинными наименованиями.


[Закрыть]! – горячо посоветовала шестнадцатилетняя Великая княжна.

– Прогнать несложно. Заменить-то на кого? Других дьяков у нас в державе нет! – устало ответил восемнадцатилетний властелин. – Одних приказов в Кремле полтора десятка, да бояре на воеводствах, да воеводы в порубежной страже, да приказчики и тиуны. Всех матушка моя расставляла, все ей преданы и перемен не желают, ибо за места свои доходные держатся. Где мне взять столько преданных людей, чтобы заменить всех этих служивых на своих? Сотни слуг заменить, коли не тысячи? А не заменишь, все они матушке в рот смотреть станут, моей волей не интересуясь.

– Но ведь князь Юрий Дмитриевич, когда летом на трон московский сел, без единой заминки власть над державой получил! – вспомнила княгиня Мария.

– Мой дядюшка в Москву со своей дружиной пришел! – усмехнулся ее супруг. – Кабы ему кто противоречить посмел, сего наглеца тут же в мешок бы засунули и в реке утопили. Моей же дружиной, сама видишь, тоже матушка заправляет. Из всех бояр я токмо своим друзьям верить могу, с каковыми бок о бок вырос, с кем в детстве вместе в конный бой играл да с горки катался. Вот токмо их всего три десятка общим числом набирается. Причем и у них холопы не свои служат, а родительские. Родителей же в мою свиту тоже матушка выбирала. И потому неведомо, чьи приказы их собственные слуги исполнять станут.

– И что же тогда нам делать? – Голос юной Великой княгини стал совсем унылым, а глаза окончательно потухли.

– Терпеть, – со вздохом пожал плечами государь. – Матушка не вечна. Когда она отойдет, держава останется нам. Безо всяких бунтов и смут. Надобно всего лишь немного потерпеть.

* * *

Дальше все происходило, как всегда. Писцы начертали сотни грамот с призывом к оружию и указанием Ростова местом сбора, печатник Василия Васильевича скрепил их оттиском двуглавого орла – и на рассвете десятки гонцов во весь опор помчались изо всех московских ворот на все четыре стороны.

Новым утром из Боровицких ворот выкатился почти бесконечный обоз и покатился по широкому тракту в целых три ряда. Мешки с крупой и сушеными грибами, мороженая рыба, мясо и птица. Кошма и парусина, ковры и циновки для палаток и юрт, костровые козлы и котлы, попоны и подстилки, корзины мха и специй. Охапки стрел и сулиц, ратовища копий и стопки щитов, каковые порою ломаются по три штуки за сечу. Броня, ослопы, топорики, совни – многие и многие пуды припасов, надобных в походе каждому воину.

Сами полки выступили только через три дня – с тем чтобы нагнать обозы около Переяславля. Четыре сотни дворцовых стражников вместе с холопами, еще столько же воинов из гарнизона крепости, снятых с постов личным приказом государя, свита Великого князя, к которой примкнули дьяки, окольничьи, думные бояре и иные люди из числа заслуженной знати. Больше двух десятков слуг, с которыми скакало по двое-трое опытных, верных, хорошо вооруженных охранников, а за иными – и до полусотни оружных холопов!

Все вместе они складывались во многие и многие полки – Передовой, Большой, Сторожевой, Правой и Левой руки.

Вместе с обычным ополчением из польстившихся на легкие деньги простолюдинов – рыбаков, огородников, портовых грузчиков, гребцов, бурлаков и прочих оставшихся зимой без работы горожан московская армия составила четыре тысячи человек.

Вполне достаточно для захвата города, не успевшего изготовиться к обороне!

Как и в прошлый раз, первый воевода князь Серпуховской надел броню прямо в Москве, заставив сделать то же самое и всех государевых рынд – но теперь над ним уже никто не смеялся. Ибо на сей раз многоопытных и зрелых воевод в походе почти не оказалось – не то что перед битвой возле Куси. Те же, что примкнули к походу, уже знали, как всего несколько месяцев назад князь Василий Ярославович спас жизнь государю. И спас именно благодаря своей осторожности!

Однако поход прошел на изумление легко и спокойно. Три дня до Переяславля, еще три до Ростова. Возле Ярославля воины позволили себе небольшой отдых – попарились в банях огромного города, переоделись в чистое белье, вкусно покушали на тамошних постоялых дворах, выпили браги и хмельного меда. А затем со свежими силами двинулись дальше, до Костромы – по широкому тракту, проложенному прямо по звенящему льду матушки-Волги. Затем – вверх по зимнику, срезающему через камышовые заросли многочисленные речные петли, до местечка с забавным названием Буй. В Буе к Костроме примыкала река Векса – к середине зимы уже хорошо накатанная и истоптанная поверх толстого прочного льда. Два дня пути по ней – и огромная московская армия растеклась по широкому простору заснеженного Галичского озера.

* * *

Правительница и княгиня-мать Софья Витовтовна оказалась права – в Галиче нападения не ждали. Многочисленного врага городская стража заметила только в считаных верстах от стен, и потому московское воинство встретил тревожный звон колоколов, на удивление напоминающий праздничный, брошенные на льду рыболовные снасти да спины улепетывающих горожан, спешащих спрятаться под защиту могучих стен.

Караулы проявили невиданную выдержку, и створки ворот закрылись лишь в сотне саженей перед мчащейся во весь опор московской конницей – впустив домой всех оказавшихся снаружи жителей. А затем медленно и величаво поднялись толстые подъемные мосты, сшитые из полутеса в половину охвата толщиной, и сверх того обитые железными полосами.

Осада Галича началась.

3 февраля 1434 года. Галич, новый детинец

Юрия Дмитриевича оторвал от трапезы тревожный набатный звон. Удивившись, князь поднялся, подошел к выходящему в сторону озера окну. Однако через двойной слой неровной слюды ничего, понятно, рассмотреть не смог, а раскрывать створки поленился. Воеводой князь был бывалым и хорошо знал, что от пустой суеты проку все едино не получится. Коли все караулы на местах, служивые делу своему обучены, ворота и подъемные мосты исправны, то ничего страшного случиться не может. Княжеская беготня никакой пользы не принесет. Скорее наоборот – токмо тревога лишняя возникнет.

И потому Юрий Дмитриевич степенно вернулся к столу и без особой торопливости докушал с вертела печеных рябчиков, подкрепился рассыпчатой гречей с салом, выпил ароматного, как индийские пряности, сбитня, закусил расстегаем с семгой, а когда отодвинулся от стола – в трапезную как раз влетел запыхавшийся холоп в нарядном синем зипуне:

– Рати чужие у города, княже! Бунчуки московские, князя Василия.

– Князя Дмитрия Красного упредил? – Юрий Дмитриевич хорошо помнил, что уже успел отречься от власти над городом, и потому счел нужным напомнить слуге, кто здесь ныне за хозяина.

– Сын твой уже давно на стенах, княже! С первым ударом колокола примчался!

Прозвище «Красивый[17]17
  «Красный» и «красивый» в русском языке издревле были словами-синонимами.


[Закрыть]» прилепилось к младшему из Юрьевичей настолько прочно, что ныне уже ни у кого не вызывало сомнений, о ком именно идет речь.

– Коли так, я тоже полюбопытствую, – поднялся со своего места князь. – Шубу лисью подайте и валенки.

– И саблю? – осторожно напомнил верный Олай Басманов, что трапезничал вместе с прежним господином, так и не променяв его на юного князя.

– Что с нее проку на стене-то, дружище? – хмыкнул бывалый воевода. – Токмо для блеску носить? Так для красоты я лучше шубу надену. И шапку с пером африканским и самоцветом.

Из детинца на стену путь был короткий – через дверь аккурат под княжескими покоями. Там Юрий Дмитриевич в сопровождении преданного сотника и двух стражников вышел на бревенчатый настил, для защиты от огня выровненный глиной и присыпанный песком, сразу повернул вправо, к угловой башне, поднялся на нее. Побарабанил пальцами по краю бойницы.

На озере он увидел именно то, что и ожидал: темные фигурки рассыпавшихся в изгоне легких всадников, на рысях несущихся по снежному простору, далекий обоз, отсюда сливающийся в единое целое, и потому напоминающий очень низкую грозовую тучу, пятнышки убегающих от опасности горожан. Несколько плотно сбитых полков кованой рати с поднятыми рогатинами.

Вымпелов князь разглядеть не смог. Но дозорные – они ведь глазастее, за остроту взгляда на сторожевую службу и выбираются. Раз признали москвичей, стало быть, Москва и есть.

– Хорошего дня, отец!

Юрий Дмитриевич повернулся на голос всем телом – в толстой шубе с высоким воротником так просто, через плечо, не оглянешься. Повернулся и широко улыбнулся молодому правителю: длинный юшман с позолоченными пластинами, верхний ряд которых покрывала арабская вязь, а во втором – русские буквы складывались в призыв «Прибудет милость господня»; островерхая ерихонка, тоже наведенная золотом, с серебряными буквами. На плечах – подбитый рысью плащ из синего сукна. Столь же синего, как глаза юного витязя. Густые черные брови, алые губы, розовые от мороза щеки, острый нос и узкий точеный подбородок.

Да, его младший сын и вправду вырос настоящим красавцем!

– Что ты здесь делаешь, княже? – поинтересовался он.

– Обхожу крепость, батюшка, – отчитался паренек. – Проверяю, насколько готова к осаде. Давненько уже не появлялось врагов возле стен нашего Галича.

– И как?

– Все на удивление славно, отец. Это ты ведь твердыню строил, ты ее готовил! Как ты все обустроил, все так и осталось. Нетронутым. Я лишь проверил, чтобы припасы не растащили. Но нет, все на месте. И жребий, и огненное зелье, и стрелы, и солонина, и крупа. Все есть. Людей токмо мало. С братьями старшими очень многие ушли.

– Зерно не погнило?

– Так ведь мешки вощеные, отец, не отсыревают! Все, как ты учил.

– Не знаю, верно ли сие, – пожал плечами князь Юрий Дмитриевич. – Иные сказывают, его не беречь надобно, а менять каждые три-четыре года. Старое в котлы, а свежее ему на замену. Дабы не перележивалось.

– Брать станут охотно, батюшка, – усмехнулся князь Дмитрий. – Вот токмо обратно в кладовые разве только из-под палки завозить получится. Глаз да глаз. Вот я сейчас проверил, все на месте. А кабы меняли, могли оказаться и пустыми!

– Вот и я так думаю, – согласился Юрий Дмитриевич, все еще любуясь сыном.

– Что теперь будет, отец? – Мысли мальчика были заняты другим. – Что дальше?

– Ну, что… – Князь все-таки отвернулся от паренька, прищурился, глядя на далекого еще противника. – Коли воевода у них дурной, попытается захватить нас со стороны озера. Там стены вдвое ниже и оттого кажутся доступными. Вот токмо укрытий на льду не выкопаешь, придется подходить и кидаться с наскока, а непорушенные укрепления так просто не одолеть. К тому же, коли совсем тяжко станет, мы лед из тюфяков поломать можем, вода поверху потечет, а нападать через полыньи, по лужам со скользким дном, да еще в мороз… Сие и вовсе самоубийство получится.

– Так вот почему ты в прибрежные башни столько ядер сложил! – сообразил Дмитрий Красный. – Лед колоть. Галькой его, понятно, не разбить.

– Да, – согласился отец. – Особенно зимний. Во‑от… Посему воевода более опытный предпочтет атаковать нижнюю угловую башню. К ней подобраться проще, а коли ее развалить, то пушки с соседних башен прорыва закрыть не смогут. Через таковой пролом входить в город удобнее всего. Вот токмо сия слабость защитникам тоже понятна, и ясно, что такое место укреплять станут особо старательно. Я, к примеру, под сей башней клеть закопал и камнями ее засыпал. Так что, даже если вал расковырять и киту прорубить, пользы нападающим не выйдет, носом в камни уткнутся. Запалить ее тоже трудно, там подклеть самая высокая, а коли ядрами разбить, так вал опять же высокий, он сам по себе укрепление хорошее. И внутри весь из камней…

Князь Юрий Дмитриевич рассказывал все так подробно вовсе не со скуки. Он учил сына, делился опытом. Взрослый воин знал, что перед лицом опасности все хитрости осадного искусства врежутся будущему воеводе в память особенно глубоко.

– …и потому мудрый полководец станет атаковать со склона, середину стены. Выберет непримечательную башню и обрушит на нее все свои силы. Место будет не самое удобное для него, но зато неожиданное для нас. Укрепления простые, без секретов и ловушек, с таковыми справиться куда легче выходит… – Князь Юрий Дмитриевич пригладил подбородок и наклонился вперед, выглядывая из бойницы: – Скоро узнаем, кого нам черный Карачун в противники назначил. А пожалуй, что и сегодня. Давай к Костромским воротам спустимся. Татары, смотрю, уже там.

– Это не татары, княже, – поправил князя дозорный. – Просто холопы без брони.

– Коли без брони, то татары и есть, – пожал плечами Юрий Дмитриевич, жестом позвал сына за собой и направился вдоль стены к старому детинцу.

Отец и сын шли без спешки, заглядывая в каждую башню на своем пути, поэтому до южных ворот города они добрались от силы через час. Примерно к тому времени, когда головной полк вражеской армии уже спешивался на удалении примерно в полверсты, на широкой прогалине между несколькими смешанными рощицами из ольхи и березы.

От полка отделилось полтора десятка воинов – в сверкающей броне, в плащах с собольей и бобровой опушкой, верхом на драгоценных, высоких и тонконогих туркестанцах, в сопровождении сразу двух знаменосцев, несущих на пиках треугольные вымпелы темно-красного цвета. Витязи осадили скакунов на удалении полета стрелы, привстали на стременах, рассматривая бревенчатые ворота, вознесенные на высоту пяти саженей над заледеневшей землей.

– Здравствуй, племянник! – крикнул со стены Юрий Дмитриевич. – Рад видеть, что ты решил навестить меня в здешних густых чащобах. Хотел бы пригласить тебя к ужину, однако уж больно свита твоя велика. Галичу стольких гостей не вместить. Но коли ты войдешь лишь с ближними друзьями, я прикажу открыть ворота!

– Ты – бунтовщик, дядюшка! – крикнул в ответ ратник в позолоченном бахтерце[18]18
  Бахтерец – броня, в которой вплетенные в кольчугу пластины лежат не встык, а «елочкой», верхний край поверх нижнего.


[Закрыть]. – Ты должен сдаться мне, и я отвезу тебя в Москву на суд.

– Зачем в Москву, Василий?! – громко удивился Юрий Дмитриевич. – Разве не ты Великий князь нашей святой Руси? Разве не ты государь и властелин? Разве ты не высший судья слугам своим? Ты здесь, я здесь. Так суди! Зачем нам Москва?

– Ты бунтовщик, дядюшка! – повторил юный Василий Васильевич. – Ты должен сдаться!

– Как же я могу быть бунтовщиком, мое возлюбленное чадо, коли это я тебя минувшим летом троном московским одарил, коли я тебе первый в верности поклялся и коли я сам добровольно из Москвы в здешние леса удалился, дабы тебя видом своим не тревожить? – вопросил с высоты Юрий Дмитриевич. – В чем крамола?

– Ты не выполняешь моей воли!

– Какой воли, Василий?

– Я приказываю тебе сдаться! А ты не сдаешься!

Тут уже стоящие на стенах ратники откровенно захохотали.

– Дозволь из тюфяка стрельнуть, княже? – попросил невысокий и невероятно пухлый пушкарь, украшенный вдобавок большущей курчавой бородой на половину груди. – Дробом я их всех достану!

– Да ты совсем обезумел, Вепрюга! – покачал головой Юрий Дмитриевич. – Нечто я стану собственного племянника камнями увечить?

– А чего же с ними делать, коли они нас воевать пришли?

– В полон взять да выкуп затребовать, – ответил вместо князя Олай Басманов. – Нечто мы дикари какие, смерти ближним своим желать?

– Я приказываю тебе сдаться, князь Юрий Дмитриевич! – снова крикнул юный Великий князь. – Я отвезу тебя в Москву, где ты примешь мою волю и мой суд!

– Коли зовешь в Москву, я поеду, – неожиданно легко согласился князь. – Но ты уж не обессудь, свиту мне тогда надобно достойную собрать, за один день не успею.

– Какую свиту? – не понял Великий князь.

– Обычную, – ответил Юрий Дмитриевич. – Как ты ко мне с многолюдной охраной, так и я к тебе. Иначе совсем неуважительно получится. Мы ведь с тобою знатностью равны. Какое от тебя уважение исходит, таковым и я ответить обязан.

Василий Васильевич помолчал, обдумывая услышанное, потом крикнул:

– Ты должен ехать в моем обозе, в колодках!

– С какой стати я должен в колодках ехать, ровно тать какой-то? – не понял князь. – Нечто за мной вина какая имеется, племянник? Так назови!

– Ты – бунтовщик, дядя! Ты не выполняешь моей воли!

– Какой воли, Василий?

– Я хочу, чтобы ты сдался и надел колодки!

– Можно, я все-таки стрельну?! – взмолился пушкарь.

– Я твой друг, племянник, а не крамольник! – крикнул вниз Юрий Дмитриевич. – Я твой любящий дядюшка, каковой тебя на коленях малым чадом качал и подарками баловал. Нет у меня к тебе злобы. Сними броню, возьми друзей, приходи сегодня вечером на гостевой пир! За кубком меда да сытной трапезой и поговорим.

– Это измена, дядюшка! – после малой заминки крикнул Великий князь. – Ты крамольник и бунтовщик! Коли ты не сдаешься, я возьму тебя силой!

Московские гости поворотили коней и ускакали к спешившейся рати.

– Чегой-то мне кажется, князь Василий наш немножечко того… – сделал неуверенный вывод так и не пальнувший из своего тюфяка пушкарь. – Не в своем уме.

– Следи за языком, Вепрюга! – повысил голос Юрий Дмитриевич. – О государе сказываешь!

– Ну… Знамо… бу-бу-бу… тубу-бу… – пробормотал что-то неразборчивое толстяк и отвернулся.

– Пойдем, посоветуемся, отец! – решительно попросил Дмитрий Красный и поспешил вниз по лестнице. На пустынной улице под стеной остановился, повернулся к князю, полушепотом заговорил: – Ты взял с меня клятву, отец. Клятву быть слугой Василию. Клятву повиноваться ему и не предавать. Я помню ее, отец. Но батюшка… Он же безумен! Он не понимает, чего требует, он не внимает словам человеческим, он не ведает, что творит!

– Истинно так, сын мой, – согласно кивнул Юрий Дмитриевич, положил ладонь Дмитрию на плечо и привлек ближе к себе, практически обнял. – Истинно так. Он вырос, не зная любви отца названого, ибо Василий всегда подозревал в нем чужого. Он вырос, не зная любви отца истинного, ибо я обречен скрывать свое отцовство. Он живет, не зная причин злобы и капризов своей матери. Матери, которую я бросил во искупление своего греха, и тем вызвал ее ненависть. Сия тайна известна мне, известна тебе, но неведома ему. Посему – да, он воистину не ведает, что творит! Ты гневаешься на Василия, но он заслуживает не гнева, а жалости. Он сам не понимает, отчего матушка посылает его ковать в колодки невинного дядюшку, любящего его и всегда помогающего! Он сознает, что выглядит безумцем, но неспособен поступать иначе. Ибо не ведает, что творит. Сие не его вина. Сие есть мой грех, последствия моего преступления и моей похоти. Прости меня, сынок. Меня ругай и проклинай тоже меня. Василий же достоин токмо жалости. И потому ныне я вновь напоминаю тебе о твоей клятве. Прости старшего брата своего и не держи на него зла.

– Да как сие возможно, батюшка?! – отстранился Дмитрий. – Он же государь, он – Великий князь! Он повелевает, он карает и судит, он отдает приказы, ему все подчиняются!

– Да так ли сие, сынок? Услышал ли ты твердость в его голосе? Понимает ли князь Василий, чего он от меня требует и в чем обвиняет?

Юный правитель Галича неуверенно промолчал.

– Твой старший брат нуждается в твоей жалости и твоей преданности, а мой грех – в твоем искуплении, – Юрий Дмитриевич привлек сына и поцеловал его в лоб.

– Однако же воевать и гибнуть нашим ратникам придется по-настоящему!

– Великий князь не жаждет нашей крови и нашей погибели, сынок, равно как и в нас нет ненависти к московским боярам. Уж лучше набираться ратного опыта в таких войнах, нежели в сечах со стремительными татарскими сотнями, не жалеющими стрел, или же польскими разбойниками, не знающими жалости. Это первая осада в твоей жизни, сынок. Пробуй, учись, воеводствуй! Опасности большой нет, посему и ошибаться не страшно.

* * *

Тем временем в полуверсте от города на выбранную проводниками поляну уже подтянулись сани с припасами и тяжелогруженые телеги, холопы принялись разбирать тюки парусины и атласа, веревки и кошму.

Именно так выглядел великокняжеский шатер в походном положении: семь повозок, кибитка с посудой и роспуск[19]19
  Роспуск – специальная телега для перевозки бревен. Состояла из двух половин: передняя ось на два колеса с оглоблями и задняя половина тоже из одной оси. При этом груз являлся основой конструкции, к которой крепились эти оси, а длина груза определяла длину роспуска.


[Закрыть] с семнадцатью опорными столбами.