Текст книги "Дикое поле"

Наутро они подкрепились жестким вяленым мясом, запив его густым кобыльим молоком, и поднялись в седла. Опять потянулась бесконечная седая равнина, полная ленивых, широких и пологих взгорков и столь же пологих низин, совершенно одинаковых и, на взгляд Тирца, никак не отличающихся друг от друга. Порою ему начинало казаться, что они бродят по бесконечному кругу, – как вдруг среди дня по левую руку не появилась вдруг, словно призрак, одинокая мечеть, ослепительно белая, с голубым куполом и четырьмя светло-розовыми минаретами.

Незадолго до вечера впереди показалась зеленая полоса, похожая на далекий лес. Отряд перешел в галоп и вскоре приблизился к широкой полосе растущих поперек пути тополей и серебристых ив. Татары спешились и вошли под кроны, ведя своих коней в поводу. Магистр последовал их примеру и, спустя несколько минут протискиванья через густой кустарник, вышел к широкой, полноводной реке.

Впервые за все время пути они развели костер и поели не всухомятку, а нормальной овсяной каши с тщательно разваренным мясом, наполнили до горлышка все бурдюки, да и сами отпились водой вдосталь.

– Поутру вверх пойдем, – пояснил развалившийся на толстом войлочном потнике Алги-мурза. – Брод должен быть неподалеку.

«Неподалеку» в устах татарина на деле вылилось еще в полдня пути, однако реку они пересекли, не замочив ног, – воды на перекатывающейся по каменистому руслу стремнине оказалось немногим выше, чем коню по брюхо. Зато на противоположном берегу они почти сразу наткнулись на отару свежестриженных овец, похожих на яблочные огрызки на тонких ножках. Гумер, подчиняясь кивку мурзы, поскакал к пастухам и вскоре вернулся с радостным известием:

– Ставка мансуровского рода у Кривого колодца. Дотемна доберемся!

– Причем тут мансуровский род? – насторожился русский. – Мне ведь Девлет-Гирей нужен!

– Девлета отец беем над Мансуровым и Меревым ногайскими родами поставил, – кратко пояснил Алги-мурза, подгоняя пятками коня. – Где ставка Мансуровых, там и Девлет-Гирей сидит. Теперь уже рядом.

Глава 4
Батово

C холма казалось, что пространство вокруг залито водой. Что до самого горизонта плещется огромное озеро, из которого тут и там выглядывают поросшие лесом макушки холмов, темнеют тростниковые заросли, почему-то сильно смахивающие на макушки пирамидальных тополей. Местами островки почему-то выглядели, как сметанные вокруг высоких шестов стога сена. Временами по поверхности озера прокатывалась волна ветра, и по нему начинали течь медленные, величественные волны.

– Красиво-то как, – вздохнула Юля.

– Сейчас, боярыня, – потрепал по гриве своего скакуна Сергей Храмцов. – Сейчас ярило наше поднимется, враз туман разгонит. Моргнуть не успеете.

– Жалко, – тряхнула головой женщина. – А впрочем, пускай. Земля наша в любом виде прекрасна.

Корочаевский боярин покосился на перо, торчащее высоко над беретом, но промолчал. В этот миг полыхнуло заревом над далеким горизонтом, появился край ослепительного диска, начал вырастать, расплескивая яркие лучи – и в тех местах, куда они падали, озерная гладь действительно мгновенно пересыхала, обнажая скрытые под собой луга, заросли кустарника и дубовые рощи. Смерды, скинув шапки, торопливо крестились и кланялись древнему божеству, бояре тоже не удержались и осенили себя крестами.

– Смотрите, река! – вытянула руку Юля. – Это Оскол?

– Нет, – покачал головой боярин Сергей. – Это Бабий ров. Оскол туда, дальше, еще около версты.

– А почему Бабий?

– Сказывают, когда Змей-Горыныч полон на юг гнал, то притомился очень, поспать захотел. А чтобы бабы, пока он дрыхнет, не сбежали, ров прорыл, от Оскола до Оскола. Вот они все на острове и оказались. Ваши, кстати, земли. Лес там небольшой, и луга. Плохо только, половодьем его заливает. Так что усадьбы там не поставить: не снесет, так затопит. Не затопит, так погреба подмочит.

– Если это наши земли, – встрепенулась Юля, повернувшись к мужу, – давай здесь дом поставим, на холме? Самое красивое место!

– Это земли воеводские, – разочаровал ее кареглазый витязь, – до ваших еще верст пять. Но там тоже холмы есть.

– Так тогда поехали! – ожег плетью коня Григорий Батов. – Чего ждем?

Остановившийся встречать зорьку обоз сдвинулся с места и покатил вниз по заросшему сочной травой склону. Они выехали на берег Бабьего рва, проехали несколько верст под раскидистыми ветвями вековых дубов, по песчаной отмели.

– Татары это место любят, – хмуро отметил боярин Храмцов. – Коней поить удобно. Они ведь в набег как раз вдоль рек идут. Орду колодцами не напоить, она реку выхлебать способна. Вот и идут на Русь вдоль Оскола и Донца.

Варлам и Григорий переглянулись. Получалось, многотысячные татарские рати будут ходить север через их поместья! Только теперь они начали осознавать, какую именно награду получили от государя за лихой набег на Дерптское епископство. Дескать: любите саблями махать – вот и машите. А заодно на своей шкуре попробуйте, что такое – набег. По делу и награда…

– Да не пугайтесь вы! – завертел головой Храмцов. – Сейчас степь выгорела, хода по ней нет. Зимой тоже, кони от бескормицы подохнут. По весне степью не проехать: такая грязь на ногах виснет, что сдвинуться невозможно. Ну, да сами увидите. Вот как подсохнет, тогда надо опасаться. Впрочем, разъезды уходят в дозор постоянно. Мелкие разбойничьи племена могут и в неурочное время подойти… Жизнь как жизнь, бояре! – неожиданно повысил он голос, заметив нахмурившиеся лица. – Тридцать лет здесь живем, и целы! Отец мой сюда переехал, когда я под конем во весь рост проходил. Оскола-крепости в помине не стояло. Дикие земли, ни единой христианской души вокруг. И ничего, в своей постели умер. И я пока еще жив!

Он огрел коня плетью, вынесся вперед на полсотни саженей – там, перед широким лугом, упершаяся в каменистую россыпь дорога снова поворачивала от реки.

– Ну что, боярин Варлам, топор далеко спрятал? Пора чурку втыкать. Земля твоя отсель начинается. – И, пригладив русую бороду, Храмцов добавил: – С приездом, бояре!

* * *

По уговору братьев, усадьбы для каждого они собирались рубить все вместе, но по очереди. Первому, естественно, Варламу – как единственному семейному. Но с делом этим не торопились: усадьба не шалаш, не на день – на века ставится. Посему место следовало выбрать доброе, чтобы правнуки потом предка не ругали. Хорошо, коли река рядом – но нельзя, чтобы половодье погреба подтапливало или избы подмывало. Такое место обычно на холмах встречается: но на случай набега вражьего колодец свой нужен – стало быть, не скалистый холм должен быть, земляной. И чтобы заезд на повозке оказался удобный, чтобы скот, в усадьбу поднимающийся, ноги не ломал – но и чтобы чужой человек так просто к стенам подобраться не смог. Хорошо бы, от торной дороги неподалеку – но и желательно, чтобы на глаза случайным прохожим лишний раз не попадаться.

Потому-то первую неделю переселенцы жили в лагере, окруженном поставленными в круг телегами, а братья Батовы вместе с боярином Храмцовым объезжали ближние хутора и деревни. Боярин Сергей зачитывал смердам ввозную грамоту, после чего Варлам разговаривал с мужиками, увещевая их остаться на уже поднятых землях, обещал оброком и барщиной не давить и даже облегчение дать от государева тягла. Некоторые сразу отмахивались, изъявляя желание по весне уйти на пустующие земли, дабы не иметь над собой ни чьей власти. Но больше трех десятков семей из почти сорока успели к месту прикипеть, обжиться и согласились попробовать жить под рукой молодого боярина.

Объезжая поместье, братья заодно осмотрели угодья и под Варламовскую усадьбу выбрали холмик невысокий, с пологими склонами – зато всего в трех сотнях саженей от Оскола, уже слившегося в этом месте с Бабьим рвом. Вдобавок, по вершине холма шелестела дубовая роща, под корнями которой прели застарелые листья – а значит, половодье не доходило сюда уже несколько лет.

– Ну, с Богом! – Ради такого случая Варлам скинул свой панцирь и сам взял в руки топор. Он же, перекрестившись, первым нанес удар по толстому и кряжистому, многовековому стволу растущего крайним дуба. Следом, помолившись, взялись за топоры остальные братья и приехавшие с боярами смерды. Дуб, конечно, куда хуже поддавался топору, нежели стройные северные сосны – но сталь все равно оказалась прочнее, и к вечеру густая красивая роща полностью полегла на землю, освободив вершину холма новым обитателям.

Женщины тем временем были разосланы во все стороны со строгим наказом разыскать глину и как можно больше камней, и следующим утром мужчины разделились: большинство остались рубить ветви и распускать самые толстые стволы на доски, а часть поехали на телегах собирать обнаруженные накануне валуны.

Юля тоже внесла свою лепту, приведя вечно лохматого белобрысого Ероху – паренька лет восемнадцати, отправившегося на новые земли вместе с такой же молодой, но черноволосой Мелитинией, к впадающему в Оскол ручейку, журчащему как раз по гладко отмытым булыжникам. Каждый, словно на подбор – примерно пуд весом, слегка приплюснутый, блестящий. За пару часов смерд перетаскал три десятка камней на телегу, после чего они отправились назад.

Над холмом поднимался сизый сырой дым: храмцовские ратники выжигали толстые корни и многообхватные пни. После полудня отобедали густой пшенной кашей с прихваченным еще из Северной Пустоши салом, по потом незнакомый Юле молодой кузнец, которым так гордились бояре, прямо на горячей земле начал класть первую печь, подбирая валуны по размерам – так, чтобы мелкие камушки заполняли щели между крупными, а потом щедро обмазывая их глиной. Одновременно вокруг него, под присмотром Варлама, смерды начали поднимать стены из отобранных дубков примерно в локоть толщиной.

– Кощунство какое, – не удержался от реплики Григорий, помогая поднимать на холм бревно. – Из дуба стены рубить!

Немного в стороне от дома братья Анастасий и Сергей самолично ставили навес на высоких столбах – для сена. Рядом двое смердов рубили навес низкий, но вытянутый – лошадям. К вечеру усадьба начала приобретать очертания будущего жилья: два навеса оставалось только прикрыть дранкой, стены широкого дома поднялись на четыре венца, над которыми проглядывала пока еще беструбная печь.

На следующее утро боярин Храмцов вместе с Николаем Батовым умчались в недалекий лес на охоту, часть смердов отправились к реке рубить на жерди молодые тополя, а остальные снова взялись за дом, предоставив женщинам заниматься скотиной и едой. К полудню на стенах появилось еще шесть венцов, и строители занялись стропилами.

– Сегодня в дом войдешь, – пообещал сверху Варлам, и Юля поверила, наблюдая, как плечистые смерд Иннокентий и боярин Григорий проталкивают в окна дубовые доски в ладонь толщиной.

– Двери-то будут, или только стены? – с улыбкой поинтересовалась она.

– И двери, – прокряхтел мужнин брат, – и крыша…

После обеда над усадьбой появилась первая обвязка из поставленных углом вверх жердей, потом вторая. Их соединили длинным, тонким дубовым бревнышком, после чего остальные стропила принялись крепить к нему. Григорий с усталым Иннокентием все таскал и таскал внутрь доски, и Юлю все подмывало спросить – куда он их все там девает? Однако вскоре они сели вдвоем на улице, уложили рядком три доски, приколотили поверх них короткими, кованными ребристыми гвоздями две толстые жердины, обтесанные с одной стороны, еще одну – под углом к предыдущим. А затем Григорий, хитро поглядывая на невестку, принес две длинные железные петли, купленные еще в Москве, и принялся с демонстративным старанием прибивать уже их.

– Это для чего? – поправила берет Юля.

Поначалу он здорово ей мешал – как впрочем, любая женская одежда шестнадцатого века, состоящая, в основном, из множества юбок и платков. Тяжелые одеяния душили тело, привыкшее к спортивному костюму и короткой, ничем не прикрытой стрижке. Однако татарские шаровары и самодельная блузка смирили ее с действительностью. Привыкла она и к берету, не позволяющему называть ее простоволосой.

– Вы чего это делаете? – повторила вопрос боярыня, но Григорий не ответил.

Они с мужиком подняли получившийся щит и понесли к дому. Вскоре из-за угла послышался стук топора. А потом появился и Варлам.

– Пойдем. – Его широкая улыбка ощущалась даже сквозь густую бороду.

Юля двинулась следом, зашла за угол. Муж посторонился, пропуская ее вперед, и кивнул на дверь:

– Открывай.

Женщина глубоко вздохнула, толкнула створку и шагнула внутрь.

Стены. Ровные бревнышки, из-под которых выпирал еще влажный мох – интересно, откуда они его взяли? Пол лежал на месте, плотно подогнанный, доска к доске. Дверь закрывалась и открывалась, и у стеночки стоял приготовленный засов. Над головой сверкал ровной, свежей древесной белизной потолок – доски поверх стропил. И хотя сквозь щели над головой просвечивало небо, хотя окна все еще оставались просто дырами в стенах – без слюды и ставен, это все-таки был дом.

Юля подошла к мужу, старательно вытряхнула из его бороды и усов мелкую стружку и опилки, обняла и крепко поцеловала.

– Сегодня я хочу ночевать здесь! – потребовала она.

– Конечно, – кивнул Варлам.

Вечером в лагере был праздник. Не столько в честь почти полного окончания строительства, сколько по тому случаю, что бояре привезли с охоты крупного секача и еще годовалого кабанчика. Люди уже успели соскучиться по ароматному сочному жаркому из парного мяса, почти забыли за два месяца пути, что это такое – есть до отвала, без всяких ограничений. И сейчас пьянели от угощения, как от хмельного меда.

Первыми покинули пир Варлам и Юля Батовы – боярин прихватил свою походную медвежью шкуру и сшитую из лисьего меха накидку, подаренную еще до свадьбы будущей жене.

– Эй, молодые! – окликнул их боярин Храмцов. – Как усадьбу-то назовете?

Варлам остановился, посмотрел на жену, пожал плечами и произнес всего лишь одно слово:

– Батово.

Глава 5
Кривой колодец

Ставка рода Мансуровых отличалась от стойбища Алги-мурзы только тем, что вместо полутора десятков здесь стояли два с половиной десятка шатров, да еще тем, что двадцать из них выглядели, как гордость мурзы – оставшийся после отца наследный шатер: двадцати шагов в ширину, подбитый войлоком изнутри и укрытый сшитыми в единое целое овчинными шкурами.

Впрочем, ничего другого татарин и не ожидал. Сколь ни был бы велик хан, но больше двух табунов коней и четырех овечьих отар степь вокруг стойбища прокормить не способна, а значит, в нем есть место только для полусотни людей. Еще примерно столько же бродят неподалеку следом за стадами, охраняя их от степных хищников – двуногих и четырехлапых, гонят на водопой, следят, чтобы никто не отстал и не потерялся. Чтобы не затоптали взрослые ягнят или жеребят, чтобы те росли крепкими и здоровыми, и не упали от слабости во время очередного перехода.

Значит, в ставке живут все те же полтора десятка воинов, десяток женщин, столько же невольников обоих полов, и россыпь голозадых детей. Лишние большие шатры предназначены для родовых беев, по одному на каждого, для ханского родича да десяти-двадцати нукеров. Причем и нукеры, и беи наверняка живут не с ближних отар, а с дани, присылаемой их родами.

Не удержавшись от редкой возможности показать власть над местными беями, Алги-мурза промчался по стойбищу, выбивая копытами желтую пыль, остановился у центрального шатра, вход в который охраняли двое одетых в легкие рубахи и шаровары степняков, спрыгнул и шагнул к пологу.

– Куда идешь?! – встрепенулись охранники, вскочили на ноги и положили руки на сабли.

– Именем султана! – небрежно отмахнулся мурза, и грозные воины вмиг присмирели. В дальнем улусе бескрайней Оттоманской империи не так часто звучало имя Сулеймана Великолепного, чтобы кто-то рискнул произнести его, не имея на то полного права.

Спрыгнувшему с коня следом за мурзой воину в европейской кирасе нукеры попытались заступить дорогу, но превосходящий их ростом на две головы суровый ратник с холодным взором просто отшвырнул степняков в стороны. Окруженные десятком воинов, сопровождавших гостей, девлетовские охранники затевать ссору не рискнули и пропустили гостя в шатер.

– Именем султана! – повторил Алги-мурза, увидев бея родов Мансуровых и Мереевых, сидящего за очагом на точно таком же, как и у него, возвышении, разве только застеленном не войлочным, а пушистым персидским ковром. Перед Девлетом стоял низкий столик, занятый чашами с желтоватым кумысом, блюдами с порезанными арбузами и дынями, персиками и грушами, а также крупными кусками жареной рыбы. Вокруг стола сидели пятеро воинов в ярких синих, зеленых и желтых халатах – опоясанные саблями, в железных шапках, отороченных лисьим и волчьим мехом.

Возможно, приближенные к Девлету ногайские беи действительно обсуждали нечто важное – но разве может быть в подвластных османскому султану пределах что-либо более важное, нежели его приказ?

– Именем султана! – Алги-мурза, намеренно раздвинув сидящих перед столом беев, протянул Гирею письмо Кароки-мурзы.

Девлет принял грамоту, почтительно поцеловал печать султанского чиновника, после чего приглашающе указал гонцу на стол. Алги-мурза кивнул, схватил ломоть арбуза и принялся пожирать алую мякоть вместе с косточками, разбрызгивая в стороны сладкий сок. Бей сломал печать и развернул свиток, принялся читать, бесшумно шевеля губами.

– Это ты, что ли, Девлет-Гирей?

Алги-мурза, подавившись мякотью, отшвырнул недогрызенную корку в очаг и схватился за рукоять сабли, проклиная безумного русского и злобных шайтанов, надоумивших Кароки-мурзу послать именно его охранять неверного. Сидевшие за столом татары тоже подобрались, готовые кинуться на грубияна, – но без команды своего господина сделать этого не решались. Гирей в удивлении опустил грамоту и вперился взглядом в гиганта, который стоял перед ним, широко расставив ноги.

Тирц тоже удивленно приподнял брови. Вместо желтолицего, с приплюснутым носом и раскосыми глазами, татарина он увидел светлокожего статного мужчину, с черными густыми кудрями и острым носом европейца, похожего на молодого Боярского, надевшего вместо шляпы собачий малахай.

– Так это ты – Меан… – Гирей заглянул в грамоту и попытался повторить: – Манги…р-р…

– Менги-стр, – подсказал, несколько успокаиваясь, Алги-мурза.

– Менги… Кто?

– Он… Он из западных стран, – осторожно предположил мурза. – Может быть, «стр» означает «воин»?

– Тогда я стану звать тебя Менги-нукер. – Гирей пригладил блестящие черные усы. – Я не собираюсь коверкать языка из-за каждого понравившегося османам умника.

– Да хоть Энштейном зови, – хмыкнул Тирц. – Плевать. Так это ты Девлет-Гирей из рода Гиреев, имеющих право на русский царский титул?

– Род Гиреев ведет свои корни от самой Золотой Орды, – поднялся со своего места Девлет, – имеющей наследное право на византийский царский титул и великое княжение над землями русскими, ногайскими, башкирскими, хазарскими и монгольскими.

– Нормально, пойдет, – кивнул гость. – Я приехал, чтобы вернуть тебе русский трон. Но ты должен поклясться, что запретишь использование русского языка, сроешь все православные церкви, окрестишь все население в ислам, и распотрошишь русскую национальность обратно в сотню мелких племен. А кто захочет назваться русским – тому прикажешь немедленно рубить голову и насаживать ее на кол.

В шатре повисла мертвая тишина.

– Ну, если Аллах поможет мне донести зеленое знамя ислама до Варяжского и Северного морей, – неуверенно начал татарин, – и отдаст под мою руку земли московские и новгородские… Я всеми силами стану добиваться того, чтобы подданные мои приняли истинную веру…

– Мне плевать, чего ты станешь добиваться! – повысил голос Тирц. – Я хочу, чтобы к наступлению моей старости даже в Москве при упоминании слова «русский» туземцы удивленно таращились и спрашивали: «Что это такое?». Чтобы надписи на магазинах висели только на арабском или английском языках, чтобы ни один мужик вспомнить не мог, в какую сторону креститься нужно. Я ясно выражаю свою мысль?

– Это ты хорошие слова говоришь, – кивнул Гирей, усаживаясь обратно на ковер и указывая на стол: – Садись, Менги-нукер, подкрепись с дороги.

– Спасибо. – Гость опустился на колени, протянул руку, взял желтую сочную грушу, откусил небольшой кусок и поинтересовался: – Ты сколько можешь выставить воинов, хан?

– Я? – довольно улыбнулся Гирей в ответ на уважительное обращение. – Думаю, тысяч сорок нукеров мои ногайские роды собрать могут в любой момент.

– Сколько времени идти отсюда до русской границы?

– Если до Тулы или Шацка, то полмесяца.

– А если в мае?

– В мае дороги через степь нет, – покачал головой Девлет-Гирей.

– А если пройти нужно?

– Это невозможно, Менги-нукер, – со вздохом улыбнулся бей. – После схода снегов степь превращается в липкую кашу, по которой хода нет ни пешему, ни конному. К тому же, коням нечего есть, нет ни дров, ни кизяка.

– Когда говорят надо, хан, – спокойно доел грушу гость, – никаких «невозможно» существовать не должно. Мы станем ходить на Россию дважды в год, по весне и осенью.

– Наши предки испокон веков ходили на Московию летом! – подал голос один из сидящих за столом беев. – Уж не считаешь ли ты себя умнее наших дедов и прадедов?

– Можешь засунуть своих дедов себе в задницу. – Тирц взял со стола ломтик дыни. – Начиная со следующей весны…

– Как ты смеешь?! – густо покраснев, вскочил татарин. – Какой-то поганый русский станет…

– Я – не русский! – Гость подпрыгнул с колен, одновременно выхватывая меч, и тяжелый, выкованный из рессоры, клинок прошелестел в воздухе.

Бей наклонился, уходя от удара, выхватил саблю.

– Шайтан! – Алги-мурза выронил кусок рыбы, откатываясь назад от стола, тоже схватился за оружие и во все горло завопил: – Гумер!!!

Русский рубанул татарина снова, и опять тот успел увернуться, попытавшись срезать гостя по ногам. Тот на удивление быстро парировал удар тяжелым мечом, упрямо наступая вперед. Прочие гости Гирея тоже повскакивали, обнажая оружие, и Алги-мурза, холодея от предчувствия смерти, кинулся между ними и безумным русским:

– Султан!!! Гумер, сюда! Он под защитой султана!

Девлет-Гирей вытянул шею, следя за ходом поединка, но особого испуга не проявил. Русский, с поразительной легкостью орудуя дурным рыцарским мечом, парировал удары легкой аварской сабли, выдавливая своего противника со свободного места к стене и лишая возможности маневра. Османский гонец, выкрикивая имя султана, отбил охоту остальных татар вмешаться в поединок, и сейчас весь спор решался только между Менги-нукером и Аяз-Меревом.

Русский еще раз попытался рубануть бея сверху. Тому, прижатому к стене шатра, уворачиваться оказалось некуда, он прикрылся саблей, удерживая ее двумя руками – одной за рукоять, а другой за середину клинка с незаточенной стороны. И естественно, постепенно отодвигал от себя вражеский клинок.

– О-ох! – Девлет вскочил.

Русский, пользуясь близостью татарина, неожиданно нанес ему удар головой в лицо, потом обрушил на лоб рукоять меча, еще раз…

Тирц вернул меч в ножны, приподнял обмякшего татарина и несколько раз с удовольствием врезал кулаком по физиономии:

– Я не русский, не русский, не русский! – потом просто бросил у стенки и оглянулся на всех остальных: – Я – не русский! Кому-нибудь еще непонятно?

Только теперь стало слышно, что у дверей шатра тоже идет рубка, и почти одновременно с победой гостя внутрь ввалились несколько нукеров с окровавленными саблями.

– Кто вы?! Кто посмел?! – теперь уже испугался сам Девлет-Гирей, попятившийся к стене шатра.

– Этот человек находится под защитой султана Сулеймана Первого Великолепного! – громогласно объявил Алги-мурза, с радостью увидев своих воинов. – У него есть охранная грамота от султанского наместника в Балык-Кае и приказ начать поход на русские земли! Любого, кто посягнет на его жизнь, я лично немедленно посажу на кол!

– Вон отсюда! – истошно завопил Гирей. – Немедленно вон! Все вон!

Нукеры и беи попятились, почтительно кланяясь ханскому родственнику, и только русский вернулся обратно к столу, уселся и невозмутимо выбрал еще одну грушу.

– Я сказал: во-он!!!

– Заткнись.

Гирей осекся, посмотрел на входной полог – похоже, все татары уже убежали, и слов султанского посланника не слышал никто.

– Как ты смеешь, неверный…

– Заткнись и слушай, – прокусил Тирц желтую кожицу. – Мы будем ходить на русских два раза в год, весной и осенью. Во время посевной и во время сбора урожая. Мы просто не дадим им толком ни посеять хлеба, ни собрать. Лет пять таких набегов, и они начнут пухнуть с голоду и сами проситься в плен. Еще лет через пять мы без всяких битв и штурмов переедем в Москву, и ты сядешь на престол. А потом изживешь семя русское со света раз и навсегда, или я обижусь, и захочу уничтожить уже тебя… Ты меня понимаешь?

– Весной степь все равно непроходи…

– Ты что, оглох?! – откинул Тирц огрызок. – Вы обязаны ее пройти, раз я приказываю!

– Да кто ты… – возмутился было Девлет, но тут русский с неожиданной для его огромного тела ловкостью метнулся со своего места и опрокинул бея на спину, схватив левой рукой за челюсть и чуть не вонзив пальцы в щеки:

– Я твой ангел, кретин! Мне плевать, что ты думаешь и чего хочешь, придурок! От тебя мне нужно только имя, и если ты вякнешь еще хоть слово, я сверну тебе шею и посажу на твое место дрессированную мартышку, ты меня понял?

Гость вернулся на свое место так же стремительно, как сорвался с него, и выбрал с подноса крупный кусок рыбы:

– Мы пойдем в первый поход по весне. Если в степи нечего жрать – значит, сено и овес повезем с собой. Если она не проходима – значит, выступим не за полмесяца, а за месяц. Привыкли по-дурке в седла прыгать и вперед нестись. Хватит! Ты сейчас, заранее повозки приготовь, сено и зерно прикажи запасти. На первый раз все сорок тысяч, пожалуй, поднимать не надо. Хватит и десяти. Нет, даже пяти. Прикинуть, сколько точно времени переход займет, сколько припасов нужно. Затравливать Россию начнем со следующего похода.

– Я прикажу отрубить тебе голову. – Гирей уселся обратно, потрогал рукой едва не вывихнутую челюсть.

– Ну-ну, – кивнул Тирц. – Попутного ветра в горбатую спину. Тебе султан быстро шелковый шнурок на день рождения подарит.

– Ты лжешь, Менги-нукер, – скрипнул зубами Девлет-Гирей. – Я уверен, что султан и не слышал о твоем существовании. У тебя есть только письмо от Кароки-мурзы.

– Да хоть от османского тушканчика. – Русский сплюнул рыбные кости в очаг и взял себе еще кусок. – Главное, что у меня есть охранная грамота. И если султану донесут, а Кароки-мурза обязательно донесет, что какой-то мелкий окраинный князек казнил человека с грамотой, данной от его имени, то этого князька обязательно скормят собакам. Прочей мелочевке в назидание.

– Я не мелкий князек! – вспыхнул Девлет-Гирей. – Я потомок древнего рода.

– Ты перестанешь быть мелким, если перестанешь гавкать и начнешь мне помогать, придурок! Ты что, еще не понял? Я собираюсь посадить тебя на русский престол. Ты хотя бы знаешь, что такое Россия? Это половина современной Турции! Вот из нее ты действительно сможешь чихать на стамбульского султана.

– Если я захочу, то и сам Москву возьму!

– Да ну? – криво усмехнулся гость. – А Тулу помнишь?

Тирц немного выждал, наблюдая, как лицо хозяина то наливается кровью, то снова белеет, потом поднялся и выщелкнул рыбий хребет в сторону Гирея.

– Ну, ты подумай, подумай, – кивнул он. – До завтра подумай. А завтра скажешь, сколько припасов понадобится пятитысячному отряду для весеннего перехода и где ты их возьмешь. Или я найду все это сам и по весне куплю себе мартышку.

Девлет-Гирей с каменным лицом дождался, пока русский выйдет из шатра, а потом вскочил, зарычав от ярости, опрокинул стол в огонь и принялся топтать раскатившиеся фрукты:

– Проклятый неверный! Шайтан и тысяча ифритов! Русская свинья!

Мало кто знал, что крымское войско на московитов водил в прошлом году не Сахыб-Гирей, а он, Девлет. После купания в Оке Сахыб не любил военных походов. Разумеется, верные хану беи не спешили проболтаться о том, что крымский хан весь набег просидел в своем бахчисарайском гареме. Сам Гирей тоже все время командовал именем хана. Нукеры и сотники мало что знали, беи молчали…

Нет, никакого предательства в этом не было. Султан потребовал послать войско в помощь Казанскому ханству – Сахыб-Гирей послал. Сам не пошел – так на то калги-султан есть. И все бы было хорошо, если бы только пятнадцать тысяч подлых и трусливых русских конников не разгромили наголову его тридцать тысяч отважных нукеров. За такой разгром Девлет и вправду мог получить в подарок прочный и красивый шелковый шнурок.

По счастью, недоброжелателей у бея степного ногайского рода не нашлось, и султану никто не донес. Сахыб-Гирею поражение простили – они с Сулейманом Первым еще в юности подружились. Девлет вернулся в родовое кочевье, смирившись с тем, что больше сотни воинов под его руку больше не дадут, и надеясь, что его участие в набеге на Тулу постепенно забудется.

Теперь же получалось, что про это знают! Кто? Только прибывший с охранной грамотой неверный? Сопровождающий его татарин? Кароки-мурза? Или слухи доползли до самого султана?

– Ты чего тут валяешься? – пнул он ногой в бок распластавшегося Аяз-Мерея. – Чего валяешься? Чего, чего, чего?

Нога заболела, и Гирей повернулся к входному пологу:

– Нукеры! Сюда!

Никто не откликнулся. Бей добежал до выхода, выглянул наружу – оба воина валялись в лужах перемешавшейся с пылью крови, и над ними уже вились жирные зеленые мухи.

– Вот шайтан! – сплюнул он. – Эй, слуги! Где вы все?! Оглохли, придурки?!

Заметив, что только что выкрикнул ругательство русского, он разозлился еще больше:

– У меня в шатре приберут или нет?

Наконец послышался топот, и между шатров показались невольники. Он отступил в сторону, ткнул пальцем в Аяз-Мерея, в полуобгоревший стол:

– Убрать все! И быстро!

Гирей прошелся по шатру, остановился перед мальчишкой, пытающимся выкатить из очага сморщившиеся фрукты.

– Ты почему за огнем не смотришь? – Бей схватил его за загривок и ткнул лицом в самые угли. – Почему не смотришь?

Мальчишка взвизгнул, но подавился жаром и лишь беспомощно забился, пытаясь вырваться. Потом неожиданно обмяк. Девлет выпрямился, оставив невольника головой в пламени и еще несколько раз пнул его ногой в бок. На душе стало немного легче, и он отступил. Оглядел испуганно замерших слуг, махнул рукой:

– Уберите эту падаль. И принесите кумыс, пить хочу.

Он прошел вдоль стенки шатра, потирая себе виски.

Почему султан прислал этого русского именно к нему? Не знал про разгром под Тулой? Или именно потому, что знал? Знает про то, что военачальник он плохой, и в качестве… В качестве правителя соседней страны опасным быть не может…