Текст книги "Борис Годунов. Капитанская дочка"
Автор книги: Александр Пушкин
Жанр: Драматургия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Царские палаты.
Два стольника.
Первый.
Где государь?
Второй.
В своей опочивальне
Он заперся с каким-то колдуном.
Первый.
Так, вот его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи. –
Всё ворожит, что красная невеста.
Желал бы знать, о чем гадает он?
Второй.
Вот он идет. Угодно ли спросить?
Первый.
Как он угрюм!
(Уходят.)
Царь (входит).
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы с молоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж охладев, скучаем и томимся?…
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной –
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать –
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна.
Они любить умеют только мертвых –
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы –
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком –
Как буря, смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства
Меня, меня, несчастного отца!..
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу –
Монахиню смиренную… всё я!
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою –
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося;
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Корчма на Литовской границе.
Мисаил и Варлаам, бродяги-чернецы; Григорий Отрепьев, мирянином; хозяйка.
Хозяйка.
Чем-то мне вас потчивать, старцы честные?
Варлаам.
Чем Бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?
Хозяйка.
Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.
(Уходит.)
Мисаил.
Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница Литовская, до которой так хотелось тебе добраться.
Григорий.
Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Варлаам.
Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил, да я грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: всё нам равно, было бы вино… да вот и оно!..
Мисаил.
Складно сказано, отец Варлаам.
Хозяйка (входит).
Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Мисаил.
Спасибо, родная, Бог тебя благослови.
(Монахи пьют; Варлаам затягивает песню: Как во городе было во Казани…)
Варлаам (Григорию).
Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
Григорий.
Не хочу.
Мисаил.
Вольному воля…
Варлаам.
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку…
Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить как мы, милости просим – нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ.
Григорий.
Пей, да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею.
Варлаам.
А что мне про себя разуметь?
Мисаил.
Оставь его, отец Варлаам.
Варлаам.
Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо откуда – да еще и спесивится; может быть кобылу нюхал…
(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)
Григорий (хозяйке).
Куда ведет эта дорога?
Хозяйка.
В Литву, мой кормилец, к Луёвым горам.
Григорий.
А далече ли до Луёвых гор?
Хозяйка.
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые приставы.
Григорий.
Как, заставы! что это значит?
Хозяйка.
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать, да осматривать.
Григорий (про себя).
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Варлаам.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Мисаил.
Складно сказано, отец Варлаам…
Григорий.
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
Хозяйка.
А Господь его ведает, вор ли, разбойник – только здесь и добрым людям нынче прохода нет – а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают нас бедных. (Слышен шум.) Что там еще? ах вот они, проклятые! дозором идут.
Григорий.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Хозяйка.
Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им и вина и хлеба, и неведомо чего – чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им…
(Входят приставы.)
Пристав.
Здорово, хозяйка!
Хозяйка.
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
Один пристав (другому).
Ба! да здесь попойка идет; будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?
Варлаам.
Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь.
Пристав (Григорию).
А ты?
Мисаил.
Наш товарищ…
Григорий.
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Мисаил.
Так ты раздумал……
Григорий (тихо).
Молчи.
Пристав.
Хозяйка, выставь-ка еще вина – а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
Другой пристав (тихо).
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы…
Первый.
Молчи, сей час до них доберемся. – Что, отцы мои? каково промышляете?
Варлаам.
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало Богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. – Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
Хозяйка (плачет).
Господь помилуй и спаси!
(В продолжении Варлаамовой речи, первый пристав значительно всматривается в Мисаила.)
Первый пристав.
Алеха! при тебе ли царский указ?
Второй.
При мне.
Первый.
Подай-ка сюда.
Мисаил.
Что ты на меня так пристально смотришь?
Первый пристав.
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли ты это?
Мисаил.
Не слыхал.
Пристав.
Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли ты это?
Мисаил.
Не знаю.
Пристав (Варлааму).
Умеешь ли ты читать?
Варлаам.
Смолоду знал, да разучился.
Пристав (Мисаилу).
А ты?
Мисаил.
Не умудрил Господь.
Пристав.
Так вот тебе царский указ.
Мисаил.
На что мне его?
Пристав.
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник – ты.
Мисаил.
Я! помилуй! что ты?
Пристав.
Постой! держи двери. Вот мы сей час и справимся.
Хозяйка.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Пристав.
Кто здесь грамотный?
Григорий (выступает вперед).
Я грамотный.
Пристав.
Вот на! А у кого же ты научился?
Григорий.
У нашего пономаря.
Пристав (дает ему указ).
Читай же в слух.
Григорий (читает).
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе Литовской…»
Пристав (Мисаилу).
Как же не ты?
Григорий.
«И царь повелел изловить его…»
Пристав.
И повесить.
Григорий.
Тут не сказано повесить.
Пристав.
Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить.
Григорий.
«И повесить. А лет ему вору Гришке от роду… (смотря на Варлаама) за 50. А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое…»
(Все глядят на Варлаама.)
Первый пристав.
Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.
Варлаам (вырывая бумагу).
Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? – как! 50 лет, борода седая, брюхо толстое! нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам.) «А-лет е-му от-ро-ду… 20». – Что брат? где тут 50? видишь? 20.
Второй пристав.
Да, помнится, двадцать. Так и нам было сказано.
Первый пристав (Григорию).
Да ты, брат, видно забавник.
(Во время чтения, Григорий стоит потупя голову, с рукою за пазухой.)
Варлаам (продолжает).
«А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая». Да это, друг, уж не ты ли?
(Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в окно.)
Приставы.
Держи! держи!
(Все бегут в беспорядке.)
Москва. Дом Шуйского.
Шуйский, множество гостей. Ужин.
Шуйский.
Вина еще.
(Встает, за ним и все.)
Ну, гости дорогие,
Последний ковш! Читай молитву, мальчик.
Мальчик.
Царю небес, везде и присно сущий,
Своих рабов молению внемли:
Помолимся о нашем государе,
Об избранном тобой, благочестивом
Всех христиан царе самодержавном.
Храни его в палатах, в поле ратном,
И на путях, и на одре ночлега.
Подай ему победу на враги,
Да славится он от моря до моря.
Да здравием цветет его семья,
Да осенят ее драгие ветви
Весь мир земной – а к нам, своим рабам,
Да будет он, как прежде, благодатен,
И милостив и долготерпелив,
Да мудрости его неистощимой
Проистекут источники на нас;
И, царскую на то воздвигнув чашу,
Мы молимся тебе, царю небес.
Шуйский (пьет).
Да здравствует великий государь!
Простите же вы, гости дорогие;
Благодарю, что вы моей хлеб-солью
Не презрели. Простите, добрый сон.
(Гости уходят, он провожает их до дверей.)
Пушкин.
Насилу убрались; ну, князь Василий Иванович, я уж думал, что нам не удастся и переговорить.
Шуйский (слугам).
Вы что рот разинули? Всё бы вам господ подслушивать. – Сбирайте со стола да ступайте вон. – Что такое, Афанасий Михайлович?
Пушкин.
Чудеса да и только.
Племянник мой, Гаврила Пушкин, мне
Из Кракова гонца прислал сегодня.
Шуйский.
Ну.
Пушкин.
Странную племянник пишет новость.
Сын Грозного… постой.
(Идет к дверям и осматривает.)
Державный отрок,
По манию Бориса убиенный…
Шуйский.
Да это уж не ново.
Пушкин.
Погоди:
Димитрий жив.
Шуйский.
Вот-на! какая весть!
Царевич жив! ну подлинно чудесно.
И только-то?
Пушкин.
Послушай до конца.
Кто б ни был он, спасенный ли царевич,
Иль некий дух во образе его,
Иль смелый плут, бесстыдный самозванец,
Но только там Димитрий появился.
Шуйский.
Не может быть.
Пушкин.
Его сам Пушкин видел,
Как приезжал впервой он во дворец
И сквозь ряды литовских панов прямо
Шел в тайную палату короля.
Шуйский.
Кто ж он такой? откуда он?
Пушкин.
Не знают.
Известно то, что он слугою был
У Вишневецкого, что на одре болезни
Открылся он духовному отцу,
Что гордый пан, его проведав тайну,
Ходил за ним, поднял его с одра
И с ним потом уехал к Сигизмунду.
Шуйский.
Что ж говорят об этом удальце?
Пушкин.
Да слышно он умен, приветлив, ловок,
По нраву всем. Московских беглецов
Обворожил. Латинские попы
С ним заодно. Король его ласкает
И говорят, помогу обещал.
Шуйский.
Все это, брат, такая кутерьма,
Что голова кругом пойдет невольно.
Сомненья нет, что это самозванец,
Но, признаюсь, опасность не мала.
Весть важная! и если до народа
Она дойдет, то быть грозе великой.
Пушкин.
Такой грозе, что вряд царю Борису
Сдержать венец на умной голове.
И поделом ему! он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом, всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там – в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды – где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, отечества надежда?
Заточены, замучены в изгнаньи.
Дай срок: тебе такая ж будет участь.
Легко ль, скажи! мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Всё языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.
Зависим мы от первого холопа,
Которого захочем наказать.
Вот – Юрьев день задумал уничтожить.
Не властны мы в поместиях своих.
Не смей согнать ленивца! Рад не рад,
Корми его; не смей переманить
Работника! – Не то, в Приказ Холопий.
Ну, слыхано ль хоть при царе Иване
Такое зло? А легче ли народу?
Спроси его. Попробуй самозванец
Им посулить старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.
Шуйский.
Прав ты, Пушкин.
Но знаешь ли? Об этом обо всем
Мы помолчим до времени.
Пушкин.
Вестимо,
Знай про себя. Ты человек разумный;
Всегда с тобой беседовать я рад,
И если что меня подчас тревожит,
Не вытерплю, чтоб не сказать тебе.
К тому ж твой мед, да бархатное пиво
Сегодня так язык мне развязали…
Прощай же, князь.
Шуйский.
Прощай, брат, до свиданья.
(Провожает Пушкина.)
Царские палаты.
Царевич, чертит географическую карту.
Царевна, мамка царевны.
Ксения (цалует портрет).
Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте – а темной могилке, на чужой сторонке. Никогда не утешусь, вечно по тебе буду плакать.
Мамка.
И, царевна! девица плачет, что роса падет; взойдет солнце, росу высушит. Будет у тебя другой жених и прекрасный и приветливый. Полюбишь его, дитя наше ненаглядное, забудешь своего королевича.
Ксения.
Нет, мамушка, я и мертвому буду ему верна.
(Входит Борис.)
Царь.
Что Ксения? что милая моя?
В невестах уж печальная вдовица!
Всё плачешь ты о мертвом женихе.
Дитя мое! судьба мне не судила
Виновником быть вашего блаженства.
Я может быть прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить.
Безвинная, зачем же ты страдаешь? –
А ты, мой сын, чем занят? Это что?
Феодор.
Чертеж земли московской; наше царство
Из края в край. Вот видишь: тут Москва,
Тут Новгород, тут Астрахань. Вот море,
Вот пермские дремучие леса,
А вот Сибирь.
Царь.
А это что такое
Узором здесь виется?
Феодор.
Это Волга.
Царь.
Как хорошо! вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты можешь обозреть
Всё царство вдруг: границы, грады, реки.
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни –
Когда-нибудь, и скоро может быть,
Все области, которые ты ныне
Изобразил так хитро на бумаге,
Все под руку достанутся твою.
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать.
(Входит Семен Годунов.)
Вот Годунов идет ко мне с докладом.
(Ксении.) Душа моя, поди в свою светлицу;
Прости, мой друг. Утешь тебя Господь.
(Ксения с мамкою уходит.)
Что скажешь мне, Семен Никитич?
Семен Годунов.
Нынче
Ко мне, чем свет, дворецкий князь-Василья
И Пушкина слуга пришли с доносом.
Царь.
Ну.
Семен Годунов.
Пушкина слуга донес сперва,
Что поутру вчера к ним в дом приехал
Из Кракова гонец – и через час
Без грамоты отослан был обратно.
Царь.
Гонца схватить.
Семен Годунов.
Уж послано в догоню.
Царь.
О Шуйском что?
Семен Годунов.
Вечор он угощал
Своих друзей, обоих Милославских,
Бутурлиных, Михайла Салтыкова,
Да Пушкина – да несколько других;
А разошлись уж поздно. Только Пушкин
Наедине с хозяином остался
И долго с ним беседовал еще.
Царь.
Сейчас послать за Шуйским.
Семен Годунов.
Государь!
Он здесь уже.
Царь.
Позвать его сюда.
(Годунов уходит.)
Царь.
Сношения с Литвою! это что?…
Противен мне род Пушкиных мятежный,
А Шуйскому не должно доверять:
Уклончивый, но смелый и лукавый…
(Входит Шуйский.)
Мне нужно, князь, с тобою говорить.
Но кажется – ты сам пришел за делом:
И выслушать хочу тебя сперва.
Шуйский.
Так, государь: мой долг тебе поведать
Весть важную.
Царь.
Я слушаю тебя.
Шуйский (тихо, указывая на Феодора).
Но, государь…
Царь.
Царевич может знать,
Что ведает князь Шуйский. Говори.
Шуйский.
Царь, из Литвы пришла нам весть…
Царь.
Не та ли,
Что Пушкину привез вечор гонец.
Шуйский.
Всё знает он! – Я думал, государь,
Что ты еще не ведаешь сей тайны.
Царь.
Нет нужды, князь: хочу сообразить
Известия; иначе не узнаем
Мы истинны.
Шуйский.
Я знаю только то,
Что в Кракове явился самозванец,
И что король и паны за него.
Царь.
Что ж говорят? Кто этот самозванец?
Шуйский.
Не ведаю.
Царь.
Но… чем опасен он.
Шуйский.
Конечно, царь: сильна твоя держава,
Ты милостью, раденьем и щедротой
Усыновил сердца своих рабов.
Но знаешь сам: бессмысленная чернь
Изменчива, мятежна, суеверна,
Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна,
Для истинны глуха и равнодушна,
А баснями питается она.
Ей нравится бесстыдная отвага.
Так если сей неведомый бродяга
Литовскую границу перейдет,
К нему толпу безумцев привлечет
Димитрия воскреснувшее имя.
Царь.
Димитрия!.. как? этого младенца!
Димитрия!.. Царевич, удались.
Шуйский.
Он покраснел: быть буре!..
Феодор.
Государь,
Дозволишь ли…
Царь.
Нельзя, мой сын, поди.
(Феодор уходит.)
Димитрия!..
Шуйский.
Он ничего не знал.
Царь.
Послушай, князь: взять меры сей же час;
Чтоб от Литвы Россия оградилась
Заставами; чтоб ни одна душа
Не перешла за эту грань; чтоб заяц
Не прибежал из Польши к нам; чтоб ворон
Не прилетел из Кракова. Ступай.
Шуйский.
Иду.
Царь.
Постой. Не правда ль, эта весть
Затейлива? Слыхал ли ты когда,
Чтоб мертвые из гроба выходили
Допрашивать царей, царей законных,
Назначенных, избранных всенародно,
Увенчанных великим патриархом?
Смешно? а? что? что ж не смеешься ты?
Шуйский.
Я, государь?…
Царь.
Послушай, князь Василий:
Как я узнал, что отрока сего…
Что отрок сей лишился как-то жизни,
Ты послан был на следствие: теперь
Тебя крестом и Богом заклинаю,
По совести мне правду объяви:
Узнал ли ты убитого младенца
И не было ль подмена? Отвечай.
Шуйский.
Клянусь тебе…
Царь.
Нет, Шуйский, не клянись,
Но отвечай: то был царевич?
Шуйский.
Он.
Царь.
Подумай, князь. Я милость обещаю,
Прошедшей лжи опалою напрасной
Не накажу. Но если ты теперь
Со мной хитришь, то головою сына
Клянусь – тебя постигнет злая казнь:
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.
Шуйский.
Не казнь страшна; страшна твоя немилость;
Перед тобой дерзну ли я лукавить?
И мог ли я так слепо обмануться,
Что не узнал Димитрия? Три дня
Я труп его в соборе посещал,
Всем Угличем туда сопровожденный.
Вокруг его тринадцать тел лежало,
Растерзанных народом, и по ним
Уж тление приметно проступало,
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
Глубокая не запекалась язва,
Черты ж лица совсем не изменились.
Нет, государь, сомненья нет: Димитрий
Во гробе спит.
Царь (спокойно).
Довольно; удались.
(Шуйский уходит.)
Ух, тяжело!.. дай дух переведу –
Я чувствовал: вся кровь моя в лицо
Мне кинулась – и тяжко опускалась…
Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Всё снилося убитое дитя!
Да, да – вот что! теперь я понимаю.
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? Пустое имя, тень –
Ужели тень сорвет с меня порфиру,
Иль звук лишит детей моих наследства?
Безумец я! чего ж я испугался?
На призрак сей подуй – и нет его.
Так решено: не окажу я страха –
Но презирать не должно ничего… –
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
Краков. Дом Вишневецкого.
Самозванец и Pater Черниковский.
Самозванец.
Нет, мой отец, не будет затрудненья;
Я знаю дух народа моего;
В нем набожность не знает исступленья:
Ему священ пример царя его.
Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.
Ручаюсь я, что прежде двух годов
Весь мой народ, вся северная церковь
Признают власть наместника Петра.
Pater.
Вспомоществуй тебе святый Игнатий,
Когда придут иные времена.
А между тем небесной благодати
Таи в душе, царевич, семена.
Притворствовать пред оглашенным светом
Нам иногда духовный долг велит;
Твои слова, деянья судят люди,
Намеренья единый видит Бог.
Самозванец.
Аминь. Кто там!
(Входит слуга.)
Сказать: мы принимаем.
(Отворяются двери; входит толпа русских и поляков.)
Товарищи! мы выступаем завтра
Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя
Остановлюсь в Самборе на три дня.
Я знаю: твой гостеприимный замок
И пышностью блистает благородной
И славится хозяйкой молодой –
Прелестную Марину я надеюсь
Увидеть там. А вы, мои друзья,
Литва и Русь, вы, братские знамена
Поднявшие на общего врага,
На моего коварного злодея,
Сыны славян, я скоро поведу
В желанный бой дружины ваши грозны. –
Но между вас я вижу новы лица.
Гаврила Пушкин.
Они пришли у милости твоей
Просить меча и службы.
Самозванец.
Рад вам, дети.
Ко мне, друзья. – Но кто, скажи мне, Пушкин,
Красавец сей?
Пушкин.
Князь Курбский.
Самозванец.
Имя громко!
(Курбскому.) Ты родственник казанскому герою?
Курбский.
Я сын его.
Самозванец
Он жив еще?
Курбский.
Нет, умер.
Самозванец.
Великий ум! муж битвы и совета!
Но с той поры, когда являлся он,
Своих обид ожесточенный мститель,
С литовцами под ветхий город Ольгин,
Молва об нем умолкла.
Курбский.
Мой отец
В Волынии провел остаток жизни,
В поместиях, дарованных ему
Баторием. Уединен и тих,
В науках он искал себе отрады;
Но мирный труд его не утешал:
Он юности своей отчизну помнил,
И до конца по ней он тосковал.
Самозванец.
Несчастный вождь! как ярко просиял
Восход его шумящей, бурной жизни.
Я радуюсь, великородный витязь,
Что кровь его с отечеством мирится.
Вины отцов не должно вспоминать;
Мир гробу их! приближься, Курбский. Руку!
– Не странно ли? сын Курбского ведет
На трон, кого? да – сына Иоанна…
Всё за меня: и люди и судьба. –
Ты кто такой?
Поляк.
Собаньский, шляхтич вольный.
Самозванец.
Хвала и честь тебе, свободы чадо!
Вперед ему треть жалованья выдать. –
Но эти кто? я узнаю на них
Земли родной одежду. Это наши.
Хрущов (бьет челом).
Так, государь, отец наш. Мы твои
Усердные, гонимые холопья.
Мы из Москвы, опальные, бежали
К тебе, наш царь – и за тебя готовы
Главами лечь, да будут наши трупы
На царской трон ступенями тебе.
Самозванец.
Мужайтеся, безвинные страдальцы –
Лишь дайте мне добраться до Москвы,
А там Борис расплатится во всем.
Ты кто?
Карела.
Казак. К тебе я с Дона послан
От вольных войск, от храбрых атаманов,
От казаков верховых и низовых,
Узреть твои царевы ясны очи
И кланяться тебе их головами.
Самозванец.
Я знал донцов. Не сомневался видеть
В своих рядах казачьи бунчуки.
Благодарим Донское наше войско.
Мы ведаем, что ныне казаки
Неправедно притеснены, гонимы;
Но если Бог поможет нам вступить
На трон отцов, то мы по старине
Пожалуем наш верный вольный Дон.
Поэт (приближается, кланяясь низко и хватая Гришку за полу).
Великий принц, светлейший королевич!
Самозванец.
Что хочешь ты?
Поэт (подает ему бумагу).
Примите благосклонно
Сей бедный плод усердного труда.
Самозванец.
Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком латинской Музы голос,
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.
Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг: благословится подвиг,
Егож они прославили заране!
Приближься, друг. В мое воспоминанье
Прими сей дар.
(Дает ему перстень.)
Все.
В поход, в поход! Да здравствует Димитрий,
Да здравствует великий князь московский!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
