Текст книги "Вся правда о войне. Причины. Итоги. Потери"

Так, достаточно очевидной для понимания представляется роль в советских неудачах 1941 года таких упоминаемых многими авторами факторов, как довоенные политические репрессии командных кадров Красной Армии, политическая неустойчивость ее личного состава и обилие в ней «мешавших» в управлении войсками комиссаров, политруков и особистов. Если, конечно, не поддаваться при этом идеологическим и политическим искушениям искать повод для очередного осуждения СССР, большевиков и Сталина.

Как известно, довоенные массовые репрессии имели место в армии в основном в 1937—1938 годах, но масштабы их, вопреки традиционным резким обвинениям радикальных антисталинистов, на самом деле были сравнительно невелики: вряд ли в общей сложности более 30—35 тыс. уволенных по политическим и иным мотивам командиров и начальников. Эта кампания вряд ли была такой уж грандиозной, если еще учесть, что в армии практически всегда немало выбывает офицеров по самым разным причинам. Причем только часть из уволенных тогда военных кадров подверглась уголовному преследованию [19], а в 1939—1941 годах немалое число репрессированных было восстановлено в Вооруженных силах СССР (до 13 тыс.) [20]. Очевидно, что по сравнению с общей численностью нашего офицерского корпуса, которая в июне 1941 года составляла до 600 тыс. человек [21], эта убыль не могла быть существенной, ибо она не превышала 3—4 % от этого числа. К тому же за несколько прошедших после основного вала репрессий лет подавляющее большинство уволенных давно уже было заменено новыми кадрами. Кроме того, в число репрессированных входило немало политических работников, которых вообще было нетрудно заменить партийными кадрами.

Нельзя исключить и то, что репрессированных по политическим мотивам было еще меньше, чем традиционно об этом говорилось и говорится. К примеру, Н. Ефимов пишет следующее: «Сохранился отчет замнаркома обороны Е. Щаденко: в 1937 году уволено из армии по различным причинам, включая растраты, пьянство, инвалидность и т.п., 18 658 чел. (13,1 процента), в 1938 году – 16 362 чел. (9,2 процента). Почти треть из них – 9506 чел. – были арестованы, 11 178 человек уволенных были позднее восстановлены в армии». Правда, этот автор считает, ссылаясь на Г. Жукова, что эти репрессии серьезно ослабили Красную Армию. Тем ценнее становится его фактическое признание сравнительно небольших их масштабов по сравнению с численностью офицерского состава в июне 1941 года [22].

Вместе с тем следует обратить внимание и на такое обстоятельство, как слишком большие офицерские штаты в Красной Армии по сравнению с другими европейскими армиями. Так, Г.И. Герасимов вполне обоснованно отмечает, что «… если бы доля начсостава в РККА была на уровне немецкой армии, польской или любой другой европейской армии, то в ней, несмотря на огромный некомплект по действующим штатам, существовал бы переизбыток офицеров» [23].

Можно сколько угодно предполагать, что репрессии в армии «сковали страхом» деятельность ее командного состава и подавили всякую его инициативу, но никакие прежние испытания застенками, избиениями и запугиванием не помешали будущему маршалу К. Рокоссовскому с первых же дней войны успешно командовать корпусом, проявляя при этом твердость и решительность. Надо ли еще вспоминать, что во время войны он стал одним из лучших наших военачальников? Были успешными в военные годы действия и ряда других военачальников, подвергшихся репрессиям в предвоенные годы, например С. Богданова, А. Горбатова, В. Цветаева, К. Трубникова, К. Галицкого, которые доросли до командующих армиями и заместителей командующих фронтами. А разве можно забыть смелые действия другого некогда репрессированного командира корпуса, Л. Петровского, который погиб в первые недели войны, с честью выполнив свой долг перед Родиной!?

Так почему же были безынициативными командующий Западным фронтом Д. Павлов и большинство подчиненных ему генералов, которых никто до войны не репрессировал, причем даже в условиях, когда была прервана связь штаба фронта с Генштабом, не говоря уж о политическом руководстве СССР? Как же И. Сталин, С. Тимошенко или Г. Жуков могли им помешать проявить ее? И разве допущение разгрома вверенных им войск вследствие своей безынициативности является меньшим злом, нежели проявление инициативы для организации отпора врагу, если бы даже это не принесло необходимого результата? В конце концов, какой страх помешал Д. Павлову, В. Климовских и другим генералам Западного военного округа заблаговременно отработать во вверенных им войсках порядок действий военнослужащих по выходу и сбору по тревоге и подготовиться к возможному внезапному нападению вероятного противника в других отношениях? Неужели И. Сталин или С. Тимошенко не позволяли этого делать? Почему же тогда ни на одном из других наших фронтов в первые дни войны, как, разумеется, и впоследствии, не было такого легкого и быстрого разгрома советских войск? Хотя, возможно, автор этих строк все же не совсем прав насчет этой самой инициативы, ибо одну из ее разновидностей репрессии все же, вероятно, несколько смогли подавить: инициативу быстрой сдачи в плен наших генералов, которую так активно годом ранее проявляли французские генералы.

Отсюда вывод может быть вполне однозначным: политические репрессии 1937—1938 годов в отношении военных кадров (как и тем более других предвоенных лет) не оказали существенного негативного влияния на обороноспособность СССР и силу Красной Армии. Скорее наоборот, как бы это ни казалось циничным, они способствовали ее внутреннему укреплению, предотвратили вполне вероятное – на что так надеялся А. Гитлер со товарищи – массовое морально-политическое разложение командных кадров после первых же крупных поражений. В то же время сказанное не означает, что репрессии в армии 1937—1938 годов следует полностью оправдать, но это уже другой вопрос, скорее правовой и нравственный по своей сути. Нельзя сбрасывать со счетов и некоторые негативные идеологические и политические аспекты этих репрессий.

И все-таки кадровый «голод» в РККА накануне войны был, выражаясь прежде всего в недостаточной опытности ее офицеров и, самое главное, в слабой технической подготовке большинства категорий военнослужащих. Вот только объяснялись эти проблемы в основном очень быстрым увеличением численности войск, за которым не поспевала подготовка командиров и специалистов и приобретение ими необходимого опыта.

Если же говорить о потерях и текучке офицерского состава в нашей армии до войны, то они были поистине перманентными: в Гражданской войне, борьбе с бандитизмом и локальных войнах, в результате массовой эмиграции кадровых офицеров после революции и Гражданской войны, вследствие массовых сокращений и чисток (чаще всего, кстати, вынужденных и оправданных экономическими, политическими и иными обстоятельствами), происходивших в 20—30-е годы, включая и упоминавшиеся политические репрессии. В своей совокупности они были действительно велики, и в целом, конечно, сыграли определенную негативную роль. Она выражалась прежде всего в том, что слишком большая и скорая убыль офицерского состава затрудняла передачу опыта новым кадрам. Небезынтересно в этой связи взглянуть на некоторые статистические данные: с 1921 года до 1925 года Красная Армия сократилась с 4110 тыс. чел. до 562 тыс. чел., зато с 1938 года до начала 1941 года выросла с 1513 тыс. чел. до 4207 тыс. чел. [24].

Тем не менее установить сколько-нибудь точно меру негативного влияния фактора кадровой нестабильности на состояние Красной Армии в 1941 году не представляется возможным. Можно только сказать, что он явно не входил в число решающих. Хотя бы уж потому, что и в вермахте большую часть офицеров среднего и младшего звена тоже составляли малоопытные кадры. Да и как могло быть иначе, если он стал создаваться практически заново лишь в 1935 году?

При этом, конечно, нельзя сбрасывать со счетов сильное отставание СССР от Германии в подготовке офицеров-летчиков, танкистов, связистов и других «технарей». Пристальное внимание на это совсем недавно обратил, к примеру, известный исследователь Р. Иринархов, который, в частности, о кадровых проблемах Красной Армии, имевшихся накануне войны, написал следующее: «Во всех дивизиях и частях автобронетанковых войск ощущался острый недостаток командных и технических кадров, особенно на должностях командиров батальонов, рот и взводов». Некомплект командиров и специалистов в них, по его данным, достигал 50 % и более. Сходные показатели нехватки кадров он приводит и по другим родам войск [25].

Однако причины этого отставания были связаны не с репрессиями, а с отсталостью России по сравнению с Германией в сферах науки и техники, а также образования, которая сложилась еще как минимум в ХIХ веке и не могла быть преодолена за считаные годы, несмотря на немалые успехи СССР в социально-экономическом и культурном строительстве, достигнутые в годы первых пятилеток (далее об этом будет сказано подробнее). Проблемность этой ситуации, как уже сказано, сильно усугублял слишком быстрый рост численности Красной Армии. Танков и самолетов успели произвести сравнительно много, людей в войска тоже вроде бы набрали немало, а достаточное количество настоящих специалистов и опытных командиров взять было неоткуда. Очевидно, что произвести несколько тысяч танков и самолетов на конвейере можно гораздо быстрее, чем подготовить многие сотни тысяч военных профессионалов, необходимых тогда нашей армии.

Многие авторы, правда, указывают, что от этих репрессий пало большинство наших маршалов, командармов и других лиц высшего начальствующего состава, а именно в их знаниях и опыте и заключена чуть ли не вся главная сила армии. Как любят по этому поводу выражаться отдельные историки, политики и публицисты, армия тогда была «обезглавлена». Однако трудно согласиться с такой трактовкой этих трагических событий, поскольку на место репрессированных командиров пришли не колхозные бригадиры или партийные секретари, а другие военнослужащие из числа высшего и старшего начальствующего состава, у которых было достаточно времени до войны (примерно 3—4 года), чтобы восполнить недостающий опыт управления войсками в мирных условиях. А боевого опыта управления ими в современной войне не было и у репрессированных. Почему нужно верить в то, что М. Тухачевский, А. Егоров, В. Блюхер, И. Уборевич, И. Якир, А. Корк, И. Вацетис, И. Федько, И. Белов или кто-то еще из репрессированных военачальников командовали бы войсками лучше, чем С. Тимошенко, Г. Жуков, К. Ворошилов, С. Буденный, Б. Шапошников и другие наши руководители армии в 1941 году? Здесь, как говорится, бабушка надвое сказала: может быть, они командовали бы лучше, а может быть, хуже. Скорее даже хуже, поскольку нет полной уверенности в безусловной преданности репрессированных Советскому Союзу и их морально-политической устойчивости в отличие от близких Сталину кадров. Во всяком случае, происхождение и биографии многих из числа наиболее видных репрессированных военачальников дают основания для определенного сомнения на этот счет.

Очевидно также и то, что лучшими командующими фронтами в годы войны стали преимущественно те маршалы и генералы, которые до войны занимали скромные должности: К. Рокоссовский, А. Василевский, Р. Малиновский, И. Черняховский, Л. Говоров. Напротив, командующие военными округами накануне войны за редкими исключениями не проявили себя в качестве хороших командующих фронтами, а Д. Павлов вообще показал себя совершенно неспособным к управлению фронтом (если, конечно, в его действиях и бездействии не было завуалированного предательства).

По поводу политической и моральной неустойчивости войск сказать достаточно определенно еще труднее. Конечно, в какой-то мере эта неустойчивость была, и советской властью и лично товарищем Сталиным в войсках далеко не все были довольны, особенно те, кто имел пострадавших от этой самой власти родственников, а кому-то вообще было наплевать, какой стране служить и при каком строе жить. Однако одно дело не любить Сталина, а другое – нарушить присягу, перейти на сторону врага, предать своих товарищей, обесчестить себя перед Родиной, товарищами и родственниками, рискуя понести суровую ответственность за предательство, дезертирство или трусость, опозорить и «подставить под удар» своих близких.

В любом случае установить сколько-нибудь точно распространенность политических и моральных колебаний среди бойцов и командиров или степень влияния этих колебаний на их поведение в окружении или в других трудных боевых ситуациях не представляется возможным по причине нематериальности и принципиальной неизмеримости этих явлений. Вместе с тем достаточно уверенно можно предположить, что среди причин сдачи в плен, оставления позиций без приказа, дезертирства и перехода на сторону врага политическая неустойчивость не имела в большинстве случаев решающего значения. Трусили и предавали чаще всего из элементарного страха за свою жизнь и растерянности, неверия в победу Красной Армии и обиды за то, что Родина их бросила на произвол судьбы, или же потому, что, оставаясь часто без управления и морально-политической поддержки, особенно в первые дни войны, переставали видеть смысл в продолжении сопротивления в трудных условиях неравного боя, отхода или окружения.

Это потом уже многие, чтобы оправдаться в глазах своих знакомых и родных, а главное – в своих собственных, могли подводить под проявленную слабость, а то и подлость идейную базу. Мол, не предал и не струсил, а пошел бороться против проклятой советской власти и тирана Сталина или «клятых москалей». В науке психологии это глубинное, вполне естественное, хотя и не самое лучшее свойство человеческой натуры рационального и благоприятного для себя объяснения мотивов своего поведения достаточно хорошо изучено, и его принято называть мотивировкой [26]. Кроме того, именно такого поведения чаще всего от них и ждали немцы, да и не только немцы, как и ждут некоторые до сих пор его от наших соотечественников. Для противников нашей страны подобные типы – вовсе не предатели, а, наоборот, свои люди, лица, «выбравшие свободу».

Отсюда вытекает то, что морально-политическая поддержка бойцам и командирам, которую призваны были оказывать комиссары и политруки, а особенно их влияние на командно-начальствующий состав, должны были способствовать большей устойчивости войск. Тем не менее даже сама необходимость присутствия в то время в Красной Армии политических руководителей вызывает в последние годы много споров. При этом дело порой доходит до рассуждений о том, что они будто бы мешали военачальникам и командирам хорошо управлять войсками.

Так, бытует мнение, что комиссары и другие политические руководители в войсках не позволяли им проявлять разумную инициативу. Нельзя, конечно, исключить, что в реальности такие случаи могли происходить, но были ли они типичными? На самом деле, даже единичных конкретных и убедительных свидетельств о таких помехах с их стороны найти весьма непросто. Тем более что чаще всего определить, какая инициатива разумна, а какая нет, легко можно только после известного результата событий. В то же время само наличие в войсках комиссаров, политруков и особистов давало военачальникам повод для самооправдания в случае неудачных действий подчиненных им войск: дескать, потерпел поражение не потому, что сам плохо ими управлял, а потому что ничего не смыслящий в военном деле комиссар-надсмотрщик мешал.

Но неужели советское военно-политическое руководство, как и руководство ряда других стран, было столь неразумно, держа в войсках якобы ненужных или даже мешавших делу политических руководителей? И разве только одной ненавистью к большевизму можно объяснить приказы немецкого военного командования о поголовном истреблении захваченных в плен комиссаров и политруков?

Функции политических руководителей в РККА были довольно широкими. Они выполняли не только политическую и воспитательную работу, в чем их позитивное значение должно было быть, естественно, особенно важным. Согласно Положению о военных комиссарах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, утвержденному Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1941 года, комиссары, как, кстати, и члены военных советов, несли ответственность за действия войск наравне с военачальниками и командирами. И это, безусловно, помогало недостаточно уверенным в себе по своему характеру и опыту из них своевременно принимать необходимые управленческие решения. Кроме того, иноведомственный контроль, который в Красной Армии в то время фактически осуществляли комиссары и особисты, неизбежно дисциплинирует контролируемых, меньше оставляя им возможности для безнаказанных нарушений дисциплины и порядка, халатности, а тем более предательства. Может быть, как раз потому их так ругали отдельные слишком любившие «самостоятельность» военачальники?

Характерно также и то, что институт военных комиссаров был введен в РККА после того, как во многих ее частях и соединениях произошли многочисленные случаи потери управления войсками и паника. И, по-видимому, не случайно, что после этого степень управляемости войсками явно повысилась, а борьба со врагом стала более организованной и упорной. Во всяком случае, в дальнейшем Красная Армия больше не терпела таких катастрофических поражений, которое ранее потерпел фронт Д. Павлова, легко рухнувший в первые же дни войны. Короче, в контексте событий лета 1941 года эта мера была вполне разумной, принесшей больше пользы, чем вреда. В любом случае считать присутствие в войсках комиссаров и других политических руководителей одной из причин наших поражений в 1941 году было бы абсурдным.

Итак, историки и другие исследователи, пытаясь определить причины поражений Красной Армии в начале войны, большинство действительно важных обуславливающих факторов этих неудач в своих трудах так или иначе упоминают. Но если попытаться осмыслить и обобщить все те факторы, которые чаще всего указываются ими в качестве основных причин наших поражений 1941 года, и выделить среди них называемых большинством из них главными, то получается довольно странная и совершенно ненаучная картина. Основная часть отечественных авторов, как, впрочем, и зарубежных тоже, фактически сводит их к субъективным и случайным обстоятельствам. Во-первых, по их мнению, Сталин и другие политические руководители СССР были невежественными и деспотичными, советские маршалы и генералы в большинстве своем – бездарными и некомпетентными, а солдаты и офицеры Красной Армии – плохо обученными и неопытными. И напротив, немецкие генералы были талантливыми и опытными, а их офицеры и солдаты – хорошо обученными и подготовленными. Но иногда все это объясняется еще проще: немецкие генералы и офицеры были умнее, а их солдаты – лучше наших, да еще Сталин мешал нашему военному руководству, а накануне войны истребил почти все лучшие в стране военные кадры. В-третьих, немцы и их союзники сумели застать врасплох наши войска, нанеся неожиданный и мощный первый удар, от которого Красная Армия и СССР долго не могли оправиться. Разумеется, разные авторы в зависимости от политической конъюнктуры и личных пристрастий придавали и придают неодинаковое значение указанным факторам, но в основном чаще всего ограничиваются этим их стандартным набором. Правда, в советское время почти все отечественные историки так или иначе выделяли в числе важных еще и фактор превосходства в начале войны выдвинутой к нашим границам группировки войск противника в силах и средствах над противостоявшими им нашими войсками, которое было достигнуто вследствие опережения в их мобилизации и развертывании. Но делали это они непоследовательно и ограниченно, неизменно, например, указывая на якобы имевшее место значительное или даже большое превосходство Красной Армии в числе танков и самолетов.

Но можно ли считать правильным подобный субъективистско-казуистический подход?

2. Объективный характер решающих причин неудач Красной Армии в 1941 году и иных событий и итогов войны

Успех в установлении конкретных причин событий и итогов войны невозможен, как полагает автор, без теоретическо-философского обоснования их поиска. Поэтому далее придется посвятить несколько страниц не самым занимательным для многих читателей рассуждениям, но все-таки необходимым.

Итак, понятие истории является многозначным, но в одном из главных своих значений она представляет собой социальную науку, то есть в первую очередь систему знаний о прошлом общества, важных происшедших событиях в жизни стран, государств и народов, закономерностях и особенностях их развития и происходящих в них социальных и иных изменений, причинах (факторах) этих событий и их результатов. И, как всякая социальная наука, история обладает соответствующими характерными признаками, отражающими ее сущностные свойства и отличительные особенности. Представляется, что такими свойствами являются прежде всего объективность, всеобщность, системность и доказательность научного исторического знания, которому соответствует объективный, закономерный и системный в целом характер развития общества и исторического процесса [27]. При этом достоверное, истинное историческое знание есть адекватное отражение событий истории, их причин и результатов, а также правильное понимание их сущности. Оно должно быть также основанным на фактах и доказываться ими.

Вместе с тем в истории объективное проявляет себя через субъективные поступки людей, которые, в свою очередь, обусловлены множеством объективных и субъективных обстоятельств. Поэтому для достижения успеха исторического исследования надо всегда помнить о диалектике исторического процесса.

В философской учебной литературе она понимается следующим образом: «Исторический процесс сам по себе весьма сложен и представляет собой взаимодействие многих объективных и субъективных факторов. К объективным факторам относятся природные условия жизни общества, объективные потребности людей в обеспечении необходимых условий их жизни, а также состояние материального производства, существующая социальная структура общества, его государственный строй и т.д., которые каждое поколение застает уже сложившимися и которые в той или иной мере обусловливают жизнедеятельность людей. Субъективные же факторы исторического процесса – это разного рода способности людей своими действиями вносить изменения в те или иные стороны общественной жизни». И далее в этом же учебнике уточняется: «Объективные факторы… заставляют их действовать в определенном направлении, исходя при этом из сложившихся объективных условий, природных и социальных» [28].

Таким образом, то или иное историческое событие, а тем более цепь взаимосвязанных событий (к примеру, сражение, военная кампания, война) есть не только множество взаимосвязанных действий участвоваших в них масс и личностей, но и сложный процесс развития определенных исторически значимых социальных и иных явлений и их взаимодействия. Начало, ход и итог этих событий обусловлены определенными причинами, которые представляют собой совокупность необходимых и достаточных обстоятельств (факторов), породивших их. Решающее значение среди них, как правило, имеют объективные обстоятельства.

При этом объективное в истории следует понимать широко, то есть не только как нечто, обусловленное природными явлениями и процессами, но и общественными (человеческими). Говоря по-другому, многие важнейшие объективные явления в обществе и истории, имеют ту или иную степень субъективного содержания, поскольку обуславливаются прежде всего духовно-психологической сущностью человека и общества, менталитетом народов, поступками исторических личностей прошлого и движением народных масс, например, государственный строй, социальная структура, господствующие типы хозяйствования и т.д. В то же время эти объективные явления играют определяющую роль в принятии важнейших решений и совершении большинства исторически значимых поступков государственными деятелями и вообще в поведении субъектов исторического процесса.

Исходя из этого, нельзя переоценивать волю тех или иных деятелей истории, а времен полномасштабной войны – тем более, ибо большинство их решающих поступков были довольно жестко детерминированы внешними по отношению к ним, то есть объективными, обстоятельствами и условиями. Хотя, конечно, в ситуациях иного рода, условно говоря, «пассивного общества», «верхушечной политики» их воля, наоборот, может выходить на первый план среди факторов исторического процесса.

Итак, именно в условиях полномасштабной и всеобъемлющей войны, подобной рассматриваемой, повышается значение объективных факторов, и, напротив, значение поступков исторических личностей, даже самых могущественных и выдающихся, снижается. Другое дело, что подобные личности своими волевыми действиями способны достичь максимума возможного в той или иной ситуации, но сами их возможности довольно жестко ограничены сложившимися объективными обстоятельствами.

К примеру, никакие организаторские и иные способности И. Сталина и других советских военных и политических руководителей не помогли им организовать успешное отражение агрессии Германии и ее союзников против нашей страны в 1941 году, поскольку нападавшие значительно превосходили СССР в силах, средствах и ресурсах и использовали факторы первого удара и неожиданности времени своего вторжения. Вместе с тем СССР смог избежать поражение в войне в столь неблагоприятных условиях ее начала, по-видимому, во многом благодаря умелым организаторским действиям своих руководителей. То же самое можно сказать о А. Гитлере и восхваляемых многими генералах вермахта, организаторские и прочие таланты которых не помогли им и Германии с немногими оставшимися у нее к тому времени союзниками в войне против блока явно превосходящих их по своим возможностям государств мира в 1944—1945 годах. Вместе с тем эти их таланты помогали добиваться им немалых политических и военных успехов в 1938—1940 годах, а также в 1942 году, в ситуациях примерно или почти равного соотношения сил противоборствующих сторон.

Кроме того, события истории и их причины надо рассматривать с учетом системных связей, поскольку, как известно, явления нашего мира так или иначе, в той или иной степени взаимосвязаны с огромным количеством иных явлений и взаимообусловлены друг другом, а любое из них, в том числе и общественно-историческое, представляет собой довольно сложный набор взаимодействующих и определенным образом упорядоченных элементов, находящихся в тех или иных отношениях как друг с другом, так и внешними элементами. В свою очередь, каждый из этих элементов также представляет собой определенную систему, как и система, в которую они входят, является элементом иных систем. Разрыв внутренних связей в системе либо их дезорганизация приводят к нарушению ее функционирования, ослаблению или даже распаду этой системы.

К сожалению, многие авторы, пишущие об истории Великой Отечественной войны, часто игнорируют всеобщий системный характер мироустройства, в том числе и общественных явлений, а потому и исторических событий, которые так или иначе складываются из этих явлений. К примеру, в последнее время немалое число из них увлеклись подсчетом количества танков в войсках противоборствующих в войне сторон, на основе чего решаются на далеко идущие выводы. При этом подобные авторы подразумевают то, что танки были самым грозным наступательным средством ведения войны этой эпохи. А раз так, то преимущество той или иной противостоявшей в ней стороны в их количестве, по их логике, было решающим фактором боеспособности ее войск, показателем степени готовности к войне соответствующих государств и даже степени агрессивности их военных планов.

Как такое вообще могло быть, чтобы у Германии вместе с ее союзниками танков якобы к началу войны было в несколько раз меньше, чем у СССР, если их армии вместе взятые были в это время гораздо больше советской, во всяком случае по численности личного состава, при том что Германия явно опережала нашу страну в научно-техническом развитии, а страны Оси в целом – в совокупных промышленных мощностях?! Наверное, все же соотношение танковых сил было далеко не таким, как это порой пытаются представить некоторые авторы, да и значение танков в то время, по-видимому, несколько преувеличено.

Чтобы верно определить место, которое занимали танки в рассматриваемой войне, надо начать с того, что танк – это всего лишь машина, создаваемая и управляемая людьми. Без укомплектованного, должным образом подготовленного экипажа, без необходимого оборудования и снаряжения, обеспечения боеприпасами, ГСМ, другими материалами и своевременного ремонта никакой даже самый совершенный, мощный и грозный танк ничего не сделает, разве что только напугает своим наличием вероятного противника. А может быть, наоборот, соблазнит его на захват этого чуда боевой техники, как порой воров соблазняет на кражу дорогостоящая бойцовая собака, которая по своему назначению должна их, как известно, наоборот, отпугивать. Воюет все-таки не танк, а его экипаж, используя эту боевую машину как средство.

В свою очередь, каждый экипаж со своим танком входит в соответствующее подразделение, которое вместе с другими танковыми, артиллерийскими, пехотными и иными подразделениями образует воинские части и соединения, сражающиеся при поддержке авиации и других родов войск. А эти подразделения, части, соединения должны действовать слаженно, для чего необходимо умелое управление ими, невозможное без хорошо развитых технических средств получения и передачи информации. Но и этого недостаточно, ибо нужно организовать сами эти войска, обеспечить их всем необходимым, в том числе и теми же танками, что уже зависит от надлежащего управления государством и обществом, их кадрового потенциала и различных объективных обстоятельств. При этом сражения, как и, разумеется, развитие экономики и инфраструктуры государства, обеспечивающих материально-техническую базу войск, происходят в конкретных условиях места, времени, обстановки и других объективных и субъективных факторов, которые по-разному учитываются сторонами и неодинаково влияют на их поступки и достигаемые результаты.

Таким образом, танки как важнейший вид боевой техники в рассматриваемую эпоху действительно были одним из весьма значимых элементов системы вооруженных сил, но одним из многих, да и вряд ли явно самым важным, поэтому они сами по себе исхода военной кампании решить не могли. Говоря по-другому, возможное преимущество в их количестве той или иной воевавшей стороны было еще совершенно недостаточным для успеха в ней, а тем более в войне в целом. Считать здесь нужно все или, во всяком случае, очень многое, а не только танки или, допустим, самолеты, не забывая при этом и о их качестве. И не только об этом.