Текст книги "Четвертый коготь дракона"

Максимов увещеваний и дурных пророчеств не слушал, все его мысли были заняты Анитой. Он повторил приказ, дал Веронике несильную оплеуху, чтоб поскорее пришла в себя, оседлал изобретение шотландского кузнеца и укатил в направлении Санкт-Галлена, ближайшего крупного города, который был ему по пути.

Так начался марш-бросок, исход которого был непредсказуем.

* * *

Попалась она нелепо. Стремясь как можно быстрее сбить своих преследователей со следа, добралась до первой же деревушки, сунулась в дом, что стоял с краю. Там наткнулась на молодую крестьянку. Еле-еле, через пень-колоду, объяснилась с ней, уговорила дать какую-нибудь одежду в обмен на «королевское» платье. Последнее было слишком приметным и вдобавок попорченным – олух-дикарь в карете отодрал от подола целый шмат материи.

Крестьянка согласилась не сразу, упиралась, что-то опасливо переспрашивала – чуяла, что незнакомая барышня не забавы ради забрела в одиночку в порванном наряде в затерянную посреди скал деревню. Но потом все же сдалась – позарилась на жемчуг, которым было украшено платье, и на прочие безделки. Взамен Анита получила белую блузу с длинным рукавом и без воротничка, красную юбку, фартук в мелкую полоску, кружевной чепец, белые хлопковые чулки и кожаные ботинки с большими пряжками. Носительница всего этого не отличалась бы по внешнему виду от прочих местных жительниц.

Однако покрасоваться в швейцарском национальном костюме Аните не привелось. Едва она схватила все это добро в охапку, чтобы пойти в чуланчик и там без помех переодеться, как в одном из окон мелькнула ненавистная рожа форейтора. Мелькнула на ничтожную долю мгновения, и тут же, не дав Аните опомниться, на дверь снаружи обрушились удары пудовых кулачищ.

Крестьянка позеленела, залепетала тоненьким срывающимся голоском и стала толкать Аниту к черному ходу – криво сколоченной и изъеденной древоточцами дверце, которая вела на задний двор. Анита, чертыхаясь, бросила на пол тряпье, отодвинула засов, вышмыгнула из дома и – попала ровнехонько в объятия дикаря, которому давеча неудачно проткнула руку иглой. «Обложили!» – дзенькнуло в голове, как будто со звоном разбился хрустальный фужер. Дикарь с животным ревом облапил ее и стиснул с такой силой, что у несчастной захрустели ребра. Анита, подстегнутая болью, саданула его коленом в пах, но он, хоть и взревел пуще прежнего, рук не разжал.

– Hadd menjen! – прозвучал властный голос форейтора.

Засим последовала короткая и злая перебранка. Дикарь ослушаться не посмел – пусть с нежеланием, но отпустил. Анита сделала вывод, что форейтор в этой шайке – фигура авторитетная, остальные пляшут под его дудку. И еще ей стало ясно, что к узнице велено относиться бережно, без грубостей и насилия. От сердца немного отлегло, однако оно тотчас заныло оттого, что побег – такой дерзкий, такой восхитительный! – сорвался.

Форейтор вытолкнул из дома причитавшую крестьянку, сунул ей под нос одежду, предназначавшуюся Аните. Крестьянка повалилась ему в ноги, заголосила. Форейтор, тревожно озираясь, потянул из кармана кастет. Анита на смеси французского с английским, подкрепляя слова выразительными жестами, втолковала ему, что крестьянка ни в чем не замешана. А что польстилась на жемчуг, так разве ж за это убивают?

Навряд ли ее доводы подействовали бы на двух беспощадных дуболомов, но у форейтора были другие причины отменить расправу. Не хотел он здесь задерживаться и лишний раз пачкать руки. Оставив крестьянку глотать пыль во дворе, он схватил Аниту за руку и потащил к стоявшей за изгородью карете, из которой высовывался уже очухавшийся второй дикарь.

Аниту вновь препроводили в затхлую конуру с зашторенными оконцами. Форейтор отрядил на свое место одного из напарников, сам сел рядом с невольницей. Путешествие продолжилось, и длилось оно не то четыре, не то пять дней – Анита, совсем упавшая духом, потеряла счет времени. Ее не били и даже не связали рук, но присмотр стал строжайшим и неусыпным. На ночь останавливались на безлюдных хуторах, а то и в стоявших наособицу посреди леса охотничьих лачугах. И все время кто-то из троицы не спал, стерег. Аниту совсем измучил этот бесстыдный контроль, дорога казалась ей нескончаемой, и когда карета опять остановилась, на ум даже не пришло, что это может быть конец пути.

Тем не менее форейтор повел себя не как обычно: достал из кармана видавший виды черный платок и завязал Аните глаза. Она снесла новое издевательство безропотно. Направленными тычками и хриплыми выкриками ей приказали выйти из кареты, долго куда-то вели, поддерживая под руки. Под ногами потрескивали ветки, шуршала трава, до слуха доносилось пение разноголосых пташек, и Анита решила, что ведут ее через лес.

Сколько прошло – четверть часа? час? – Бог весть. Но вот платок с лица сдернули, и ей открылась просторная поляна, на которой стоял табор не табор… нечто наподобие походного лагеря: десятки кривобоких палаток и еще более комичных шалашей, сложенных из чего попало и как попало. Шалаши и палатки стояли и за пределами поляны – под раскидистыми дубами, преобладавшими в этом лесу, а также под ясенями, яворами, березами… Меж этих временных жилищ сновали люди – в подавляющем большинстве мужчины, одетые в суконные плащи с большими воротниками. Воротники свисали на спины и больше походили на капюшоны, украшенные замысловатыми вышивками. И еще одно обстоятельство, которое невозможно было не отметить: каждый здесь был при оружии. Ружья, пистолеты, сабли, пики – лесные обитатели смотрелись весьма воинственно, и это вселило в Аниту еще бо́льшую тревогу.

К кому она попала? К лихому сброду, который промышляет грабежами и разбоем? Или к повстанцам, затеявшим бунт наподобие того, что учиняли в России Стенька Разин и Емелька Пугачев? Хорошо бы еще получить представление, в какой стране она сейчас. Везли долго, так что могли завезти и в Польшу, и на Балканы, и к черту на рога. Язык, на котором перекликались йомены в плащах, был Аните совершенно неизвестен, она не понимала ни слова.

Сопровождавшие ее подошли к дубу, что рос на краю поляны, обратились к сидевшему там человеку. Тот поднялся, вразвалочку подошел к Аните. Она узнала его – это был цыганистый малый, который вместе со своими компаньонами спас их от бандитов на подъезде к Шпрайтенбаху. Он и одет был как тогда – пальто поверх жилетки. Анита немного взбодрилась: не убил в прошлый раз, авось пощадит и теперь.

Цыган оскалился, что, очевидно, должно было обозначать улыбку, и проговорил на паршивом французском:

– Добрый день, ваше величество… Не укачало ли вас?

Анита проигнорировала сарказм, молвила удивленно:

– Я не величество. И никогда им не была.

– Ах, ну да… – Оскал цыгана стал еще шире. – До величества вы еще не дозрели. Не по чину вам… Но император – человек страстный. Глядишь, своего добьется.

Он говорил загадками, и Аниту это взбесило.

– Послушайте! Меня зовут Анита, ни к каким императорам я отношения не имею. Куда меня притащили и что означает весь этот балаган?

Харю цыгана перекосило, он обменялся двумя-тремя неразборчивыми репликами с конвоирами Аниты. Их челюсти отвисли, они что-то бормотнули в ответ.

– Вы врете! – Цыган подступил вплотную, дохнул чесноком и еще какой-то дрянью. – Откуда у вас это платье? – Он хапнул ее за рукав и оторвал манжету.

Платье и так было в жалком состоянии, поэтому Аниту возмутил не нанесенный ущерб, а само поведение неизвестного.

– Уберите руки! Если все дело в платье, я его отдам. Оно мне досталось случайно… – И она кратко поведала историю с покупкой «королевского» наряда.

Цыган был на грани припадка. Он схватил за шиворот форейтора и шваркнул его лбом о ствол дуба. Форейтор взвыл так пронзительно, что лесной народец побросал все свои дела и стал стягиваться к поляне, чтобы посмотреть, что тут творится. Анита подумала, не задать ли под шумок стрекача, но двое других конвоиров, точивших на нее зуб всю поездку, не сводили с пленницы налитых кровью зенок.

Цыган от души еще несколько раз шмякнул форейтора о дерево, оставил его в траве, неподвижного и мятого, как куль, после чего снова обратился к Аните:

– Значит, ты – не Жозефина?

– Я даже не знаю, кто это, – честно ответила она.

– Ты француженка?

– Нет.

– Кто же?

Аните вспомнилось, какой эффект произвело на Франца-Иосифа слово «Россия». Эти аборигены упоминали какого-то императора… Вдруг и с ними пройдет тот же фокус?

– Я – подданная Российской империи. У меня в ридикюле есть документы, можете убедиться.

– Российской империи? – Зрачки цыгана сузились, а мутная желтизна, в которой они плавали, полыхнула огнем. – Ты умрешь! – И прогавкал что-то на своем спотыкающемся диалекте.

Сборище зашумело, заволновалось. Обмершая Анита увидела вокруг себя десятки… не десятки – сотни! – разъяренных лиц. Ее подхватили и, как чурку, понесли к дубу, под которым минуту назад сидел скалозубый цыган.

– Э… Что вы делаете? – сдавленно прошипела она, потому что голос куда-то пропал. – Это незаконно!

Меньше всего в этой вольнице думали о законах. Откуда-то возникла прочная пеньковая веревка, ее перекинули через горизонтально расположенный дубовый сук, под который подкатили высокий чурбак. На чурбак поставили Аниту – жалкую беспомощную куклу. Она трепыхалась, но множество рук удерживало ее со всех сторон. Все, что она могла, – это вертеть головой и надрывать голосовые связки. Проку от этого не было ни на унцию.

На шею накинули шершавую петлю. Было уже не до гордыни, не до аристократической доблести. Июньским днем, посреди знойного клейкого марева, смерть обдала Аниту своим морозным дыханием – таким студеным, что сердце враз обледенело и перестало биться, хотя петля еще не затянулась. Все то бабье, слякотное, постыдное, что Аните всегда удавалось успешно прятать в себе, само вырвалось наружу вместе с истошным предгибельным воем.

– Помоги-и-ите!

Но кто бы ей помог средь стаи полузверей, затерянной в никому не ведомой дубраве? Она услыхала в ответ ликующий рык перекипавшей от исступления орды. Еще ухитрилась заметить, как цыган сделал знак своей волосатой рукой. Чурбак вышибли из-под ног, веревка перехватила горло, врезалась в кожу под подбородком, в глазах померкло, в голове взорвалось, и крохотный бестелесный комочек, называемый душой, устремился в темную, без единого блика, воронку.

Глава четвертая
Осколок империи

Авария. – Пеший поход. – На солнцепеке. – Озеро, которого не должно было быть. – Стыд и срам. – Чудо чудное, диво дивное. – Железный ихтиозавр. – Тот, кто приходит вовремя. – Видения загробного мира. – То ли серб, то ли словак. – Маленькая, но гордая республика. – Михай и его головорезы. – Ошибка вышла! – Пастушка из Аркадии. – Мерзкое слово «шантаж». – Искры в ночи. – Сестра Джейн. – Два выбитых зуба. – За боротом. – Катапульта из древних времен. – Быть может, его последние слова.

Максимов и не чаял, что творение шотландца, чья фамилия выветрилась у него из памяти, прослужит так долго. Он миновал Швейцарию, где на иных участках маршрута vélocipède приходилось тащить волоком вверх по крутой горной тропе, а иногда лететь на нем под уклон с одуряющей быстротой. Потом пошла австрийская земля, мало чем на первых порах отличавшаяся от швейцарской. По уму, надо было бы почаще останавливаться, производить осмотр механизма, очищать от песка и набившейся грязи, протирать, смазывать, подвинчивать гайки… Инженер-практик знал эти премудрости досконально. Но сейчас было не до профилактики. Максимов гнал и гнал на восток, спешиваясь затем только, чтобы глотнуть воды из колодезной бадьи да наскоро прожевать какой-нибудь штрудель, купленный на рынке в одном из городишек, через которые он проезжал.

Ничего не было удивительного в том, что в один непрекрасный день техника спасовала. Первыми не выдержали патентованные надувные шины Томпсона – одна из них лопнула, и в ней образовалась крестообразная дыра. Шину Максимов снял, попробовал ехать дальше на ободе, но быстро сломалась одна спица, другая, колесо прогнулось, и ездоку оставалось лишь констатировать факт, что агрегат пришел в негодность.

Происходило бы дело, скажем, в Лондоне или в Париже, можно было бы поискать в мастерских запасные части. На худой конец заказать новые. Штука простецкая, изготовили бы в два счета. Но в местности, куда к тому часу занесло Максимова, мастерскими, могущими изготовить пневматические шины, не пахло. Он находился уже где-то в районе Сомбатхея, если только судьба не забросила его южнее или севернее, так как путеводной нитью служила плохонькая карта, купленная в Граце. На ней все было размыто, наименования городов и селений поражали своей неудобочитаемостью и непроизносимостью. Балашшадьярмат, Дьендьешпата, Кишкунфеледьхаза, Хайдубесермень, Шаторальяуйхей… Максимову мнилось, что он видит перед собой бессодержательный набор звуков, расставленных в случайном порядке. А люди жили в этих населенных пунктах веками, свыклись с их именами и, поди, ломали бы язык, столкнись они с каким-нибудь Нижним Новгородом или Кисловодском. Не надо быть высоколобым мыслителем, чтобы лишний раз убедиться: все индивидуально, все относительно…

Такие мудрования посещали Максимова, когда он, бросив за ненадобностью своего двухколесного жеребца в придорожной канаве, брел пешком по большаку, покрытому растрескавшейся под солнцем коричневой коркой. За обочинами стелились в обе стороны холмистые поля – частью засеянные, частью покрытые вывороченными из почвенных недр камнями вперемешку с изрытой землей. Не исключено, что на этом месте когда-то давно произошло мощное землетрясение, и природа еще не успела залечить свои раны, а люди помогали ей без особой спешки.

Максимову встречались хижины, но две оказались пусты (он передохнул в них немного, спасаясь от полуденного пекла), а в одной обнаружился старик, обмотанный вонючими лохмотьями и ни черта не понимавший ни на одном нормальном языке. Хоть бы деревенька какая или сельцо, но нет – насколько хватало глаз, были лишь поля, поля, поля… Может, если бы их перейти, то удалось бы наткнуться на селение, однако Максимову очень не хотелось сворачивать с натоптанного тракта и месить не предназначенными для походов французскими ботами рыхлый чернозем.

К вечеру, когда он совершенно выбился из сил, в лицо дохнуло прохладой. Произошло это, как он вскорости убедился, не только потому, что солнце садилось и жара спадала, а из-за близости некоего крупного водоема. Максимов вышел на его побережье уже в сумерках. Пред ним предстало величественное озеро – надо думать, немалых размеров, ибо противоположного берега не было видно. Дорога к тому времени вильнула в сторону, пошла вдоль береговой линии, Максимов сошел с нее и приблизился к кромке воды. Земля здесь была зыбкая, болотистая, плавно прогибалась под ступнями. Озеро было хоть и обширно, но неглубоко – сквозь водную толщу просвечивало илистое дно.

Максимов не стал долго размышлять. После изнурительного перехода все тело горело и чесалось. Он скинул с себя одежду и с наслаждением окунулся в теплую, как парное молоко, светло-зеленую и чуть замутненную воду. Саженками поплыл от берега, по-ребячьи перекувырнулся, поплыл обратно. Купание сняло физическую усталость, придало свежести и вселило оптимизм. Максимов лег на спину, уставился в гаснущее небо и, чуть шевеля руками и ногами, принялся рассуждать.

Насколько он помнил, больших озер в этой местности быть не должно. Следовательно, он сбился с пути и забрел не туда. Это не так страшно, главное, добраться до ближайшего города или поселка, там и определиться с местонахождением. У него имелась с собой достаточная сумма золотом, ее хватит, чтобы нанять какого-нибудь извозчика и продолжить путь.

В желудке засосало, Максимов вспомнил, что с утра ничего не ел. Оно и не хотелось – на таком-то солнцепеке. Под ладонью проскочило что-то шустрое, склизкое. Максимов перевернулся, открыл под водой глаза. Карпы. В озере полным-полно рыбы, хоть голыми руками лови. Добыть парочку хвостатых, изжарить на костре – вот и ужин, другого не надо. Воды для питья – залейся. В озере она грязновата из-за обилия микроорганизмов, но в него впадают маленькие веселые ручейки, он видел их, когда подходил к берегу. Что касается ночлега, то шагах в пятидесяти от берега стоит шалаш – видно, пристанище местных рыбаков, ими же и сооруженное из жердей и дерна. Там можно вполне сносно скоротать ночь, а на рассвете двинуться дальше. Погода великолепная, небо чистое, дождя не ожидается, ночлег на воздухе будет только в радость. А близ такого внушительного и обильного рыбой водоема обязательно найдутся какие-нибудь поселения, вряд ли завтра придется долго их искать.

Разнежив себя карамельными размышлениями, Максимов решил, что вечернее купание пора прекращать, и поплыл к берегу. Выбрался, встряхнулся, взметнув вокруг себя сеево брызг, и потопал к шалашу, возле которого оставил одежду. И тут же почуял, что фатум сейчас подбросит ему еще один скверный сюрприз.

Так и есть! Там, где он разоблачился перед купанием, было пусто. На вязкой почве ясно отпечатались следы нескольких пар ног в грубых башмаках. Селяне! – догадался Максимов. Здешнее мужичье, неотесанные чурбаны. Увидели чужое имущество и сразу заграбастали. Еще хуже, что вместе с одеждой забрали деньги, револьвер и карту.

В шалаше что-то зашуршало.

– Эй! Вылезайте! – гаркнул Максимов по-французски. И для вящей убедительности добавил на родном языке (все равно здесь не понимают ни того, ни другого): – Хватит дурака валять, отдайте вещи!

Из шалаша вышли трое. Низкое солнце било Максимову в глаза, и он не мог разглядеть их лиц. Разобрал только, что на них напялено нечто широкое – рубахи с рукавами, как у огородных пугал, и, кажется, юбки – или просто преширокие штаны? В руках у вышедших были палки. Максимов подумал, что это, должно быть, пастухи. Возвращались со стадом домой и увидели на берегу барахло, оставленное раззявой-путником.

– О… рос? – не шибко внятно спросил один из черных силуэтов.

Максимов сообразил, что это вопрос касательно национальной принадлежности, и энергично закивал.

– Рос, рос! А вы кто?

Силуэты перевернули свои посохи горизонтально, и Максимов увидел, что на него наставлены дула трех ружей. Вот тебе и вечерняя пастораль…

От идеи убежать по берегу он отказался сразу – пуля все равно догонит. Стоял голый, мокрый, беззащитный, смотрел на уползавший за горизонт багряный диск и не знал, как поступить. Стал тихо-тихо пятиться назад к воде. Солнце через минуту совсем закатится. Нырнуть с головой, уйти ко дну. В потемках да в замутненной воде велика вероятность, что промажут.

Лжепастухи, однако, разгадали этот наивный маневр, двое остались на месте, а третий, ловкач, забежал ему за спину. Теперь Максимов оказался отрезан и от воды. Спасения не было нигде.

«Застрелят… как глупо… – обрывками проносилось в голове. – Может, и Аниту уже… если она здесь… раз так, то пускай!»

Над поверхностью озера что-то затрещало, зафыркало, и из клубившегося над водой сумрака выплыла чудна́я лодка. Над нею столбенела высоченная труба, из которой валил дым, как из паровозной, а за кормою что-то булькало, вспенивая воду. Лодка была сделана из железа, гремела и содрогалась. Обернувшийся Максимов с первого взгляда определил, что это паровой катер, но тупицам с ружьями такое зрелище было в новинку. Они вскинулись, разом перевели ружья в сторону подплывавшего чуда-юда. Одно ружье плюнуло огнем, в ответ раздался сухой револьверный выстрел.

Последний луч солнца упал на корпус катера, и Максимов узрел стоявшего у штурвала рулевого, который одной рукой правил, а другой отстреливался. Хорошенько рассмотреть его мешала стоявшая перед ним загородка, защищавшая и от брызг, и, вероятно, от вражеских пуль.

Оправившись от первого испуга, «пастухи» скумекали, что явившийся из водных пучин или еще откуда-то неприятель – один и бояться не стоит. Его громокипящее судно не могло покинуть пределов озера, а сойди судоводитель на берег, он мгновенно лишился бы своей защиты. Покуда катер был еще на расстоянии, Максимова погнали прочь от воды – в сторону дороги, по которой он пришел сюда вечером. Он ничего не мог противопоставить действиям своих противников и шаг за шагом отдалялся от нежданного, но, увы, запоздавшего спасителя.

А спаситель и не думал смиряться с неизбежностью. Он твердой рукой направил катер к берегу. Шел, не сворачивая, словно в приступе умопомрачения решил посадить свой корабль на мель и пасть смертью храбрых.

– Что ты делаешь! – вырвалось у Максимова. – Поворачивай!

Но случилось диво. Сопящая лодка, точно допотопный ящер, выбралась на берег и с удвоенной прытью покатилась вперед. Под обтекаемым корпусом, характерным для всех речных и морских плавсредств, у нее имелись колеса!

Такого лихие люди вынести не смогли – бабахнули наобум изо всех трех ружей, не нанеся никакого урона, и пустились наутек. Шкипер (если еще можно было так его называть) выстрелил им вслед из револьвера – не на поражение, а так, для острастки, остановил своего ихтиозавра, спрыгнул наземь, протянул Максимову руку и произнес громко, чтобы перекрыть свист пара и хлюпанье воды в котле:

– Доброй ночи, Макси! Выглядите уморительно!

– Вы чуть не опоздали, Джимми, – буркнул Максимов, правой отвечая на пожатие, а левой прикрывая срамное место. – Но я на вас не в обиде.

Тут солнце и закатилось.

* * *

Не красавец он был, совсем не красавец. Слишком высокий лоб под взбитыми кверху волосами, что придавало голове форму вытянутого овала. Слишком длинный нос над опущенными книзу усиками, похожими на стрелки часов, показывающих восемь двадцать. Слишком тонкие черты лица и при этом непропорционально большие глаза, придававшие их обладателю сходство с вечно удивленной девушкой. И при всем при этом в настоящую минуту он казался Аните прекраснее всех мужчин на свете (прости, Алекс!). Во многом потому, конечно, что спас ей жизнь, когда паутинка, эту самую жизнь державшая, уже оборвалась.

Анита пришла в себя под тем же дубом, на котором ее собирались повесить. Не собирались, собственно, а уже и повесили. Поэтому, очнувшись, она не поняла сразу: явь ли это или так выглядит загробный мир. Почем знать – вдруг у них там, в запределье, усопшего принято встречать в тех же декорациях, в каких он изволил покинуть земную юдоль.

Но когда сознание окончательно прояснилось, все предстало перед Анитой чересчур грубым и натуралистичным. Те же слепленные из палок и дерюг шалаши и те же вооруженные люди в цветастых отрепьях, мельтешащие там и сям. Загробный мир – рай ли, ад ли – не имеет права выглядеть так плебейски и банально.

А потом над Анитой склонился он – молодой человек лет двадцати пяти в пропыленном мундире неизвестной армии. Озабоченно взглянул в ее зрачки и на безупречном французском осведомился, хорошо ли она себя чувствует. Так завязался диалог.

– Меня зовут Александр, – представился длиннолицый молодец, усаживаясь рядом с Анитой на траву. – Но вы называйте меня Шандор. Не хочу вспоминать о своем славянском прошлом.

– Вы русский? – спросила Анита.

– Не то серб, не то словак… все забываю уточнить у отца. Моя семья давно переселилась в небольшой городок близ Кечкемета, его я и считаю родным.

– Стало быть, я в Австро-Венгрии?

– В Венгрии! – нахмурился он. – Теперь это независимая страна. Империя раскололась еще в апреле, два с лишним месяца назад. Вы разве не слышали?

Анита напрягла память. В апреле они с Алексом находились в Париже. Газет им попадалось мало, Анита после волнительного переезда через охваченную революционными мятежами Германию хотела отдохнуть от политики, поэтому старалась не читать новостей. А в светских парижских кругах о событиях на восточных задворках Европы толковали мало. Неудивительно, что весть о венгерском восстании проскочила незаметно.

– Государственное собрание лишило Габсбургов венгерского престола, так что император Франц здесь больше не хозяин. У нас республика, которой отныне правит мой добрый приятель Лайош Кошут.

– Почему же люди здесь такие злые? – Анита оглянулась на лесных поселенцев. – Почему не радуются независимости своей страны, а прячутся по лесам?

– Потому, – вздохнул Шандор, – что император Франц, как мальчишка, которого обидели на улице, пожаловался своему сильному другу – вашему царю Николаю. И тот решил за него заступиться – прислал сюда в начале июня русскую армию под командованием генерал-фельдмаршала Паскевича. С этого момента ситуация резко изменилась. Раньше мы успешно громили австрийцев, а теперь русские громят нас. Они уже заняли Прешов, Кошице, движутся на Мишкольц. А мы только и делаем, что отступаем… Силы неравны!

– Вот из-за чего на меня так накинулись, когда узнали, что я из России!

– Именно, – качнул Шандор копной своих волнистых волос. – Ваше счастье, что я успел прискакать вовремя и перерезать веревку, на которой вы болтались… извините за вульгарность…

– Я так понимаю, что меня с кем-то спутали, иначе не привезли бы сюда…

– Все верно. То была идея одного из наших не в меру ретивых командиров… Главная беда венгерской армии в том, что в ней нет единства. Помимо войска, сражающегося под началом главнокомандующего Гёргея, действуют разрозненные группы, которыми руководят все, кому не лень. И все мнят себя спасителями Отечества. Способы достижения цели у них разные: одна из групп, например, взялась ликвидировать императора Франца. Недавно его выследили в Швейцарии. Напали на поезд, в котором он ехал, и едва не пристрелили…

– Можете не рассказывать, – прервала Анита. – Я была там и все видела.

– Вот как? – удивился Шандор. – Да у вас дар – попадать в опасные переделки…

– Что есть, то есть… Но объясните, что за люди помешали убить Франца-Иосифа? Они ведь тоже были из ваших. Одного из них я встретила здесь. Он-то и отдал приказ меня повесить.

– О, этот деятель хорошо известен… Его имя Михай, он наполовину цыган. Впрочем, здесь, в Венгрии, это не редкость. Отчаянный тип! Его бы энергию – да в нужное русло…

– То есть у него был другой план? Он не хотел, чтобы император Франц погиб?

– Да. И еще больше не хотел, чтобы лавры героя достались конкурентам… Михай рассудил, что место Франца-Иосифа тут же займет следующий представитель династии Габсбургов – возможно, куда более опытный и жесткий. Рассуждение, в общем-то, справедливое.

– И что он придумал взамен убийства?

– Шантаж. Известно, что Франц-Иосиф весьма любвеобилен. Чего еще ждать от подростка, которому и девятнадцати не исполнилось! Особенно ему нравятся миниатюрные брюнетки… вот вроде вас. – Шандор впервые окинул свою собеседницу мужским взглядом, и та почувствовала, что ее щеки тронул стыдливый румянец. – Михай придумал воистину иезуитский план. Его шпионы в Вене выяснили, что император без ума от некой Жозефины…

– Как Бонапарт! – не преминула вставить Анита.

– Не знаю, что здесь сыграло ключевую роль: имя этой девицы или ее внешность… сам я ее не видел, оценить не могу… однако эта связь длится уже примерно полгода. Жозефина живет во Франции, Франц-Иосиф – в Австрии, поэтому самым удобным местом для их свиданий стала Швейцария. Тем более что это страна мирная, сытая, никому ни до кого нет дела.

– Я тоже так считала. Но с недавних пор изменила свое мнение.

– Мы сейчас до этого дойдем. Итак, Михай отправил своих головорезов в Швейцарию не только для того, чтобы нейтрализовать конкурентов, которые готовили покушение на Франца-Иосифа, но и затем, чтобы выкрасть Жозефину. Он – специалист по убийствам, поэтому для похищения отрядил своих подручных, имевших опыт в подобных делах. А они дали маху – выкрали не ту!

– Как это получилось? – спросила Анита недоуменно. – Мы что, с этой Жозефиной – на одно лицо?

– Не могу сказать. Но, видимо, люди, которых отрядил Михай, знали только общие приметы: рост, цвет волос… И самое важное – они знали, какое платье будет на Жозефине и в каком магазине оно будет куплено.

– Стойте! – встрепенулась Анита. – Да… конечно! Меня схватили сразу после того, как я вышла из лавки в Цюрихе. Отвлекли Алекса… Очевидно, решили, что это телохранитель, приставленный ко мне императором.

– Вот видите, вы сами достроили цепочку. Остальное вам известно.

– Но я многого не понимаю! Кто мог сообщить вашему Михаю подробности насчет лица, одежды, места?..

– Не думаю, что это интересно, – поморщился Шандор. – У него немало осведомителей в окрестных государствах. Вы не смотрите, что он похож на бродягу, – он человек влиятельный, и мне непросто было выторговать у него вашу жизнь.

Анита посмотрела в просвет между деревьями – туда, где стояла палатка могущественного Михая, короля зловещего леса. Если бы не свежие воспоминания о почти состоявшейся казни, обстановка казалась бы самой что ни на есть буколической. Щебет птиц, шорох листвы, дуновение пронизанного летними ароматами ветерка…

Анита и сама сейчас выглядела как обитательница Аркадии: короткая вышитая рубашка со сборками на плечах, широкая юбка, собранная у талии, яркая безрукавка, украшенная шнуровкой и металлическими крючочками. Волосы придерживал надетый на голову и щедро усыпанный стеклярусом обруч, с которого свешивались четыре разноцветные ленты. Такого маскарадного костюма у Аниты не было даже в глубоком детстве, а меж тем здесь это считалось обиходной одеждой.

Сразу же по возвращении из мира мертвых, а точнее, из его преддверия, Анита попросила всесильного Шандора организовать ей смену одежды. Тогда она еще не знала, какую роль сыграло в истории с ее похищением треклятое платье из Цюриха, но оно выглядело настолько непрезентабельно – рваное, грязное, измочаленное, – что показываться в нем перед добропорядочным человеком, коего она сразу угадала в Шандоре, Анита сочла непристойностью. Уж лучше слиться с местным колоритом и ходить в наряде венгерской пастушки, каким бы экстравагантным он ни казался. И, к слову, в нем было очень даже удобно.

– Еще я не понимаю, – продолжала она интригующую беседу, – почему Франц-Иосиф сошел с поезда в Шпрайтенбахе, если Жозефина находилась в Цюрихе?

– Вы слишком многого от меня требуете, – ответствовал Шандор. – Все, что знал, я вам рассказал. Отношения между австрийским императором и его любовницей для меня – потемки. Лезть я в них не собираюсь. Если есть желание, расспросите Михая, он наверняка осведомлен.

– Нет, спасибо, – поторопилась отказаться Анита. – Я бы хотела держаться от этого троглодита как можно дальше… Он собирался потребовать у императора выкуп за пойманную Жозефину?

– Этот выкуп называется «независимость Венгрии». Он хотел таким манером принудить Франца-Иосифа к мирным переговорам. Страстно влюбленный юнец вполне мог попасться на эту удочку. Представляю, как бы он был потрясен, получив ультиматум: «Прекратите войну или вашу козочку вздернут на дубовом суку…» – Шандор запнулся. – Простите, что напоминаю вам о неприятном…