Текст книги "Принять и пережить потерю, горе, утрату. Как научиться снова радоваться жизни"

Глава 2. Несогласие

Впервые я столкнулся с массовым горем, когда служил офицером в закрытом гарнизоне подводников. В 1989 году в Баренцевом море затонула подлодка «Комсомолец», и весь процесс переживания острого горя и слияния с ним людей от начала и до конца трагедии происходил на моих глазах. Горе пришло в 42 семьи, плакали 30 000 человек. Я помню разные формы поведения людей, проявившиеся в тот момент. Кто-то тихо сидел, кто-то беспокойно ходил из угла в угол и критиковал всех вокруг, кто-то кричал и плакал от боли, ругался матом. Тогда, ничего еще не зная об утратах, я просто не мог это объяснить и удивлялся, почему люди себя так ведут. Когда я плакал вместе со всеми от боли, я не понимал, что со мной происходит. Почему я, такой эмоционально стойкий, не могу сдержать слез? Сейчас ответ для меня очевиден. Я был потрясен тем, что произошло. Я верил в нашу технику и оружие, в их неуязвимость и непотопляемость, поэтому, когда один из друзей-сослуживцев сказал мне, что «Комсомолец» затонул и два моих товарища, находившиеся на борту, оказались в числе погибших, Я БЫЛ НЕСОГЛАСЕН. Этого просто не могло произойти в моем понимании, это противоречило моей вере в технику и людей, которые ее обслуживали. Если бы я тогда работал терапевтом-консультантом, я мог бы вынести из этой ситуации много полезных вещей, но тогда я был одним из пострадавших, я не был готов.

Несогласие с произошедшей ситуацией – это самый сложный этап переживания потери, с которого все начинается. Как говорится, умом-то мы понимаем, что близкий человек умер или ушел (при разводе), что кошелек, часы или мобильный телефон украли, но на эмоциональном уровне мы со случившимся не согласны. Именно этот внутренний конфликт между пониманием и эмоциональным восприятием заставляет нас из нашего несогласия выстраивать определенные формы поведения, принимать ошибочные решения, которые отвлекают и уводят от реального события.

Несогласие – это первое чувство, которое возникает (причем неосознанно), когда человек что-то теряет (еще тяжелее, если кого-то). Он испытывает сильное потрясение: «Почему я? Почему именно у меня? Пусть бы где-то в другом месте это произошло! В чем я виноват?» Мне очень нравится высказывание Никиты Михалкова про наш менталитет, которое как нельзя лучше иллюстрирует механизм несогласия: «Если у меня корова издохла, то я думаю, не почему у меня корова издохла, я думаю – почему у соседа до сих пор живая».

Несогласие ведет к тому, что потеря не преодолевается и, оставаясь в прошлом, начинает воздействовать на жизнь настоящую. Очень часто на консультациях, когда я вижу у людей характерные признаки непережитой утраты, я говорю им о том, что именно старые раны влияют на их текущую жизненную ситуацию. Первое, что я слышу от них в ответ, – это несогласие. Люди заверяют меня, что прошло достаточно много времени и они уже справились с горем и болью. Они уверены, что старые утраты не могут влиять на их жизнь сегодня.

– Да нет, это не то. Причина должна быть в чем-то другом!

Но когда более детально разбираешься в ситуации, оказывается, что это еще как «то»! Просто человек очень глубоко спрятал свое горе, научился скрывать его от других и от себя самого, жить с этим «камнем» на душе и убедил себя в том, что он справился с потерей.

В качестве примера приведу одну историю. Как-то раз приходит ко мне практикующий психолог на супервизию, я разбираю его запрос и понимаю, что тема утраты для него не завершена. Я ему говорю:

– Слушай, у тебя утрата не пережита. Как ты работаешь консультантом?

– Да нет, это уже столько лет назад было. И потом, я ходил к психологам, потратил огромное количество сил и времени, так что ту утрату я давно пережил.

В таких случаях я обычно задаю два вопроса. Первый касается дня сегодняшнего: «Есть ли то, с чем ты до сих пор не согласен в этой истории?» Когда человек начинает перечислять пункты несогласия, я понимаю и говорю ему, что утрата до сих пор в нем живет.

Второй очень сложный момент, к пониманию которого мы с вами придем чуть позже, я выявляю вопросом: «Чувствуешь ли ты, что в чем-то до сих пор виноват?» Если человек отвечает, что до сих пор в той или иной степени ощущает вину, можно с уверенностью предположить, что процесс переживания потери у него находится на начальной стадии, на этапе несогласия. Он все еще пытается справиться с потерей. Он с ней живет. Пусть перенесенная травма каким-то образом скрыта, но она продолжает влиять на его поступки, поведение, отношения с людьми, ощущение полноты жизни и т. п. Несогласие и вина очень сильно связаны. Если есть вина, есть и несогласие.

Собственно, эти два вопроса, которые я определил для себя, исходя из опыта практики, точно показывают мне, начал ли человек переживать утрату, закончил ли свое переживание и как сейчас смотрит на случившееся с ним событие. Бывают консультации, когда мне приходится задавать еще и третий, «показательный» вопрос: «Что в твоей жизни поменялось и в какую сторону?» Изменения со знаком «минус» показывают, что утрата продолжает жить. Если человек движется в позитивном направлении, то можно говорить о том, что он начал все заново, стал справляться с горем и принимает решения, которые позволяют менять к лучшему качество жизни. Такой человек уже не чувствует вины, не наказывает себя за то, что когда-то с ним случилось.

Наконец, есть еще одна подсказка. Чаще всего человек, говоря об утратах, пытается улыбаться. Кэррол Изард отметил, что люди много улыбаются, стараясь скрыть печаль. Это объясняется тем, что в последнее время общество тяготеет к американской модели поведения, когда вместе со страхом причинить неудобства человек боится быть отвергнутым или непонятым социумом, поэтому на людях вместо того, чтобы дать выход настоящим эмоциям, «держит лицо», улыбается и говорит себе: «Зачем людям моя печаль? Я сам с ней справлюсь!» Об утрате можно говорить со светлой грустью, с горькой печалью, но о ней точно не говорят с улыбкой.

Важное открытие при работе с непережитыми утратами (особенно невосполнимыми) я сделал в 2000 году, когда в течение пяти дней вместе с коллегами консультировал родственников офицеров и моряков, погибших на затонувшей подводной лодке «Курск» в Видяево.

Я знаю, что самый сложный момент и самая тяжелая задача – сказать человеку правду в глаза. Для этого нужно правильно выбрать время и место, найти нужные слова. Тогда, в Видяево, людям, переживающим массовое горе, необходимо было от представителей власти услышать «Ваши мужья погибли». После этой фразы требовалась пауза, чтобы они приняли сообщение. Но все руководители говорили на планерках и встречах с пострадавшими: «Ваши мужья погибли, но мы надеемся, что кому-то все же удалось выжить, и сделаем все для их спасения…» Такое неоднозначное послание дало людям ложную надежду, и, даже когда через 40 дней после трагедии была построена часовня, еще оставались женщины, которые продолжали верить: их мужья до сих пор живы.

Еще один пример поведения при отрицании реальности, который помог мне осознать: тот, кто хочет помочь другому в переживании утраты, должен быть готов к сильным эмоциональным проявлениям несогласия, отвержения, гнева и других чувств. Это история жены офицера, которую я сейчас расскажу.

Когда лодка лежала на дне Баренцева моря, в Видяево был такой ритуал: каждый день в 10:00 всех собирали в Доме офицеров, и начальники рапортовали, кто и как работает над спасением экипажа. Приходившая на эти встречи жена одного из офицеров всегда улыбалась. Люди плакали, а она вела себя так, словно ничего не произошло. Многих это настораживало. Те, кто знал меня по службе, просили: «Саша, не могли бы вы с ней поговорить? Нам кажется, здесь может быть что-то серьезное». Тогда мы с моей коллегой Светланой отправились к этой семье. Это был мой первый подобный опыт, но в результате встречи я понял об утратах одну очень важную вещь, которая, как ни странно, в книгах нигде не описана.

Когда мы начали разговаривать с женщиной, я ей прямо сказал:

– Послушай, всех пугает твоя улыбка. Когда ты выходишь к людям, ты чуть ли не смеешься. Их это очень сильно напрягает. Скажи, как ты сама? Ты вообще плачешь?

– Конечно, плачу, – говорит. – Плачу, когда дети не видят, когда люди не видят. Когда выхожу на улицу, я думаю: мой муж был офицером, он бы не одобрил, если бы я «сломалась».

Эта женщина взяла на себя миссию жены офицера, пыталась нести ее людям, старалась всем своим видом показать, что нужно быть сильной, что жизнь продолжается. У нее произошла подмена эмоции. Публично она горе не выражала, а в одиночестве горевала очень сильно. Это крайне опасная ситуация, при которой человек быстро уходит в депрессию. Но это не главное. Я понял: скорее всего, она не может расплакаться на людях, потому что существует запрет, который наложен ею самой или кем-то другим. И эта догадка оправдалась. Она думала только о том, что сказал бы ей муж, дай она волю чувствам: «Ты не должна показывать, что горюешь. Ты ведь жена офицера, ты должна быть сильной. Все плачут, а ты улыбайся».

Еще одну подсказку в том, какой важный момент надо искать на первом этапе несогласия, я получил, когда мы начали вспоминать их жизнь с мужем с момента знакомства. Женщина достала фотографии, мы их просматривали, она при этом рассказывала истории, связанные с супругом и рождением детей. В какой-то момент в комнату заглянула помощница по хозяйству и сказала: «Я вам кофе принесла». Тут я увидел гнев такой силы, какого в своей практике еще не встречал. Жена офицера закричала: «Ты можешь дать нам поговорить?! Впервые кто-то интересуется тем, как мы жили, кому-то интересно, что я потеряла!» Тогда до меня дошло: оказывается, она потеряла не только самого человека, но и жизненную историю, которая была с ним связана. Вот этого, к сожалению, нигде в книгах и методических изданиях по психологии эмоций не прописано.

Выяснилось, что для запуска механизма согласия и принятия потери человеку необходимо понять, с чем именно он должен согласиться. Если просто сказать: «Послушай, ты должен признать, что твой близкий умер или погиб. Посмотри – вот он!», это вызовет только агрессию, принятия не будет. Человек в этот момент не осознает, ЧТО он потерял, с ЧЕМ он не может согласиться.

Еще один урок из этой истории: для того чтобы найти именно ту утрату, которая влияет на качество жизни, выбор и поступки, необходима встреча с историей. Для вдовы офицера их совместная жизнь стала тем прошлым, по которому она будет грустить, – подлинной утратой. «Оказывается, теперь я буду все делать без него. Раньше мы делали это вместе, а теперь мне нужно самой продолжать писать свою историю… Первый Новый год без него, первый день рождения, первое 8 Марта, первое 23 февраля. Будут другие, семейные праздники, и каждый теперь – без него».

После этого случая с женой офицера я побывал в другой семье, где супруги потеряли единственного сына. Отец хотел основать династию офицеров. Его сыну было 24 года, он дослужился до определенного звания. Жена рассказала мне о том, как рухнули их с мужем надежды и большие планы, связанные с ребенком. Самое удивительное было в том, что они говорили не столько о смерти сына, сколько о том, чего он не успел сделать: не женился, детей не родил – на нем все закончилось. Для родителей это оказалось более трагической утратой – утратой своего будущего, заключавшегося в сыне.

Для наглядности расскажу еще одну историю из своего опыта консультирования. Ко мне обратилась женщина с девятилетним ребенком. Им меня порекомендовали, так как походы к другому психологу, которые продолжались второй год с интенсивностью раз в неделю, не давали ожидаемых результатов. Женщина хотела понять, почему ребенок плохо учится, не слушает родителей, конфликтует со сверстниками и в целом не проявляет интереса к учебному процессу. Дошло до того, что она начала подумывать о смене школы и переезде в другой район. Когда мы стали выяснять историю семьи, оказалось, что несколько лет назад они переехали из одного города в другой. Мама ребенка вышла замуж и выстраивала свою личную жизнь. Нельзя сказать, что она забыла про сына или не интересовалась его состоянием. Она делала все, чтобы тот быстро адаптировался к новой обстановке и условиям жизни, но он сопротивлялся и не шел на контакт.

– С чем ты до сих пор не согласен в ситуации с переездом? – спрашиваю.

И мальчик расплакался:

– Я потерял друзей. Мои друзья в том городе продолжают общаться, ходить друг к другу в гости, а я здесь один! Здесь нет таких друзей, как там.

– Давно вы дружите?

– С садика. Всегда вместе. Когда мама работала, я тоже был с друзьями. А сейчас я один, никак не могу сдружиться с ребятами в классе.

– Что будет, если подружишься? Предашь дружбу?

– Да.

– Но можно ведь и с теми ребятами связь наладить. У тебя же там дедушка и бабушка остались. Можно приезжать к ним на каникулы и встречаться с друзьями. А здесь начать дружить с теми, с кем у тебя общие интересы. Как тебе такой вариант?

– Я даже не думал, что это возможно. – Обращаясь к маме: – Мам, а можно мне на каникулах к бабушке с дедушкой поехать?

– Конечно, можно! Как я сама о такой возможности не подумала… – улыбается.

– Как теперь? Что чувствуешь?

– Облегчение, спокойно стало, радостно…

– Осталось только школьные дела поправить, чтобы на каникулы ехать с чистой совестью.

– Да, я все поправлю!

Так закончилась наша встреча. Потом мама написала мне, что мальчик начал учиться, появились первые знакомства. Она отправила его на каникулы к своим родителям, и он увиделся со старыми друзьями. А когда вернулся, сказал маме, что согласен с тем, что та история дружбы закончилась, что их общение перешло в новый формат и что они будут уже не так близки, как раньше.

Что же мешало ему устроиться на новом месте? Утрата, конечно же.

Мальчик потерял возможность встречаться с друзьями и очень сильно по этому поводу печалился. Он не мог объяснить матери, насколько важным было для него общение с ними. Настолько важно, что он готов был пожертвовать своим будущим ради того, чтобы вернуться в родной город и продолжить общение с бывшими одноклассниками. Когда мы с мамой обсудили возможные варианты того, как она может организовать сыну встречи с друзьями, ситуация стала налаживаться. На второй консультации мы уже обсуждали его успехи в школе. Ему разрешили регулярно созваниваться с прежними друзьями, и ребенок, согласившись с тем, что он теперь живет в другом городе и что назад ему не вернуться, стал выстраивать новый порядок вокруг себя и приобрел ясность в выборе: оставаться в печали и несогласии с переездом или принять, попечалиться по поводу утраты близости с друзьями и прежнего образа жизни и начать искать и создавать новые дружеские отношения, исходя из тех возможностей, которые у него появились в новом месте.

Через историю удается многое понять в жизни, в совершенных поступках, в сделанных выборах и принятых решениях, осознать, почему же новый смысл жизни не появляется, а выбранное – не реализуется, а если и реализуется, то не так, как мы того ожидаем.

Итак, чтобы преодолеть этап несогласия, мы сами или близкий человек, находящийся рядом с тем, кто переживает утрату, прежде всего, должны четко осознать, что именно было потеряно. Например, некоторое количество времени, какая-то история, связанная с утратой. Человек, пытающийся справиться с потерей близкого, должен принять (согласиться): все, что он пережил вместе с умершим (ушедшим при разводе), больше никогда не повторится.

На этапе принятия человек приобретает реальность своего бытия «здесь и сейчас», что способствует сохранению его жизненной энергии и потенциала. Чтобы «выскочить» из искаженной реальности, в которой утрата отрицается, нужно найти опорную точку – позитивные моменты в воспоминаниях: от них можно оттолкнуться и идти дальше, чтобы признать боль. Через согласие с событиями, с чувствами, с новизной ситуации человек обретает ясность, благодаря которой становится возможным выбор и формирование дальнейшего сценария развития событий.

Бывает, что речь идет о случае, который произошел с человеком в 2,5 года. Сама ситуация из памяти вытесняется, так что ее сложно восстановить и проверить, соответствует ли она тому, что было в действительности. Вытеснение – это механизм защиты. То есть где-то глубоко внутри человек помнит, но на поверхности, официально, открыто – нет. Он формирует для себя некий паттерн поведения, который помогает этой травме выстроить определенную защиту. Когда идет консультационная работа, клиент, как правило, к глубоким травмам доступ сразу не дает. Он сначала пускает в одну зону, затем во вторую, третью. Он старается меньше соприкасаться с той травмирующей ситуацией. Но если она социально приемлемая, то есть не выходит за рамки социальных норм поведения, то он все равно ее вспомнит.

С жертвами насилия в этом смысле трудно работать. Иногда для плодотворной работы требуется описание самого процесса совершенного насилия. С одной стороны, это жестоко – заставлять жертву повторять все, что она запомнила, но, с другой – без этого невозможно найти точку опоры, чтобы справиться с ситуацией. Естественно, что часть людей, пострадавших от насилия, этого рассказа тщательно избегает. Они выдают историю кусками, расспрашивать о ней очень трудно, потому что вопросы консультанта расцениваются ими как вторжение в интимную зону и отвечать на них – достаточно болезненный процесс, который требует сильной эмоциональной включенности.

В случае с массовым горем согласие – это первый этап в работе над ошибками. Когда затонул паром «Эстония», погибло 408 шведов. Для страны с населением 4,5 миллиона человек это стало национальной трагедией. В тот момент шведы осознали, что даже их мощная социальная система не способна справиться с кризисной ситуацией, и начали работу по обучению специалистов, работающих с людьми. Страна нашла слабое звено в системе и стала активно нарабатывать опыт, который пригодится в подобных ситуациях в дальнейшем. И хотя работа с единичным случаем утраты отличается от работы с массовым горем, этот пример показателен для каждого: научившись справляться с одной потерей, вы облегчите себе переживание других, с которыми вам придется столкнуться в будущем.

Но согласие – это только первый шаг. Дальше – работа с гневом.

Что делать на этом этапе?

1. Чтобы понять, есть ли у вас непережитая утрата, спросите себя: «Есть ли то, с чем я до сих пор не согласен в этой истории?» Перечислите по пунктам. Какой из них самый главный? Что вы можете сделать, чтобы согласиться?

2. Вспомните самые значимые истории, которые случились с вами до потери. С какой из них она связана больше всего? В чем ваша благодарность?

3. Найдите позитивные моменты в воспоминаниях, связанных с объектом утраты: они станут ресурсом, который поможет справиться с болью, пережить ее и пойти дальше, к новой жизни.

Тем, кто оказался рядом

Очень важно оказать поддержку в первые часы после утраты. Уже на следующий день после трагедии человек может уйти в несогласие, потому что во сне запускаются очень сильные механизмы защиты. Сон – это в некотором смысле избегание, упрощение и вытеснение ситуации, ее легкое нивелирование. У человека, понесшего утрату, наутро уже нет той остроты восприятия, потому что он, проснувшись, понимает на ментальном уровне, что чего-то не хватает, но, в принципе, все как было, так и есть. Вот почему по возможности нужно быть рядом с человеком и оказывать посильную помощь в проживании чувств или незамедлительно записать его к профессиональному консультанту, работающему с потерями.

При этом отмечу, что на протяжении 40 дней после тяжелой утраты друзьям и близким нужно общаться с пострадавшим только на принятие произошедшей ситуации. На три – шесть месяцев им необходимо стать теми, кто принимает боль горюющего, его жалость к себе. Если через полгода и дольше человек продолжает причитать и жалеть себя, значит, он зашел в тупик и его окружению стоит начинать вести себя по-другому, помогая пострадавшему выйти из этого состояния по приведенной в книге Схеме.

Глава 3. Гнев

Когда утрата и боль осознаны, появляется гнев. Во-первых, гнев на саму потерю, на ситуацию, на объект. «Как он мог?! Почему он ничего не сделал?!» Мы злимся на то, что другой так поступил, что все это не вовремя – потери ведь всегда случаются в самый неподходящий момент, никто не ждет специально, что близкий от него уйдет, умрет или заболеет. Мы думаем: «У меня и так много проблем, а тут еще надо что-то решать».

Во-вторых, в этот момент важно испытывать злость еще и по отношению к себе. Без этого вряд ли удастся завершить ситуацию. Но тут кроется ловушка: на объект хоть как-то можно разозлиться, а на себя – практически невозможно. Почему же так трудно дать волю гневу? Потому что наша российская культура создала множество запретов на выражение гнева, все наше воспитание построено на том, что злиться нельзя. В результате скрываемый гнев переходит в следующий этап – обиду, которая по своей сути есть не что иное, как вторичный гнев (см. Схему).

Как правило, в этом случае мы отдаляемся от того человека, с которым надо разобраться, и от самого себя: начинаем испытывать к себе отвращение, презрение и другие чувства, которые возникают в случае утраты, – например, потерю самоуважения. Появляется апатия, пропадает интерес к жизни.

Невыраженная обида переходит в жажду мести. Конфуций говорил: «Хочешь отомстить – копай две могилы»: одну – тому, кому мстишь, а другую – себе. Месть никогда не приносит удовлетворения. Тот, кто мстит, не чувствует себя победившим.

Ситуация опасна еще и тем, что, подавляя гнев, мы теряем энергию. А, как ни странно, энергия гнева – это энергия жизни. Если «уметь» злиться на себя и на других людей, если выражать эту эмоцию в допустимой, цивилизованной форме, то можно легко справиться с гневом, не тратя силы на его подавление. При правильном его выражении высвобождается накопленная деструктивная энергия и у нас появляется возможность защитить свои интересы, постоять за себя. В этом смысле эмоция гнева является регулятором самосохранения.

Помните: если подавлять одни чувства, в частности гнев, то и любовь в полную силу выразить уже не получится, потому что она тоже контролируется. Как только человек начинает контролировать одну эмоцию, он сразу переходит в режим контроля всех. Это данность. Таким образом, человек не может жить в полную силу, не может позволить себе испытывать эмоции во всей их полноте, не реализует все свои интересы.

Один из способов выражения гнева, допустимый в нашей культуре, – написание записок. Человек перечисляет все, на что он злится, и тем самым осознает свою злость, принимает ее в той форме, в которой она в нем присутствует.

Злость также можно выразить через удивление, сказав: «Слушай, я удивлен, что ты так поступил». Эмоция удивления – больше детская, но она может быть опосредованной, непрямой злостью. Так часто делают подростки: говорят друг другу «ты меня удивил», подразумевая «ты меня разозлил». То, что на самом деле имеется в виду, они сказать не могут, поэтому выбирают безопасную альтернативу.

Но иногда гнев настолько силен, что хочется ударить объект злости. Возьмем, например, ситуации, связанные с насилием. Вроде бы обидчик в «открытом доступе», но здесь и сейчас врезать некому, хотя есть большое желание это сделать. В таком случае справиться с гневом помогут близкие или друзья: они могут подставить под удар свою руку, если к этому готовы, или предложить выместить злость на подушке.

Вдобавок ко всему, если человек не проходит этап гнева, у него остается чувство вины и новый жизненный смысл не формируется – так уж заведено. Вина привязывает к событию. У хронической вины, хронической печали пропадает объект, то есть человек перестает понимать, о чем именно он печалится. Именно поэтому гнев необходимо провоцировать. Так лечится хроническое заболевание: сначала его надо обострить, а потом дать нужную таблетку, чтобы острая фаза закончилась. В эмоциях работает та же схема. Первая фаза – прикосновение к боли, вторая – прикосновение к гневу, третья – прикосновение к обиде, вторичному гневу. Далее, когда выходит чувство вины, начинается спад энергии. Тогда уже легче печалиться и ясно, по какому поводу эта печаль возникает. Подчеркну: когда боль признали, гнев прожили, обиду осознали, вот тогда можно грустить, виниться и искать себе прощение. Последнее, кстати, самое трудное. И только потом, после прощения, начинать строить новые планы на жизнь. Но об этом позже.

Для работы с осознанием чувств в связи с произошедшей ситуацией я часто использую одно психологическое упражнение, которое работает и в системном подходе, и в психодраме, и в гештальт-подходе. Есть ситуация (например, развод или смерть). Я прошу человека взять большой лист-основу и «выложить» на него эту ситуацию, используя маленькие листочки (стикеры) с надписями: «я», «отец», «мать», «сестра», «дочь», «сын», «муж», «развод», «смерть», «уход» и т. д. Эта технология интегрирована с моим опытом работы, связана с жизненным пространством и с психодраматической аналогией.

Если я, например, работаю с гневом в ситуации утраты, я предлагаю: «Напиши, на что или на кого ты злишься». Клиент может обозначить на маленьких листочках все ситуации, связанные с гневом, разложить их на большом листе-основе и наглядно увидеть, сколько в нем гнева и на кого он направлен. Потом в получившуюся схему он помещает себя, решает, где находится он сам. Когда человек определяет свое место, я прошу его поделиться чувствами по этому поводу. В 95 % случаев озвучивают все что угодно – горе, печаль, страх и т. д., но не боль. Тогда я прошу, чтобы также на листочках, но карандашом другого цвета клиент написал свои чувства, связанные с этой ситуацией. Так становится видно, где они локализуются. Несогласие или гнев могут оказаться в одной области, а чувства человека – совершенно в другой. Там, где есть умерший, например, чувств нет, они все находятся где-то поблизости. Зато вокруг ушедшего могут собраться все несогласия. Это указывает на то, что человек парализуется в какой-то особой зоне, и эту зону несогласия он адресует покойному или ушедшему, потерянным вещам или утраченным социальным ролям. Все чувства при этом он локализует вокруг себя. В таком случае становится очевидным, что он чего-то избегает. Помещая все чувства в одной области, человек провоцирует себя на какое-то очень сильное чувство – как правило, это глубокая печаль.

Если вы знаете, что ваш близкий или друг, переживающий утрату, избегает боли, вы можете предложить ему: «Давай на лист боль выложим». Посмотрите, куда он поместит боль. Далеко не факт, что она окажется рядом с умершим или ушедшим. Человек может положить ее не к себе, а к несогласиям. Таким образом, он покажет, что избегает боли. В этой ситуации необходимо, чтобы человек боль присвоил, осознал, что она на самом деле есть и что она – его. Если это развод, то ушедший супруг или супруга остается со своей болью, а он – со своей. Очень важно, чтобы адресат боли был правильно определен.

Это упражнение даст определенную картину ситуации. Наше сознание так работает, что когда мы мыслим или чувствуем, то многое упускаем, чтобы не встречаться с болью. Когда вы поможете человеку сделать правильную схему и визуально ее проанализировать, он совершенно по-другому посмотрит на ситуацию.

Что делать дальше? По сути ничего делать не нужно. Восприятие начинает работать само, но ему потребуется время. Остается решить только один вопрос: определить, на что человек не злится. Пусть он прямо спросит себя: «Почему я на это не злюсь? Если бы я хотел разозлиться, как бы я это сделал?» На этом этапе близким и друзьям пострадавшего можно использовать разные формы провокации. Это сложная и неблаговидная роль – вывести человека на выражение гнева, – но без этого никак. Стоит подумать, справитесь ли вы с этой задачей или все-таки лучше обратиться к профессиональному консультанту, работающему с утратами и разводами.

Иногда я вижу у клиента подавленный гнев, но на провокации с моей стороны он не реагирует. Есть все-таки 5 % клиентов, которые уходят в отказ, – у них настолько отсутствует энергия, что даже мышечный тонус не поднимается. В таких ситуациях я собираю информацию, которой человек сам готов поделиться: на что он злится, почему он злость не выражает. А затем, как консультант, встаю под проекцию того объекта, на котором у человека сконцентрирован подавленный гнев[2]2
  Вот почему важен предварительный этап сбора информации. Без этого вы не будете знать, что мог бы сказать или сделать отсутствующий человек в конкретной ситуации, а для того, чтобы действие возымело должный эффект, клиент должен поверить в проекцию, принять ее. Гештальт-метод и экзистенциальная терапия Ирвина Ялома подробно описывают приемы, с помощью которых этого можно добиться, в частности, при работе с чувством вины.


[Закрыть]. Неважно, умерший это человек или бывший супруг, потерянный кошелек или вор, который деньги украл.

Следующий очень важный аспект, на который я обращаю внимание, – в момент выражения гнева человек должен находиться в прямом контакте с объектом. Когда мы обижаемся на кого-то, мы избегаем с ним встреч, потому что состояние обиды всегда неконтактное. Случается, что человек начинает искать других «пострадавших», которые тоже испытывают злость к его объекту утраты или обидчику, и надеется, что они объединятся и отомстят. Но это лишь иллюзия. Далеко не факт, что они действительно так поступят. И не факт, что человек сам действительно этого хочет. Просто ему причинили боль, а злость свою он выразить не способен. Тогда он все «проглатывает» и говорит: «Какой же я дурак! Не распознал, ошибся…», а в адрес обидчика – ни слова.

Он может записать все на листочек, систематизировать, но потом нужно обязательно, глядя в глаза объекту злости (или тому, кто его замещает), вслух высказать все, что накопилось. Очень важно, чтобы человек научился это делать.

Покажу на реальном примере. На одной супервизии, которую я вел, мужчина делал расстановку[3]3
  Это метод системно-феноменологической психотерапии Берта Хеллингера, способ исследования той или иной жизненной темы в контексте, более широком, чем жизнь одного человека. Клиент расставляет в помещении участников группы, так называемые фигуры, которые выполняют роль заместителей (членов его семьи), далее с помощью ведущего, задающего определенные вопросы, воспроизводится истинная картина событий и прослеживается динамика родовой системы клиента. Расстановки показывают, что решения и действия человека во многом определяются взаимодействием членов его рода.


[Закрыть] про свой конфликт с матерью. У него было много скрытого детского гнева. Терапевт, проводивший расстановку, сказал: «Вырази свой гнев к матери!» И мужчина начал кричать: «Да я бы тебя убил!», зажмурив при этом глаза, размахивая руками и топая ногами. После этого терапевт спросил: «Стало легче?» Как вы думаете, выразил ли человек в итоге свой гнев? Нет. Он направил его в себя. Тогда я подошел к нему и сказал: «Сделай это открыто. Если ты правда так зол на маму, разозлись открыто, чтобы убедиться, что ты выражаешь свой гнев ей, а не злишься на себя!» Для него это оказалось слишком сложно. Вот так демонстративно, когда все смотрят, он легко машет руками, эффектно топает ногами, но при этом закрывает глаза и опускает голову. Почему? Потому что в нем много стыда, запрета, вины и страха. В таком случае человека останавливает мысль: «Что обо мне подумают?» Может быть много разных домыслов, потому что у каждого свой механизм запрета: всех по-разному воспитывали, все в разной культуре росли. Кто-то разрешал своему ребенку говорить: «Ты, мама, дура!» и смеялся над этим, а кто-то, наоборот, давал подзатыльник и ставил в угол. И этот запрет на выражение злости в человеке закрепился. Если бы тот мужчина сказал матери: «Я на тебя злюсь», было бы это решением? Да! Но он привык злость на мать выражать через злость на себя: «Мамочка, я бы тебя убил, конечно, но я сам виноват в том, что я так себя веду, и ты тут ни при чем». Это еще один пример того, что каждому человеку нужно учиться прямо выражать свои чувства.