Текст книги "Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека"

Ночью позвонили в дверь.

Арам Рубенович Оганесян, отец Арсена, ждал его у себя дома.

– Ты хотел уехать, не попрощавшись. А я ведь тебя не отпускал. Мне доложили, что у тебя командировка; мои люди проверили, это так.

Илья пожал плечами:

– Просто повезло, там у них собственный корреспондент, освещавший…

– Я в курсе, – жестко перебил его Оганесян. – Не начинай говорить, пока я не закончил.

При этом он так посмотрел на Илью, что, если бы у него был хвост, он был бы сразу поджат к брюху.

– Так вот. Сын к тебе относился хорошо, говорил, что ты человек слова. И еще, ты сможешь… И это будет тебе прощением. Меня заверили, что ты сможешь… Корабль хороший, парус ник. Наверное, романтично. Там же дети. Почти дети. Курсанты, будущие капитаны. Никто не будет особо проверять. Идете издалека, домой. Очень хорошая идея. Очень хороший маршрут. Тебе передадут флешку. Всё будет очень просто. Ты, главное, не думай: за тебя всё уже решили… Я тебе завидую немножко. Совсем немножко. Парусник – это романтично. Но я уже немолод. К сожалению, я уже не идеалист. Ты помни, что уходишь туда, в океан, а мама в Испании, а дедушка с бабушкой в Подмосковье ждут твоего возвращения живым и здоровым…

Отвезли его домой под утро.

Коррида

Ты к нему, чтоб живот поправить, а он кишки вон теребит.

Народная пословица

Весело чирикали воробьи, устроив купание в луже, что образовалась после майского дождика на аллейке, у входа на веранду. За их веселой возней Катерина Семеновна и Илья наблюдали с каким-то детским восторгом, попивая вечерний чай. Ветерок нагонял волнами дурманящий запах от кустов сирени, которая пустила обильную поросль и расцветила весь палисадник маленькими белыми и сиреневыми облачками кипящих взрывов соцветий. Воздух был пропитан ароматами цветущей весенней донской степи.

Послышался шум мотора. Машина остановилась у их ворот. Скрипнула калитка. Катерина с Ильей онемели. Вечерним гостем был муж Катерины Евгеньевны собственной персоной. Он, не оглядываясь по сторонам, по-хозяйски протопал на веранду, к жене и ее гостю, остолбеневшим от неожиданного визита. Для полноты картины надо сказать, что визитер был в морской форме с погонами капитана торгового судна, а застигнутые врасплох – в совершенном неглиже. На Екатерине был фривольный ночной халатик, куда еле умещались накачанные груди четвертого размера, а на ее молодом любовнике кроме труселей был только нательный крестик. Когда бравый капитан появился на дорожке, ведущей к веранде, Илья не торопясь намазывал на хрустящую горбушечку белого батона сливочное маслице, намереваясь туда же потом ровной широкой дорожкой уложить красную икорку. Он так и застыл со столовым ножиком наперевес.

О чем в первую очередь подумал капитан, неизвестно, но для начала он издал рык, которому бы позавидовал пустынный лев где-нибудь на краю Сахары. Взгляд капитана быстро сканировал морду молокососа; память услужливо сравнила вытянутое лицо с радостной физиономией, которую он когда-то видел в аэропорту. Всё сложилось.

– Я так понимаю, – прорычал он, – у вас опять сделка по картинам Ренессанса. Вам эксперты не нужны?

Путь к отступлению был отрезан. Илья, выскочив из-за стола, прижался к стене, а потом ринулся в дом. У капитана, как у собаки, сработал охотничий рефлекс, он бросился за донжуаном. Так как Илья был моложе на тридцать лет и, как оказалось, обладал навыками не только бегуна, но и паркура, а капитан в силу профессии в беге напоминал больше озабоченного селезня, гоняющегося за уткой, то жертва легко ушла от поругания. Какое-то время они наматывали круги вокруг обе денного стола, потом Илья бросился вон и пробежал по инерции метров сто по направлению к железнодорожной станции. За ним давно уже никто не гнался. Наконец спринтер остановился, тяжело дыша. Он тут только почувствовал, что по гальке без обуви бегать, может, и полезно, но не очень комфортно. И, хотя дорога была продолжительное время совершенно пустынна, ему было как-то не очень приятно идти в одних трусах. И он юркнул в жидкие кусты придорожной сирени, чтобы обдумать создавшуюся обстановку. Когда мимо него проехал припозднившейся велосипедист, Илья не успел спрятаться совсем, а стоял с идиотской улыбкой застигнутого за чем-то нехорошим эксгибициониста. Велосипедист долго оглядывался на несчастного любовника, пока наконец не угодил в канаву.

В доме у рогоносца Илья оставил все свои вещи: чемодан, документы, сотовый – ну всё. Но если бы даже он вздумал отправиться в таком виде в Ростов на электричке, у него бы это уже не получилось: последняя электричка ушла час назад. И еще одна напасть стала напоминать Илье о его несчастном положении: комары. Донские комары – это особые твари; они, перед тем как напиться кровушки несчастного, договариваются между собой и действуют толпой. А тут перед ними было настоящее пиршество в виде голенького и такого аппетитного городского жителя с тонким, а не продубленным солнцем и суховеем эпителием, как у сельчанина. Какая там кожа – так, кожица изнеженного горожанина, в которую вдвойне приятно окунуть, почти без усилий, свой хоботок. Если соревнование в беге и паркуре с капитаном Илья выиграл, то в битве с крылатыми упырями он явно терпел поражение. Эти любители кровушки, видать, свистнули всем, кого знали, а те своим друзьям, родственникам и знакомым, – в общем, прилетели на ужин, наверное, даже из соседних районов.

Если бы капитан вознамерился поискать этого прыткого юношу, то он бы его легко нашел в невдалеке по целому рою обрадовано пищащих кровососущих, кружившихся над ним. Но тот, покрутившись чуть – чуть вокруг дома, сипло, протрубив уже больше для проформы рыком издыхающего льва, наконец, совершенно выдохся.

Пока он топал ногами, сотрясал воздух и уничтожал домашнее имущество, изворотливый мозг застигнутой врасплох Екатерины Семеновны проделывал большую и, главное, продуктивную работу. Когда муж выдохся, она сама пошла в наступление.

Иногда отступление бывает настоящим наступлением, особенно в домашних сражениях. Катерина поднялась по лестнице в мансарду, где находилась спальня, закрылась там и стала голосить, выкрикивать бессвязно всякие слова, междометия и иногда даже пробуя подвывать. Сама же при этом хладнокровно собрала барахлишко Ильи в пакет и швырнула из окна вон, но на беду тот, брошенный неумелой женской рукой, не перелетел через забор, как хотелось начинающей метательнице, а повис на ветках молоденькой березки, которую они с мужем с такой любовью посадили позапрошлой осенью. Сумерки и молодая листва скрыли от чужих глаз одежду донжуана.

Катерина Семеновна, думая, что избавилась от главной улики в спальне, приступила к следующей фазе своего наступления. Она замолчала. Капитан никогда не обижал и тем более не бил свою жену. Эпизод, когда он, пытаясь остановить пропеллер ее рук, хотел схватить ее в охапку, но не сумел, а она неудачно вырвалась, стукнулась то ли о его локоть, то ли обо что-то другое, не в счет. Об этом синяке потом можно было написать несколько медицинских монографий, пару томов следственных дел, поэму и роман о несчастной любви. После того случая капитан как огня боялся применять какие – либо действия к своей благоверной. И, ко всему прочему, он ее любил. Всегда. Даже теперь, когда на голове он ощутил покачивание больших ветвистых рогов. Главное – в каждой истории найти шокирующие эпизоды или хотя бы придумать их, а уж потом можно уводить беседу в тихую заводь совместных обвинений до тех пор, пока кто-то из них не согласится на аргументы другого. Капитан всегда проигрывал в аргументациях. Он это знал. Даже если у него на руках была куча козырей, он проигрывал.

Он долго стучал в дверь, Катерина Семеновна не отвечала. И только тогда, когда атмосфера тишины достигла такой силы, что темнота в доме стала потрескивать и постреливать от энергетических ресурсов, она приоткрыла дверь и, заламывая руки, трагическим голосом драматической актрисы поведала, что бедного мальчика преследуют бандиты, что он бежал от них, что она сжалилась над ним, что больше некуда было ему прийти, кроме нее, что он снял окровавленную одежду, а капитан – идиот, который на своем корабле думает только о том, что она с кем-то ему изменяет, и поэтому она решила подать на развод, если он тут же не извинится. И опять захлопнула перед ним дверь.

Она зажгла свет ночного бра и бросилась на не застеленную постель. Лежала она картинно, и в ее позе угадывались мотивы модного на Западе концептуалиста Бреме; он ей очень нравился. Не могла же она лежать, просто так, не концептуально. Морской волк, которого беспрекословно слушалась команда сухогруза, который ни разу не спасовал перед морской стихией, дал слабину перед женским натиском, совершенно не подкрепленным обыкновенной логикой, но тем не менее показавшимся ошалевшему мужу чистейшей правдой.

Он сидел за столом на веранде и с тоской ерошил свой седеющий ежик на голове. По всему выходило, что надо было идти на перемирие. Притом на коленях.

В это же время Илья, основательно поеденный местными комарами, потерявший всякое терпение от непрекращающегося зуда, не обнаружив в окрестностях ни одного открытого садового домика, где можно было разжиться хоть какой-то одежонкой, не найдя даже пугала, которое с удовольствием раз дел бы, наконец решил попробовать разведать обстановку в разрушенном им семейном гнезде капитана. Он надеялся, что тот сядет в машину и умчится, куда глаза глядят от злости и безысходности, но автомобиль благополучно продолжал стоять у ворот. Илья не без труда перелез через забор. В мансардном окне, где находилась опочивальня, горел свет. Там два раза мелькнула всклокоченная голова Катерины. Заглядывая с опаской, он увидел, что капитан, сгорбившись, обхватив ладонями голову, сверлил очами блюдце, где лежал бутерброд, который Илья не домазал маслом полтора часа тому назад.

Илью посетила гениальная на первый взгляд идея. Он с ловкостью обезьяны по водопроводной трубе взлетел к коньку мансарды и тихонько, цепляясь за малейшие выступы, стал подбираться к заветному окошку.

Капитан, шумно вздохнув, решил, наконец, попросить прощения у благоверной за свой дикий поступок. Катерина Евгеньевна соизволила приоткрыть дверь рогоносцу, чтобы приступить к последнему акту вечерней мелодрамы – акту катарсиса, обновления, искупления и помилования. Потому что капитан ей был так же дорог, как и любовник, и она его по-своему даже любила и жалела, хотя в порыве гнева иногда била чем попадя по голове. Всё же совместно было прожито двадцать три года из ее сорока семи.

Он даже не постучался, а поскребся в дверь; она его милостиво впустила. Упав на колени, он уперся седой щеткой волос в ее упругий животик и в таком положении пытался пробормотать что-то нечленораздельное в свое оправдание, вдыхая при этом с наслаждением аромат ее такого родного тела… Именно в этот момент Илья дотянулся до окна и тихонько постучал, так, чтобы капитан, который, как он полагал, находится внизу, не услышал. Невиданная сила отбросила капитана от родной жены. Он подскочил к окну, распахнул его и увидел ненавистное лицо, которое заставляло его так мучиться последние полтора часа. Он схватил несчастного донжуана за тощую шею городского мажора и хотел его тут же загрызть, но передумал и лишь прорычал:

– Так ты опять здесь?!

Илья, не ожидавший увидеть своего старшего «молочного брата», растерялся. Он только и успел пролепетать:

– Извините. Можно забрать свои вещи?

Но вместо вещей получил страшнейший хук. Воспарив на время, аки птица, он приземлился плашмя на ромашки, незабудки и что-то еще, росшее под окнами. Перед глазами у него возникли цветные узоры, какие бывают в детских калейдоскопах. Он на прощание почему-то умиротворенно улыбнулся. Так обычно улыбаются, уходя в мир иной. Губы его довольно внятно прошептали:

– Я же только за вещами. – И отрубился.

– Убийца! – завопила несчастная любовница, оказавшись невольной свидетельницей, как ее бой-френд спланировал на клумбу.

Капитан, который только после того, как удар был нанесен, осознал, что он наделал, выскочил вон из комнаты. Большим мешком картошки он на заднице скатился по довольно крутой деревянной лестнице на первый этаж и, переворачивая стоявшую на пути мебель, рванул к убиенному. Катерина Евгеньевна мчалась за ним скорой помощью и голосила так, как голосят бабы в деревнях по покойнику. На веранде она обошла на повороте увальня и трясогуза, мужа-убийцу и первой оказалась у бездыханного тела убранного уже в цветы. Через секунду тут же был и он. Безутешная незаконная вдова упала на грудь погибшего. Капитан, имея от рождения довольно зверскую внешность, тем не менее, обладал добрым сердцем и был начинающим «непротивленцем злу насилием». Глаза у него тоже заплыли слезами.

«Все-таки у них что-то было», – мелькнула у него в голове крамольная мысль, когда он увидел, как убивается супруга, но он тут же отогнал эту гаденькую мысль прочь. – Надо было остаться на корабле. Кто заменит меня завтра утром, когда все узнают, что я в тюрьме?» – с тоской подумал он, как о свершившемся факте своего попадания в казенный дом.

А во всем был виноват портнадзор, который не выпустил его корабль из порта, придравшись, что судно перегружено. Утром должен быть представитель грузоотправителя для разборки, но по всему выходило, что капитан присутствовать при этом уже не будет. Безупречная биография морского волка разбилась, как волна о волнорез, об обыкновенную бытовуху. Соленые, будто морская водица, скупые слезы капитана оросили осунувшееся лицо «убиенного». Но Илья открыл глаза. Сознание постепенно возвращалось к нему, пелена спала, расплывчатые лица обрели четкость, и он увидел над собой двух ангелов, прилетевших за ним. Оба ангела плакали, но, когда они увидели, что он открыл свои очи, всхлипы сразу же прекратились.

– Слава тебе, Господи! – возликовали все трое, притом возликовали они каждый по-своему и в такой последовательности: сначала капитан, потом его жена, а уж потом неудавшийся «покойник». Притом капитан и его супруга славили Господа в голос, а обретший жизнь любовник – про себя, под колокольный звон, поселившийся у него на время в ушах.

Икара, совершившего полет поневоле, повезли в больницу под бабский вой грешницы. Ближайший стационар был в Азове. Переполошили по приезде весь сонный персонал, так как была уже глубокая ночь, после чего Икара госпитализировали. Предварительно проверили, просветили несчастного в рентгене, пощупали, посмотрели в глазки и констатировали, что переломов не наблюдается вовсе. Есть только явное сотрясение мозга, небольшая гематома на скуле, а также ненадлежащий общий вид. Организм был основательно продырявлен комарами.

Когда записывали пострадавшего, то записали на фамилию капитана как сына. Так что Илья на время обрел новых родителей – папу и маму. Через два дня, когда он немножко очухался на больничной койке в ВИП – палате, названая мать вызвалась повезти его в Севастополь. Конечно, с благословения папы – капитана. Морской волк на прощанье даже чуть – чуть похлопал паршивца по плечу, пожелав ему доброй дороги, и примирительно поцеловал сердобольную жену: мол, прости меня, ревнивца; вижу, что опять неправ.

Июнь. Хорватия

Наконец приступаю к событиям на море. Настроение приподнятое. Наверное, оттого, что мы сможем прогуляться по старинному европейскому городку. Лоцманский катерок бережно препроводил нас к причальной стенке порта Задар. Перед этим весь день экипаж и курсанты наводили марафет: драили палубу, подкрашивали, отмывали, начищали, чтобы всё блестело и горело на солнце. Чтобы праздник был уж совсем настоящим, на судне вывесили флаги расцвечивания. Ну а уж при заходе в порт курсанты показали нашу традиционную коронку – расхождение по реям.

Российскому паруснику выделили самое что ни на есть козырное место – центральную стенку главной городской набережной. «Надежда» стоит так, что не увидеть ее просто невозможно. Туристы с разных концов Земли просто атаковали его. Всем хотелось сфотографироваться на фоне нашего корабля и познакомиться с ним поближе, поднявшись на его борт.

Вечером на борту парусника оказалась небольшая делегация во главе с мэром Задара. После небольшой экскурсии по судну был показан концерт. Флагман похода, проректор по конвенционной и морской подготовке Р. Н. Тепцов, и капитан парусника С. А. Синицын пригласили гостей на маленький фуршет.

Всё это я отправил как собственный корреспондент в газету, а также во Владик, в морской университет имени адмирала Г. И. Невельского. И наконец с удовольствием констатирую, что преамбула в романе закончена: мой герой попадает на корабль. И там, как я полагаю, его ждут в дальнейшем настоящие испытания.

«Надежда»

Иже на мори управи.

Путешествующим спутешествуй.

Молитва

Расстались они с Катериной в восемь утра на Приморском бульваре в Севастополе. Прощание было какое-то скомканное, театрально – патетическое. Встрепенувшись, будто, что-то вспомнив, она попросила его, будучи в Бизерте, в Тунисе, передать агенту флешку с умопомрачительными работами наших молодых донских художников, которые обязательно должны его заинтересовать. Дала номер его телефона, агента звали Мисраб. И еще настоятельно просила не забыть про ее эту просьбу, потому что это очень важно, это ее бизнес. И тут же заторопилась, закусала губы, глаза вдруг наполнились слезами. Она что-то еще хотела сказать, но не смогла больше ничего произнести.

Ей надо было сломя голову нестись обратно, у нее были неотложные дела. Она его поцеловала, перекрестила и, как всегда, не выдержав, все – таки разрыдалась. Была она постаревшая, осунувшаяся. И Илья распереживался, как она обратно проглотит эти семьсот километров крымских и краснодарских дорог, забитых донельзя машинами.

Беззаботно сунув флешку в карман джинсов, он еще немного посидел на скамеечке, наслаждаясь тишиной, ласковым июньским бризом, чириканьем воробьев и любовным воркованием голубей. Потом вспомнил: отец Арсена предупреждал, что ему передадут флешку, но никто не передал, и тут Катерина с ее неожиданной просьбой. «Нет, нет же! – пытался он прогнать закравшиеся крамольные мысли. – Какая связь может быть между Катериной и Арамом Рубеновичем? Теперь будет лезть в голову всякая чепуха».

От отца пришла эсэмэска: «Капитан судна – Синицын Сергей Алексеевич. Капитан обещал тебя в наряды не ставить и вообще беречь. За консультациями можешь обращаться к учеб. пом. Пал. Пал.». Илья сообразил, что Пал. Пал. – Это, скорее всего Павел Павлович.

Илья спросил у спешившего по своим делам бравого морского офицера, как пройти к морвокзалу.

– Так вы уже практически на месте, вам туда, – показал он рукой, усмехнулся по-доброму в усы и рванул дальше.

Парусное учебное судно «Надежда» прикорнуло своим белоснежным правым бортом у 143 – го причала морского вокзала Севастополя. Ее мачты были видны еще с площади Нахимова. Как Илья их сразу не заприметил?

Вахтенный, белобрысый курсант, одетый по форме номер два, в белую форменку с синим гюйсом, мельком глянул в протянутые Ильей документы и показал, как пройти к капитану. До этого Илья был знаком только с одним настоящим капитаном – мужем Катерины, сейчас же ему предстояла встреча с другим – капитаном фрегата «Надежда». Честно говоря, Илья ожидал увидеть кого-то похожего на того, с кем расстался сутки назад, но увидел полную противоположность грузному увальню с седеющей щеткой коротко стриженных волос, походкой и обличием напоминавшему разжиревшего селезня.

В каюте, дежурно улыбаясь, его встретил человек в летней форме капитана, среднего роста, лет сорока пяти, поджарый, с острым носиком и несколько преувеличенным выражением чувства собственного достоинства на лице. Во всяком случае, Илье так показалось. Ознакомившись с документами, он протянул руку для рукопожатия. Сними он форму, напоминал бы доцента кафедры иностранной литературы или на худой конец банковского служащего, но никак не бравого капитана знаменитого парусника «Надежда».

– Да, мне о вас звонили. Просили в наряды не ставить и вообще беречь, – пересказал он точь-в-точь содержание отцовской эсэмэски и добавил с плохо скрытой иронией: – На счет нарядов – право смешно. Ну, да ладно. Мы, конечно, безмерно рады такому приобретению. Если вы и вправду умеете четко излагать свои впечатления на бумаге, прошу пожаловать на борт!

Что это было: флотский юмор или что-то еще? Илья пока не понял. Но по всему видно было, что ему тут не очень-то рады. Уж больно неискренней была улыбка у капитана. А вот рукопожатие было крепким, Илья даже чуть поморщился.

В капитанской каюте кроме них присутствовала женщина, тоже в морской форме. Ярко – рыжая, стремительная и резкая в движениях, с доброй, ободряющей улыбкой человека, который всегда спешит кому-то на помощь. «Женщина на корабле?» – удивился про себя Илья.

– Помощник капитана по учебно – воспитательной работе Любовь Ивановна Ширшова, – представилась она и тоже протянула руку ладошкой – лодочкой. Пожатие у нее было мягкое, кошачье и какое-то предварительно обнадеживающее.

Она обрадовалась, когда узнала, с какой целью Илья прибыл на корабль. Капитана тут же чуть оттерла в сторону и стала живенько расспрашивать подрастерявшегося Илью, в каких газетах он работал, о чем писал и был ли он до этого в море.

– Сергей Алексеевич, – она повернулась к капитану, который в это время не очень внимательно продолжал просматривать сопроводительные документы Ильи и с плохо скрываемым раздражением иногда поглядывал то на прибывшего, то на нее, – если вы не возражаете, я введу его в курс дела.

Капитан не возражал. На лице его читалось: «Ребята, давайте без дипломатических экивоков. Освобождайте помещение. Мне нужно работать».

– Сергей Алексеевич, – повторила она, увидев выражение его лица, – с вашего позволения, я расскажу, введу в курс дела, проинструктирую.

И, не дождавшись его согласия, довольно цепко схватила Илью за куртку и буквально выволокла из каюты капитана.

– Подчиняетесь вы только мне, ну и немножко капитану, – она благодушно рассмеялась. – Но мне в первую очередь.

Они долго, как показалось будущему моряку, бродили по каким-то коридорам и переходам, спускались по крутым лестницам и наконец очутились у дверей одной из кают.

– Это ваш дом, на четыре месяца. До Владивостока. – Она открыла ему каюту. – Вот ваше место. Тут до вас жил Лев Николаевич. – Голос у нее стал чуточку трагическим.

– Лев Николаевич? – Илья заглянул с некоторым пиететом в приоткрытую дверь каюты, на которой, почему-то по-английски, было написано: «Dо not enter».

– Не Толстой, конечно. Лев Николаевич Бессонов, наш университетский корреспондент. Он ногу сломал, полторы недели назад. Улетел вчера домой, так что вся надежда на «Надежде», как вы понимаете, на вас. Вот такой каламбур. А вы пока располагайтесь, осматривайтесь. Если что, спрашивайте, не стесняйтесь. Чем могу, помогу, тем более я тоже журфак заканчивала. По молодости даже на Владивостокском теле видении засветилась. Примерно вот так: «Добрый вечер, уважаемые зрители! Работники промышленности Приморского края досрочно, двадцать восьмого декабря, выполнили задание плана экономического и социального развития на тысяча девять сот восемьдесят третий год по объему реализации промышленной продукции». Меня даже на Центральное теле видение приглашали, но я не поехала.

Она опять улыбнулась доброй улыбкой человека, всегда спешащего на помощь, и исчезла, напоследок бодренько хлопнув дверью, оставив Илью в легком замешательстве.

Каюта была небольшая и находилась в самом низу чрева корабля; через два круглых иллюминатора проникал свет, и всё пространство наполнялось прыгающими солнечными зайчиками. Было слышно, как о борт бьется мягкая ленивая волна. Всё убранство каюты – небольшой диванчик, письменный стол, умывальник и деревянная двухэтажная койка, подпертая платяным шкафом.

Илья еще не успел разложить вещи, как кто-то позвонил по телефону, который был намертво прикручен над письменным столом.

– Товарищ Сечин, – раздался в трубке знакомый голос помощника по УВР Ширшовой, – не забудьте: в двенадцать – обед в кают – компании. У нас не принято опаздывать. А на досуге посмотрите каютную карточку, сейчас вам ее принесут. – На том конце отключились.

Тут же раздался стук и в дверь просунулось заветренное, прыщавое лицо курсантика:

– Это вам, велено передать.

На листке А4 было отпечатано: «Каютная карточка. Судовой номер: 54. Место сбора: грот – мачта. Каюта № 204». Дальше, в небольшой табличке, было указано, какие бывают тревоги: при пожаре, при пробоине, при оставлении судна, а также общесудовая и тревога «человек за бортом»; отдает распоряжения во всех случаях какой-то пом. по КМ по ВРУР. Кто это такой, новосел не знал.

«Ага, вот и первые документы!» – почему-то обрадовался Илья и грохнулся на заправленную койку. Хотелось спать, ужасно болела голова. Полеты и приземления на клумбы не проходят даром. Тем более за этим последовала ужасная гонка по крымским дорогам до Севастополя.

Проснулся он ближе к вечеру, набрал по сотовому телефон отца. Тот долго не поднимал трубку, наконец на той стороне недовольно пробурчали:

– Ты в своем репертуаре. У нас же четыре часа ночи.

– Прости, папа, я просто хотел сказать, что я уже на корабле.

– Я знаю, мне всё доложили. Ты вот что: без фокусов. Прояви свои лучшие качества. Я за тебя поручился. Тебе если что и надо делать, так только фотографировать, ну и, как мне подсказал при вчерашней встрече ректор, в первую очередь комментировать с позиции журналиста знаменательные и незнаменательные события на паруснике «Надежда» всё это время. Я думаю, это будет непростой поход. Вот я тебе и рекомендую. Не лезь на рожон. Ты меня понял? Давай, дружище, дерзай! А теперь можно я еще чуть посплю?

Илья вздохнул:

– Можно. Я тебя очень люблю. – И отключился.

Нет, всё как-то не так. – Илья задумался. Ему показалось, что отец что-то недоговаривает… Или он был не один и попросту не мог с ним разговаривать.

С выпуском материала в редакции газеты у Ильи обычно проблем не было. Случалось, конечно, пару раз, что он задерживался и не приносил вовремя статью главреду, но это были так, эпизоды… Ну, может быть, еще можно вспомнить случаи, когда он ругался с выпускающим из-за обидных сокращений и купюр, но в принципе всё это были рабочие моменты. Никто ни разу не усомнился в его профессиональных качествах, а профессор Смирнов с кафедры журналистики, с которым у него сложились дружеские отношения, и после того, как Сечин простился с альма – матер, продолжал ненавязчиво патронировать начинающего журналиста: давал советы, звонил ему частенько после выхода материала, чтобы похвалить бывшего своего студента или указать на небольшие неточности, которые случаются в работе каждого: и маститого щелкопера, и начинающего обозревателя.

На третий день стоянки в порту Севастополя Ширшова, поймав на верхней палубе Илью, как-то странно, с некоторой долей издевки, стала размахивать перед его лицом только что переданным им капитану листком с заметкой о предстоящем продвижении судна.

– Что это такое, товарищ корреспондент? Вы где этому учились? – У нее пропала чарующая при первой встрече своей буддийской отрешенностью улыбка, а вместо нее вдруг появилась презрительная гримаса, исказившая до неузнаваемости ее лицо. Из томной, располагающей к себе женщины она постепенно превратилась в рыжую фурию.

Ничего толком так и не объяснив, она бросила листок и исчезла в недрах корабля. Невдалеке стояла кучка курсантов; они наблюдали за инцидентом, и Илье показалось, что тихо посмеивались над происходящим.

«Быдлятина! – разозлился он на нее. – Что за манера вести таким образом разговор?»

Догнал он помощника капитана по УВР у библиотеки. Разговор о профессиональных качествах Ильи они продолжили в каюте капитана.

– «В этот же день наши курсанты посетили ряд официальных и неофициальных мероприятий, связанных с предстоящей черноморской регатой больших парусников, – вслух прочел Илья. – Хочется отметить, что экипаж «Надежды» следует глав ной цели проведения будущих состязаний – физически и духовно развивается, воспитывает настоящий «морской» характер, знакомится с морскими традициями других стран и с честью представляет МГУ имени адмирала Г. И. Невельского и Россию на международной арене. Так держать!» – Илья испытующе глянул на капитана. – Я специально вам этот кусок прочитал. Вам нравится? Это мне напоминает приснопамятные восьмидесятые годы. – Он победно глянул на Ширшову: ну что, уел?

Она демонстративно отвернулась.

Капитан нахмурился:

– Вы-то откуда знаете про восьмидесятые?

– Преподаватели на примерах нас учили, – легко парировал Илья.

Тот замялся.

– Ну, не шедевр, но понятно, что происходит.

Ширшова вырвала листок из рук Ильи.

– А в чем, собственно, дело? – не мог понять капитан.

– Да это же махровая плесень, от которой даже через бумагу можно заразиться слабоумием. Неужели вы не видите, что, прочитав это, можно вообще потерять интерес к морю? Не знаю, кто это накропал, но это писал не я. Скорее всего, это ваш Лев Николаевич, во всяком случае, его наследие мною было обнаружено в ящике письменного стола, и, насколько я помню вашу подпись, вот ваш росчерк пера с резолюцией «отправить».

– Любовь Ивановна, кто их знает, этих журналистов… – Капитан помолчал, глаза у него сузились и стали нехорошими. – Пускай пишет, – тут он опять сделал паузу, – пускай пишет, все равно отправляете отчеты вы. Ну, подкорректируйте, в конце концов, коллегу. А вы, молодое дарование, все – таки научитесь находить с коллегами общий язык. Я понимаю, что за вас просили большие люди, но уж вы тут, на корабле, как-то адаптируйтесь.

– Мимикрировать предлагаете?

– Соблюдайте субординацию! – резко оборвал его капитан. – Тут вам не редакция, а учебное судно! Нам же еще вместе идти и идти.

– Тем более я тоже заканчивала журфак.

Ширшова победно взглянула на Илью. «Ну что, малыш, – читалось в ее глазах, – тебе показали твое место?»

Сечин иногда мог промолчать, чтобы не накалять обстановку. Подавив в себе желание продолжить пикировку, он опустил глаза. Теперь он узнавал в ней собрата по перу, в худших его проявлениях.

Договорились, что впредь будут вести себя по отношению друг к другу более корректно. Правда, Илье показалось, что капитан ее тоже побаивается. Или ему это только показалось.

Расстались они холодно или даже враждебно. При встречах она улыбалась по-прежнему, но Илье почему-то теперь казалось, что за его спиной раздается тихое змеиное шипенье.