Текст книги "Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека"

У него даже появилось подозрение, что она за ним следит. Мелкие, колкие замечания, в чем ему находиться на верхней палубе, в кают – компании, где ее искать при случае – и это всегда с какой-то полуулыбкой, на бегу, не останавливаясь, пролетая мимо и тут же исчезая. Маленький словесный укол – и мгновенный отход на дистанцию. Так с ним еще никто не разговаривал. Иногда это напоминало игру кошки с мышкой, иногда бой на шпагах, где один, более ловкий, соперник доставал другого своими ударами, а сам ускользал с проворством обезьяны. Но и в первом, и во втором случае победителем всегда выходила она. «Ну, ничего, – злился Сечин, – еще поквитаемся».

Расставание с Севастополем было патетическим, насколько возможно. Тут были и бравурные марши, и толпа праздношатающихся, приветственно махавших вслед выходящему из бухты паруснику. И даже бодрая четверка афалин, неутомимо скользя по водной глади и раз, за разом выпрыгивая перед форштевнем, праздничным эскортом провела фрегат далеко – далеко в море. «Надежда» спешила в Сочи, к старту международной регаты.

Выход

Попутный веет ветр. – Идет корабль.

Во всю длину развиты флаги, вздулись

Ветрила все, – идет, и пред кормой

Морская пена раздается…

А. С. Пушкин

Утром, после всех этих протокольных мероприятий и парадов экипажей по центру Сочи, совместных вечеринок и ночных фейерверков в порту, перед началом гонки все участники регаты выстроились парадным ордером и продефилировали в открытое море, приветствуя нарядную публику, столпившуюся на набережной, гудками тифонов и туманных горнов и поднятием вымпелов.

Накануне судейская коллегия совместно с портовым капитаном определила очередность выхода судов в район ожидания.

«Надежда» заняла наиболее выгодную позицию относительно линии старта, что в конечном итоге позволило ей стартовать в преимущественном положении относительно «Мира», «Седова», «Крузенштерна» и других парусных судов. Всего рванули к победе девять вымпелов. Особенно все ждали соперничества «Надежды» и «Мира», так как это фрегаты-близнецы, но приписанные к разным портам: «Мир» к Питеру, «Надежда» – к Владику. Почему-то все ждали борьбы именно от них. Хотя, конечно, не сбрасывали со счетов ни «Седова», ни «Крузенштерна», ни «Калиаккра» из Варны, ни румынскую «Мирчу», ни баркентину с поэтическим названием «Бегущая по волнам», пришедшую на регату с Кипра. Могли о себе заявить и баркентина «Роял Хелена» из Болгарии и пакистанский бриг «Рахнавард».

За час до начала гонки на «Надежде» объявили аврал, отдали развязки, сезни на парусах, взяли паруса на гитовы и гордени, разнесли снасти и подняли косые паруса. Потом поставили прямые на бизань, фок и первыми пересекли линию старта. Ветра почти не было, пришлось лавировать… Лавировали и соперники. Тут, наверное, всем вспомнилась скороговорка: корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали… Всем хотелось первыми поймать хоть какое-то дуновение, хоть какой-то ветерок.

Рядом покачивались на ленивой волне, почти в дрейфе, «Мир», «Роял Хелена» и другие соперники. Но «Надежда» нашла ветер первая, первая и рванула.

Авралы шли за авралами, «Надежда» под всеми парусами неслась по Черному морю. Финиш был в порту румынской Констанцы.

Все на корабле были при деле. На мостике старпом, голенастый загорелый мужик в белых шортах и рубахе, с лицом морского адмирала восемнадцатого века, потерявшего свой парик и двууголку в бинокль увлеченно наблюдал за действием соперников. Чуть подотстав, параллельными курсами шли «Мир» и «Крузенштерн».

При очередном аврале Илья попал под раздачу от боцмана. Тот со свистком, в который он иногда громко свистел, проносился мимо, задрав голову вверх, и чуть не столкнулся с зазевавшимся Ильей.

– Прочь с дороги! Не мешай! – заорал он. – Корреспондент, твою мать!

Илья и сам понимал никчемность и ненужность своего пребывания на красавице «Надежде». Пытаясь поймать какой-либо момент, он нащелкал уже, наверное, с сотню кадров, но всё это было не то, по его мнению. Так, какие-то фрагменты борьбы со стихией: то курсанты со зверскими лицами тянули канат по команде главного боцмана, то какие-то другие люди, по виду совсем не курсанты, что-то рассматривали на фок – и бизань-мачтах, переговариваясь при этом друг с другом, как Джеймсы Бонды, по рации, дублируя команды. То, что они выкрикивали, было совсем непонятно Илье. Главный боцман Артем Мухин, худой, невысокого ростика, насквозь просоленный морскими ветрами человечек лет сорока пяти, оказалось, командовал этими людьми – боцманами мачт. От его умения быстро распределить имеющиеся людские резервы многое зависело; иногда и боцмана, выплюнув свисток, подхватывали конец, чтобы помочь растерявшемуся, запутавшемуся в собственных ногах курсанту. Победа в гонке зависела не только от ума и опытности капитана и старпома, стоявших на мостике, но и от силы и сноровки пацанов и всего экипажа парусника.

А с мостика между тем неслось по громкой связи:

– Бом-кливер поднять!

А один из боцманов тут же орал:

– Бом-кливер-нирал отдать! – И тут же: – Пошел бом-кливер-фал! Подветренный бом-кливер-шкот тянуть!

В первую же ночь, как они вышли из Севастополя, Илью напугала команда, которая вырвалась из мирно дремавшей до этого радиоточки, висевшей в его каюте. Он уже сладко потягивался, полузабытьё и успокоение наконец посетили его, как вдруг ожившая радиоточка проорала:

– Аврал! Все наверх, паруса поднять!

Илья выскочил из каюты с документами и фотоаппаратом наперевес. Никогда в жизни ему не приходилось вскакивать и нестись как угорелый. Команда «Все наверх» заставила его ненароком вспомнить судьбу приснопамятного «Титаника»; именно только сейчас он вдруг ощутил, что от многометровой толщи воды его отделяет лишь несколько сантиметров металла. И поэтому ночной вопль «Все наверх» он воспринял как угрозу собственной жизни. Хорошо хоть другие не обратили внимания на растерянного пассажира, выскочившего на верхнюю палубу в футболке, надетой шиворот – навыворот. Или сделали вид, что не обратили.

Постепенно он привык к воплям, которые время от времени неслись из радиоточки на стене: в конце концов, ему не надо было сломя голову мчаться по трапам из самого чрева корабля наверх. Он ведь собственный корреспондент Владивостокского морского университета, а не матрос, боцман, курсант и кто там еще. Он даже мог проигнорировать все эти вопли, но какая-то сила заставляла его подниматься на верхнюю палубу из трюма. И сейчас он, конечно, не так живо, как в первый раз, но все равно с определенной долей прыткости поднимался наверх. Кто его знает, чем морской черт не шутит, а чем может позволить себе и пошутить.

Теперь, когда он являл из трюма на белый свет себя родимого, курсанты уже давно сидели, как ласточки, на реях. Ставились прямые паруса, поднимались косые. «Надежда» послушной женушкой неслась вперед, в сапфировую даль, важно переваливаясь с бочка на бочок.

Что ни день, то открытия

И вдруг накрыла синева

Все времена и расстоянья,

Все распри, противостоянья,

Все рассужденья и слова.

Н. Атланова

Прошло уже три дня. Илья как-то обвыкся, даже стал понимать некоторые команды и разбираться, к какому маневру предназначался тот или иной аврал.

Однажды, стараясь запечатлеть интересный момент гонки, он оказался на пути курсантов, которые должны были тянуть канаты. Дул слабый ветерок, и последовала команда: «Пошел кливер – фал!» Илья увлеченно делал снимок за снимком, не особенно оглядываясь по сторонам. Ракурс, на его взгляд, был потрясающим: ласковый ветер, пойманный врасплох, натянул парусину и выгнул косой парус, так что он очутился на фоне малинового заката. Он не услышал команду «Кливер – шкот слева тянуть!» и, будто оказавшись на пути стремглав несущегося курьерского поезда, был тут же отброшен сопящими от натуги курсантами, тянущими фал. Все споткнулись о растянувшееся между канатов тело неудачника – фотографа.

Главный боцман зарычал уссурийским тигром:

– Вы что там разлеглись? Кливер – шкот слева тянуть!

Все курсанты были для Ильи на одно лицо. Но тут, в этой куче-мале злых на него пацанов, он вдруг увидел огромные голубые глаза и прядь соломенных волос, выбившуюся из – под оранжевой косынки. Небесно – голубые очи смотрели на него с легкой укоризной: мол, ну что ты разлегся, – не видишь, что тут люди работают?

Девчонка! Илья не мог поверить: среди этой толпы мокрых от пота, суетящихся, сосредоточенных, одетых в синюю робу пацанов затесалась девушка. Точно так же одетая, как и парни, она ничем не выделялась бы среди них, так как роба почти скрывала особенности женской фигуры; единственное, что выдавало ее, это миловидное лицо и глаза, чуть подведенные карандашом. Они, эти очи девичьи, казалось, разбрызгивали вокруг себя синь. И, когда их взгляды встретились, Илья тут же безвозвратно утонул в ее небесных глазах. Это продолжалось одно мгновение. Илья отполз к фальшборту, чтобы не попадаться больше под ноги этому локомотиву из курсантских потных тел. А она вместе с парнями, упрямо ухватившись за канат, наравне со всеми тянула его что есть мочи.

Потом оказалось, что девчонок – курсанток на «Надежде» четыре. У них был отдельный кубрик, держались они особняком и в огромной массе гогочущих, веселых синеблузочников терялись, как иголка в стоге сена; поэтому их было не видно и не слышно.

«Крузенштерн» сошел с дистанции рано утром. Потом оказалось, что у них там случилось ЧП. Курсантик промаялся с животом целую ночь, пока корабельный врач на утреннем построении не обратил на него внимание. Тот уже стоял зеленый, скукоженный, но уверенный в том, что без него гонку они не вытянут. Оказался банальный аппендицит. «Крузенштерн» тут же развернулся и ушел к берегам Турции: надо было спасать мальчишку.

«Надежда» неслась к своей победе в гордом одиночестве. Остальные безнадежно отстали.

Легко писать о победах, даже если ты к этому сам не приложил усилий. Все светились от счастья. Выиграть гонку по результатам двух этапов среди парусников класса «А» – честно говоря, они и сами в это не сразу поверили. А тут сообщение от международной судейской коллегии, что именно российский экипаж «Надежды» из Владивостокского морского университета имени Невельского уверенно одержал победу.

На рейде Констанцы море напоминало большое озеро, на которое слетелись белые чудо-птицы; это парусники со всего света пришли сюда вслед за «Надеждой». Илья на компьютере набрал материал, добавил с десяток, как ему казалось, удачных кадров и отправился визировать нашу победу к Ширшовой. На удивление, та подписала не глядя и попросила отправить электронку во Владик немедленно.

На паруснике было приподнятое настроение. Курсантов ждало увольнение в город, экипаж тоже рассосался. Было начало лета, праздничная публика прогуливалась по набережной, играли оркестры, реяли флаги стран – участниц регаты. А Илье стало почему-то невыносимо скучно; ему хотелось собрать чемодан, заказать такси до трапа и умотать в какой-нибудь шикарный отель. В люксовом номере отлежаться морским котиком в огромной ванне, с фужером шампанского, и послать к черту это море. Нет, это не для него. Настроение испортилось окончательно, когда он понял: если такие мысли его посетили через неделю пребывания на паруснике, что же будет дальше? «Какие отели, какие ванны с шампанским?» – ругал он себя за слабоволие, и тут же опять в голову лезли всякие мерзкие мыслишки о том, зачем ему это было надо и кому вообще пришла в голову эта идея. Он как загнанный зверь побегал по каюте и грохнулся в койку.

Вспомнились слова полковника: «Парень, у тебя есть возможность не загреметь на зону только таким способом – помочь следствию. И учти: даже там, в море, за тобой будут наблюдать наши люди». Какие люди? Полковник явно блефовал, так ему казалось тогда. Тот узел был так затейливо стянут, что нарочно захочешь придумать – не получится. Просто надо постараться сыграть свою роль, даже если тебе ее навязали.

А сейчас у него появилось смутное подозрение, что тот говорил правду. Просто после знакомства с «окрошечником» все события, происходившие с ним, включая и попадания на разговор к следователю, вызывали у него двойственное впечатление: они как будто не могли или не хотели договаривать все детали до конца. И от этого ему казалось, что все они были, не очень искренни с ним. Особенно Илье не нравился тот тип с лошадиными зубами. Хотя, усмехнулся презрительно Сечин, и он не распахнул им свою душу полностью. А здесь, на корабле, он как будто чувствовал, что за ним кто-то все же присматривает. А может, это паранойя. «Тебе же сказали, – убеждал он себя, – до поры до времени вести себя тихо, особенно не высовываясь. А ты пытаешься что-то изменить. Поздно, дружок. Поздно».

Пить в одиночку нелегко, но можно. Особенно если хороший коньяк. После принятия «лекарства» сны были совсем не тревожные, а очень даже ничего.

Июнь. Где-то в Средиземном море

Вчера в узкой компании встретил свой день рождения. Утром, до завтрака, – скорее наверх из душной каюты. На палубе почти рай. Легкий бриз.

На баке нашел тенечек под громадами парусов бизань – мачты и уставился в голубую даль в размышлениях. Замысел замыслом, но что-то происходит поми мо моей воли. Литературные персонажи как-то сами собой переплелись с персонами на корабле и свободно вступили в контакт. Все это довольно неожиданно. Короче, легкая форма шизофрении.

Ох уж этот Пал Палыч с его терпкими румынскими и парфюмерными французскими винами! Но зато потом наступило ощущение полнейшей безопасности. Не может ничего случиться ни со мной, ни с нашим парусником, ни с экипажем. Будь хоть бури, ураганы и тайфуны, мы все останемся живы. И даже километровая глубина под тобой ничуть не пугает. Что может произойти, ежели ты чуть – чуть подшофе? Как там сказал кто-то из древних: «Юноша! Скромно пируй и шумную Вакхову влагу с трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай».

Мудрая беседа заменила закуску, которой было маловато, а вот вино и не думали мешать с водой, – следование вкусам древней Эллады не входило в наши планы, а… наоборот, по старинной русской традиции, приняли еще коньячку на посошок. Главное, все мои будущие персонажи в счастливом неведении, что произойдет дальше; лишь я благодушно смотрю на них и, ничуть не смущаясь, берусь за следующую главу, где есть место всему, и не только преступлению, но и любви…

Бак, конечно, проходной двор, долгого одиночества не предполагает.

Как всегда некстати, появилась мадам Баба Яга, сунула в подарок томик Шекспира. Поздравила с прошедшим днем рождения. Докучать не стала, удалившись так же стремительно, как и появилась. Открыл книгу, на авантитуле было написано её округло – девичьим почерком: «Что значит человек, когда его заветные желанья – еда да сон? Животное и все» В. Шекспир. И чуть ниже. С днем рождения! С несомненным дружелюбием Ширшова Л. И.

Забавно! Оригинальное поздравление, ничего не скажешь! А, что, быть может Гамлета поставить здесь на корабле? Смешно!

«Я встретил вас, и все былое…»

Огонь, женщина и море – три бедствия.

Эзоп

Вторая встреча Ильи с обладательницей голубых глазищ, произошла вечером следующего дня, когда парусник, покинув гостеприимную гавань Констанцы, мчался на всех парусах к турецким берегам.

Девушка расположилась на бухте из канатов, на баке и читала книгу. Солнце уже утонуло в океане, оставив на прощание малиновый кисель на горизонте. Илья долго наблюдал, сначала издали, за незнакомкой. Та, ничего не замечая вокруг, медленно, в какой-то задумчивости переворачивала очередную страницу, иногда пытаясь убрать под платочек непокорную прядь соломенных волос.

– Привет! – подсел, наконец, он к ней.

– Привет. – Она на мгновение оторвала глаза от страницы и опять погрузилась в чтение.

– Меня зовут Илья.

– Я знаю.

– Журналист! – отрекомендовался Илья и нехотя снял очки «Рэйбан». – А тебя, детка?

– Курсант Фуфаева Маша, – представилась она в ответ, сухо и официально.

– А что читаешь?

– «Бесы» Эф Эм Достоевского. – Она прикрыла книгу, оставив вместо закладки свой пальчик, и серьезно посмотрела на Илью.

– Не рановато? – попытался он все же перевести разговор в шуточную тональность. При этом улыбнулся и скосил оба глаза к носу. – В вашем юном возрасте.

Обычно фокус с косоглазием удавался, даже самые серьезные дамы велись на это и улыбались.

– Журналист, говорите? – Маша не улыбнулась. – А мне показалось, что клоун. – Она встала и пошла, продолжая разливать вокруг себя своими глазищами волны василькового света. По крайней мере, ошалевшему Илье именно так казалось, что гладь морская, до самого горизонта, – это отражение ее бездонных небесных глазищ.

Илья Сечин, до этого считавший себя профессором в общении с молоденькими старлетками и теми, кому чуть за двадцать, почувствовал себя на этот раз прыщавым десятиклассником, которому дали от ворот поворот. Он украдкой оглянулся по сторонам: на самом носу, у бушприта, кучковалась небольшая компания курсантов; они курили в рукава, дружески толкались и посмеивались. Было непонятно, что их развеселило: что-то свое или показательное выступление Маши.

Илья еще для приличия посидел на бухте канатов, потом поднялся и ленивой походкой пошел вдоль левого борта, придерживаясь для устойчивости лееров. В районе шкафута его догнал один из курсантов.

– Ты вот что, журналист. К Маше не лезь, – и похлопал Илью по плечу. – А то хуже будет. – Он улыбнулся тепло и дружески, подмигнул: мол, сам знаешь, о чем я. И первым нырнул в проем, ведущий на главную палубу.

Илья же остался стоять в легком недоумении на чуть танцующей от невысокой волны верхней палубе.

Собственно говоря, решил он, хоть он и курсанты недалеко ушли друг от друга по возрасту, но, черт возьми, нужно соблюдать элементарную субординацию. «Кто они и кто я? Серая масса, быдлятина, пусть даже с мускулами. По первому взгляду не отличающаяся большим интеллектом компания будет ставить мне условия, с кем разговаривать, а с кем нет!»

И еще. Не было такого случая в его практике, чтобы девушка, на которую он положил глаз, не сдалась и не уступила, в конце концов, его напору. И кого останавливало чье-то предупреждение? Многое значит, если ты родом из Ростова – на – Дону и прошлялся все детство и юность на отрезке Пушкинская, Газетный и Чехова. И особенно ежели с тобой даже с Богатяновки здороваются все местные хмыри. А тут кто-то тебя предупреждает, что будет хуже. Илья грыз удила от наглости этого курсанта. И бил копытом. Настроение, конечно, чуть подпортилось. Не хотелось начинать знакомство с курсантами с конфликта из-за какой-то там белицы. Что касается женщин – он вообще не привык уступать, чувствуя, что представительницы прекрасного пола на него западают.

Череда легких побед постепенно превратила в простую, обыденную процедуру, то таинственное, скрытое от посторонних глаз волшебство, когда одно слово или нечаянное прикосновение вдруг рождает бурю чувств. Бессонные ночи, отказ от еды, особая глухота, когда весь мир вдруг сублимируется в одном человеке и человечества как такового уже не существует вовсе… Мир вообще может превратиться в глоток воздуха, каплю воды, жажду или голод. Само существование порой зависит от его или ее взгляда в твою сторону. Муки ревности, бессмысленность существования без второй половинки и еще много такого, что и не выразишь словами, что всегда было главным мерилом болезни под названием любовь, – всё это напрочь отсутствовало в Илье. Казалось, навсегда. А тут было удивление: с тобой даже не хотят говорить. И кто? Девчонка. Одета в робу, тельняшку, ногти без всякой пилки… Что она возомнила – морячка! И эти – курсантики…

Чем больше Илья об этом размышлял, тем больше раздражался. Выходил он из себя оттого, что все мысли почему-то возвращались опять к ней – курсанту Фуфаевой. К Маше. Память услужливо вытаскивала файлик с изображением беззащитной жилки, пульсирующей на ее белой, незагорелой шейке, и чуть испуганных лазоревых глазищ. И как она гордо встала, как пошла легкой походкой…

Он отгонял эти образы, возникающие перед его глазами, пытался настроиться на деловой лад. Но это удавалось с большим трудом. Он сам на себя за это злился. В конце концов, это обязательство в пятьсот-семьсот строк для «Вечернего города» он бы раньше выполнил за один присест, а тут всё давалось с таким трудом и досадой на самого себя.

Илья тащился от одного борта к другому, с верхней палубы и обратно в трюм как неприкаянный, среди вечно занятых чем-то курсантов, боцманов, матросов, и ему казалось, только он один здесь, на паруснике, лоботряс и изжога. Ему первый раз в жизни показалось, что никчемность – это он. А эти ребята в синих робах – будущая гордость морской России. Ну ладно. Это пацаны, им можно покорять моря и океаны, а что делает здесь она – Маша Фуфаева? Наконец он понял, почему ноги сами собой гонят его по палубам. Он опять искал встречи с Машей.

Ну вот, кипятился он еще больше, неужели он заболел особой морской болезнью? На суше он никогда не думал о дочерях Евы в превосходной степени. Никогда! «А не называется ли этот приступ любовной лихорадкой? Лечить ее надо работой, – решил Илья. – Вперед, к "клаве"! Мой друг комп, спаси меня!»

Работа его, до этого не очень-то утомительная, – написать сколько-то строк о дне, который прошел, подкрепив его двумя-тремя фотокадрами, – превратилась в сущий ад. Ему казалось, что он разучился писать. Исчезла «легкость пера», которой он так гордился. Он буквально выдавливал из себя по строчке репортажи, чтобы отнести их на подпись Ширшовой и на утверждение капитану для отправки рожденного в неимоверных муках творения в контору, во Владивосток. Стыдно было перед профессором Смирновым и Татьяной Владимировной за то, что он стряпал в тиши каюты под номером «двести четыре», которая находилась в кормовом отсеке на твиндечной палубе ниже ватерлинии, всякую лабуду на морскую тематику.

В море не очень-то наскребешь новостей, которые были бы интересны университету, пытался жалкими аргументами усыпить он свою совесть. И сам же не соглашался с собой. Надо было искать неожиданные ракурсы и подключать аналитику. Тем более с тобой никто особенно не хочет делиться информацией. Иногда внутренняя полемика с самим собой повергала его в депрессию, но он недолго поддавался унынию и хандре: ему обязательно хотелось разобраться, что на самом деле происходит на паруснике. Тут была какая-то тайна, пока не очень понятная ему. Но, как истинному журналюге, ему хотелось докопаться до истины…

Каюта № 204, 23–57, на краю сознания и чего-то еще…

Посылаю, как борзописец, на мой взгляд, бесполезную информацию. Кто ее читает? Ну, может быть, родители курсантов, которые в онлайн – режиме следят за своими чадами в походе. Пишу снова и снова одно и то же: спустили косые и брасопили на фордевинд. Следующим утром с фордевинда на бакштаг; впрочем, недолго музыка играла – обратно идем на фордевинде. Ах, я расширяю свой кругозор! А на самом деле хожу с поклоном к боцману Роме, и он разъясняет, чего мы убирали, чего поднимали, но тем не менее я умнею на глазах: операция, которую курсанты сделали в какой уж раз, называлась «убрать паруса на гитовы и гордени», чтобы снова через два часа поднять паруса и идти на фордевинде.

Мне кажется, в это время уже все ненавидели старпома, который командовал на мостике. Ан нет, никого это не напрягает, кроме меня, который, впрочем, ничего не делает, а только путается под ногами. Уже чуть позже начинаешь соображать: это же морская выучка, в море ты не можешь действовать в одиночку, а то погибнешь. Пацаны действуют как единый организм. Что бы представляла собой красавица «Надежда» без экипажа, предоставленная сама себе? Риторический вопрос.

Немного о наших буднях.

Вечерами идут шахматные поединки в рамках судовой спартакиады, а также подтягивание. Некоторые монстры типа братьев Орликовых подтянулись более чем по пятьдесят раз. Конечно, смотришь на них – аполлоны. А что у них в голове? Оказалось, они и по учебным дисциплинам не на последних ролях.

Тут недавно обнаружил, что в учебной штурманской рубке идет работа с навигационным оборудованием и картами. Как-то сунулся туда вечером, а там, оказывается, сдают зачет по огням маяков. Во как! Приперся в радиорубку предложить Александру партийку в шахматы, а там он курсантам показывает, как подавать – тьфу – тьфу, конечно, – сигнал бедствия в экстренном случае. Тут же почерпнул совершенно ненужную мне информацию, что международный позывной нашей «Надежды» – UABA, под этим именем её знают в эфире. Ретировался из рубки. Тащусь дальше. Один я неприкаянный, без особых обязательств и дел. Если не считать, что выдавливаю из своего мозга по капельке несколько фраз по поводу, где идем (а хотел сначала написать, как сухопутный джентльмен, «где плывем», но вовремя вспомнил, что я почти моряк). Итак, выжимаю каждый раз с огромным трудом: где идем, что произошло и что намечается. Всё это умещается в четыре – пять предложений. А когда-то я живописал бы это с большим чувством и восторгом на нескольких страницах. Что-то мне опять плохо. Неужели все – таки незаметно подкралась морская болезнь?

Что касается живности морской, есть ли она или нет, склоняюсь к мысли после вчерашнего случая, что есть. К нам на утрешнюю волглую палубу спланировали пара штук из отряда сарганообразных. Летучие рыбы потому и называются летучими, что стаями выныривают из воды и несутся над барашками волн довольно продолжительное время, чтобы опять исчезнуть в пучине морской. Я сначала вообще их принял за стайки каких-то мелких пташек. Рыбка сия – величиной с две ладошки, с большими прижаберными плавниками, по облику отдаленно напомнившая мне скумбрию, – именуется «азиатско – американский короткокрыл». Это я в инэте нарыл…

Также нами частенько интересовались дельфины. Но интеллект свой ни как не проявили, дружбы с нами не завели, уплыли восвояси. А однажды, в Индийском океане к паруснику подошла совсем близко, правда ненадолго, очевидно для знакомства, китиха с китенком. Сделав круг почета, мама, наверное, была удивлена, что такой большой корабль совершенно не производил шума, так как мы шли под парусами.

А вот еще, чуть не забыл: немецкая субмарина на приличном расстоянии в надводном положении встречала нас у Мальдив, а может, и не нас. Но мы ее хорошо видели в бинокли, и, соответственно, я так думаю, они нас тоже.

Описал я свои впечатления, поставил подпись – И. Сечин, обозреватель ЦИО МГУ им. адм. Г. И. Невельского. Борт ПУС «Надежда». Баба Яга скривила губы, но резолюцию поставила; это означает, что вся эта лабуда будет выложена в Интернет.

Перечитываю Шекспира, и все больше одна идея увлекает меня. Захватила настолько, что я уже распределяю роли и репетирую, правда, пока лишь в дреме. Тут вот неожиданно госпожа Ширшова ко мне явилась во сне.

– А что же ты про постановку «Гамлета» молчишь? – полюбопытствовала вдруг она, жеманно улыбаясь. – Поставил бы, подогрел интерес, к своей персоне. А то ходишь, тут, как неприкаянный.

Но я стоически покачал головой, не удивляясь, совсем её вопросу. А зачем: вдруг из этого ничего не получится? Или получится… Не ваше это дело, госпожа Баба Яга. Вам ступу подать? Баба Яга хмыкнула и испарилась из моего сна. Долго потом, после её визита, не мог уснуть. Что бы это всё значило?

Итак, продолжаю роман дальше…