Текст книги "Мобберы"

Назову себя тупицей

В полукружье, образованном крыльями Казанского собора, было по-домашнему уютно. Рита сидела на лавочке и листала найденную в облюбованном буккроссерами кафе книгу Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн». Завтра предстоял последний экзамен, она была к нему готова и решила не забивать себе голову филологической околесицей. Едва она пришла сюда и села на тёплые доски, как её окутала пленительная истома. Так бы и сидеть тут до вечера, греясь на солнышке и бездумно читая Фриша…

Украдкой она посматривала на часы: до названного Джимом срока оставались считанные минуты. В час дня случится нечто. Что конкретно? Рита не знала. Она видела флэш-моб один-единственный раз. Тогда творившееся стало для неё полной неожиданностью. Теперь же она знала, что произойдёт нечто, и даже знала когда. Однако эта осведомлённость только будоражила, электризовала, острыми щекочущими разрядами покалывала нервы. Чем ближе минутная стрелка подкрадывалась к цифре «12», тем напряжённее становилось ожидание. Истома, как накидка, у которой вдруг оборвалась пуговка, сползла с плеч, и без неё стало прохладно, несмотря на густой, пластилиново липший к телу свет солнца. Когда осталась минута, ждать стало невмоготу. Рита закрыла книгу и приготовилась к страшному.

Вертя головой, она старалась узнать среди сидевших и гулявших людей коварных мобберов и проникнуть в их планы. Она смотрела во все глаза, но ничего подозрительного не замечала. Люди как люди. Обувь у них была самая обычная, без каких-либо отклонений от нормы. Одежда – тоже. Вели они себя адекватно: читали, разговаривали, бродили возле собора, болтая по мобильным телефонам. И всё-таки Рита не только знала, но и кожей чувствовала, что там, внутри разнородной массы, зреет нечто.

Над ухом громозвучно ахнуло. Рита дёрнулась, будто её проткнули иглой. Оказалось, ничем не примечательный сосед по скамье извлёк откуда-то петарду и устроил салют. Возмущённая, Рита набрала в грудь воздуху, чтобы высказать ему всё, что думала по этому поводу, но раздавшаяся вокруг канонада не дала ей произнести ни слова. На всём пространстве перед собором зардели вспышки ракет и хлопушек. При дневном свете это выглядело бледно, но в силу массовости – достаточно эффектно. Пальба заглушила всё, даже несмолкаемый рев машин на перегруженном Невском. Прохожие замерли, руки с мобильниками опустились, неподалёку остановилось полицейское авто, но из него никто не вышел – видимо, сидевшие в нём пытались осмыслить происходящее.

Рита уже догадалась, что это и есть обещанный моб. Вспыхнувшее вначале раздражение почти мгновенно пропало, она сидела и смотрела на удивительное представление, разыгрывавшееся перед тёмным фасадом «Казанки». Хлопушек оказалось много, мобберы приводили их в действие с отсутствующим видом, будто совершаемое сейчас было занятием обыденным и даже скучным. Рита поймала себя на том, что считает залпы:

– Сорок восемь… пятьдесят пять… шестьдесят три… семьдесят…

– Ну как? – прорвался сквозь стрельбу громкий голос.

Рядом вместо незнакомого парня сидел Вышата. Он был доволен.

– Здоровский моб, правда? Асмуд придумал.

– Семьдесят шесть… Разве сегодня праздник?

– Зачем праздник? – искренне удивился Вышата. – Фейерверки по праздникам – это тривиально. Гораздо интереснее устроить фейерверк в будни, без всякого повода, исключительно ради удовольствия. Если бы сегодня был Новый год, никто бы и внимания на нас не обратил. А сейчас – смотри! – народ прямо зависает.

– Восемьдесят семь… Забавно! Девяносто четыре… сто один… всё?

Канонада стихла. Воздух наполнился шумом двигавшегося транспорта. Мобберы, сделав своё дело, стали незаметно исчезать с импровизированной сцены. Вышата нахмурился и вытащил из кармана ещё одну петарду.

– Сто один? Нехорошее число. Мы же не императора хороним, – и он задорно бабахнул вверх.

В ушах опять зазвенело, в барабанные перепонки ударила тугая волна, но Рита не почувствовала дискомфорта – в голове у неё застряли слова Вышаты.

– Что ты сказал? Какого императора?

– Была такая традиция: когда в России умирал император, пушка Петропавловки стреляла сто один раз. Ты не читала записки Кропоткина?

– Сто один выстрел… – проговорила Рита, и всё стало до смешного просто. – «Импи подскажет». Импи Барбикен – председатель «Пушечного клуба»! Жюль Верн… Какая же я остолопка!

– Ты о чём? – непонимающе заморгал Вышата.

– Идём! – Она вскочила и дёрнула его за плечо. – Здесь есть поблизости интернет-кафе?

– Должно быть…

Она потащила его за собой по Невскому, вглядываясь в вывески на домах. «Сто один, сто один!» – отдавалось в голове.

– Пушка стреляла только по случаю смерти императора? – отрывисто спросила она, лавируя между прохожими.

– Нет, – ответил еле поспевавший за ней Вышата. – Когда в царской семье рождался ребёнок, стреляли тридцать один раз, а на юбилеи…

– Фиг с ними, с юбилеями… Где же это долбаное кафе?

Навстречу попалась группа футбольных фанатов с зенитовскими шарфами. Они шало размахивали руками и обещали порвать ЦСКА, как тузик грелку. Риту это нисколько не трогало: она врезалась в болельщицкую толпу и стала продираться сквозь неё, как сквозь густой ощетинившийся ветками лес. Её цепляли за платье, за волосы, за сумку, толкали, со всех сторон слышались ор и свист. Она ничего не замечала и остановилась лишь тогда, когда кто-то из фанатов крепко сдавил её запястье.

– Пусти!

Фанат, не слушая, выволок её из толпы и пихнул в подворотню. Рядом с ним вырос ещё один. Оба гадко и зловеще улыбались.

– Какого хрена… – начала Рита и увидела, как ещё четверо втолкнули в ту же подворотню растерянного Вышату.

– Так, – деловито сказал один из фанатов, и рука его нырнула в карман.

Риту схватили за локти, она рванулась, но державшие её точно закаменели. В следующий миг остриё длинного ножа проткнуло лёгкую ткань платья и кольнуло живот чуть выше пупка.

Сцен 2-й
Игра в бисер

Соскребите налёт обыденности, который накладывает наша привычка, и всё окажется неправдоподобным. Каждый предмет и каждое событие содержат в себе бесконечные глубины.

Олдос Леонард Хаксли, «Контрапункт»

В подворотне

Позади, в нескольких метрах, шумел Невский. Рита подумала, что во властвовавшем на проспекте гаме никто не услышит криков о помощи. Ей стало горько и досадно: попасться на крючок к отморозкам среди бела дня, на главной улице города!

Отморозков было шестеро. Рита мысленно дала себе слово, что будет сопротивляться изо всех сил. Уж двоим-троим придуркам хоботы расцарапает точно – мало не покажется… Тот из них, что держал нож, слегка надавил на костяную рукоятку и, заметив на лице жертвы болезненную гримасу, тихо промолвил:

– Врубилась? Теперь гони закладку!

Этого Рита совсем не ожидала. Она была готова к тому, что над ней надругаются, ограбят, убьют…

Попыталась притвориться дурочкой:

– Какую закладку?

Нож слегка продавил кожу.

– Не запирайся, прирежу!

Рита поняла, что запираться и вправду рискованно. Можно было поморочить этих козлов, сказать, что оставила закладку дома, но они ведь не отстанут – поведут под конвоем домой, а отца нет, да и никогда в жизни она не стала бы его подставлять.

Она выдернула из сумочки измочаленную закладку и швырнула в мурло детине с ножом:

– На, забирай!

– Замочу, падаль! – прошипел он, однако нож убрал, смял заветную закладку в кулаке и дал знак своим прихлебателям, чтобы они отпустили Вышату.

Банду в шарфах как ветром выдуло из подворотни. Рита с Вышатой остались одни.

– Это ненастоящие фанаты, – сказал Вышата, разминая руки, которые ему чуть не вывернули из суставов. – Я сам за «Зенит» болею. Скоты…

Рита дышала тяжело, как стайер после изнурительного забега.

– Мне кажется, одну рожу я раньше видела. Того, который стоял рядом с этим… Вчера, когда мы ловили в Неве закладку, он зыркал сверху. Помнишь?

– Я его не узнал. Но если это он, то понятно, откуда они знают про закладку. Наверняка вчерашний рокер, который умыкнул у нас книгу, тоже из их компашки. Серьёзные ребята. Что же, интересно, загадал ваш искусствовед, что они так всполошились?

– Узнаем! Закладка нам уже ни к чему, а эта шпана пускай над ней помучается – со своими двумя извилинами на всю ораву. Пошли!

Отдышавшись, они покинули подворотню. Невский бурлил, фанатский табор бесследно канул в людской винегрет. Тем не менее Рита, влекомая инстинктом самосохранения, теснее прижалась к Вышате и взяла его под руку. Они прошли ещё сотню-другую метров и наткнулись на вожделенное интернет-кафе. Несколькими минутами позднее оба уже сидели перед монитором и Рита, сгорая от нетерпения, открывала нужную страницу.

– Сто один умножить на тридцать один – это будет… это будет три тысячи сто тридцать один. Вводим… нажимаем… Есть!

Тайна княгини Волконской

«Я хочу поведать моим читателям одну занимательную историю, вот уже три года не дающую мне покоя. Если им достало сообразительности проникнуть в этот укромный закуток виртуальной Вселенной, то, возможно, они будут способны продолжить начатое мною и справиться с вопросами, ответы на которые я по своему скудоумию найти не сумел.

Начну с того, что меня давно интересовала судьба русского поэта Дмитрия Веневитинова. Этот дворянский сын, родившийся в 1805 году, подавал огромные надежды и был известен как профессиональный литератор, философ и критик. Он мог бы, по мнению Чернышевского, продвинуть отечественную литературу далеко вперёд, но внезапно скончался, не дожив до двадцати двух лет.

Обстоятельства его смерти весьма и весьма туманны. В конце осени 1826 года он неожиданно покинул родительский дом в Москве и переехал в Петербург, где через три месяца стремительно развившаяся болезнь свела его в могилу. Все знавшие его были потрясены таким трагическим исходом.

Поползли слухи о самоубийстве. Причиной называли несчастную любовь поэта к княгине Зинаиде Волконской, от которой он в ответ на пылкое признание получил лишь предложение дружбы и старинный перстень, найденный на раскопках в древнеримском городе Геркулануме и купленный Волконской во время её длительного пребывания в Италии. Новые предпосылки для возникновения гипотезы о самоубийстве появились век спустя, в 1930 году, когда группа работников Наркомпроса, выполняя официальное распоряжение властей, вскрыла могилу Веневитинова, располагавшуюся на территории московского Симонова монастыря. Был отрыт цинковый гроб, а в нём находился хорошо сохранившийся скелет. К удивлению исследователей, руки покойного лежали вдоль туловища, а не были сложены на груди, как полагалось в соответствии с христианской традицией. В подобной позе хоронили самоубийц.

„Суицидальную“ теорию отстаивал доктор филологических наук Орлов. Он ссылался, в частности, на строки из последнего письма Веневитинова: „Тоска замучила меня. Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я – один“. Однако никто из близких поэта не верил в возможность самоубийства. Признаки болезни были налицо, свои воспоминания оставили люди, присутствовавшие при последних часах Веневитинова – например, Алексей Хомяков. Друг поэта Александр Кошелев писал: „Мы отпели его у Николы Мокрого и тело отправили в Москву“. Над самоубийцами обряд отпевания не совершался.

Что же произошло на самом деле? Задавшись целью отыскать ответ, я принялся изучать свидетельства, касавшиеся всей короткой жизни Дмитрия Владимировича, и обнаружил массу интригующих фактов. Общеизвестно, что с 1823 года в Москве действовал тайный философский кружок под названием „Общество любомудрия“, коим руководил князь Владимир Одоевский. Веневитинов был в этом кружке вторым человеком после председателя. Считается, что члены кружка разделяли оппозиционные взгляды и в декабре 1825 года готовились примкнуть к восставшим. Веневитинов собирался лично участвовать в боях, из-за чего отложил на время интеллектуальные занятия и ежедневно ездил в фехтовальную залу, где упражнялся в поединках на шпагах. К этому же времени относится и его близкое знакомство с княгиней Волконской.

После расправы над декабристами Одоевский распустил „Общество любомудрия“ и сжёг в камине все протоколы и устав кружка. Такое поведение наставника вызвало у Веневитинова разочарование. Сам он был полон решимости продолжать борьбу. У него зрел какой-то очень важный проект. Вскользь об этом упоминает Михаил Погодин в дневниковой записи от 23 июля 1826 года: „У Веневитинова теперь такой план, который у меня был некогда ‹…›. Служить, выслуживаться, быть загадкою, чтобы, наконец, выслужившись, занять значительное место и иметь больший круг действий“. Зачем нужен был Веневитинову „больший круг действий“, ведь он прекрасно понимал, что при любой должности, за исключением должности правителя, изменить существующее в стране положение будет невозможно? Не предполагал ли он сконцентрировать вокруг себя как можно больше верных людей, обрести влияние на силовые структуры николаевской России и совершить то, чего не удалось декабристам?

Для осуществления проекта требовались немалые средства. Я получил косвенные сведения о том, что связь Веневитинова с княгиней Волконской строилась не только на любовных чувствах. Смею предположить, что эти чувства во многом являлись ширмой, скрывавшей истинные мотивы их отношений. Княгиня была старше своего поклонника на шестнадцать лет, у неё рос пятнадцатилетний сын, и, хотя она в свои тридцать семь оставалась чрезвычайно привлекательной, едва ли Веневитинов, считавшийся красивейшим из стихотворцев Европы после Байрона, переживал катастрофу вследствие её холодности к нему.

Рассказывают, что однажды Волконская обратилась к Веневитинову с просьбой стать её спутником на прогулке. Она собиралась осмотреть развалины Царицынского дворца. Места были уединённые, словно нарочно созданные для разговора, который не предназначен для чужих ушей. И разговор состоялся, после чего Веневитинов вернулся домой встревоженным. Полагают, что в этот день он сделал Волконской предложение и получил отказ. Я же уверен, что речь на прогулке шла вовсе не о романтических предметах. Веневитинов, благополучно нёсший службу в Московском архиве иностранных дел, заявил родным, что собирается срочно переехать в Петербург. Чем объяснить столь неожиданное решение и такую поспешность? Не секрет, что незадолго до отъезда у него состоялся ещё один разговор с княгиней Волконской. Прощаясь, она подарила ему тот самый перстень из Геркуланума. Она же, используя свои связи, помогла ему устроиться в Петербурге в Азиатский департамент.

Путешествие Веневитинова в Петербург напоминало бегство. „Москву оставил я, как шальной, – не знаю, как не сошёл с ума“, – признавался он позже в письме к брату. В пути он был взволнован и мрачен. Его сопровождали Алексей Хомяков и француз Воше – на этом тоже настояла княгиня Волконская. По видимости, тайна, доверенная ею Веневитинову, стоила того, чтобы дать ему надёжных спутников. В дороге, как вспоминали Хомяков и Воше, Веневитинов часто доставал из кармана форменного мундира часы с цепочкой, к которой был прикреплён старинный перстень, и подолгу разглядывал его. Когда Хомяков спросил, почему он не наденет перстень на палец, Веневитинов слегка изменился в лице и сказал, что эта вещь слишком дорога, чтобы выставлять её напоказ. „Ты наденешь мне этот перстень на палец только в том случае, если я буду при смерти, – добавил он. – Я желаю, чтобы меня похоронили вместе с ним“. Хомяков не понял значения этой фразы и приписал её исключительно любовным переживаниям.

На заставе близ Петербурга путников остановил жандармский ротмистр и потребовал предъявить документы. У Веневитинова не было конфликтов с законом, к тому же он имел при себе официальные бумаги о переводе на службу в Петербург. Однако жандарм без каких-либо объяснений арестовал его и Воше и посадил их под замок в помещение гауптвахты. В момент ареста Хомяков заметил на лице Веневитинова злобную улыбку.

Содержание нашего героя под стражей длилось трое суток – излишне долго, чтобы говорить об обычном недоразумении. Допросы Веневитинова вёл опытный следователь генерал Потапов. Что он надеялся узнать у арестанта – никому не ведомо. У меня есть все основания предполагать, что это ничем, на первый взгляд, не мотивированное задержание напрямую касалось тайны княгини Волконской. После освобождения Веневитинов выглядел изнурённым как морально, так и физически, однако по его поведению можно было заключить, что правды Потапов от него так и не добился.

Приехав в ноябре 1826 года в Петербург и устроившись в департамент, Веневитинов уже через месяц с небольшим сообщает семье, что намерен при первой же возможности покинуть Россию и перебраться в Персию. Удивительное намерение для человека, впервые прибывшего в столицу, определившегося по протекции на хорошую должность и имевшего все перспективы сделать блестящую карьеру.

Веневитинов прилагает все усилия, чтобы поскорее уехать из столицы. В письме Погодину от 7 марта 1827 года он пишет: „Я еду в Персию. Это уже решено“. Но уехать ему не удалось – всего через восемь дней его настигла скоропостижная кончина. Медики приписали её „естественным причинам“, хотя любой здравомыслящий человек подтвердит, что естественных причин для смерти в двадцать один год при наличии крепкого организма (а Веневитинов до поездки в Петербург на здоровье не жаловался) нет и быть не может!

Болезни Веневитинова предшествовал примечательный эпизод. 7 марта (заметим: в тот день, когда он сообщил Погодину о положительном решении вопроса с выездом в Персию) в доме у Ланских, где поэт занимал флигель, состоялся бал. Веневитинов пребывал в отличном настроении, танцевал весь вечер, но внезапно увидел что-то (или кого-то?) в окне особняка и, вскрикнув, бросился к выходу. Он выскочил из дома в чём был, без верхней одежды. Существует легенда, что в окне ему померещился призрак княгини Волконской, которая в это время находилась в Москве. Подождав, Алексей Хомяков отправился за ним и нашёл его стоявшим посреди двора в страшном волнении. Хомяков накинул ему на плечи шинель и проводил во флигель. На другой день у Веневитинова поднялась температура – обнаружились признаки недуга.

Природу болезни медики установить не смогли. Вызванный в первый же день врач Обуховской больницы Егор Раух поставил диагноз: воспалительная горячка. Он был уверен, что пациенту ничто не угрожает, но, несмотря на лечение, Веневитинову становилось всё хуже, и шесть дней спустя медицинский консилиум признал его состояние безнадёжным. Очевидцы вспоминали, что когда ему пустили кровь, она имела неестественный цвет – была похожа на чернила… От чего же он всё-таки умер? Его биограф Пятковский пишет о „жесточайшем тифе“, другие исследователи – о простуде или о чахотке, а племянник Веневитинова в журнале „Русский архив“ замечает: „Простудился ли Дмитрий Владимирович или подвергся другому какому-нибудь вредному влиянию, – об этом не сохранилось точных семейных преданий…“

Итак, я перечислил вопросы, которые стояли передо мной, когда я приступал к моему расследованию. Я поставил себе целью ответить на них и почти достиг желаемого. Положим, что Волконская, зная о мятежном настроении своего друга и видя в энергичном, всесторонне одарённом человеке лидера будущей революции, решила внести свой вклад в подготовку переворота и передала ему сведения о некоем капитале, к которому он в нужный час сможет прибегнуть. На чём основано такое допущение? Зинаида Волконская, любовница покойного императора Александра Павловича, не скрывала враждебных чувств к его преемнику Николаю. В августе 1826 года шефу жандармов подали донесение, в котором значилось: „Между дамами самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство – княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они извергают на правительство и его слуг“.

Подтверждением договорённости между Веневитиновым и княгиней стал перстень. Допускаю, что это был отнюдь не символ, а своего рода пропуск в сокровищницу, где капитал до поры находился на хранении. Недаром Веневитинов берёг его как зеницу ока и даже в бреду не выпускал из рук. Незадолго до начала предсмертной агонии поэта Алексей Хомяков, памятуя о своём обещании, надел ему перстень на безымянный палец правой руки.

Вернёмся к осени 1826 года. Согласно моим догадкам, Веневитинов, получив от Волконской перстень, решил, что в Москве ему оставаться опасно, и поспешил в столицу, где чаял затеряться среди бессчётного чиновного люда. В послании, написанном в канцелярию издателей по приезде в Петербург, он требует: имени его „никому не открывать и не подписывать. Под мои статьи можете ставить В. или – в, но не больше“. Для чего понадобилась вся эта конспирация, догадаться несложно: трёхдневный арест и допросы убедили Веневитинова в том, что правительству что-то известно о капитале и возможном его использовании.

Петербург тоже стал опасным. Вот почему, не успев осмотреться, Веневитинов спешит оформить себе командировку на Восток. Он надеется, что уж в Персии-то ему ничто не будет угрожать. У департамента нет оснований отказать своему новому сотруднику. Бумаги на легальный выезд из России выправлены, Веневитинов готов ехать, но… Бал у Ланских, призрак в окне, необъяснимая болезнь и – гибель. Тайну капитала Веневитинов унёс в могилу вместе с перстнем.

Каким же был этот капитал, и куда он делся впоследствии? Я обещал ответить на этот вопрос и вот отвечаю. Под капиталом следует понимать…»