Текст книги "Частично консумированный брак"

Значит, у нее есть любовник. При мне, не просто живом и рядом находящемся, а еще и в состоянии второй влюбленности пребывающем! Замечательно! Признаюсь, для моего самолюбия больно было выговаривать, даже в мыслях прокручивать это унизительное слово «любовник» – каким-то образом я сразу же интуитивно нашел для себя эвфемизм: Выгодополучатель, он же – Бенефициар. Даже еще не приступив к анализу финансовой ситуации относительно перетекания денег от меня через нее к нему, я верно и сразу пригвоздил к нему эти определения. За это мне отдельный респект! Ну, хотя бы за это, черт возьми! Кто ж меня еще похвалит, как не я сам!

В итоге я досидел до конца и из подвальчика вышел со всей компанией. Как ни в чем не бывало дождался завершения посиделок. Словно меня это не касалось. Как будто я в курсе всего происходившего был, но, естественно, я выше этих передряг находился. Аристократично так, блин-бля-черт возьми, представил им всю эту мерзопакостную ситуацию… И это была единственно верная тактика на тот момент. Я это сразу осознал. И сразу почувствовал, что меня вроде как и зауважали, что я вот так – героически – стою над всеми этими дрянными обстоятельствами. Более того, всем своим поведением я как бы показывал: да не так все просто, уважаемые господа и товарищи, други разлюбезные. Не так все однозначно, и скажу вам больше: у нас даже и закручено все по-залихватски. С обеих сторон, родные мои. Вы все это время насчет меня заблуждались, милейшие. Знаю я обо всем. Что там у них амурный расклад наличествует, что вся эта история у них давно уже оформилась, и я об этом с самого начала в курсе пребываю, и всю эту ситуацию принимаю, как она сложилась, и вы же сами видите, что меня данные обстоятельства нисколечко не колышут…

И у них – ни у кого из этой компании! – не останется иной опции, как только предположить, что и у меня на стороне кто-то имеется, некая «маленькая подружка», что и мне самому молодое тело гораздо предпочтительнее… Одним словом, не лыком я шит, как вам всем, по вашей же простоте душевной, казалось. И вот эта диспозиция – она со своим «тореадором», а я тоже один не прозябаю, а кое с кем нахожусь «в процессе», с неизвестной вам пока личностью, романчик параллельно подкручиваю – нас всех вполне устраивает, и мы все страшно довольны… Ну, вот такие мы, что уж тут поделаешь, ну, так получилось, просто умело мы шифровались, ну уж раз вышло наружу, так что ж, таиться больше не будем – принимайте эту данность, как она есть!

Спасительный ход! Ура! Я не полный болван! Я, оказывается, еще о-го-го! Голову на отсечение даю, что в самом начале народ пребывал в несколько двусмысленном оценочном состоянии. Но потом это ушло. И в дальнейшем как симпатии, так и уважение – все было на моей стороне. В любом случае, мой имидж был не только спасен, он даже и улучшился! Кардинально!

Поздно уже было, когда мы начали прощаться, уже наверху стояли. Краем глаза я последний раз на него посмотрел. Что-то мне подсказывало, что вряд ли мы еще свидимся. Определенно, он чувствовал себя не в своей тарелке. Опозорился, чего уж там. Мог бы промолчать, и тема сдулась бы. А так – такой идиотизм зафигачить о своем неимоверном старании – это ж надо уметь! «Ха! Он старается так, как будто это в последний раз! Он, тридцатилетний «тореадор», да еще и в статусе Бенефициара?! На кой хрен Бенефициару чрезмерно стараться ради женщины, которая гораздо старше его, смысл-то какой? Нет, это было немыслимо такое ляпнуть! Повторяю по слогам: не-мыс-ли-мо!»

Уж извините, что повторяюсь, просто засело намертво…

А мы все стояли и стояли на проспекте, все прощались и прощались и никак не могли распрощаться – ну, как всегда и бывает с подшофешными индивидуумами. Калякали о всякой ерунде, я успешно продолжал играть свою роль «высокого держателя флага, мощно развевающегося на ветру». Наконец, начали расходиться. Бенефициар как-то незаметно исчез, словно растворился. Никто и не кинулся его искать, никто о нем и не вспомнил. Как там римляне говаривали? Sic transit gloria mundi[4]4
  Так проходит мирская слава (лат.)


[Закрыть]… Мол, был среди нас незаурядный человек – в физическом плане хотя бы – и вот уже и нет его, и ничего такого сверхординарного не произошло, и никто умом от горя не тронулся…

Кто только нам не предлагал до дома подбросить, а мы: «Нет! Нет! Лучше прогуляемся! Воздух какой! А после возлияний так и пройтись не помешает!»

И мы пошли домой пешком. В общем-то, нам не так уж и далеко было. Но поскольку мы шли очень медленно, то эта прогулочка некоротенькой вышла. И за все это время, что мы путь проделывали, я ничего ей не говорил. На фоне того, что она уже осознала мое прозрение там, в подвальчике, было бы вполне логичным, чтобы я приступил к разбирательствам. Я всеми своими фибрами чувствовал, что все это время она готовилась к такому разговору. А сейчас места себе не находила, недоумевала страшно, что же я ничего такого не говорю, ни о чем ее не расспрашиваю и совершенно этим вопросом не интересуюсь. Я просто кожей чувствовал, как она хотела, просто жаждала, чтобы я хоть что-то сказал, пусть и вскользь, а я иду – и хоть бы хны! Как будто ни о каком прозрении и речи нет. Спроси она меня напрямую – чего никак нельзя было предположить, естественно, – относительно этого прозрения, я бы ей сказал: «Да о чем ты, дорогуша?! Какое такое прозрение?! Чье прозрение? Да что ты, милая?» Нет, ну она же не могла «упасть» до такого выпытывания, даже и под пушечным дулом находясь.

Одним словом, ни слова не сказал за все это время. Она отодвинула вопрос прозрения в сторону и начала предпринимать попытки завязать разговор насчет погоды и прочей ерунды, в диалог увлечь пыталась любыми способами, а я как рыба об лед, иногда только, когда уж совсем нельзя было отмолчаться, только звуками отвечал: «А-а-а…» – и зеваю при этом, или: «Хм…» – и растягиваю до невозможности, или кивком головы, или другими невербальными средствами – но ни единого слова! То есть вроде как поддерживаю беседу: «Отчего же, мадам, уж если вам так хочется поговорить… да пыжалста… бога ради… отнюдь не против миленькой беседе поспособствовать!» Мне кажется, ей даже обидно стало. Впрочем нет, не то слово. В том контексте обижаться – ерунда какая-то… Она реальную почувствовала опасность, ей стало страшно – наверное, впервые за много лет – да-да, реально страшно, что все это так не минется, что выльется это обязательно в нечто грандиозное!

Нет, конечно, не в смысле скандала, дикой разборки и всего такого – она как раз только этого и хотела бы, чтобы все было чрезвычайно драматично, может, даже и с элементами ограниченного физического воздействия – не приведи, господи! – потому что после драмы всегда наступает катарсис, очищение, прощение, непременное забывание даже и первопричины размолвки и восстановление того счастливого состояния, что царило до того. А тут она кожей почувствовал, что развязка произойдет очень быстро, все случится по-деловому, без объяснений сторон, без единого слова, без единого намека даже. Все произойдет в рамках королевских приличий, и единственное, что ей будет сказано, так это то, что мы остаемся «самыми верными друзьями», причем надолго, навсегда и ни при каких обстоятельствах не прекратим наших теплых отношений. И что мы будем регулярно созваниваться, а иногда и встречаться по разным поводам, одним словом, никакой трагедии – и в помине ничего такого не будет. Однако все это не меняет главной сути: все изменится бесповоротно и уже навсегда. То есть так, как в «нормальных» семьях подобные вопросы и решаются – бескровно и бесскандально. Но навсегда и бесповоротно. Вот таким вот образом, многоуважаемая и бесподобная наша мадам, синьора и гранд-дама! Извините за столь ужасающую лексическую несуразицу.

Понимала ли она тогда, что вместе со мной уйдет и он? Этот суперкрасавец с ослепительной улыбкой, великолепной фигурой, прекрасными манерами, далее по списку… Лично мне в то время не до подобных мыслей-анализов было. А сейчас я понимаю, что она это прекрасно осознавала. Еще бы! Конечно, ей было страшно. Не то слово, даже и найти сложно будет более соответствующее. Медленно, но уверенно и реально вырисовывалась перспектива жизненного заката. А ведь иная перспектива – великолепной жизни – могла еще продолжаться. Неведомо как долго, конечно, но ведь могла же! С одной стороны, муж наличествовал – представительный, моложаво еще выглядевший, успешный в делах и с такой интригующей сединой, пробивающейся на висках. С другой стороны – картинный красавец, аккурат с обложки глянцевого журнала. Чудная комбинация, у кого еще такое счастье могло быть?!

И вдруг – бац! – из-за какого-то совершенно идиотского вопроса, а потом и последовавшего на него не менее идиотского ответа (лишний раз убеждаешься в правоте постулата, что очень красивые самцы не всегда самые умные – впрочем, так и должно быть – ведь если бы красавцы еще и слишком умными были, то что бы оставалось делать всем прочим индивидуумам?) – вся конструкция и осыпалась. Медленно-медленно принялась осыпаться: сып-сып-сып – в конце только горка то ли песочка, то ли пепла и осталась. А хороша была конструкция! Она имела полное основание гордиться ею – не кто-то там выстроил ее, а она самолично, своим умом, находчивостью, прочими талантами такое вот выстроила, что все прямо за сердца держались: финансирующий муж – любовник типа альфонса (уж будем откровенны, господа!) – молодящаяся гранд-дама, почивающая на всех этих расчудесных лаврах. Вот такая была дивная и чудная конструкцийка – и тут она враз прахом пошла… И уже не кто-то иной, а лично та же самая гранд-дама за сердце держится и уготовано ей в более отдаленной перспективе, скорее всего, быстрое и неминуемое увядание, равно как и одиночество. В более близкой – депрессия, именно то, в чем она так горячо уверяла всех и каждого – что она ее никогда не настигнет…

А, вот что еще… Число я это запомнил – 19 июня. Сразу понял, что оно мне не просто в память врежется, что это знаковое число для меня, что именно в то число у меня глаза открылись. И что отныне я этот день должен почитать, боготворить и каким-то образом отмечать. И, представьте себе, я теперь каждый год его и отмечаю. Каждое 19 июня вечером, именно в то самое время – на часах было что-то около десяти – я прихожу в этот подвальчик и заказываю себе именно тот коктейль, что у меня был тогда в бокале. «Сингапур слинг», жарко тогда было…

Я все-таки ей позвонил. И правильно сделал, себя потом бы казнил. А разве мне это нужно? Они в свое лучшее время прыгали, кувыркались, и проченаслаждались, а я сейчас дебаты внутри себя разводить примусь относительно того, звонить или не звонить? Ведь все легко можно, в принципе, устроить: загоняешь себя в несколько отмороженное состояние и – никаких проблем, далее все идет как по маслу! Золотое правило!

– Знаешь, не хотел бы тебя расстраивать… – начал держать паузу, пусть помучается. – И все же, думаю, нужно сообщить об одной новости: твой, ну тот…

Как его, черт возьми, назвать – не любовник же?! И не Бенефициар с Выгодополучателем, эти новообразования исключительно моими являлись и исключительно для моего же внутреннего использования! Что ж я не продумал раньше, как буду его называть?!

– …твой избранник… ну, в общем… тот, который…

Жестковатое начало, не без этого, но что поделаешь…

– В общем… как бы это сказать, чтоб ты не очень… расстраивалась…

Тут я опять замолчал. Вот это я как раз продумал – периодические молчанки. Но и на том конце провода молчание. Просто катастрофическое. Хотя, с другой стороны, глупо ведь было бы с ее стороны наброситься на меня с вопросами: «Как? Что? Когда?». Так что она все правильно делает… Ладно, пойдем дальше…

– Одним словом… отошел…

– Куда – отошел? – чувствую, совершенно не понимает сути вопроса.

– Как куда? Именно туда и отошел – наверх… куда мы все, в тот или иной момент… – ей богу, я при этом, и подробности вроде как разжевывая, и своими именами ничего пока не называя, испытываю даже некоторое наслаждение. Догадаться ей, конечно, можно после этих уточняющих слов, а все равно загадочно звучит. Вплоть и до полного непонимания. Ужасно, конечно, что пока так неопределенно. Даже и стыдно мне за такое поведение. Но что поделаешь…

И дальше молчу – жду продолжения развития восприятия новости на том конце провода. Но чувствую, что-то не совсем правильно я сказал, потому что на той стороне сформировалось некоторое напряжение. Да и мне самому сценарно не очень-то нравится. Один умный человек учил меня: «Когда думаешь кому-то позвонить и что-то очень важное сказать, ну, такую, не каждодневную новость, то лучше начни писать на бумаге. Хотя бы тезисы. Сам увидишь, что это не минутное дело: начнешь сам себя править, новые, более подходящие слова выискивать, выстраивать текст все более и более логическим образом, предложения менять местами и так далее. Поверь, иногда и полчаса может на это уйти, зато потом, когда этот важный звонок осуществляешь, так ты просто купаешься в тексте – медленно так начинаешь, будто ты это все только сейчас и берешь из своей головы, а у тебя выстроено все настолько четко и красиво, что там только ахают! Паузы соответствующие вклиниваешь по надобности, а потом как перейдешь вдруг на скороговорку – будто тебя осенило… И все это очень правдоподобно выглядит, красиво, органично, ибо заранее подготовлено, – ты только строго следуешь написанному тексту. И дикция у тебя возникает, и ударения, и эмоциональные какие-то моменты. Так что ты эту новость таким вот подготовленным способом сообщаешь, и там, на другой стороне, воспринимают эту информацию совершенно по-особому, так воспринимают, как тебе и нужно, чтоб воспринимали!»

Хороший совет, только поздно я о нем вспомнил, уже тогда, когда начал звонить! Черт!

Молчание на той стороне продолжается. Неужели не поняла? Да нет, голубушка, быть такого не может – точно поняла! Скорее не знает, что сказать. Может и слезу утирает. А может и нет. Опять же – это мне ясно, о ком речь. А ей, может, и до настоящего времени не ясно. Может, у нее не один он был?

Мне показалось, что на той стороне даже что-то поскрипывает от напряжения, такой саспенс! Хорошо, еще на чуть-чуть продвинемся вперед, как учит мой мудрый знакомый – когда новость неприятного свойства, то лучше всего подавать ее дозированно.

– Одним словом, покинул этот мир…

То есть глаголом действия я показал, что все – никакого действия от этого, пока еще неназванного индивидуума, ожидать не приходится. Вот только кто это конкретно, так и не называется этот индивидуум…

Еще большее у меня ощущение, что на той стороне провода наличествует некоторое замешательство. Ожидание того, что я продолжу, и для нее окончательное прояснение наступит. А у меня в мыслях только одно: понимает ли она, о ком речь идет, или нет? Скорее всего, уже давно понимает, а может быть, и с самого начала, вот только дурочку ломает. А как узнать, понимает или не понимает, не спрашивать же!

Что ж – пустим дело на самотек. Спонтанность и непродуманность иногда получше мудрых советов бывает. Я даже усмехнулся про себя. Скажу больше, усмехнулся довольно широко, не таясь, – она же не видит! Ту политику, что я сейчас провожу, можно квалифицировать как экзекуционную. Ну ничего, побалуюсь, чего уж там. Я уже прекрасно вижу, что она давно понимает, о ком идет речь, более того, понимает уже и о чем, но буду изображать из себя идиота и дальше. Я был идиотом те три года, когда у нее было такое счастье, почему бы мне и сейчас не поидиотствовать?

– Ну, я тебе сейчас помогу сориентироваться… – продолжаю экзекуционные экзерсисы. – Ну, тот, который знал толк в галстуках…

Она сразу не ответила, но я опять, еще четче, ощутил, что она уже давно – да с самого начала – прекрасно понимала, о ком идет речь! А те «другие», даже если и предположить, что они были, они вне всякого контекста в данной ситуации, потому как Бенефициара спутать с кем-то другим никак нельзя было. Но я продолжаю притворнический сеанс, настолько уже понесло… Я же себя ввел в самом начале в состояние отмороженности – не так-то легко из него выйти, когда разыграешься. Входишь в азарт, а соскочить ох как трудно! Вход рубль, а выход – два, так, кажется, в некоторых учреждениях заведено?

– Ну, я тебе еще больше помогу… – вот это я как раз быстро говорю, практически скороговоркой, из опасения, что она меня перебьет, и я не выдам всего того, что мне так хочется выдать. – Ну, тот, который тогда в подвальчике всему народу сказал, что у него все настолько расчудесно получалось, потому что он всегда исключительно хорошо старался, такой старательный парень, понимаешь ли… В общем, выкладывался на все сто, ответственно так относился к своим обязанностям, будто это в последний раз…

Во загнул, а? Экзекуция та еще, не в каждом полицейском участке такое удовольствие можно получить.

– В общем, этот – как его тогда кто-то охарактеризовал? – а, тореадор, вот кто… Да. Прости, что так сумбурно и, может, бестактно формулирую… Знаешь, волнуюсь, потеря такая, все же человек знакомый ушел…

Жестоко я, конечно, жестоко. Во-первых, это она сама его «тореадором» возвеличила, а не кто-то иной. А во-вторых, просто только сейчас наступило время, когда можно высказаться. Десять лет ни слова. Десять лет терпел, в себе носил, аж только сейчас сказал. Выпалил. Вылил. Излил. Десять лет во мне это сидело, скажу больше – сформировалось в комплекс, да-да, в натуральный нервно-психический комплекс оформилось. Она от своей депрессии уже давно оклемалась, а я себе комплекс приобрел да и ходил все это время с ним. И теперь вопрос встает: что хуже – год или два ее депрессии или десять лет моего комплекса? То-то… Так что Господь пусть прощает мне мою жестокость!

А вот теперь я это озвучил. Озвучил то, что сидело так долго. Дожидалось момента. Наконец-то он наступил. И сразу почувствовал облегчение, сразу, просто немедленно. Почувствовал, что я с этим комплексом рас-кви-тал-ся! Расстался навсегда. Освободился от него. Столько лет с ним носился, и не было подходящего случая, чтобы высказаться. А вот, пожалуйста, Бенефициар сковырнулся – прости, господи, за такое слово! – и он, случай этот, подвернулся. У журналистов есть термин такой – информационный повод. Возникает такой повод – и все остальное на него накручивается… Вот и в данном случае – накрутилось… На его «уход» высвобождение моего комплекса накрутилось…

Даже больше скажу – ощущение такое, что я с этим комплексом не просто расквитался, я его – от себя перекинул. И что теперь кто-то другой с этим комплексом будет ходить-носиться, жизнь проживать. Уж не знаю, сколько там лет… Сердечно поздравляю того, кто там его принял!

– Да я… да я ведь поняла…

И ничего больше не говорит, потому что не в состоянии. Ах, как я ее понимаю! Виновник обрушения такой дивно выстроенной конструкции! Тореадор изумительный! Красавец! Супер-пупер! Который столько радости-удовольствий ей предоставил! Звездой путеводной в дальнейшее счастливое будущее служил! И тот самый, который имел неосторожность так хвальнуться, такое ляпнуть о своей исключительности! Что послужило прямым поводом для раскрытия «гляделок» у муженька! И все полетело-понеслось! К чертям собачим и в темпе вальса! И лично он – тореадор, красавец и супер-пупер – принял исключительно быстрое решение! В один присест испарился! В такое ответственное время, ах! Так свою даму подставил, ох! И что на это скажешь, ух!

А ничего не скажешь – попробуй по такой неожиданности найти что сказать! И профессор не найдет что сказать…

– Извини, что приходится тебя огорчать, – продолжаю я как ни в чем не бывало. – Просто подумал, что никто ведь из твоих… из наших… или ваших – господи, запутаться можно! – с ним отношений впоследствии не поддерживал. Имею в виду, после его ухода… и некому тебе было бы сообщить… Так что вряд ли эта новость дошла бы до тебя своевременно. А вдруг тебе это важно? Вдруг ты туда, к нему… Честное слово, не хотел тебя огорчать…

Молчание. Тотальное молчание. Но теперь и я имею абсолютное и полное право молчать столько, сколько мне заблагорассудится. В том же духе, что и тогда. Тогда, когда мы возвращались из подвальчика домой. И буду молчать. Теперь уж пусть она говорит. Мяч на вашей стороне, синьора. Пыжалста, мадам…

– Я… я не огорчаюсь… я имею в виду… особо. Ты же знаешь, мы расстались уже давно.

– Ну конечно… конечно, знаю, что давно. Практически сразу после нас… Как же это так получилось, господи боже ж ты мой!

И опять так убийственно! Опять так жестоко с моей стороны! Вот она, человеческая сущность! Ни в коей мере не хочу себя обелять, дело скорее не во мне, а в человеческой природе вообще. Если бы не я – имея в виду эту «рогоносную» ситуацию – так кто-то другой обязательно бы повел себя именно таким непрезентабельным образом. Да все бы, в общем-то…

Нет-нет, уверяю вас, дело не во мне. Это ведь универсально – природа эта человеческая сволоченная. Тем более когда в такой скабрезной ситуации приходится действовать. Ходишь-ходишь, держишь в себе эту накипь, комплекс у тебя формируется, а ты продолжаешь ходить – уже с этим комплексом – целые годы с ним ходишь, а наступает информационный повод – ужасного, конечно, характера, но что поделаешь! – тут-то все и выплескиваешь! Ни на что уже не оглядываешься! Ни на какую человечность с состраданием вкупе…

– Ну, что ж… – резюмирую. – Жалко, конечно…

– Да, конечно, конечно…

Помолчали. Безусловно, в какой-то степени мерзко себя чувствуешь, не без этого, да и стыд какой-то наличествует, а в то же время и облегчение неимоверное испытываешь, как-никак, комплекс такой с себя сбросить… Просто дикость какая-то – до чего же все-таки подлючая сущность человеческая!

Она и дальше молчит, словно воды в рот набрала. Полностью онемела. Еще бы! Да и что тут говорить особо?

Ладно, закругляться надо…

– Ну вот, такое дело. Сообщил тебе. Свою задачу выполнил. Ты думаешь, мне приятно было эту миссию выполнять? Отнюдь. Ты думаешь, я хотел? Может, ты даже думаешь, что я это и с каким-то удовольствием тебе сообщаю? Как бы не так… Поначалу я вовсе не хотел звонить. Но посчитал, что в любом случае ты должна была об этом знать. Вы были так сча… – и не окончил фразу, зачем?

С минуту никакой реакции. А потом:

– Ты прав. Должна. Теперь я знаю. Спасибо.

– Да не за что, чего уж тут благодарить…

– Да… дело такое…

Так что я позвонил, и мы поговорили. Я не задавал никаких специфических вопросов. Ну, вы понимаете… В этой ситуации практически каждый специфический вопрос – дурацкий. А крутится он на языке, ох как крутится! Так и хочется спросить, этот самый главный вопрос задать: «А ты – пойдешь?» Хотя я знаю – она не пойдет. Просто крутится в голове и чуть с языка не срывается, ну, как это обычно бывает. Крутится – выход хочет найти. Прямо спасу нет, еле удерживаюсь. Уже опасаюсь, как бы у меня новый комплекс не начал формироваться…

Я, кстати, знаю, как от этого освободиться. Тот же мудрый человек научил. Оказывается, все очень просто. В таких случаях нужно просто сказать: «Обожди минутку, у меня там, на кухне, чайник разрывается…» Отойти от аппарата подальше и вслух задать себе этот навязчивый вопрос. В данном случае, следует этого незримого, но в принципе весьма конкретного человека спросить: «А ты – пойдешь?» Желательно даже несколько раз до полного исчезновения данного наваждения. Но это, конечно, нужно проделывать наедине, без свидетелей, без посторонних.

Следуя этим указаниям, я так и поступил: положил на трубку салфетку – под рукой оказалась, все-таки хоть в какой-то степени будет звуки и шумы ненужные гасить. Якобы на кухню вышел, а в действительности – в другую комнату, дверь за собой предусмотрительно закрыл. Двойная защита получилась – салфетка эта плюс еще и дверь. И в таком, уже уединенном состоянии, вслух озвучил этот вопрос, который так меня мучил: «А ты – пойдешь?» Еще, еще и еще раз. Без присутствия посторонних лиц, естественно, вся эта операция была проведена. Полнейшее инкогнито, не знаю, уместно ли тут такое слово. Не получив никакого ответа, что впрочем было ожидаемым, но параллельно освободившись от этого навязчивого вопроса, он же нарождающийся новый комплекс, я проделываю свой путь обратно к аппарату. Он и вообще умрет, этот вопрос, пока я буду передвигаться, отойдет от меня окончательно и бесповоротно. Я теперь прекрасно умею разделываться с комплексами. Как с давнишними, так и с теми, которые по ходу формируются. В данный момент я могу совершенно спокойно продолжить наш с нею разговор, никаких навязчивых идей и комплексов я больше не имею.

А поскольку говорить больше не о чем и вопросов у меня уже никаких нет, да и не предвидится, то я ей и говорю:

– Ну вот. Такая новость. Неприятная. Но – уведомил. Свой долг выполнил. По-другому же нельзя, простая память о человеке требует того, чтобы известить всех тех… кто его знал. Вот такое дело…

Это уж я говорю без всякой издевки, без малейшего подтекста, ни о какой экзекуции и речи нет. Наоборот, я преисполнен полнейшего человеческого участия.

– Да… такое дело, – доносится ко мне с той стороны.

– Ну что? Наверное, будем прощаться…

– Да, конечно. Будем прощаться.

– Ну что ж, до свидания. Как-нибудь созвонимся…

– Да-да, давай непременно как-нибудь созвонимся…