Текст книги "Частично консумированный брак"

Меня так любил папа

Меня так любил папа, что это уже переходило всяческие границы. Ну, это мама так считала, папа ее мнения не разделял. Хотя в реальности мой папа и на самом деле так меня любил, как, пожалуй, никакой другой папа во всем мире. «Во всем мире» – это, может, и перебор, но то, что в нашем дворе, так это точно. Мне все мои друзья завидовали, потому что никто из них о такой отцовской любви и помечтать не мог.

Что примечательно, так это то, что папа никогда мне не говорил, что он меня любит. Зато мама, она без конца меня уверяла в том, что любит меня очень сильно и даже до беспамятства. Но я же знаю, что папа меня тоже очень любил. Даже если и не говорил об этом. Просто он мужчина и не мог себе позволить таких слов. Да и некогда было ему эти антимонии разводить – он все время чем-то был занят полезным или куда-то постоянно спешил, бывало, что и отлучался на какое-то время. Одним словам, папа был очень серьезный человек.

В нашем городе мой папа, несмотря на его молодость, был довольно успешным врачом – а в том, что он врач, он уверял всех и каждого – хотя в действительности он выучился на инженера. Папа ни одного дня не работал по специальности, но диплом у него был. Как это у него получилось, даже мама не знала – чтобы его получить, надо было отпахать три года на каком-то предприятии. Мама, кстати, была не против, чтоб папа на том предприятии вообще всю жизнь пропахал, но папа терпеть не мог пахать, поэтому он стал врачом. Люди его не только врачом называли, а еще и травником – он людей травами лечил – тогда с лекарствами напряженно было, и потом, многие занимали принципиальную позицию и ни в какую не хотели травить свои и так ослабленные организмы вредоносной химией. У папы сотни рецептов были, и ото всех болезней, даже от тех, от которых, в принципе, навсегда умирают, ему это богатство знаний от дедушки осталось по наследству.

Мне еще страшно нравилось, как папа разговаривал. Очень красиво, интеллигентно, речь у него исключительно правильной была. И всякие слова он такие магические знал. Иногда как скажет что-то магическое, пациенты сразу наповал обрушиваются и против расценок уже нисколько не возражают. И потом, он всюду вставлял чрезвычайно загадочный для меня оборот: «собственно говоря». Оборот этот вроде как ничего и не значил, но в то же время всегда действовало безошибочно. Неудивительно, что папины пациенты, а в особенности пациентки, от одного только этого «собственно говоря» теряли голову и верили, что только папа и может их исцелить.

Короче, он пользовался просто бешеной популярностью, беда была, как мама ему указывала, только в одном: «У тебя диплома нет соответствующего, ни патента, ни лицензии, ни вообще хоть какого-то разрешения, и все, чем ты занимаешься, – это какая-то самодеятельность. Если не сказать «подпольщина». А папа страх как не любил где-то там регистрироваться и становиться на учет. Более того, он прямо-таки лютой ненавистью ненавидел платить налоги государству, ибо считал, что государство и так нас обкрадывает на миллиарды. Причем в постоянном режиме. А еще папа всегда говорил, что он фартовый и все ему в жизни «прокатывает». Оно-то, конечно, так, но однажды с каким-то пациентом у него что-то не так получилось, более того, тому бедолаге даже хуже сделалось, что касается состояния здоровья. А здоровье, как известно, это все. Даже ценнее, чем все наличествующие в кармане и других местах деньги. Одним словом, взял этот товарищ с подорвавшимся здоровьем да и накатал телегу аж в горком партии. Ну и стали папу тягать в прокуратуру для объяснений.

А потом я невольно подслушал, как один влиятельный пациент на условиях полной анонимности дал папе совет. Папа его уже не первый раз от очередной жуткой «мужской» гадости лечил, потому что уколами. Он на дом к нам приходил поздно вечером, уже когда темно было. Ведь он начальником каким-то работал – не могло же такое важное лицо таскаться по забитым народом коридорам поликлиники, ему туда ходить с этой его нехорошей болезнью все равно, что на плаху голову свою положить. Равно как и то, чтобы днем его во дворе наши бабушки-сплетницы вычислили. Так вот, на последнем сеансе он папе сказал:

– Вам надо исчезнуть, пока еще не поздно, а я уже сам тут таблетками добью. Буквально испариться. Не сегодня-завтра подпишут ордер и к вам заявятся. И лучше будет, если в другую юрисдикцию.

– Это как, собственно говоря? – сразу же поинтересовался папа.

– В другую союзную республику. Я помогу: будут снимать с прописки, так укажут – мол, в Белоруссию, к примеру, выезжает, а вы – в Россию чкурнете. Или в Грузию. Может, туда даже лучше. И мой вам совет на будущее: чем угодно занимайтесь, хоть бомбу делайте, но в медицину больше не лезьте. Ну, разве что исключительно для своих. Понимаете, медицина – это здоровье нашего народонаселения, а народонаселение для нашей партии и правительства – это первейший приоритет! Они за здоровье народонаселения головы всем поотрывают!

Слово это – «ордер» – меня страшно поразило, наповал прямо-таки сразило. Ничего не скажешь – у некоторых пациентов тоже были их собственные магические слова. Дивное и в то же время ужасное такое слово, я, в общем-то, не понял, что оно обозначает, но безошибочно догадался, что связано с тюрьмой. Так оно, скорее всего, и было, потому что папа немедленно начал паковать чемодан. Бабушка тоже не сидела без дела, а быстро бросала в другой чемодан все медицинское – пакеты с травами, шприцы, коробки с ампулами и таблетками.

– Аня, поехали, – как можно веселее сказал папа маме и что-то ей очень быстро стал нашептывать на ухо. – Там будет расчудесно, это же на море! Не то, что тут, в этих жутких некомфортабельных условиях и с туалетом во дворе! Ты отдохнешь, наконец-то, ребенок оздоровится, йодом напитается. И у меня будут нормальные условия для деятельности. Главное – никаких завистников. Ты же видишь, что меня отсюда выживают!

Мама молчала. Скорее всего, она все рассекла в один момент, а может, такая петрушка у них и раньше была, когда я еще совсем крохой был.

– Удивительное дело! – мама наконец-то очнулась и закричала папе прямо в лицо. – Государство тебя бесплатно на инженера выучило, а ты ни дня по специальности не работал! Все в сфере услуг крутишься…

– А это так надо людям, Анечка! Аня, ты себе не представляешь, как люди мучились бы без таких, как я!

– Ты мне этих антимоний не разводи, пожалуйста… В то время как весь наш советский народ…

– Аня, пропаганда это все, поменьше обращай внимания! А то они тебе наговорят!

– Нет, ну это ужасно! Если тебе и уезжать, так лучше будет, чтоб вообще куда-нибудь подальше! И никаких возражений! – вскричала мама.

И действительно, маму так, нахрапом, не очень-то возьмешь. Она была передовой учительницей, ее страшно ценил директор школы – прямо до невозможности – а еще она оканчивала пятый курс университета, потому что пединститута ей уже было мало, и у нее впереди вырисовывались замечательные карьерные перспективы. Вплоть до того, что когда-то в будущем она и сама могла стать директором вместо того, который сейчас был. Неудивительно, что она с папой предпочитала говорить без всяких никому не нужных антимоний.

– Какие переезды, когда у меня все так прекрасно складывается? И потом, где я там буду жить и где я буду работать? Мне никакие излишние треволнения не нужны!

И тут случилась удивительная вещь: оказалось, что у папы где-то там на этом море уже есть целый дом со вторым этажом, верандой, погребом и закутком для кур и прочей живности. Правда, оформленный на бабушку, но все равно это была очень приятная новость.

– Интересно, чего это ты от меня скрывал?

– Ничего я не скрывал. Собственно говоря, все случайно получилось: люди продавали, а я купил. Ну, то есть мама купила, но какая, собственно говоря, разница? Аня, не это главное: ты пойми, отдельный дом, балкон со второго этажа прямо на сад выходит. А там деревья, кусты, цветы – какие хочешь. И все это, Аня, субтропические культуры, заметь.

Я думаю, что вот это «субтропическое» тоже является каким-то магическим словом, недаром мама надолго приутихла. Но потом ее строптивая натура все же взяла свое. Да и вообще – разве можно было предположить, что после такого поворота с верандой и погребом у них не состоится выяснение отношений? Короче, настолько жуткий разговор воспоследовал, что я не на шутку обеспокоился. Временами мама пускалась в крик, но иногда папе удавалось охладить ее пыл.

– Аня, тише! Соседи же, как бы не навредило твоим школьным прожектам…

Еще одно магическое слово, потому что как только мама слышала слово «прожекты», так крик немедленно прекращался, и она начинала нормально разговаривать. А то даже и шепотом.

– Собственно говоря, Аня, ты же понимаешь, что у меня другого выхода нет. И если ты хочешь сохранить нашу семью, а ты же не можешь этого не хотеть, то ты должна ехать со мной! Тем более что это на море!

Я помалкивал, но с папой был солидарен на все сто процентов. Потому что мне на море было бы в сто раз лучше, чем здесь, это же без вариантов! К тому же там полно настолько нужного мне йода!

– И что я там буду делать, на твоем море?

– Здоровье поправлять, вот что. С этими детьми ты его окончательно подорвешь!

Все же мама почему-то упорно не желала разглядеть те блестящие перспективы, что так зазывно маячили в нашей будущей жизни.

– Кто меня примет на работу – в курортных зонах всегда все схвачено! Даже у нас все схвачено! Я тебе скажу ключевую фразу: тут меня знают, тут я себя зарекомендовала с самой положительной стороны, тут меня ценит и начальство, и коллектив! А там что я и кто я буду?! Курам твоим пшено рассыпать?!

Папа гордо промолчал, ясно было, что это у него тактический прием, что ему пока ни на какие провокации вестись нельзя.

– Да, кстати, – прямо в лоб спросила его мама, – а ты-то там чем будешь заниматься, если решил с медициной покончить?

– Как чем?! – папа был просто ошарашен предположением, что ему якобы нечем будет заняться. – Фотографией! У меня же четыре фотоаппарата есть! Причем не массовые «Смены», а дорогущие «Лейка» и «Киев»! Разве ты не понимаешь, что это целое богатство! И учти, кроме веранды, погреба и ненавистного тебе закутка у меня там целая фотолаборатория оборудована. И в растворах я руки гробить не буду – помощника присмотрел.

– И что?

– Как – что?! Люди же со всех концов родины едут на море, чтобы раз в году на пляже отлежаться! Одиннадцать месяцев ишачат на фабриках-заводах-полях и вырываются из этой мясорубки, чтоб расслабиться! Клиентов – толпы! Некоторым – так и вообще раз в жизни такое счастье улыбается. В огромных количествах едут! Как не ехать? – а то так и умрут, ничего не повидав. И поверь мне, что эти люди никаких денег не пожалеют, чтобы только запечатлеться на фоне волн! Заметь, Анечка, все стороны фотографического процесса остаются довольны – быстро, выгодно, удобно. Сегодня я их клацнул, а завтра к ним же на пляж – вуаля, мусье и мадам! Вот ваши снимочки, где вы страстно обнимаетесь (папа при этом бросил взгляд в мою сторону), вы только гляньте, как все эффектно получилось! Они же, Аня, будут млеть от счастья!

– Эффектно и эффективно! Представляю, сколько ты с них слупишь!

При этом мама тоже метнула в мою сторону быстрый и резкий взгляд. Но я успел опустить глаза и как ни в чем не бывало водил своим грузовичком туда-сюда по ковру. Вообще-то мама, хоть и высококультурная у нас, но иногда как ввернет какое-то слово, ну, будто с рынка только что вернулась. И папа тоже был такого мнения о базарных словах, я же видел, как он поморщился от таких жутких и, собственно говоря, не очень приличных слов.

– А это, Аня, работа. А как же по-иному? Фотоаппараты купи, треногу тоже, а бумага какая дорогая, тем более если хорошего качества, проявители-закрепители, лабораторию обустрой. Электричества сколько потребляется! И клацаешь, как минимум, один и тот же объект по три-четыре раза, так, чтобы поприличней кадр выбрать можно было. Опять же на пляж уже готовое назавтра неси, по дороге стражам порядка не забудь сунуть в карман. Одного помощника содержать, Аня, что ты? Не столько тех доходов, как расходов!

– На фоне волн! Я просто умираю! – маму не так легко было сбить с толку, это общеизвестно. – Естественно, опять без лицензии и разрешения! И потом – а что если фабрика фотобумаги сгорит к чертям и ее целый год не будет?!

– Тю! – выцедил папа и даже скривился. Скорее всего от того, что такое простонародное словечко пришлось употребить. Он этого жуть как не любил. – Вокруг столько всяких возможностей, я даже об этом и говорить не хочу…

– Н-да… это я оплошала, конечно… Ты любую возможность из любой невозможности сварганишь запросто, как же я забыла об этом!

– Собственно говоря, что ж в этом, Аня, плохого?

Это был с папиной стороны настолько весомый аргумент, просто до чрезвычайности, потому как мама даже ничего и не ответила. А папа не переставал выдвигать новые.

– Аня, ты будешь просто отдыхать, не обязательно тебе работать – у тебя же здоровье… Эти чужие дети – тридцать душ в классе, какой человек выдержит? Адский шум в течение всего дня, конспекты писать, классное руководство, тетради проверять до самой ночи – умом можно тронуться!

– Как это – отдыхать?! – чуть не взбесилась мама.

– Ну, как другие люди отдыхают? С утра на море – тебе надо здоровье восстанавливать от твоих тетрадей. Потом вы с ребенком пообедаете и поспите. А вечером я поведу тебя по магазинам. Или одну или с ребенком – как захочешь. В кафе заглянем, собственно говоря, мороженым полакомимся. Может, и винца легенького пригубим…

– Фи, – сказала мама и с недовольной миной отвернулась от папы.

До чего же все-таки мама порой странная бывает, никакими словами объяснить невозможно! Я, кстати, и до настоящего времени никак не могу уразуметь, чего это она так артачилась. Ведь что может быть лучше магазинов, где есть абсолютно все и где можно было накупить всего, чего только пожелаешь, учитывая то, что у папы в карманах всегда было полно денег?

– Писем пока, Аня, не жди. – По всему было видно, что папа был страшно разочарован. Но времени у него уже не было, так что он выложил перед мамой на стол толстый конверт. – Вот все уляжется, тогда напишу. Ни в чем себе не отказывай!

Одним словом, уже некогда было папе маму и дальше убеждать, скорее всего, нам этот ордер прямо сейчас везли, а может, и поезд уже к вокзалу приближался. Так что папа схватил свой чемодан с вещами, бабушка – медицинский, он ее под руку, и побежали они на вокзал к поезду подальше от этих треволнений. Вот так и получилось, что папа с того времени стал жить на прекрасном морском побережье в отдельном доме с верандой и лабораторией, а мы с мамой остались там, где и раньше жили – в этих жутких некомфортабельных условиях.

* * *

– Лучше бы он деньги на ребенка высылал да суммы поприличнее, – жаловалась мама Глафире Даниловне, своей лучшей подруге. – А то официально устроился на четверть ставки при каком-то санатории и теперь, скорее всего, будет присылать мне копейки! Дружку своему, такому же, как и он сам, записочку написал «до востребования» – без подписи и обратного адреса. Хорошо, что хоть отозвался!

Глафира Даниловна, кстати, на почте работала, куда эти копейки, скорее всего, и должны были поступать. Вот только насчет этих монет я что-то не понял. Как это, посылками, что ли, папа будет их высылать? Меня такие вещи, что я не понимаю, всегда бесят, но попробуй сейчас у мамы спросить, так определенно нарвешься на неприятности! Тем более, что мы сейчас жили в обстановке повышенной секретности, и мама кроме этой своей подруги с почты и еще одной знакомой из какого-то управления по защите населения больше никому ничего не говорила, чтобы пересудов не было и чтобы ее карьерному продвижению эта история не мешала никоим образом. И мне наказывала: «Всем отвечай, что папа в длительной командировке. Что родина его послала. Куда – не знаешь. И никаких подробностей! Ты хорошо запомнил?»

– На четверть ставки?! – просто поражалась Глафира Даниловна. – Да как такое может быть? Вообще и в частности? Я знаю, что на полставки можно устроиться. В исключительных случаях и на треть ставки можно. А так, чтобы на четверть ставки – никогда о таком не слышала!

– У него все может быть, плохо вы его знаете!

– А как же он, бедненький, живет на эти четверть ставки?

– Так же как и здесь – левыми приработками. Более конкретно – у него там четыре фотоаппарата. Тренога. Проявители-закрепители. Лабораторию себе там устроил, электричества все это дело жрет немеряно. Помощника подыскал. Четверть ставки… ему что – работа нужна? Ему только бы куда-то примазаться и трудовую книжку пристроить, видимость создать, что и он трудовой элемент!

– Анечка, ну, что поделаешь, ну, кто ж виноват, что он у вас такой предприимчивый, можно даже сказать, что коммерсант?

– А партия учит, что коммерсанты нам не нужны! Вот и на съезде сказали, что…

– Все так, Анечка, – даже не дослушала Глафира Даниловна эту пропаганду. – А попробуй без них прожить! Вот мне трубу на кухне прорвало, так ЖЭК полгода не мог заварить – баллона с кислородом у них нет. А когда баллон появляется, так обязательно стержни заканчиваются! А пошла к дяде Толе – тоже хороший коммерсант, мало ли что вдруг понадобится, у меня есть адресок – так у него и баллон с кислородом, и этих стержней – сколько хочешь!

Мама даже не нашлась, что и возразить относительно баллона с кислородом. И Глафира Даниловна пошла в мягкое наступление:

– И вы не расстраивайтесь так, что он вам копейки будет высылать. Все же понятно, это он хочет вас к себе затянуть, так сказать, экономическими стимулами, ну вы же сами понимаете – он переживает и идет на все. Он семью хочет сохранить, Анечка, вот что!

Классная эта мамина подруга, Глафира Даниловна, она всегда перед ней папу защищает. И даже выгораживает, если разобраться.

Так мы жили месяц, а может, и два. Наконец, папа понемногу стал выходить из подполья – начал звонить и писать – он же действительно любил меня до беспамятства. И маму любил. В общем, время быстро летело, мне даже и не пришлось по папе долго скучать. Тем более наступало лето, и у мамы на носу была экзаменационная сессия. В общем, она договорилась с какой-то проводницей, чтобы та взяла меня к себе в купе и отвезла к папе на море. А он меня там у поезда на станции встретит.

– Пусть и они с ребенком хоть месяц покрутятся одни, а то прямо райские условия там у них – балкон, субтропики и погреб три метра глубиной. Пусть, пусть! А то вы его все время только защищаете! – мама даже рукой махнула, как отрезала, и не дала бедной Глафире Даниловне никакой возможности на достойный ответ.

– А ты гляди и запоминай, – мне приказала строго, – как он там живет. И варит ли ему бабушка суп. Если нет, то пусть варит – ему жидкое надо. И ты чтоб не всухомятку питался… И не мороженым одним! Получите у меня…

* * *

На вокзале папа хоть и старался не показывать мне никаких антимоний, но расцеловал сильно-пресильно, даже проводницы не стеснялся. И сразу повез домой на такси. Домик у папы, что называется, «не хилый», но я не успел ничего толком рассмотреть – ни в погреб не залез, ни экзотические культуры не удалось потрогать – папа напялил на меня панаму, как мама и велела, и сразу же потащил меня на море – я даже супа не поел, хотя, может, его и не было у них с бабушкой, кто ж теперь скажет?

Море, кстати, прямо от нас – со второго этажа – видно было, я как его увидел, прямо затрепетал от предвкушения, но папа быстро привел меня в соответствующее чувство:

– Некогда нам, сына, ерундой заниматься – нас ждут дела поважнее. Видишь ли, времени у нас с тобой в обрез – ни минутки терять нельзя. Последние дни у этой смены, да и с солнцем проблемы предвидятся – по прогнозам дожди надвигаются! Понимаешь, люди как сумасшедшие кинулись фотографироваться. Жизнь так устроена – пока одни отдыхают, другим приходится вкалывать, как тем неграм! И что в этой ситуации прикажешь делать? А ты ж у меня помощник первейший! Надо потерпеть, ты же казак!

Правда, потом папа решил проявить всю свою доброту.

– Я тебе по дороге мороженого куплю. И себе тоже – как-то перебьемся, собственно говоря. Вечером в ресторан пойдем – отъедимся. Возражений нет?

И сразу сунул мне в руки другой конец треноги, наверное, чтоб у меня их точно – возражений этих – не возникало. На шею папа навесил мне экспонометр, а сзади на спину привязал два серебристых отражателя, скорее всего они образовали у меня за спиной что-то наподобие крылышек, потому что на нас все прямо глаза пялили, причем с большим уважением. Немудрено – думаю, вид у нас был достаточно интригующий, когда мы неслись рысцой с горки вниз: папа бежал впереди – молодой, красивый, ну, что твой бог, – а за ним вприпрыжку и я следовал, его верный ангелочек…

Море – это, конечно, сказка! Мне все было удивительно на этом море, я его вообще впервые видел. С горы мы спустились к берегу, но о том, чтобы искупаться по этой жаре, я и заикнуться, собственно говоря, не посмел. Пер себе эту треногу и помалкивал. А еще мне удивительно было – до чего ж это у нас люди любят фотографироваться. До беспамятства прямо. Но папа объяснил:

– Понимаешь, фотоаппараты пока не у всех есть, тем более такие дорогие, что качество гарантируют. И потом, мороки много: пленку проявлять надо, в растворе выдерживать, закреплять, развешивать и сушить, снимки печатать и все такое прочее. Гораздо проще, чтоб кто-то сфотографировал и уже готовое дал. А сфотографироваться каждому хочется. Видишь ли, отдыхающие – это особый народ. Это те люди, которые сюда в санатории и дома отдыха приезжают, они раз в год на море попадают, а то и вообще единоразово, вот и хотят увезти отсюда карточку – воспоминание на всю свою жизнь. И потом, если не покажешь дома фотку, так многие еще и не поверят, что на море был, понял?

Поравнялись мы с пляжем, но папа на него не сворачивает. Объяснил мне, что мы двинемся по дороге, которая ведет за мыс. Что это, конечно, далековато, зато там не так много народу и гораздо интереснее будет. Пот градом с меня скатывается, но я терплю, как мне и было сказано.

За мысом и действительно было не очень много народу. Дяди, которые там папу уже поджидали, быстро к нему подходили, забирали свои снимки и так же быстро испарялись. А те дяди, которые только еще хотели сфотографироваться, поодиночке подходили, подмигивали папе и как бы между прочим спрашивали:

– А так, чтоб пооригинальнее?

Папа им отвечал, что подумает, дело такое, не совсем обычное. Да и риск наличествует и все такое прочее. Но что, мол, в принципе… правда, почему-то не стал уточнять, что же там с этим принципом, так что было совершенно непонятно, получится ли у этих дядей хоть что-то с их задумкой или нет. Затем один дядя, тот, что посмелее, озвучил свои пожелания более конкретно: чтоб что-то запоминающееся было ему на всю оставшуюся жизнь, чтоб что-то особенное было, ну, например, чтобы его тетя сняла свой купальник и просто так, голенькая, лежала на гальке. И другой дядя потом подошел. Но этот почему-то непременно хотел, чтоб его тетя, слегка прикрываясь рукой, выходила из волн на берег, словно она какая-то Афродита. В крайнем случае чтобы она просто сидела на камне – опять же, без ничего – и задумчиво смотрела вдаль. Там, где Турция. Папа и тут говорил, что надо подумать, все взвесить, и как бы чего не случилось. На что ему дядя ответил, что ничего, мол, не может случиться – мы же тут одни, никого вокруг и близко нет, ну, если не считать тех теть, что безмолвно дожидались окончания переговоров. И что деньги он платит наперед. На что папа скромно намекнул, что не такое уж это дело дешевое, что, мол, риск и все такое прочее…

Пошли эти дяди к своим тетям советоваться. А потом подошел тот, который первым был, и спросил:

– Ну, так что?

Папа почесал затылок, такое лицо состроил, будто ему прямо поперек горла такие пожелания диковинные, и как бы между прочим процедил сквозь зубы:

– Ну, разве что если за камни…

Пошли мы с первой парой за камни, но тетя почему-то заволновалась:

– А как же мальчик?

– Какой мальчик? Дите это? Еле-еле удалось в младшую группу детсада пристроить – не хотели брать… Не беспокойтесь – ему всего три года с небольшим. И то, что женщина в чем-то или без чего-то, для него не имеет никакого значения. Я вам больше скажу: бабушка, когда идет в баню, всегда берет его с собой. В женское отделение, разумеется. Поверьте, женщин без ничего он видел предостаточно. Даже больше, чем нужно! И, – папа перешел на шепот, дыхание у него участилось, – у него на все это, ну, на это самое, идиосинкразия уже выработалась. Прямо жуть какая-то… Я даже… – Голос у папы задрожал, мне показалось, что и слеза у него в глазу блеснула. – Я даже, – всхлипнул папа, – волнуюсь за его будущую полноценную жизнь… как будущего мужчины, ну, когда дело до женитьбы дойдет, ну, вы понимаете… Но знаете, работа… вечная эта борьба за пропитание… приходится идти на жертвы… А без него нельзя – он за отражатели отвечает. Вдруг понадобятся?

Мне папу жалко стало, что он вечно изо всех сил бьется за мое пропитание, чтобы у меня суп каждый день был на столе и разнообразие продуктовое, так что я не стал обижаться за это его заявление о том, что мне якобы три года. По факту все шесть. С приближением к семи. Я и так щупленький по природе, а тут не исключена возможность и вовсе отощать: непонятно еще, как с супом сложится, и вдруг мне придется целый месяц на мороженом и одних только яичницах продержаться? Но это такое дело… А что касается бани, то я в жизни ни в какой бане ни разу не был, тем более в отделении, бабушка этих антимоний никогда не разводила раньше и сейчас тоже каждый вечер будет мыть меня на кухне в каком-то жутком корыте – я его уже заприметил, но, собственно говоря, я не стал поднимать бучу – я же не враг своему родителю. Более того, я всеми силами старался показать, что пролетающие вдали чайки меня гораздо больше волновали, чем какие-то там тети без одежд.

Вообще-то меня эта ситуация несколько удивляла, непонятно было, зачем это все делается, ведь дядя мог на свою тетю смотреть в своей квартире и в своем индустриальном крае столько, сколько ему заблагорассудится. Но по дороге домой папа доходчиво все объяснил:

– Понимаешь, дядя приехал сюда из одного города, а тетя – совершенно из другого. Тут они встретились, познакомились и подружились на какое-то время. Иногда между их городами тысячи километров – такая большая у нас страна, чтоб ты знал. Так вот, уже когда им нужно уезжать из этого райского места, дядя и говорит тете: «Слушай, я же хочу тебя вспоминать всю свою жизнь, настолько ты в моем сердце оставила отпечаток. А давай-ка снимемся как-то попривлекательней, что ли?» И поверь мне, ни одной тети не найдется на всем белом свете, которая бы возмутилась, развернулась и резко ушла с пляжа, оставив несчастного дядю одного на пустынном берегу наедине со своими прекрасными фантазиями!

Наверное, так и было насчет отпечатка в сердце, потому что папа лупил с этих дядь по-черному, они же все жаловались:

– Ну, что же так… ну, это ж запредельно…

– Естественно, – совершенно спокойно отвечал папа. – Разве я в состоянии всем им противостоять?! Постовым – в карман сунь, чтоб не препятствовали работе. Прокуратуру тоже обойти нельзя, в райисполком раз в неделю зайти нужно – хоть ты застрелись! Их вон сколько – не сосчитать, а я – один! Я, если хотите знать, себе в убыток работаю!

Под таким напором аргументов дяди молчали, только дышали тяжело. А папа им и дальше объяснял про тяготы своей жизни:

– Но, собственно говоря, даже не это главное. А то, какие я риски на себя беру. Если что – с вас взятки гладки: милиция профилактическую беседу проведет и отпустит. В худшем случае на работу напишут, чтоб вас там пропесочили на собрании трудового коллектива. А меня так за шкирки и на Магадан! Несоизмеримо!

Я не знал, что такое Магадан, – я пока не все магические слова еще знаю – по всей вероятности, это было нечто настолько страшное, а может быть, и на всем свете самое ужасное, потому что после Магадана уже ни один дядя не противился этим расценкам.

Так наша прекрасная жизнь, собственно говоря, и продолжалась целый месяц: утром – на пляж, папа отдавал готовые снимки, потом фотосессии за камнями, потом мы сами с папой купались до одурения, затем какой-то ресторанчик, в котором мы отъедались за целый день и вечером возвращались домой, где нас уже дожидался папин помощник. У него потом целую ночь в лаборатории электричество горело – сплошные расходы! Но вот, наконец, пришла телеграмма от мамы: она сдала все экзамены и сообщала, что лично едет меня забирать. И чтобы мы на вокзал не ехали ее встречать, а подошли к автобусной остановке – не дай бог поезд опоздает или еще что-нибудь приключится, так чтоб я на вокзале по жаре не шатался, а культурно сидел в тени на остановке с какой-нибудь книжкой и учился читать уже по целым предложениям.

Ну, мы, конечно, к приезду подготовились, чего уж там. Утром бабушка поковыляла на рынок, потом у кого-то выцарапала поваренную книгу и полдня варила суп, целая кастрюляка получилась – это чтоб у мамы не было никаких подозрений насчет ежедневного наличия жидкого. А папа провел со мной профилактическую беседу.

– Ты маме только не обмолвись про этих дядь с тетями – ну, зачем ей это знать? Ты же знаешь, как мама все к сердцу близко принимает.

– Что ты! Я ж не валенок какой-то, заметано.

Папа на меня посмотрел с некоторым сожалением, но ничего не сказал. Папа всегда выступал за культуру речи и поведения. Особенно в общественных местах, он кухню тоже считал общественным местом, но что он мог сделать против этой «контркультуры», как он выражался, – все пацаны из соседних домов по-другому изъясняться не в состоянии были. Я среди них и так самый приличный был.

– Тлетворное влияние улицы, – вынесла вердикт бабушка. – И куда от него денешься? Хорошо, что хоть так. Даст нам Аня прочуханки за этот возвышенный стиль, будь уверен!

Бабушка тоже хороша, сильно ей нужно было масла в огонь подливать – папа и без того на сплошных нервах находился. А теперь и вообще основательно пригорюнился, но что ж тут поделаешь, и так было ясно, что поезд с мамой неумолимо приближался к вокзалу.

– Скажет, дала ребенка на месяц, так вот во что они его превратили, – бабушка вообще-то обожала добивать папу своими замечаньицами, этого у нее не отнимешь.

– Ты, может, все-таки постарайся покультурнее? Хотя бы в самом начале, а? – как-то умоляюще попросил папа. Мне даже жалко его стало.