Текст книги "Сумерки"

Почему-то мне было погано. Странно. Так погано, что хотелось улечься прямо здесь, на кафельном полу, и плакать, плакать… Что случилось с моим настроением? И только одевшись, только отправившись обратно в столовый зал, я понял.

Весь этот вечер отдыха – так удачно начавшийся! – меня преследовало нелепейшее чувство, будто за мной смотрят. Не следят, не шпионят, а именно смотрят. Внимательные голубые глаза. Будто бы даже те самые, из профессорского бумажника.

Кусок бреда.

Глаза надо мной, а я под ними – маленький, голый, трогательный. Смех…

Проклятая, проклятая, проклятая горячая!

2.3 Кассета из блока «Двадцать шестой», служебные переговоры по делу «Миссионер», гриф «Совершенно секретно»

– Эй, эй! Меня слышно? Кэп, ответьте тридцать пятому!

– Слышно, тридцать пятый. Говори в трубку, не ори на весь город.

– Свобода – наша цель! Тьфу! Наше знамя!

– Процветание… Лейтенант, что стряслось?

– Виноват, товарищ капитан. Вы приказали сообщать обо всем необычном.

– Валяй.

– Тут ко мне одного типа доставили. Совершенно чокнутого старикашку, который утверждает, что он преподаватель из музыкального училища номер два. Документов нет.

– Запрос сделан?

– Уже есть ответ. В училище такой числится, похоже, именно этот. Фотография пока не пришла.

– Валяй дальше.

– Значит, так. Старикашка ехал на такси к себе домой. Когда на пути попалась патрульная машина, таксист воспользовался случаем и сдал старика милиции. Он заявил, что никогда еще не возил более подозрительного пассажира, и предположил, что это скрытый кретин. Дубины, услышав слово «кретин», естественно, на полусогнутых приползли к нам. Таксисту они разрешили продолжать работу, все данные на него записали. Он клялся, что не при делах, что просто исполнил долг истинного гражданина, валялся у дубин в ногах, ну те и отпустили его без допроса.

– Данные на таксиста остались, не будем скандалить.

– Я тоже так решил, кэп.

– Решаю я, лейтенант!

– Я полное ничтожество, двадцать шестой!

– Хватит орать. Разорался… Это действительно кретин?

– Нет, мой капитан. Ясное дело, никакой он не кретин, отвечаю головой. Но вы знаете, этот старик несет сущую ахинею! Просто до жути. Вот что он изложил в ходе допроса, передаю почти дословно. Он напряженно работал, и вдруг его вызвал к себе какой-то субъект, которого он проименовал «человек с глазами вместо лица». В какой форме был сделан вызов, непонятно. Вызвал, и все. Этот человек дал старику толстый бумажник и приказал идти на улицу. Старик отказывался, но человек с глазами вместо лица очень хорошо его попросил. На улице старика ограбили, бумажник забрали, он вернулся обратно, человек его поблагодарил за помощь и не стал больше задерживать. Перед тем как отпустить музыканта, тот, кто вызвал его к себе, приказал ему все забыть. Или нет – ему запретили вспоминать о случившемся, так точнее. Ничего определенного о субъекте он не сообщил.

– Интересно… Что было в бумажнике?

– Старик не смотрел.

– А какие глаза у того человека без лица?

– Как это?

– Ну там: карие, серые, красные?

– Не знаю, не спросил.

– Спроси… Слушай, лейтенант, самый важный вопрос! Где все происходило?

– Кэп, я долго пытался выяснить это! Бесполезно. Старикашка твердит только одно – огромный дом, в котором очень много кроватей. Отшибло память.

– Я не понимаю, лейтенант. Если ему запретили вспоминать, как же тогда ты его выпотрошил? Врет он, наверное, этот твой учитель музыки.

– О, кэп, здесь особый разговор! Получилось так. С самого начала допроса старик меня предупредил, что он ничегошеньки не помнит – кроме того, что ему приказали ни о чём не вспоминать. Поэтому он ничем не может мне помочь. Бился я с ним, бился, а потом меня злость взяла, я ему и говорю: забыть тебе приказали, паскуда, но молчать-то не приказали! Расскажи, не вспоминая! Предложил я ему такое как ни в чем не бывало. И подействовало. Стручок подумал-подумал, в голове его что-то сдвинулось, вот и выложил он… Видели бы вы его рожу, капитан, когда он рассказывал о том, что начисто забыл! Настоящий сеанс спиритизма. В общем, это не описать. Сначала мне было даже страшновато, но я быстро понял, что старикан не в себе, и тогда успокоился. Он ведь, наверное, просто болен… А насчет «врет» – не знаю. Если врет, то актер гениальный.

– Лейтенант, может, он кольнулся или нюхнул чего-нибудь? Старики нынче пристрастились, особенно эти, из очкариков.

– Трудно сказать. Нужен эксперт.

– Что собираешься делать дальше?

– Я в затруднении, мой капитан. Поэтому и посмел вас побеспокоить. Может, отпустить его? Пусть катится насреддину в задницу. Явный душевнобольной, к тому же не кретин.

– Слушай меня, тридцать пятый. На всякий случай подержишь его до утра. Это раз. Сейчас к вам прибудет эксперт. Два. Немедленно разыщи таксиста и выясни, где он посадил старика – три. Уяснил?

– Слушаюсь, мой капитан.

– У тебя все?

– Точно так! Только я еще хотел…

– Ну, говори, говори.

– Вчера в девятой комнате допрашивали одного кретина.

– Да, я лично руководил. А кто дал тебе эти сведения?

– Ребята сказали.

– Конкретно кто?

– Тридцать четвертый. Я его менял, он вчера дежурил. К нему как раз того кретина и доставили.

– Что он тебе еще сообщил?

– Я…

– Говори, ублюдок? Говори, раз начал!

– Я полное ничтожество!.. Он мне сказал, что кретина поймали случайно. Им оказался один из заместителей директора Облбанка. Его взяли прямо за консолью, когда он пытался перевести гигантскую сумму денег на разные счета в разных городах. Защита сработала четко. В прокуратуре выяснилось, что он кретин, тогда его сразу перевели к нам. Ограбления банка как такового не было, это наша дезинформация для его сообщников, если они есть. Вот и все, ничего особенного… Еще тридцать четвертый похвастался, что ему разрешили присутствовать на допросе в девятой комнате, и расписал, что он там видел.

– Ясно. Тридцать четвертый выдал тебе полную информацию в рамках своей компетенции. У него, оказывается, недержание. Спасибо за сигнал. Итак, о чем ты хотел попросить?

– Товарищ двадцать шестой! Если я выявлю кретина, вы позволите мне принять участие в допросе? Так же, как было разрешено тридцать четвертому. Мне хочется знать заранее…

– Иначе не будешь ловить наших врагов?

– Ну что вы, кэп… ну вы же все понимаете…

– Понимаю, лейтенант, понимаю. Ты непрост. Вы ведь, кажется, друзья с тридцать четвертым? Интересно, чего ты на самом деле хочешь больше, поприсутствовать на допросе или свалить друга?.. Ладно, не ерзай. Рапорт я, конечно, составлю. Кто тебя знает, вдруг ты просигналишь непосредственно хозяину, что, мол, раскопал для меня ценные сведения о болтунах в нашем славном аппарате, а я не придал этому значения.

– Хозяину? На вас? Ни-ког-да!

– Не ори, ублюдок. Полковник услышит.

– Хозяин все слышит, все знает.

– Перестань валять дурака. Между прочим, лейтенант, наш полковник сейчас у первого в кабинете. Решают, что делать с тем кретином и… и кое-что еще. У нас, судя по всему, начинается серьезное дело, я имею в виду нашу группу. Смотрите у меня, чтобы были там наготове! Если повезет, все пойдем на повышение, и не нужно тебе будет тридцать четвертого валить.

– Я – как огурчик, кэп! И ребята! Не беспокойтесь!

– Тьфу, горлодер. Скажи-ка начистоту, раз уж все знаешь. Что ты думаешь об этом заместителе директора?

– О ком?

– Ну о том, из Областного Банка.

– Не знаю… Зачем ему столько денег, если он кретин? Наверное, хотел удрать. Куда-нибудь за кордон, наслаждаться жизнью у гуманистов.

– Я, лейтенант, немножко о другом. Когда твой друг рассказал вчерашнюю историю, как ты отнесся к тому, что заместитель директора банка оказался скрытым кретином? Вопрос ясен?

– Да, капитан, понял. Я ощутил беспокойство. То, что один из больших начальников вор, это ладно, это нормально, но вот то, что даже такого высокопоставленного, абсолютно благонадежного гражданина можно сделать кретином… Это ужасно.

– Надо же, тридцать пятый. Именно беспокойство. И у меня то же самое. А ты в самом деле непрост, и я обязательно запомню это… Свобода – наше знамя. Отключаюсь.

– Процветание – наша цель!

2.4 Ретранслируемый сигнал (источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»)

Зал был полупуст. Меж столиков шатался унылый официант, за стойкой бара скучал сверхосторожный бармен. Тихоня уже пригласил свою даму под стол, из-под скатерти торчали их ноги. Какая-то парочка устроилась на ночлег прямо на эстраде. Было тихо и спокойно. Воистину, хваленая славянская нравственность вымерла во времена Большого Мора вместе со славянами. Появился Мясоруб Ханс – сидел за моим столиком. Лошак был готов, он гадко храпел, положив голову в лужу горячей на столе, Мясоруб только что пришел, но уже приканчивал второй графин.

– Салют, Ханс! – сказал я, плюхаясь на стул.

Мясоруб взглянул искоса и пробасил:

– А-а, это ты. Натанцевался?

– Экий ты проницательный.

– А я вот недавно…

– Вижу, до Лошака тебе далеко. Хотя, твой размах всем известен.

Я за волосы приподнял голову стукача-придурка и заглянул ему в лицо. Глаза у того были открыты.

– Выключился, бедняга, – сообщил я.

Лошак вдруг всхрапнул и громко свалился со стула. Мясоруб бережно поднял его, усадил обратно.

– Не трогай ты его, Алекс, – сказал он мне. – Пусть спит.

К столику подбежал Ловкач.

– Принеси-ка мне горячей, парень, – попросил я.

Мясоруб сделал графин безнадежно пустым, затем принялся с недоверием изучать его на просвет. Он спросил равнодушно:

– Как дела? Ты сегодня, смотрю, с карманами пришел.

– Да ничего дела, – ответил я. – Обработал, понимаешь, одного очкарика. Двести хрустящих.

– Ого! – Мясоруб даже присвистнул. – Везет дуракам.

– А у тебя откуда деньги?

– У меня те же, магазинные. Помнишь, вместе трудились?

– Ещё бы не помнил, – сказал я.

Официант принес мне заказанное, и мы с Мясорубом молча занялись делами. Он полностью отрешился от мира, махом опустошив половину графина, я же культурно налил себе в стакан и оглядел зал. Какой-то тип, сидящий недалеко от эстрады, во все глаза смотрел на смелую парочку и спешно доставал фотоаппарат. Парочка на эстраде шалила вовсю. Турист, презрительно подумал я о нем, залпом выпивая целительную жидкость. Странствует откуда-нибудь из пустынь… Бармен Иосиф раздобыл журнал для детей и забавлялся тем, что пририсовывал на веселых картинках похабщину. Из-под стола Тихони доносились вопли. Жизнь «Бутсы» вошла в ночную колею. Демократия и патриотизм слились в экстазе.

Я глотнул раз, другой, но лучше от этого не стало.

– Еще! – коротко вскрикнул Мясоруб. Официант засуетился.

Лошак снова издал малоприличный звук и упал со стула, цепляясь пальцами за грязную посуду. К счастью, обошлось без жертв. Черт с ним, решил я. Нализался, псина, вот пусть и валяется на законном собачьем месте – под ногами полутрезвых хозяев… Потом посмотрел на него внимательно и понял, что хватит. Мне – хватит. Достаточно на сегодня выпивки. Не хочу, чтобы меня вышвырнули завтра утром на улицу, как это сделают с Лошаком – мордой о грязный наждак асфальта. Ясно теперь, почему у него лошадиная физиономия.

Я взял графин и вылил содержимое на пол. Дама, вольно раскинувшаяся на подоконнике, удивленно воззрилась на меня.

– Ты псих? – бросила она реплику с места.

– Буйный, – предупредил я ее. Она хохотнула.

– Отдал бы лучше мне, я нормальная.

– Ну-ка, Алекс, кто тут буйный? – внезапно ожил Мясоруб, одежда его страшно взбугрилась. – Я! Я вместо санитаров!

– Успокойся, Ханс, – сказал я ему. – Мы шутим.

И он успокоился: его ждал очередной графин. Правда, он был слегка разочарован. Дама продолжила беседу:

– Хочешь развлечься, – сказала она, ничуть не сомневаясь. Я ее понял: оставшись на ночь без работы, вцепишься в любой шансик. Вздохнул:

– Очень хочу, – и пожаловался, брезгливо оглядев ее сверху донизу. – Но ты же видишь, здесь не с кем.

Она скушала, не поморщившись.

– Алекс, – подал голос Мясоруб. – Милый… – и я отодвинулся, чтобы он не полез целоваться. – Ты мой самый лучший друг. Я тебя очень люблю.

– Знаю, – сказал я ему.

– А ты меня? – подозрительно спросил он и рыгнул.

– Что за вопрос! – воскликнул я, еще отодвигаясь.

– Ты отличный парень, – с трудом проговорил Мясоруб. – Мой лучший друг… – он погрустнел. – Я хочу открыть тебе свою тайну. Ты ведь не разболтаешь?

– Мог бы и не спрашивать! – оскорбился я. Судя по всему, начинался сеанс очередного признания. Он зыркнул стеклянными глазками по сторонам и проплевал мне в ухо:

– Слушай. Как ты думаешь, кто я такой?

– Как кто? – я удивился. – Работаешь на мясокомбинате. Это официально. А в свободное время становишься специалистом по вскрыванию замкОв. Ты ведь хороший слесарь, Мясоруб, это твоя основная профессия.

– Да, я взломщик, – горько подтвердил он. – Но ты ошибаешься, Алекс. Моя основная профессия не просто взломщик, а взломщик в группе Балабола. Усек?

Я ничего не сказал ему на это. Я сидел и молча переваривал информацию. Группа Балабола… Не зря витают слухи, ой, не зря, и я уцепил верную нить, я просто молодец. Вот тебе и второсортный хозяйчик, вот тебе и мелкая сволочь!

– Ты ведь, кажется, с ним в дружбе? – продолжил Мясоруб. – Наверное, сам все знаешь. Сам, наверное, ему служишь… А? Небось и любишь его, толстозадого кобеля…

Я выразился аккуратно:

– Каждый кому-нибудь служит, никуда не денешься. Только мы с Балаболом не друзья, тут тебе натрепали.

Он обрадовался.

– Не друзья! Значит, ты его не любишь? Слушай, и я тоже. Он меня за дешевку держит, падаль, – в глазах у немца полыхнуло. – Поймал меня на крючок, взломщики-то нынче бросовый товар… Как я веселился, когда у него с банком сорвалось! Ты меня понимаешь, Алекс. Про банк-то Балабол тебе рассказывал, конечно?

Я тактично промолчал. Впрочем, Мясоруба не нужно было подстегивать, его и так несло.

– Да, отлично он погорел. Знаешь, как получилось? Вышел на него один шайскерл из банка, какой-то тамошний начальничек, предложил совместную операцию. Короче, почистить компьютеры предложил. Шайскерлу самому было не справиться, там ведь сложно, запутано, номера счетов нужно разнюхать, коды доступа… Еще подготовить, куда бежать, а значит – билеты, документы… В общем, сговорились они, Балабол все сделал, кучу денег вбил, а этот начальник взял и исчез. Видать, сам грабанул банк, а потом сбежал. Ну я хохотал, ты не представляешь!

Я молчал прямо-таки самоотверженно. Не спугнуть бы. Не спугнуть бы дурака. Пьянь, трепло…

– Видишь бармена? Как его там?.. Ну, вон тот еврейчик, юд недобитый… Ты, Алекс, и с ним дружишь, я знаю, ты со всем здешним дерьмом дружишь. Это он вывел Балабола на того парня из банка. Или наоборот, парня на Балабола… Они вроде приятели, бармен и банковский начальник. Оба словоблуды, любят поумничать, паразиты. Бармен твой поганый… он на крючке у Балабола… – Мясоруб вдруг вскочил, завопил. – Сволочь! – и упал обратно, обессиленный. Он замолчал – почти как я. Подпер голову руками, выкатил глаза на стол и посидел так, раскачиваясь. Затем всхлипнул басом:

– Работать на такую тварь! Это же надо докатиться! Все мы докатились. Ты, небось, тоже на него ломаешься, признавайся…

Я протянул ему полный стакан. Он чуть хлебнул, и на него напала икота. Минуты три он тщетно пытался что-то выговорить, судорожно дергался, испуганно вцепившись в стол, одним словом, мучался. В результате – протрезвел. И понял, что наболтал кучу лишнего. Мгновенно краски любви в его лице поблекли: немец с ненавистью покатал по столу ребристую стеклотару и стал убийственно мрачным.

– Забудь, что тебе говорили, ясно? – сказал он напрямик.

Ручищи его сжались в шары, и я почувствовал, что мне нехорошо. Сработала защитная реакция – я привычно притворился пьяным.

– Все! – сказал я. – Забыл. Раз тебе надо, значит, все. Ты мой лучший друг! – перегнулся через стол и поцеловал его в губы. Получилось неожиданно, поэтому Мясоруб не успел отшатнуться. Он удовлетворенно облизнулся, отвернулся и выдал вопль:

– Юнг! Сюда, сволочь! Жидкий воздух со льдом!

Поверил, значит. Хотя, кто его знает. Во всяком случае, разрешается передохнуть, пока обошлось. Вообще, он мальчик что надо: сильный, смелый, чистокровный… Но есть у него одна беда – природа обделила его мозгами. Когда он заливает в себя больше, чем можно, это становится особенно заметно. Что-то там у него в голове барахлит, будто выключатель срабатывает. Недавно, к примеру, вылакав пяток-другой графинов, Мясоруб полез ко мне с нескромными предложениями вечной мужской любви. Влажно глядя мне в глаза, звал в гости, но я благополучно удрал тогда. А сейчас его откровенность перешла границы допустимого идиотизма. Да…

– Ловкач, – тихо сказал я подошедшему официанту. – Счет.

– Что? – встрепенулся Мясоруб. – Ты уходишь?

– Да, – неохотно признал я, – проветрюсь, пожалуй.

– Погоди, пойдем вместе. Сейчас допью…

Я отсчитал, сколько требовалось, швырнул хрустящие на стол, направился к выходу. Сзади громыхнул сиплый бас: «С меня возьми», – и я ускорил шаг, панически придумывая, что же делать.

Он догнал меня у дверей, на улицу мы вышли вместе. Было жутко темно. Свет, льющийся из витрин «Бутсы», освещал лишь крохотное пространство улицы, и этот освещенный участок торопливо пересекал насреддин. Ага!

– Эй, стой! – крикнул я. – Стой, тебе говорят!

Сухомордый моментально остановился.

– Вы мне, товарищ?

– Какой я тебе товарищ? Забыл, где находишься?

Он испугался. Взялся руками за голову – подержал и отпустил, бормоча:

– Илелло акши ходо… Простите, сударь-бай, я болен. Недавно переехал…

– Почему ты шляешься в такое время? – начал я. – Лояльный насреддин должен лежать в постельке. Поощряется даже видеть сны.

– Я иду к больному брату, – промямлил он.

– Пожалуйста, – фыркнул я. – Хоть к жене брата. Но почему именно по этой улице и именно тогда, когда мы вышли?

– Не знаю, сударь-бай. Я пойду по другой улице, можно?

– Там ты снова встретишь кого-нибудь из приличных людей, и им тоже будет крайне неприятна эта встреча.

– Не пойду к брату! – поспешно выкрикнул он. – Можно?

Я размышлял вслух:

– Но тебе обязательно придется возвращаться домой, и все равно тебя кто-нибудь увидит. Что же нам делать?

– Илелло… – сказал несчастный человек.

Он был обречен.

– Есть один выход. Ты пойдешь с нами вон туда, в ту уютную подворотню. И тебя больше никто никогда не увидит, кроме служащих морга, конечно… Как ты считаешь, Ханс?

Мясоруб ничего не ответил. Он кусал жирную губу и тускло смотрел на сухомордого. А тот затрясся, в воздухе отчетливо завоняло. Перетрусил, скот! Мясоруб повел носом и часто задышал, зверея стремительно, неудержимо. Было совершенно очевидно: скоро последует взрыв. Мясоруб обладал психикой, послушной, как у ребенка, – лепи любую гадость. Полезное свойство для мерзавцев вроде меня.

– Ладно! – захохотал я. – Гуляй, азиатская вонючка!.. Хотя погоди, у меня к тебе последний вопрос. Скажи-ка, почему говорят: бестолково, как у насреддина в мозгах? У вас там действительно бестолково?

Насреддин хихикнул, его приободрила моя шутка. Впрочем, только на миг.

– Проверим? – толкнул я Мясоруба. – Где наши инструменты?

Тот снова ничего не ответил. А узкоглазый вытаращился:

– Товарищи! – чирикнул он в полной панике. – Смилна рахмам рагым! Что вы, товарищи, не надо!

И тут наконец Мясоруб не выдержал.

– Поганка! – взревел он. – Ублюдок южный! Нарожали вас!

Размахнулся и вмазал. Это был настоящий удар. От такого удара у быков на бойне подгибались ноги, и они бессильно валились на доски. Кулак попал именно туда, куда метил его хозяин – в ненавистную скуластую рожу. Вошел вязко, легко смяв кость, спокойно вернулся обратно, весь липкий – мгновение, и было кончено. Насреддин, страшно хрюкнув, рухнул на асфальт, подергался и не издал больше ни звука, а глаза его так и остались вытаращенными, хотя, наверное, ничего уже не видели.

Вместо лица у него была рыхлая мякоть.

– Узкоглазые обезьяны! – прохрипел Мясоруб, обернувшись. – Алекс, что же они не передохнут никак? Понаехали из своих средних азий, развозят заразу!.. – и, захлебываясь арийским гневом, принялся остервенело вбивать каблуки в дохлое тело.

– Ур-рюк! – глухо урчал он. – Жр-ри, жр-ри!

Он настолько увлекся, что не заметил, как я осторожно шагнул с тротуара, пересек пустой проспект и скрылся в родной гостиничной подворотне. Нет, он в самом деле парень хороший. Но дурак! У каждого насреддина есть уйма дружков, которые обожают мстить за сородичей и за веру. Поверженный Ислам пока жив, еще как жив! И с информацией у них в порядке, так что лучше от греха подальше… Жаль, конечно, вонючку. Но другого выхода не было. Мясоруб увязался за мной явно не случайно: он действительно выболтал сегодня патологически много. Неизвестно, что мог задумать этот мясник. И я не видел лучше способа избавить себя от почетного сопровождения, чем натравить дурака на кого-нибудь другого.

Хорошее оправдание. К сожалению, я не успел изложить его насреддину.

Мясорубу вскоре надоело разминать мышцы ног, он оставил в покое скорченный труп, недоуменно огляделся.

– Алекс! – громко позвал. Прислушался. – Сбежал, сволочь.

Сплюнул и побрел прочь, пошатываясь. Я для верности проторчал под аркой минут пятнадцать, наблюдая за обстановкой на улице, только после этого вошел во двор гостиницы. Скользнул сквозь мертвый бесформенный скверик и оказался возле дверей. Тут я заметил, что, оказывается, стало совсем холодно, что время невероятно позднее и что мое многострадальное настроение немного улучшилось. Никто за мной больше не смотрит, никакие голубые глаза – или кто там еще; я сам за собой смотрю – изнутри; и глаза тоже внутри – чудесное ощущение; полный порядок в мыслях: хватит, хватит с меня суеты, надо идти без колебаний, смело вперед, потому что пришла пора, потому что меня ждут…

Кто меня ждет?! – одернул я себя. Опять бред?

Мерзкий холод, между тем, едва я о нем вспомнил, вероломно проник под свитер, заставил кожу покрыться препротивными пупырышками. И я выбросил хлам из башки. Одуревший от этого нескончаемого вечера, я ворвался в тепло.