Текст книги "Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики"

«Имеются они в реальности – хорошо; если реальность отказывает в них, то они составляются из намеков и дополняются фантазией. Результат один и тот же, и до настоящего времени нам не удалось доказать различия в последствиях в зависимости от того, принимает в этих детских событиях большее участие фантазия или реальность. Здесь опять-таки имеется одно из так часто упоминавшихся дополнительных отношений; это, правда, одно из самых странных, известных нам»[36]36
  Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989. С. 237.


[Закрыть].

Отчасти «фантазия» также играет роль картинки, которую нужно собрать из осколочков, тщательно выметенных щеткой Витгенштейна; важно то, что эти причудливо перемешанные осколки – из разных миров, и собираться они будут (если будут) в соответствии с имеющейся «картинкой». Как мы помним, у Юнга она, например, не такая как у Фрейда, однако при надлежащих реставрационных усилиях вполне может быть собрана и она. А метод сличения необходим в любом случае, всегда приходится сопоставлять результат с ближайшей (или просто избранной) хорошей данностью для обретения членораздельности. Эта операция, собственно, и называется художественным вымыслом, физики ею не располагают, и потому могут только завидовать реставраторам семиозиса (хотя для вида, конечно, презрительно морщатся).

Далее следует обратить внимание еще на один не менее важный и таинственный эффект, обнаруживаемый посредством швабры Витгенштейна, – это эффект высвечивания целого. Если идентифицирована, поставлена на место странная деталь, то в мире тут же обнаруживается полное для нее соответствие, как будто бы вся орбита сразу открывается и дается в придачу, как только ты обрел причастность к ней.

Сопоставим еще раз два состояния. Сначала посредством провокации субъект как бы отбрасывается в межорбитальное пространство: «Принеси мне палку и щетку, в которую она воткнута!» И вот субъект озадачен: «Что бы это могло быть?» Мучительная неопределенность словно бы воспроизводит атмосферу сна Ивана Федоровича Шпоньки – хоть заглядывай в собственную шляпу! Но вот выясняется, что имеется в виду швабра, и тут же все предметы приобрели привычные очертания и определенное назначение: и лыжи в том же углу, и комнатная антенна, и вешалки в шкафу, и даже юла под диваном. А ведь и они были приведены в замешательство (если можно так выразиться) в тот момент, когда приведен в замешательство был адресат странной просьбы.

Это, если угодно, другое описание принципа интенциональности сознания, и таким образом задача познания разделяется на два практически независимых друг от друга этапа:

1. Обретение картинки (фиксация «хорошей данности»).

2. Ее внимательное рассмотрение и тщательное описание.

Заметим, что на втором этапе ученому всегда есть что делать, и благодаря этому и существует наука. Но если он не решил вопрос, что же это за щетка, в которую воткнута палка, то и делать ему дальше будет нечего.

Деятельность в развернутом пространстве в рамках заданного диапазона точности тем не менее не подчиняется раз и навсегда данной тематизации. Допустим, смысловые связи прекрасно налажены и за смыслами из ближайших окрестностей все равно приходится приходить сюда, сюда же приводят сновидения и оговорки. Казалось бы, что еще надо: есть платформа, пригодная для восприятия, эффективная практика, пригодная для проживания, вокруг членораздельность и вразумительность, допускающие уточнение неясных деталей. И все же в какой-то момент любование вазой и уточнение ее краев прекращается, и мы вылетаем к двум профилям. То есть совершаем трансцендирование, обмениваем одну эффективную теорию на другую. Есть такой русский обычай – «Махнем не глядя», то есть совершим обмен, не зная, что получим взамен. Обычай может показаться довольно странным, но при этом он довольно точно описывает принцип интенциональности сознания: неизбежно наступает такой момент времени, когда центр присутствия смещается, точнее, переносится или даже перебрасывается на другую платформу – как бы ни были милы и привычны эти два профиля. По Гуссерлю дело происходит так: нечто, пребывающее среди «неактуальностей», заступает на вахту интенциональности, и никакие прошлые заслуги не помогут продержаться актуальности, уступающей свое место.

Таким образом, мы вновь получаем расширенный принцип Гуссерля, который теперь гласит: «Сознание интенционально в соответствии с принципом “Махнем не глядя”». Для смены не существует особых причин, во всяком случае таких, которые укладывались бы в особый порядок инопричинения (детерминизма). Внутренние скрепы очередного настоящего на порядок важнее всех посылов из прошлого. Юнг относил такое положение вещей даже к неврозу:

«Истинная причина невроза лежит в “сегодня”, поскольку невроз существует в настоящем. Не скелеты в шкафу и не хватка прошлого (a caput mortuum) определяют его: он ежедневно подкармливается и возникает заново. И только в сегодняшнем дне, а не в дне вчерашнем невроз может быть исцелен (cured). И поскольку невротический конфликт преследует нас сегодня, любая историческая девиация промахивается в определении его сути, если не сказать попадает пальцем в небо (a going astray)»[37]37
  Jung C. C. Collected Works. Prineston, 1967. Vol. 10. P. 363.


[Закрыть].

Как раз насчет невроза можно высказать некоторые сомнения, поскольку его реальность не полностью совпадает с платформой «хорошей данности». Но изрядная доля истины есть и в утверждении Юнга. Важно, что всякое состояние, определяемое как нормальное, представлено в своем «сегодня».

И это позволяет расширить идею «хорошей данности», включить в нее платформу, именуемую «настоящее». Переключения происходят не только в настоящем, но и само настоящее переключается – и оно имеет в своем распоряжении определенный набор платформ. Тогда следует признать, что настоящее настоящему рознь. Быть может и в этом смысле случаи раздаются для проживания, как карты из колоды: карт много, ты не знаешь, что тебе выпадет, – но все же их ограниченное количество. Обрывки газет и бесчисленные рекламные буклеты картами не считаются. Если принять эту метафору, то выпавшая тебе комбинация карт и есть твое настоящее, на фоне которого вращается калейдоскоп восприятия, где одна данность сменяется другой по мере ее оскучнения. И вращается многогранник сознания, каждая грань которого есть как минимум особая интенциональность, никогда не единственная.

Проблема в том, что комбинация карт крайне редко сразу выдается в руки, чуть ли не каждую платформу настоящего приходится извлекать из каких-то тюков и рулонов, а иногда и буквально выхватывать, когда тебе ее протягивают из окна мчащегося поезда. И увы, даже опознав и составив игровую комбинацию, в конце концов приходится убеждаться, что она заведомо проигрышна… Но это все же лучше, чем возиться с обрывками газет, со знаменитой рифмой Незнайки, которая является непревзойденным конспектом человеческого, слишком человеческого удела:

 
Пакля – рвакля.
 

Если же укрупнить масштаб времени и подняться над краткосрочностью бытия индивидов, то реальными картами настоящего могут оказаться некоторые эпохи и микроэпохи – в отличие от поддельных и крапленых карт, которыми, кстати, преимущественно и играет история. Но это уже другая тема.

Это не хухры-мухры!

Удивительное и в высшей степени загадочное выражение «Это не хухры-мухры», или «Это вам не хухры-мухры», с детства притягивало меня. Я хотел увидеть хухры-мухры воочию, но ни определения, ни самих объектов не мог предъявить никто. Иногда пытались объяснить, что такое не хухры-мухры и выглядело это примерно так. Предъявлялась вещь неопределенного назначения и сомнительного достоинства и объяснялось, для чего она может быть использована: например, в качестве мухобойки или незаменимого грузила при рыбалке. После чего следовал вывод в одной той же формулировке: «Так что это тебе не хухры-мухры!»

Чуть позже начались поиски в словарях, но и они ничего не дали; лучшее, что я нашел, – в какой-то детской энциклопедии было негативное определение феномена «не хухры-мухры» как речевого оборота. Энциклопедия сообщала, что так говорят о некой полезной вещи, достоинство которой не сразу бросается в глаза; примерно то же, что мне уже было известно из примеров с мухобойкой и грузилом. Ничего в этом отношении не изменило и появление «Википедии»: «…Этимология не установлена, речевой оборот применяется…» и так далее.

Между тем загадка и вправду казалась мне нешуточной: увидеть бы эти самые хухры-мухры, прикоснуться бы к ним… А уже на студенческой скамье я в порыве вдохновения написал поэму, содержавшую минимум десяток страниц. Речь в ней шла об изучающих русский язык и русскую культуру иностранцах, которые отправились в СССР с целью во что бы то ни стало найти хухры-мухры, об их неустанных поисках, их приключениях и разочарованиях. Поэма давно утеряна, и жалеть об этом совершенно не приходится, правда, кое-что неожиданно осталось в памяти. Вот уцелевшие в памяти фрагменты, вполне дающие представление о целом:

 
Нам поставили задачу:
Полагаясь на удачу,
Хоть полмира обойти,
Но хухры-мухры найти.
………………………
 

 
Мы искали там и тут:
Их нигде не продают!
Что-то странное у елки,
Что-то длинное на полке —
Вот хухры-мухры, я вижу!
Отвечают: «Это лыжи…
Чтоб зимой нестись с горы —
Это не хухры-мухры!»
…………………………
 
 
Видим щепки и бумажки —
Здесь уж точно нет промашки.
Мы полсвета обошли,
Мы их все-таки нашли!
Но хозяин отвечает,
Нас в отчаянье ввергает:
«Не советую смеяться,
Щепки завтра пригодятся —
Будем разжигать костры:
Это не хухры-мухры!»
 

В общем, ясно, что по итогам поэмы наши искатели сокровищ потерпели полное фиаско. Но и такой исход тоже не хухры-мухры, потому что есть о чем задуматься – да и поиск может быть теперь переведен на иной уровень. Ведь кое-что все-таки выяснилось. Несмотря на то что прямая идентификация не удалась ни разу, хухры-мухры не обнаружились (или не обнаружилось), пояснение «почему нет» всякий раз инициировалось и предоставляло свой убедительный вывод.

Сам прекрасный термин «хухры-мухры», тем не менее, остается свободным, можно смело объявлять тендер на его заполнение смыслом и определенностью, достаточно лишь, чтобы итоговая предложенная версия не противоречила тому, что уже установлено: а именно, чтобы она действительно помогла нам сличать с образцом находки в просторах и залежах, где разбросаны всяческие хухры-мухры. Они, конечно, могут оказаться чем угодно, но не самими собой. Быть может, мы даже не поймем чего-то; и все же будем вправе сказать: «Это вам не хухры-мухры».

И тут мне что-то подсказывает, что хухры-мухры следует искать в направлении паразитарного ветвления миров. А каким образом можно описать такое ветвление, если исходить из произвольной точки? Для этого служат так называемые марковские цепи или цепи Маркова. Это расходящиеся миры, где основание перехода не сохраняется дальше одного шага. Цепочку перехода посредством марковских цепей можно считать до-причинной: каузальность здесь выводится как удерживаемое основание более чем одного перехода. Здесь, пожалуй, понадобится небольшой экскурс.

Природа и дух: еще одно расследование

Рассматривая протуберанцы времени и имея в виду прорыв в мир Тигра или другого тотемного животного, а тем самым и установление диктатуры символического в акте духа и сознания, мы сталкиваемся с двумя противоположными тенденциями и даже способами объяснения.

Первая тенденция исходит из того, что дух – это, по сути, порыв духа, а значит, иллюминация отбрасываемых (и поглощаемых) протуберанцев есть достаточно хорошая иллюстрация присутствия духа, который, как известно, дышит где хочет. И тут такие вещи, как дистанция отрыва, амплитуда работающей диалектики, сценарий контр-естественного (и в форме сверхъестественного в том числе), будут важными инструментами описания.

С другой стороны, дух как логос есть универсальное, упорядочивающее начало, и его резюме давно известно: торжество порядка над хаосом. Без уяснения соотношения этих тенденций понимание духа и духовного производства невозможно.

Стало быть, роль детерминизма в упорядочивании мира должна быть рассмотрена, отталкиваясь от общей идеи хронопоэзиса: что есть временение в режиме причинения? Как соотносится выработка (намывание) пространства с установлением причинной связи? Что еще можно извлечь из водораздела между последовательными и одновременными, то есть развернутыми в пространство и развернутыми в пространстве множествами? Лишь после этого можно будет вернуться к невернувшимся протуберанцам, включая и тотемный мир. В свое время интересную попытку рассмотреть онтологию на основе теории множеств предпринял Ален Бадью («Бытие и событие») Присмотримся к одному из рассуждений:

«Так бытие, понимаемое как physis, есть стабильность удерживаемого пребывания, постоянство, равновесие того, что сохраняет себя, выходя за свои пределы (opening forth of its limits). Если мы принимаем такое понятие натуры-природы-фюзиса, мы можем сказать, что чистая множественность “натуральна”, если она сохраняет в самой форме множественности свою особенную со-стоятельность (con-sistensy), специфическую манеру удержания в совместности. Натуральное множество есть высшая форма внутреннего соприсутствия многообразного»[38]38
  Badiou I. Being and Event. London, 2010. P. 127.


[Закрыть].

Бадью описывает хронопоэзис, при котором различенное не покидает сферы соприсутствия с тем, от чего оно отличено; конечно, в «Науке логики» Гегеля это сделано более внятно и развернуто.

Специфическая манера удержания в совместности есть, в сущности, субстанция каузальности, попытка вписать детерминизм в континуум временения наряду с пространством и прошлым как препятствиями для полного поглощения протуберанцев времени. А как соотносится детерминизм с логической импликацией типа «Если А, то В»? И еще: если он есть высшее проявление порядка в природе, то каким образом он присутствует в построениях логоса? Бадью, среди прочего, пишет:

«Натуральная представленная множественность (обычная ситуация) есть рекуррентная форма специального равновесия между принадлежностью и включением, структурой и метаструктурой. Лишь это равновесие обеспечивает и возобновляет постоянство множественного. Натуральность есть встроенная нормальность ситуации»[39]39
  Там же. C. 128.


[Закрыть].

Далее Бадью разъясняет, что условием натурального множества является такой способ вхождения в него в качестве элемента, который одновременно является включением в качестве подмножества. Тем самым выполняется правило континуума: элементы никуда не исчезают и всегда могут быть обнаружены на месте и вместе с местом – это, согласно Бадью, и есть нормальная ситуация. Допустим, что так, но каковы тогда иные возможные ситуации? Что значит, если «равновесие того, что сохраняет себя, выходя за свои пределы» нарушено или совсем не установлено?

Тогда возможно что угодно, например разворачивание линии хронопоззиса по принципу марковских цепей. Лучшая модель такого ветвления представлена в детском стишке:

 
Ехал трамвайчик,
В трамвайчике зайчик.
Трамвайчик как дернет,
А зайчик как пе…
Петр Иванович, пока вы тут спали,
Вас мухи чуть не обо…
Небо сразу потемнело,
На море началась качка,
У матросов началась сра…
Сразу вызвали врача.
Пришел врач в черном фраке,
Пуговицы на самой сра…
Сразу видно – интеллигентный человек!
 

Таким образом, задано странное множество, в котором фигурируют зайчик в трамвайчике, Петр Иванович, летающие мухи, матросы на палубе перед грозой и черт знает что еще. Каждый отдельный ближайший переход хоть чем-то мотивирован, в данном случае рифмой или ее обрывом: но если мы опустим первое звено, мы никогда не сможем установить, откуда взялся Петр Иванович, точно так же, как не знаем, откуда взялся зайчик.

При всей кажущейся экзотичности именно такие многообразия и окружают нас со всех сторон; сама текущая жизнь есть многообразие, составленное по принципу цепей Маркова. И если спросить себя, где же истоки всех микрособытий и происшествий, складывающихся в цепочки повседневности, то придется признать: там же, где родина Петра Ивановича. А согласно нашей модели, этого не знает даже сам зайчик… В сущности, если исходить из точности и честности самоотчета, то многие смертные на вопрос «Почему ты прожил именно такую жизнь?» могут сослаться на эту же причину, на какой-нибудь внезапный поворот марковского ветвления.

В общем разрезе хронопоэзиса это стадия недостаточной консолидированности универсума. Или речь идет о фоновых процессах, сопровождающих все закономерное и детерминированное, о чем-то вроде выбросов-флуктуаций виртуальных частиц. Природа-фюзис, напротив, есть среда, прошедшая всестороннюю обработку временем.

Но прервем эту марковскую цепь, связывающую протуберанцы времени до упрочения причинной связи, позволяющей не терять из виду однажды включенные в эту связь элементы. Отметим лишь еще раз, что описанный здесь способ связи – скорее даже способы, поскольку цепи Маркова не исчерпывают этого химерного многообразия появляющихся и исчезающих протуберанцев, – это зависшее и над событийностью, и над причинной связью марево, есть нечто более рутинное и повсеместное, чем прошитая каузальными нитями природа-фюзис. Это типичные, но никогда не принимаемые во внимание хухры-мухры. Просто мы обладаем неучтенной Кантом способностью не замечать непрерывно возникающие ветвления, игнорировать их.

Речь, однако, идет о спонтанной деятельности сознания или, быть может, психики. Поскольку непрерывно возникающие ассоциативные цепочки не считываются ни познанием, ни деятельностью сознания вообще, именно негативное умение не поддаваться такому ветвлению может считаться добродетелью мыслителя.

Самопроизвольное склеивание ассоциаций, имеющее в данном случае особое имя – расфокусирование воображения, – и состыковка мысли из интенциональностей не рассматривались в аспекте своего родства и совместного генезиса, но они, конечно, имеют аналоги в сфере фюзиса. Например, игнорирование, неразличение, забвение непрерывных кульбитов в природе происходит потому, что для них нет пространства (вспомним основополагающий тезис квантовой механики о невозможности точной локализации частиц: где находится электрон, когда он между разрешенными уровнями-орбитами? Он, так сказать, в провале памяти материи, его словно бы и нет).

А где Петр Иванович? Откуда он возник и куда исчез? А ведь весь фюзис окутан такими виртуальными облаками, но сами облака не принадлежат к природе прежде всего потому, что для них нет места, нет пространства.

Такова параллель. Марковские цепи, фоновые ветвления игнорируются сознанием и восприятием, как бы не существуют, потому что не удерживаются в существовании как памяти (в длительности). Для образуемых таким образом последовательных множеств нет памяти.

Аналогичные последовательные множества в природе не удерживаются, поскольку для них нет пространства. Нет закрепленного за ними пространства, которое удерживало бы их как хорошая память, так что эти протуберанцы, успев или не успев образовать узор иллюминации, исчезают и возникают вновь, вот только принципиально неясно, возникают те же самые или другие… Работа времени еще только должна снабдить их двойной зацепкой – пространством и причинной связью, и прочность этих зацепок уже на порядок выше, чем защелкивание в суперпозицию, чем квантовая нелокальность или произвольный участок марковской цепи.

Таков смысл естества, или «обычной ситуации», по Бадью; ее обычность обусловлена априорной негативной установкой трансцендентального субъекта: прежде всего не реагировать и не замечать. Или так: не реагировать на помехи и во всем искать причину; искать причину для всего и во всем – отличный девиз. Но хорошо бы при этом иметь в виду: то, для чего причина будет найдена и может быть найдена, – это далеко не все сущее и происходящее. Вкрапления мультиверсума в универсум не входят в зону детерминизма, натуральное множество не включает в себя мнимые величины. Выражаясь несколько коряво, если «все» должно иметь свою причину, то не всего в мире окажется гораздо больше, чем всего, и это при том, что ясному сознанию элементы, явления мира действительно представлены как имеющие свою причину, даже если таковая еще не найдена или не установлена. В этом смысле видимость очень избирательна и перебивающие ее вкрапления – то зайчик в трамвайчике, то спящий Петр Иванович – в норме выведены за горизонт видимости как никому не нужные хухры-мухры.

Они доступны лишь в некоторых измененных состояниях сознания. Каким образом мир может предстать в таком аспекте и в соответствующем ракурсе ИСС, пожалуй, лучше всего представлено в романе Лема «Расследование». Здесь казус возникает из плетения цепей Маркова, возникает как «случай в квадрате», и поэтому все находится за пределами здравого смысла, за пределами «нормы» и за горизонтом обычной видимости – зато становится ясно, как проявляет себя не все в мире, где все имеет свою причину.

Внутри фюзиса-универсума устойчивые экземплярности, натуральные множества, состоящие из стабильных элементов, успешно противостоят тому, что погружено в беспамятство и, так сказать, в беспространство. Не это ли вызывает удивление у Хайдеггера, заставляя его задаваться вопросом «Почему есть сущее, а не наоборот, ничто?».

И на это можно дать только один, уже знакомый нам ответ: «За имением времени». Работа времени – вот что выводит природу из беспространства, а дух из беспамятства. Мои рассуждения здесь, конечно, идут по кругу, имея, однако, цель отслоить виток за витком, разделить этапы хронопоэзиса в их последовательности и тем самым понять время.

Понимание требует и более детального градуирования, и градуирования с учетом развилок. А также принципиального разделения «видов множеств» в их последовательности, так что приходится примерять, как это работает, имея в виду работу объяснения. Как причинная связь наследует путем захвата и схватывания более раннюю «связь» в виде суперпозиций и цепей Маркова? Она ведь не может являться просто результатом более упорной повторяемости и, так сказать, спокойной монотонности, ибо тавтология за работой есть простейшее темпоральное, она указывает лишь на то, что время завелось и пока не требует для своего бытия ни пространства, ни удержания различного иного: выполняется только «А есть А». Перед нами простейшее последовательное множество; возможно, ему соответствуют феномены квантовой флуктуации и осцилляции, возможно, какой-нибудь еще более архаический процесс, о физической природе которого мы пока ничего не знаем.

Далее. Установление причинных связей, константного инопричинения, в отличие от защелкивания в суперпозицию и связывания по принципу цепей Маркова, может иметь общую первопричину, что-то вроде захвата соответствующего ритмоводителя или захвата таким ритмоводителем. Феноменологически это предположение будет звучать так: данное явление имеет причину прежде всего потому, что у вообще-явления есть вообще-причина, то есть поскольку в мире уже установлена причинная связь. А если отключить эту общую настройку, каузальные связи распадутся.

Обращение к семиозису, к типовому синтезу восприятия подтверждает это предположение. Уже упоминавшаяся базисная настройка сознания, как бы мы ее ни назвали, ego cogito или просто «внимание», – это установка пробуждения и бодрствования в мире, где у всего есть причины, неважно, найдены они или нет. В более жестком варианте метафизики эта установка имеет и оценочное измерение: причина больше, сильнее, могущественнее своего следствия. Вот и Спиноза, так любящий доскональность и имплицитность, исходит из этой явно посторонней ценностной установки, не задаваясь вопросом, почему, собственно, причина и важнее, и благороднее проистекающего из нее следствия.

Но теперь мы спрашиваем: «А почему, собственно, пердение зайчика должно быть благороднее, чем сон Петра Ивановича?» Просто потому, что в случайном фрагменте марковского ветвления они так выстроены.

Но мало ли таких обрывков в химерном многообразии мира, не подчиненного общей каузальной настройке? «Other rooms, other voices», как пишет Трумэн Капоте…

Ну и так далее.

Можно считать эти фрагменты марковских цепочек равноценными. И ясно, что пробегающая между эпизодами цепная связь едва ли может считаться причинной. Каков же должен быть характер привилегированности, чтобы каузальное поле могло отклонить в свою сторону все близлежащие марковские цепи и обрести структуру, высвечиваемую посредством lumen naturalis?

Среди необходимых для этого хроноопераций сразу следует указать на принципиальную поляризацию свойств и их носителей – операцию, которая начиная с Аристотеля считалась предзаданной:

«…Это невозможно, так как ни по определению, ни по времени, ни по возникновению, свойства не могут быть первее сущности; иначе они существовали бы отдельно»[40]40
  Аристотель. Соч. в 4 т. М., 1976. Т. 1. С. 214.


[Закрыть].

Теперь-то мы знаем, что мир, где различие между свойствами-качествами и их носителями не выражено, очень даже представим как внутри фюзиса (таков вообще мир за неимением времени), так и в семиозисе, например в сновидениях, – на чем, собственно, толкование сновидений и основывается. И все же главное – учредительный акт развертывания пространства, в силу чего близкодействие (в самом общем смысле слова) получает приоритет над дальнодействием, которое остается доминировать скорее в прорехах пространства (квантовая нелокальность), так же, как соответствующее дальнодействие психических эффектов доминирует в своих прорехах – в сновидениях и игре воображения.

Кажется, незапоминаемость снов (большинства из них), неопознаваемость событий, лишенных причинных связей в обе стороны (и с прошлым, и с будущим), тоже должны быть сопоставлены с непространственностью квантовых флуктуаций. И еще параллель, уже с другой стороны. Один из эффективных мнемотехнических приемов состоит в том, чтобы расположить запоминаемый материал в пространстве, закрепить за ним место, даже если это потребует дополнительных операций, что означает: запоминать придется больше. То есть для лучшего запоминания необходимо прибавить к запоминаемому еще кое-что…

И наконец, чтобы обрести автономию духа, нужно вырваться из пространства фюзиса, а чтобы завоевать независимость и определенную самодостаточность, необходимо учредить себе новое пространство…

* * *

Теперь вернемся непосредственно к нашей теме. Хухры-мухры следует искать где-то за горизонтом ветвления, где в общем виде мы имеем дело с проявлениями хаоса и невразумительности. Интересующие нас хухры-мухры как таковые должны быть отличены от других проявлений хаоса, несмотря на то, что по определению одни проявления хаоса неотличимы от других. Ведь хаос – это прежде всего дефицит различий, доходящий до их полного отсутствия. В то же время хухры-мухры как бы находятся в постоянном процессе сопоставления и окончательно конституируются лишь после того, как такое сопоставление или разыскание проделано. Дело обстоит так, как если бы вдоль марковской цепи в произвольном направлении шел некий наблюдатель – ему и принадлежало бы последнее слово в этом вопросе. Тогда к сфере хухры-мухры относилось бы незамеченное и отбракованное нашим наблюдателем. Или так: цепи Маркова могут завести куда угодно, но и среди зайчиков в трамвайчике может обнаружиться что-то, что может быть выхвачено и сохранено. Почему? Да потому что это вам не хухры-мухры!

Так мы приближаемся ко все более точной локализации интересующего нас феномена, к тому, что не просто беспорядочно разбросано в поле ветвления в виде постоянно открывающихся и пробивающихся гейзеров контрэманации хаоса, но образуется в результате вынесения вердикта, причем как его побочное следствие. Хухры-мухры есть то, что не попало во вторичную выборку.

Вспомним вновь сон Ивана Федоровича Шпоньки, поскольку лучшей иллюстрации для контрэманации хаоса и не найти. Предположим, что его обсуждают два психоаналитика, не зная поначалу, к чему тут можно прицепиться. Но вот одного из них посещает озарение: «Подпрыгивает на одной ноге… глядь, и это не жена, а колокольня. Гм. Подождите-подождите, жена-колокольня – это вам не хухры-мухры, это очевидный фаллический символ, который, да еще в таком контексте, отсылает нас сами знаете куда!» И второй соглашается: «Да, это вам не хухры-мухры!»

Следовательно, на долю хухры-мухры останется все то, что не было отмечено высокоучеными коллегами. Здесь, кстати, примечательна сама затрудненность грамматического согласования: останется на долю чего? «Хухров-мухров»? «Хухр-мухр»? Или все-таки на долю хухры-мухры? Трудность грамматического согласования отлично подчеркивает ту неопределенность, которая и должна быть ухвачена и удержана в содержании термина. Ее, эту неопределенность, возможно, стоит оставить, позволив каждому склонять хухры-мухры как ему вздумается – до тех пор, пока не будет вынесен вердикт: «Это вам не хухры-мухры!»

Таким образом, вроде вырисовывается определение: хухры-мухры есть то, мимо чего ты просто проходишь, и до тех пор, пока ты проходишь мимо. Но полагаю, что подчеркнутая субъективность недостаточна для внятного определения. Лучше сказать так: хухры-мухры есть то, мимо чего проходят все, и до тех пор, пока хоть кто-нибудь не докажет, что «это не хухры-мухры» И тем не менее мир переполнен хухрами-мухрами (или хухрой-мухрой) как… как чем? Возникает соображение: как вторичными отходами познания. Почему, собственно, познание, производство понятий и смыслов должно быть безотходным производством? А если какие-то отходы все же образуются, то им прямая дорога в отвалы хухры-мухры. Вот ведь и жизнь в целом имеет свои отходы, их называют отложениями, ископаемыми и даже полезными ископаемыми. Шеллинг утверждал, что в природе вообще нет ничего изначально мертвого, все мертвое представляет собой следы угасшей жизни[41]41
  См. Шеллинг Ф. Соч. в 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 89–182.


[Закрыть]. Почему же разум должен быть исключением? Опять вспоминается проницательное наблюдение М. Мамардашвили: «Для того, чтобы что-то понимать, нужно чего-то и не понимать». И быть может, в тот момент, когда мы провозглашаем: «Ага, да это вам не хухры-мухры!», нечто иное, находящееся совсем рядом и потенциально доступное для умопостигаемости, стремительно «хухрится». Тогда хухры-мухры предстают как обломки и осколки, осыпающиеся вдоль всей траектории познания. Всякое познание сопровождается такими опилками, и следует полагать, что их залежи в мире стремительно пополняются.

Такое предположение открывает любопытную перспективу переоценки. Так, добыча полезных ископаемых оставляет после себя заброшенные штольни. Не происходит ли чего-то подобного и при добыче знаний? Совсем не обязательно, можем ответить мы. Арифметика, применимая к яблокам и другим счетным единицам-экземлярностям, неприменима к понятиям: вот ты поделился яблоками, и у тебя их стало меньше, а если поделиться знаниями, то с твоим багажом знаний ничего не случится, многие полагают, что он даже возрастет.