Текст книги "Армия древних роботов"

– Х-хорош-ший день, ш-штобы умереть, – стрекочет человекопаук, вобравший в себя признаки всех трех рас наследников, ни один из которых не стал для него доминантным.

– Пусть умрут наши враги, – привычно реагируют на приветствие воины, молчит только Мазарид, во взгляде которого, направленном на существо, столько откровенного самодовольства и осознания собственного превосходства, что полковнику Саламану хочется тут же выблевать все, чем он позавтракал.

Обращаясь к воинам, Саламан указывает на человекопаука:

– Представляю вам Первенца. Уже девятьсот лет он – неизменный хранитель арсенала. Все вопросы по какому угодно оружию, собранному здесь, задавайте ему, он ответит на любой.

Тишина. Что-то нет желающих обратиться за помощью к столь странному существу.

И потому Первенец, презрительно скривившись, сам берется за дело.

– Верни на месс-с-сто, – обращается он к пиросу с «древесным стволом». И пирос, конечно, сразу же наводит на него это громоздкое оружие спасителей, посчитав внимание к себе угрозой для жизни. – Воин, тыы с-спраш-шивал, ш-што это? Отвеч-чаю. Это отлич-чно убивает кремниевых с-собак на мини-планетах в с-соз-звездии Больш-шого Пс-са. Но на З-земле такое оруж-жие годитс-ся только в кач-чес-стве тяж-желой и неудобной дубины. Выбери с-себе ч-что-нибудь другое. Не такое крупное.

– Ястребок, чего встал? Выполнять! – командует пиросу Мазарид. – Подбери другое оружие, чтоб врагу мало не показалось.

Сам-то майор уже определился с выбором, который трудно оспорить, признав несостоятельным для войны на третьей от Солнца планете. Карманы его разгрузки забиты магазинами с патронами. На плече у него весит древний автомат чистяков с чернеющей на ствольной коробке пятиконечной звездой в красной окантовке, при виде которой Саламан тотчас отводит глаза, дыхание его становится тяжелым и частым, а пот по его голубому черепу уже льется ручьями. Да уж, майор будет единственный в сводном взводе, кто будет охотиться за беглецами с древним оружием чистяков, а не спасителей. Даже в этом он не такой, как все.

Отвернувшись, полковник теряет из виду майора всего на миг, но этого с лихвой хватает Первенцу, чтобы оказаться рядом с Мазаридом и, вцепившись в него двумя парами рук, заглянуть ему в глаза, а затем отпустить его и вернуться на исходную позицию, будто ничего и не было.

Один за другим воины подходят к Первенцу, чтобы узнать его мнение о выбранном ими оружии. Во взгляде майора Мазарида, наблюдающего за хранителем арсенала, больше нет самодовольства и презрения.

Глава 3
Кукла без головы

Желтой лентой стянуть в пучок длинные черные волосы – это необходимое действие.

Хорошенько стянуть, плотно завязать – это важно. Иначе в схватке пучок растреплется, волосы упадут на глаза и помешают видеть врага, чем тот обязательно воспользуется.

Хэби сунул в рот трубку от левого гидратора, сшитого из двух слоев промасленных шкур, затем от правого. Гидраторы пристегнуты по обе стороны от рюкзака. Было жарко, постоянно хотелось пить, вот он и восполнял потери влаги, посасывая холодную воду сразу из обоих вместилищ, чтобы сохранить одинаковый баланс в них, – это нужно для общего равновесия. Да-да, баланс крайне важен, если ваша пешая прогулка затянулась больше чем на три дня. Благодаря правильному распределению полезного веса за спиной, на животе и вдоль конечностей Хэби все еще двигался плавно, а не рывками, позвоночник у него не болел, суставы на ногах не распухли.

Несмотря на простреленное плечо, он способен был мгновенно отразить любую угрозу, возникни таковая. В нагрудных карманах разгрузки располагался запас из полусотни четырехконечных острых пластин, которыми он прошибал птеру голову с полусотни мер. От стайных хищников он готов был из шипомета отстреливаться очередями мелких дротиков-шипов. А в плетеных ножнах на бедре был пристегнут нож с клинком вовсе не из металла и с рукоятью из кости чистяка, на которой были вырезаны фигурки двух длиннохвостых длинношеих зверей с восьмью когтистыми лапами. К тому же, как любого рептилуса, от колющего и рубящего оружия Хэби защищала светло-голубая кожа, разделенная на мелкие сектора-«чешуйки». Правда, из-за ядовитых испарений, поднимавшихся из-под ног Хэби, кожа шелушилась и покрылась мерзким маслянистым налетом…

По щиколотки проваливаясь в тягучую черную слизь, зато без единого всплеска, он продвигался вперед. В зеркальной поверхности слизи отражалась его высокая фигура, стройность которой портил горб-рюкзак. С едва слышным чмоком он то и дело отлеплял присоски кончиков своих пальцев от костяной рукоятки ножа и снова хватался за кость, и опять с едва слышным чмоком… Как и все рептилусы, Хэби отлично плавал и мог надолго задерживать дыхание, но все же он надеялся, что уровень черной слизи не поднимется настолько высоко… Прошипев ругательство, Хэби замер – провалился в слизь по колено. В полусотне мер от него в слизи что-то плеснуло, показав длинный черный хвост с плавником-веслом.

Тайком покидая Минаполис, Хэби не знал, куда направятся его друзья-союзники, обреченные на изгнание во имя самого существования их расы, но был уверен, что ни один из них не выберет путь, который выбрал он, чтобы уйти от преследователей.

Потому что это страшный путь.

Путь туда, откуда не возвращаются. Ну да он и не собирался домой!..

Бескрайняя равнина черной слизи упиралась в угольный горизонт, и нельзя было уже понять, где хлипкая, но еще твердь, а где уже или еще небо, которое потихоньку, по чуть-чуть уплотняется, но все же разрежено, как обычное скопление газов и пара. Одно было точно: с каждым шагом вперед мрак становился все осязаемей.

И черней.

Намного черней.

* * *

Вовсю щебетали утренние птахи, поблескивала роса на траве.

– Мос близко, – буркнул Зил и поморщился. – Слишком близко.

Его талию вновь опоясывал уже слегка пованивающий хвост ранжало. С хвостом на щиколотках безымянный слуга Родда, любезно согласившийся сопроводить союзников, не смог бы нормально передвигаться на своих двоих, а нести его на себе леший и говорец посчитали ниже своего достоинства.

– Откуда знаешь, что Мос рядом? – Если Даль и насмехался над Зилом, его бесцветные глаза за прозрачностью маски оставались невозмутимыми.

– А по смраду многих тысяч тел его жителей и сотен расчлененных свиных и коровьих туш, кишки которых вывалили прямо на улицу. А еще город источает благовония прохудившейся канализации. Попахивает и пруд-отстойник в сотне мер за стеной города, куда выплескивается содержимое канализации. Ветер дует как раз оттуда.

Пройдя вверх по склону холма через рощу кедровиц – подлесок был основательно вытоптан и замусорен, – они подошли к высокой стене, сложенной из крупного белого кирпича и растрескавшихся бетонных блоков, из которых кое-где торчала ржавая арматура. Также в кладке отчетливо просматривался красный кирпич с черными вкраплениями и бетонные плиты, куски гранита и стальные клепаные щиты с пробоинами, заделанными мшистой, поросшей грибами древесиной.

Стена плотно обхватила Мос, не давая ему расти вширь.

Еще недавно юному лешему, только-только покинувшему дремучий лесовник, она казалась величественной и грозной, неприступной и способной защитить всех и каждого, кто скроется в мощной твердыне, возведенной много веков назад. Однако совсем иного мнения был парень с колючим взглядом и шелушащимися обмороженными ушами. Пройдя через земли чистокровных, он перелетел на спине скального дракона радиоактивные кратеры и добрался до Минаполиса. Вот там – да, стена, несокрушимая мощь. А тут…

Пару залпов из пушек, установленных на самоходках наследников, – и все, и городу конец. И это может случиться, ведь больше некому защищать столицу!..

Остановились за кустами на краю рощи.

Сквозь открытые ворота Моса спокойно въезжали и выезжали полные и пустые телеги, запряженные волами и тягловыми коровами. Туда-сюда ходили люди, которые о чем-то говорили между собой, извинялись, если цепляли кого-то плечом, тащили на горбу плетеные короба и кожаные мешки, прогуливались под руку с милейшими изящными дамами и дамами потолще и совсем не милыми, спешили куда-то, на ходу срывали зубами мясо с деревянных шампуров, ковыряли грязными ногтями в гнилых зубах, шумно выпускали газы… Короче говоря, все было как обычно: шум, гам, суета. И никто не выделял, конечно же, зеленую слюну, утробно при этом воя, и не бродил по окрестностям с поднятыми перед грудью руками, мечтая накинуться на свежее, еще ходячее мясо, то есть на Зила и Даля.

– Дружище, ты про Родда точно ничего не напутал?

– Да, дитя, может, это все выдумка про захват Моса?

Если бы там, на Поле Отцов, Зил не увидел с помощью говорца застывших на месте, усыпанных зеленой пыльцой людей на центральной площади Моса и Даринку среди них, он бы сейчас не заподозрил, что в городе не все в порядке.

– Нет, не выдумка. Ну что встали? Идем уже! – проявил вдруг нетерпеливость мальчишка.

Выказав то ли свое недовольство, то ли прекрасное расположение духа, файер на предплечье Зила стравил смрадно-копотное кольцо дыма. Почесав родимое пятно на руке, леший еще раз взглянул на происходящее у ворот – и понял, что именно было не так.

Не слышно смеха. Никто не улыбается и не шутит. И совсем нет пьяных. Даже крестьяне не пьют кисляка, из дыр в бурдюках капая себе на грудь. Все серьезны. Все будто двигаются по заранее оговоренному маршруту, совершая заранее продуманные движения. Но главное – у ворот нет детей! А ведь раньше босоногая детвора клянчила тут монетки. И считалось, что если не дать карапузу медяк, то удачи в делах, по которым явился в город, не будет.

Смоченные водой обмотки прилипли к щекам Зила.

– Ну и какой пароль, дружище? – обратился он к поводырю. – А то охрану я что-то не вижу.

Ратники у ворот отсутствовали вместе со своими алебардами. Заходи кто хочет в столицу. Хоть вор заходи, хоть убийца-насильник, хоть полосатый тайгер. Добро пожаловать, не стесняйтесь, будьте как дома. Зил не удивился бы, если из города сейчас вышел бы отряд полукровок.

Даль обнял за плечи мальчишку, который тут же попытался вырваться, и приставил к его горлу лезвие тесака.

После этого дитя цветов наконец заговорил по делу:

– Вам надо помазаться тонжерром. Можно поверх одежды. Вот здесь, – он указал Далю на пах, – и здесь, – ткнул пальцем в подмышку Зила.

Не пожалев пыльцы, изрядно ей вымаравшись, а еще больше ее рассыпав – наблюдая за ними, мальчик сокрушенно качал головой и заламывал руки, – они покинули укрытие и неспешно двинули к воротам.

Толпа с удивительной ловкостью обтекала их, никто не вставал на пути троицы, телеги сворачивали, парочки быстро-быстро семенили к краю обочины. При этом все что-то говорили, но ни один человек не смотрел на чужаков прямо, Зил никак не мог перехватить хоть чей-то взгляд. Все, кому он заглядывал в лицо, тут же отворачивались или опускали глаза. Его не оставляло ощущение, что все вокруг ненастоящее, что он только что заснул – и видит начало долгого кошмара. Зил взглянул на мальчишку – того окружающее ничуть не волновало, все это было для него в порядке вещей.

Шаг. Еще шаг. Теперь Зил видел, что в десятке мер за распахнутыми воротами в воздухе примерно на уровне головы мужчины среднего роста витала едва различимая бледно-зеленая дымка тонжерра, которую легко можно было принять за обычную пыль.

И тут лешего накрыло.

С ним такое случалось – ни с того ни с сего до рези в животе и чесотки ладоней тянуло сделать что-нибудь шальное, безумное, чему нет никакого объяснения. И это было плохо, очень плохо, но Зил ничего не мог с собой поделать!..

Вместо того чтобы не привлекать внимания, он громко расхохотался и, разведя широко руки, будто собираясь обнять, шагнул к парочке, которую приметил издалека – к красотке с волосами ниже ягодиц и ее невзрачному спутнику с увесистым животом, безнадежно скрывающимся под слишком узкой курткой-плетенкой.

– Зил, ты что, рехнулся?!.. – прошипел ему вслед Даль.

Воспользовавшись заминкой, дитя цветов попыталось сбежать, но Даль схватил его и так прижал к себе, что у мальца захрустели ребра. Враз обмякнув, мальчишка жалобно пискнул, но и только. Резко запахло тиной и розами.

– Дружище, ты завел нас в ловушку? – оставив парочку в покое, Зил подмигнул мальчишке, его еще не отпустил приступ безумия, все вокруг казалось ему смешным.

– Дитя, если что, мы расскажем твоему хозяину, кто любезно согласился сопроводить нас в Мос.

И тут из-за створок ворот к ним метнулись быстрые и проворные твари, похожие на мерзких гигантских змей.

Да это же «корни» Родда! Зилу уже приходилось иметь с ними дело.

Атаковав бесшумно, они мгновенно оплели собой лешего, говорца и их малолетнего пособника. Но если змея душит свою жертву, ломает ей кости, так что из носа плещет алым, по губам течет соленое и жертва сразу теряет сознание из-за резкой боли, то «корни» действовали иначе – к великому облегчению Зила, ведь он не планировал сегодня умереть у ворот Моса.

Зил скосил глаза на «корень», передавивший ему грудь. Колдун постарался, чтобы его рабочие придатки выглядели как древесные корни, даже комья земли к ним прилепил для правдоподобия, но потомственного лешего никак не могла обмануть эта маскировка. Не корни, не растения вообще. Что-то чуждое. Что-то неправильное.

Мальчишку «корни» отпустили сразу же, и он поспешил скрыться в ближайшей улочке. Дальнейшая судьба союзников его мало интересовала. Хорошо, хоть крик не поднял.

Проявив чудеса гибкости – сустав вывернул из суставной сумки? – альбинос освободил правую руку и занес тесак для удара по «корню». И его тут же вознесло мер на пять над землей и перевернуло вниз головой – похоже, ему намекнули, что надо себя хорошо вести, иначе его просто уронят, раскроив башку. Даль оказался понятливым малым – не мешкая, он предпочел вместо себя уронить тесак. Сверкнув лезвием, трофейное оружие аккуратно воткнулось в плотно утоптанный глинозем вперемешку с гравием. После этого «корень» поставил Даля рядом.

От крупных «корней», взявших в плен лешего и говорца, отделились десятки «корешков» тоньше, гибче и чувствительней. Будто корзинками они оплели союзников с головы до ног, и корзинки эти шевелились – то и дело сжимались, а потом ослабляли давление. Зила и Даля будто проверяли на прочность, их могли в любой момент сдавить так, что глаза выскочили бы и кишки наружу вылезли. Не самое приятное ощущение. Однако всему когда-нибудь приходит конец – помяв союзников, «корни» разом ослабили хватку и, оставив их в покое, втянулись за створки ворот.

– Добро пожаловать в Мос! – Даль склонился в шутливом поклоне и заодно выдернул из земли тесак.

– Только после тебя, дружище. – У Зила возникло плохое предчувствие, подкрепленное зудом в пятне-«птице». С трудом сдерживаясь – уж очень хотелось сорвать с себя куртку и впиться в руку ногтями! – он неспешно, как подобает бесстрашному воину, вошел в столицу княжества, захваченную врагом.

Не пройдя и сотни шагов по Мосу, он ослеп – на маске налип плотный слой тонжерра.

Срочно надо было, пока он не врезался в стену или в дерево, не привлекая внимания, – это ж посреди Моса! как тут не привлечь внимание?! – остановиться и осторожно, чтобы не сорвать с себя случайно маску и не наглотаться тонжерра, стереть зеленый налет рукавом куртки. Избавившись от дряни, Зил не увидел рядом союзника.

– Даль, ты где? Где ты, Даль?! – сначала шепотом, а потом громче спросил леший, вертя головой.

И не услышал ответа.

* * *

Ночной воздух лип к коже маслянистой гарью и настойчиво совал в глотку смрад раздувшихся на жаре трупов, но особое рыбацкое снадобье, намазанное под носом, сделало пребывание в Щукарях вполне сносным. На реке истошно закричала и захлопала крыльями птица. Над посиделками у свай единственного уцелевшего в поселке дома зависла круглобокая серебристая луна, вместе с тлеющими углями домов вокруг отлично все освещавшая. Рокотом далекой грозы храпел Майдас, его сморили речи матушки Траста. Ларисса делала вид, что спала, но видно было, что ее все жутко раздражает, иначе «во сне» она не скрежетала бы зубами и не хмурила брови.

Почувствовав опасность – что-то в голосе изменилось самую малость, – рыжий здоровяк заставил себя прислушаться к тому, что долго и нудно говорила его необъятная мамаша.

– В-пятнадцатых, когда ты, маленький паршивец, не вернулся своевременно с Праздника, я, конечно же, отправилась на твои поиски. Заехала – все равно по пути было – к твоей невесте и прихватила э-э… как тебя зовут?.. – Миррайя уставилась на свою будущую невестку, аж отпрянувшую под напором ее взгляда. – Впрочем, это неважно. Я взяла ее с собой. Родители девочки не возражали.

Невесело хмыкнув и проведя языком по зубам в поисках несуществующих остатков пищи, Траст представил, что случилось бы с бедолагами, если бы те посмели возразить его мамочке. Они поступили крайне благоразумно, спровадив свою дочь вместе с ней. На их месте Траст поступил бы точно так же. В животе у него отчаянно забурчало.

– Поехали мы, понятно, в Мос. Там же Праздник был. Не в Кий же нам ехать было, правильно? – Траст тут же кивнул матери, справедливо опасаясь, что промедление будет вознаграждено очередным подзатыльником. – В Мосе все какие-то странные оказались, зеленые все какие-то и неразговорчивые, но это ничего, у меня даже мертвый болтуном станет. – От этих слов Траста и Лариссу передернуло, они переглянулись. – Так что в Мосе я быстро выяснила, что мой мальчик – мой мальчик! – был изгнан из города. Это ж какой позор!

В глазах у Траста в очередной раз вспыхнули звезды.

– Я расспросила кое-кого, с кем ты познакомился, двух миленьких мальчиков, близнецов-южан расспросила. Они были такими сладенькими… – Миррайя зажмурилась от удовольствия, столь приятными были ее воспоминания. Траст же мысленно пожелал близнецам скорого восстановления изрядно ослабленного здоровья. – Так вот мальчики сообщили мне, что ты, паршивец маленький… – Тут мать наклонилась к Трасту и нежно, так что кровь выступила, потрепала его за щечку. – Да-да, паршивец! Ты зачем отправился к колдуну Родду?

– За советом, – оставив в ее пальцах клок кожи, Траст вырвался.

– А мамочка разве тебе не подскажет, что и как? Мамочка разве тебя не научит, как жить? Ну вот что ты сидишь?! Девушка тебя заждалась, за тобой на край света готова пойти, со мной искала тебя, а ты сидишь! Красавица какая! Бери ее и топайте помилуйтесь. Вы ж молодые. Я когда молодая была, я… – Миррайя опять зажмурилась.

Не дожидаясь, пока мать очнется от сладких грез о давно минувших деньках, когда она наводила страх на всех окрестных парней, Траст вскочил и чересчур сильно схватил невесту за руку. Невеста вскрикнула и попыталась вырваться, но Траст был сильней.

– Ты… это… давай, пойдем, что ли. И поживей. – От волнения он позабыл имя суженой. Ну да сейчас такие мелочи не представлялись ему важными. Главное – скрыться вдвоем в ночи раньше, чем очнется мать, иначе ее воспитательные меры вряд ли ограничатся пощечинами и подзатыльниками.

Только Траст с невестой исчезли в темноте, Миррайя перестала улыбаться и открыла глаза. Ларисса тут же отвела взгляд, надеясь, что мать рыжего не заметила, что за ней наблюдали. Прогулявшись к повозке, Миррайя вернулась с кожаным тюфяком и меховым одеялом в лапищах. Все это она разложила неприлично близко от папочки Лариссы, рукой дотянуться можно. Проскрежетав зубами, Ларисса сделала вид, что ее это не волнует, что она давно уже спит.

Вдруг дернувшись всем своим всколыхнувшимся телом, Миррайя подхватила пробегающую мимо многоножку – длиной та была полмеры, не меньше! – и ловко швырнула ее прямо в Лариссу. Шлепнувшись на лицо блондинки, многоножка мазнула всеми своими бесчисленными лапами по лбу и по щекам и, оставляя слизистые следы, попыталась пролезть ей за пазуху, но была отброшена и растоптана.

Да уж, от такой подлости самый спокойный человек вскочил бы на ноги и потребовал бы объяснений, ну а Ларисса прямо-таки взвилась в воздух, высматривая камень поувесистей, чтоб достойно ответить толстухе! Не секирой же ее рубить?! Марать Кару жиром не хотелось.

– А многоножка-то ядовитая. Прикосновение ее лап к коже человека смертельно. М-да, я не ошиблась – у моего сыночка прорезался дар его покойного отца, еще того кобеля, – взбивая тюфяк, заговорила Миррайя как ни в чем не бывало. – Всякую нежить сыночек мой, паршивец маленький, научился на ноги ставить. Мертвечину, дохлятину вонючую пожалел. Тебя, девка, пожалел, тебя. Или я не права?

Лариссу будто со всего размаха огрели веслом по затылку, а затем сломали ей ноги в коленях и, когда она упала, хорошенько пнули в низ живота. Разом пропало желание искать камни. Захотелось исчезнуть. Перестать существовать.

– Да-да, это всего лишь жалость, а не любовь. Мой сынок сейчас милуется со своей суженой, со своей любимой, – с удовольствием пророкотала Миррайя, – а ты, гнилое мясо, саранча ты дохлая, скоро будешь валяться на земле, никому не нужная, пока тебя не съедят черви. Белые жирные черви.

Храп Майдаса усилился, превратившись в настоящий грохот бушующего над головой ненастья, только молний не хватало.

Зажав рот, Ларисса хихикнула.

Лучше бы Миррайя молчала, эффект был бы сильней, а так она наговорила того, о чем понятия не имела. В отличие от Лариссы, которая прекрасно знала, как у Траста нынче обстоят дела, как сильно он возбужден и что шепчет его ненаглядная невеста об их почти что брачных отношениях, которым, похоже, не суждено стать по-настоящему супружескими.

Именно поэтому Ларисса, не сдерживаясь больше, подошла к толстой стерве и, брызгая слюной, расхохоталась прямо в ее щекастую, лоснящуюся от жира рожу.

– Милуется с суженой? С любимой?! Да твой сынок, как и ты, жирная ты колбаса, позабыл имя этой девки и никак не может вспомнить. Но не из-за этого его детородный орган никак не наполнится мужской силой, несмотря на все ласки твоей обожаемой невестки. Не из-за этого… – Тут Ларисса захлебнулась смехом, закашлялась, осознав вдруг истинную причину мужской слабости Траста в присутствии его невесты. – Неумело, кстати, ласкает твоего сыночка твоя невестка, больно ему делает, хотя, судя по ее стараниям, она вовсе не девственница.

– Ты лжешь, падаль! – Кряхтя, постарев разом лет на двадцать, Миррайя поднялась. Ее лицо в свете луны превратилось в обтянутый высохшей кожей череп с пустыми глазницами, от обильных телес не осталось и следа, только позелененные мхом кости с обрывками гнилой кожи на них, а густые рыжие волосы ее изъела плесень.

Ларисса моргнула, луна на миг потухла над ее головой – и наваждение сгинуло. Над ней возвышалась жирная туша коровы в людском обличье. Обычная деревенская колбаса, разве что похотливая сверх меры.

– Я, гнилое мясо, дохлятина и мертвечина, все-все-все знаю про твоего сыночка, про твоего маленького паршивца. Потому что чувствую все-все-все происходящее с Трастом: каждый его вдох освежает мне грудь, каждый чих щекочет мне нос, каждую каплю пота с его лба его ладонью вытираю. А ты, жирная колбаса, все это чувствуешь? Нет? А хочешь, я помогу ему наконец-то ублажить шлюху-невесту? – После этих слов Миррайя, стоически сдерживавшая напор Лариссы, попятилась, но бежать ей было некуда, Ларисса отсекла ее собой от спасительной повозки и запряженной в нее спящей стоя коровы. – Хочешь, колбаса, сделаю это?! Прямо сейчас буду с ним и с его подружкой. Помогу ему?!

И вот тут мать Траста сделала то, что заставило Лариссу отшатнуться и вскрикнуть от страха: Миррайя перекрестилась.

И не важно, забывшись или же преднамеренно, надеясь остановить нападки Лариссы, сделала это мать Траста. За такой жест четвертуют и сжигают на центральной площади Моса! Любые проявления религии – как и само слово «религия» – под запретом на Разведанных Территориях. Ведь из-за религии – и не только из-за нее – случилась Третья мировая!.. Судя по самодовольному лицу, Миррайя взяла себя в руки, но раскаиваться в содеянном даже не думала.

– Однажды тебя, колбаса ты жирная, сожгут на очистительном костре.

Ларисса еще много чего сказала бы Миррайе, но вернулся Траст с невестой, а при нем ругаться с его матерью Лариссе не хотелось.

Траст и невеста вышли из темноты порознь.

Ее, злую, растерянную, но полную решимости, подсвечивала равнодушная луна. Его лицо было красным в сполохах угасающих углей, последней вспышки жизни в поселке, последнего тепла Щукарей, щедро отдаваемого ночному воздуху.

– Это все потому, что я блоху случайно убил. Ту, что снял с твоей груди и посадил в желудь с дырочками, чтоб через те дырочки блоха могла кусать меня и так жить. Помнишь? Ну чего ты головой мотаешь? Помнишь, конечно. Скажи, что помнишь! Вот, другое дело… – без остановки тараторил Траст, избегая смотреть на свою избранницу, ту, которая будет засыпать у него под боком и просыпаться там же до самой его смерти. – Так блоха вот та была символом нашей любви, понимаешь? А я ее убил. Убил блоху любви. Вот и нет любви, понимаешь? Из-за блохи все. А так-то я о-го-го. Может, новую нужно?.. У тебя как, есть еще?

Невеста всхлипнула.

И Лариссе стало ее жалко. Конечно, у девчонки никогда не было никаких блох. Конечно, ловля кусючего насекомого на теле суженой – всего лишь глупая древняя традиция, возникшая после Третьей мировой, когда закончились все средства личной гигиены и людей в бомбоубежищах и бункерах заедали вши.

– Мертвая ты или живая, доченька, мне без разницы, – услышала Ларисса. – Главное, чтобы ты была счастлива. Я люблю тебя. И всегда буду любить.

Могучий храп отца при этом не прервался ни на миг.

* * *

В дверь постучали.

Не робко и не осторожно, не нагло и не бухая мужицким мозолистым кулаком в дубовые лакированные доски, сбитые вместе, не выпрашивая разрешения войти, а просто извещая, предупреждая о себе. Скрипнув, дверь чуть приоткрылась, потом открылась настолько, чтобы в комнату смогла впорхнуть невысокая стройная девушка – или еще девочка? – лет двенадцати или чуть старше.

– Плесень и бурая гниль! Почему вы не заперлись?! – безжалостно топча цветущий живой ковер, девчонка прошла мимо древнего – как еще в пыль не рассыпался? – пластикового стола, за которым сидели две женщины. На ходу она бросила на столешницу два запечатанных полиэтиленовых пакета. В одном были еще живые насекомые: комары, слепни, стрекозы. В другом – нечто вроде кусочка коры с налипшей землей. У дальней каменной стены, не прикрытой гобеленом-плетенкой, а обшитой, как и прочие стены в княжеских покоях, пластиковыми панелями, девчонка плюхнулась на старинный сундук, уж очень похожий на корпус компа из лаборатории, – тот затрещал под ней старинным пластиком, намекая, что готов развалиться в любой момент, однако девчонку это ничуть не смутило, она, похоже, не испытывала благоговения перед древним, довоенным еще, хламом.

С запозданием потянувшись рукой к носу, девчонка звонко чихнула. Всю ее с головы до ног покрывал зеленый налет пыльцы. От чиха над головой девочки поднялась полупрозрачная дымка. Теперь стало видно, что волосы у малышки рыжие. Да не просто рыжие, как у большинства ее сверстниц, а огненные, аж пылающие в лучах заходящего солнца. Стоило на них взглянуть хотя бы вскользь – и глаза слезились от рези.

– Ну и на кого ты похожа? – едва не смахнув со столешницы керамическую солонку-гриб с якобы продырявленной червями шляпкой, из-за стола порывисто поднялась высокая женщина. Говорила она тихо, но властно. Заплетенные в косу волосы были аккуратно – ни одна прядь не выбилась – уложены вокруг ее головы. Одета она была в скромную, совсем без украшений, зеленую плетенку почти что до пят. Ее глаза были ярко-голубыми, точно две ручейные льдинки в начале весны.

– Как на кого похожа? На тебя, конечно, – ответила ей девчонка, вертя в руках старинную пластиковую куклу без головы, зато с длинными-предлинными ровными-преровными ногами и жалкими обрывками когда-то яркой одежды.

– Дочь, а ну-ка живо приведи себя в порядок! – Женщине пришлось повысить голос на девушку, и она невольно закашлялась. Похоже, нечасто ей приходилось так делать.

– Даринка, ну что это за чушь? Ну как ты разговариваешь с матерью? – разглядывая принесенные пакеты, пожурила девчонку вторая женщина, оставшаяся сидеть за столом. Она сняла с головы впопыхах коряво надетый парик из светлых завитых волос и положила его на хрупкую полиэтиленовую скатерку, расчерченную на квадраты синими полосами. Ее череп был лысым и гладким, как отполированная седалищами скамейка. – А ты, Селена, успокойся, присядь. Даринка сейчас все сделает, как надо. Она же умничка. Она же принесла нам все в коконе.

Быть умничкой прежде всего означало, что Даринке следует, не медля и не переча матери, полностью раздеться и выкинуть безнадежно испорченную одежду подальше в коридор.

– Не заперто, дочь, было, потому что мы с Ренаттой ждали тебя. Да и чего нам запираться? Лезь уже, помыться тебе надо. – Селена указала на большую деревянную ванну, занимающую четверть помещения. Над ванной поднимался пар. Рядом с ванной на большом мертвом табурете дожидались купальщицу мыло и живые плетеные полотенце и мочалки. – И хорошенько помыться. Так, чтобы под ногтями на ногах не осталось грязи и уши стали прозрачными.

Даринка быстро вышла в коридор, обнажилась – сквозняк, гуляющий по замку, тотчас заставил затрепетать ее стройное юное тело – и, вернувшись в княжеские покои, подошла к ванне.

Ванна была полна мелких, не больше фаланги мизинца на ноге, рыбок. Стоило только Даринке поставить ногу на шершавое дно и опуститься в воду, как рыбки со всех сторон накинулись на нее. Они щипали и покусывали ее кожу, дергали за волоски на теле, щекотали ее маленькую упругую грудь и огрубевшие крестьянские пятки. Это было так забавно, что Даринка рассмеялась и плюхнула руками по воде так, что брызги долетели до стола. Рыбки испуганно шарахнулись, то тут же и вернулись к ней, чтобы пощипать ее пальцы, срывая с них своими жадными крохотными ротиками не только пыльцу, но и мельчайшие частички омертвевшей кожи.

– Даринка, с головой ныряй, эта чушь зеленая у тебя в волосах, не надо тебе ее.

Даринка с удовольствием послушалась тетушку Ренатту и, не закрыв глаза, опустила голову под воду. Тотчас над ней расплылось бледно-зеленое облако, к которому, сверкая серебристыми животиками, устремились все рыбки сразу. Они так быстро очистили воду от пыльцы, что Даринка даже не успела захотеть опять глотнуть воздуха.

– Живучие рыбки, вода вон какая горячая, у меня аж вся кожа покраснела! – вынырнув, прервала беседу женщин Даринка.

Мать с неудовольствием на нее покосилась:

– Да им в ванне холодно даже. Они ж обитают в Кипяточке. А их родственники – не отличишь внешне – плавают в озерах на дне радиоактивных кратеров. Но те рыбки уже давно бы тебя до косточек обглодали, как они обгладывают упавших в озеро кратерных коз.