Текст книги "У истины в долгу"

«А король – то голый…»

Светлой памяти Доры и Дюри Нойбауэр, Зелика Ротмана и многих других… посвящаю

По крутой, мощённой булыжником улице, поднимались машины. Они тужились и пыхтели, обдавая всё вокруг себя дымом. Но ни урчание двигателей, ни гарь, зависающая в воздухе, не могли скрыть красоту июльского утра. Его яркая синева уже стекала с крыш на мостовую, а лучи давно проснувшегося солнца заводили невообразимую карусель. Они гонялись за кошками и прищуривали лица прохожих. Один из них, соскочивший с зеркала проезжавшей легковушки, прыгнул в комнату рядом стоящего дома, а там так брызнул искрящимися осколками, что заставил вскочить игравших за столом детей. Вдогонку за ним ещё и незнакомый женский голос на улице громко произнёс:

– Мальчик этот будет лётчиком, а девочка – пулемётчицей.

Услыхав такое, Светка с Вадиком переглянулись и кинулись к окну. Кроме цветного подола платья, из которого выглядывали ноги, они ничего не увидели. Светка стала крутить головой, но Вадика, который жил там – это нисколько не удивило. В свои одиннадцать лет он привык воспринимать окружающий его мир через ноги. Ведь только их можно было увидеть через окно небольшой полуподвальной комнаты, в которой он жил с родителями. По утрам они шаркали, цокали, а то и скользили в зависимости от времени года. А после школы их тени падали на письменный стол, за которым он делал уроки.

Встав на стул, Вадик широко распахнул полуоткрытое окно, увидев улыбавшуюся женщину.

– Вот мы и познакомились, – присела она на корточки и провела вытянутой рукой по его голове. Зовут меня Вера Степановна, я буду вашей соседкой, жить рядом через стенку. А твоё имя я уже слышала…

Светка подтолкнула Вадика и вылезла вслед за ним на улицу. Они уселись на подоконнике, свесив ноги на тротуар, и с интересом разглядывали незнакомку. Чуть ниже была открыта дверь в её квартиру, куда зашла Вера Степановна, сделав им знак рукой подождать. Она вынесла стул и большой саквояж, а потом ширму, которой загородила тротуар. Спустя ещё минуту через неё перекинули ноги кукольные мальчик и девочка. Они сразу заговорили разными голосами, стали бегать и кричать, шутить, смеяться, читать стихи. А потом задавать вопросы, и… отвечал им уже целый хор сбежавшихся детей. Невольно зрители стали перекрывать и проезжую часть дороги, но когда машины рассерженно загудели, куклы закричали:

– Глянь, на улице затор! Переходим все во двор.

Через несколько минут представление продолжилось во дворе большого трёхэтажного дома. И тут каждый из ребят нашёл себе место. На траве расположились вечно сопливый Эдик и усыпанная веснушками его сестра, огненно-рыжая Голда; застыл на коленях, закинув руки за голову и, высунув от удивления язык, Феликс; стоял на стульчике маленький, подслеповатый Люсик… Время от времени они с восхищением и завистью поглядывали в сторону Вадика, который чувствовал себя именинником, потому что все уже знали: добрая фея и кудесница Вера Степановна – его новая соседка.

Вечером дети всего дома взахлёб делились своими впечатлениями о кукольном спектакле с родителями, но почему-то не все они были рады этому.

На следующий день Светка, спустившись со своего третьего этажа, рассказала Вадику, что её мама ходила в домоуправление что-то выяснить в отношении тёти Веры.

– Зачем, – вырвалось у него, – разве тебе не понравилось её выступление вчера?

– Очень даже понравилось, – ответила Света, – но мама сказала:

– А если эта тётя аферистка? Может повториться прошлогодняя история…

Подружка была старше Вадика на целый год и знала много непонятных ему слов. Увидев замешательство приятеля, она пояснила:

– Это, как обманщица, понимаешь? Почему она не дала нам билеты?

– Ну и что, – насупился Вадик, – нам уже их давали, помнишь?

– Помню, – посмотрела на него Светка.

Год тому назад, в самом начале летних каникул, они играли во дворе с ребятами. У забора стоял пустой, заброшенный сарай – самое подходящее место для «штаба». И все приступили к его обустройству. Каждый приносил туда из дома всё, что мог: стул, гвозди, проволоку, офицерскую планшетку, старый телефонный аппарат…

– У вас так интересно, – подошёл к ним незнакомый мужчина, который зашёл во двор с улицы и наблюдал за их игрой, покуривая в сторонке. – Я вижу, что в будущем все станут настоящими солдатами, но готовы ли вы к испытаниям уже сегодня?

– Всегда готовы! – радостно закричали ребята, – большинство из которых были пионерами.

– Молодцы, – я в этом и не сомневался, – улыбнулся он. Хорошо, сейчас мы это проверим. Кто из вас хочет прыгнуть с парашютом, поднимите руки. От такого счастья все на миг онемели, а потом бросились к нему с поднятыми руками.

– Понимаю, – достал мужчина из кармана рулончик с трамвайными билетами, – но, пожалуйста, не толкайтесь, хватит на всех. Только учтите, в небе на высоте холодно. Чтобы немного закалить себя, пока я съезжу на аэродром подготовить самолёт, вы должны раздеться до трусов. Можете пока всё положить сюда, кивнул он рукой на стоящую рядом скамейку.

Разгорячённые от игры, дети с удовольствием сняли с себя верхнюю одежду и обувь. После этого руководитель прыжков завёл всех в сарай:

– Тут прохладное и хорошее для закалки место. Я скоро вернусь, но имейте в виду – кто уйдёт раньше, может потерять свою очередь.

Первой продрогла Светка. Выскочив, чтобы одеться, она прибежала обратно с криком:

– Наши вещи пропали!

На скамейке ничего не было. Не совсем поняв, что случилось, ребята разбрелись по домам. Скоро приехали милиционеры, вызванные родителями. Они сразу определили, что произошло. В тот же день на базаре задержали незадачливого «парашютиста», торговавшего детской одеждой. Историю эту ещё долго обсуждали в их дворе, где теперь к каждому постороннему человеку относились с подозрением.

В дверь позвонили. В комнату вошла мама Светы, радостная и смущённая:

– Напраслину я возвела, доченька, на Веру Степановну. Хороший она человек, артистка. Будет работать в нашем городском кукольном театре.

– Ура! – закричали Светка с Вадиком, а вместе с ними и его тётя, которая зашла навестить племянника, и дети успели ей всё рассказать.

* * *

Дом, в котором они жили, напоминал большую букву «П», верхушкой выходившую на улицу. По всему периметру второго и третьего этажей со стороны двора тянулись балконы, куда выходили окна и двери многих квартир. Тёплыми летними вечерами там собирались семьями, и весёлая перекличка не смолкала до поздней ночи. Маленький Гарик замечательно читал стихи и пел популярные песни из кинофильмов. Играла на скрипке первоклассница Медика, таланту которой зааплодируют скоро в лучших концертных залах мира.

– Их ждёт большое будущее, – всегда поднимал указательный палец главный ценитель таких концертов, сидевший в кресле у своего окна, дедушка Срул. И подкручивал руками у висков свои пейсы.

Знаменитой на весь двор была и тётя Вадика. Что бы ни случилось у соседей: семейный разлад или другая неприятность – за советом и помощью шли только к ней. Всегда спокойная, рассудительная, она могла уладить любой конфликт. И никто, кроме родственников и близких друзей не знал, что её тяжёлая походка, расплющенные фаланги пальцев на руках – не следствие болезней, а результаты пыток. Через них она прошла в одной из румынских тюрем, где довелось отсидеть ей несколько лет за подпольную коммунистическую деятельность ещё в 30-е годы. Потому что была тётя из когорты тех людей, которые, озарившись в юности этим учением, подчинили свои жизни его идеям и беззаветно служили им.

Как и в молодости, оставалась она хорошей портнихой, заведовала общественной библиотекой, занималась десятком ещё самых разных дел. Приехав после войны в старинный украинский город, где муж нашёл работу по своей специальности – столяра-краснодеревщика, зашла она в горком партии. После беседы у неё спросили:

– А квартира у вас есть?

– Нет, – ответила тётя, – пока сняли комнату у знакомых.

– Тогда выбирайте любую, – сейчас многие пустуют, а вы инвалид, подпольщица с большим стажем.

Она выбрала двухкомнатную квартиру в полуподвале, с тёмной, без окна, кухней, общей с соседями. В одной из комнат, поменьше, поселилась с мужем. Другую – отдала брату, недавно демобилизованному солдату-фронтовику, который въехал в неё с женой и маленьким сыном.

На вопросы, которые ей задавали и тогда, и много лет спустя, почему она так поступила, тётя всегда однозначно отвечала:

– Чтобы не мучила совесть!

Но никто не понимал за что она должна была её мучить. И, прежде всего, родители Вадика. Они спали на кровати у стенки, которая была постоянно мокрой. Не помогал ей ни ремонт, ни ковёр за которым пытались спрятать её от посторонних глаз. Однажды, по стене провёл рукой сам домоуправ и, поднеся мокрую ладонь к глазам, дал заключение:

– Сырость!

– Вы стоите в очереди на квартиру? – обратился он к папе Вадика.

– Стоим, – вздохнул тот, – но когда ещё получим…

Так Вадик узнал о возможном, правда, не скором переезде, но это совсем не обрадовало его. Во-первых, он спал с другой стороны комнаты, где ничего не капало; во-вторых, ему совсем не хотелось разлучаться с тётей. Его родители целый день проводили на работе, а она была ему не только нянькой, но и воспитателем, первым советчиком. Тётя подсказывала что читать, сама много рассказывала, повсюду водила с собой и, видя отношение к ней со стороны разных людей, он гордился ей, особенно её героическим прошлым.

Из всех дней недели больше всего Вадик любил субботу, потому что в этот день к тёте с мужем приходили гости. Эта была традиция, которая поддерживалась в её семье годами. После семи вечера стол посреди комнаты накрывали белой скатертью. На тумбочку ставили проигрыватель с пластинками, а на кухне закипал большой чайник. Конечно, первым гостем был Вадик, но когда раздавался условный стук, тётя радостно восклицала:

– Мой интернационал прибыл!

Дверь всегда открывал её муж, улыбкой встречая приятелей. С каждым он здоровался на его родном языке. С Форкашем по-венгерски, с Думитру на румынском, звучали ещё польский, украинский, идиш… а между собой все общались по-русски. Были они старыми друзьями-подпольщиками из Бессарабии и Западной Украины… Многие прошли через страшную школу «сигуранцы» королевской Румынии, её тюрем.

Оказавшись после войны в этом городе, они нашли друг друга, сохранив между собой самые добрые отношения. Жизнь расставила их на разные ступеньки нового общества, а этот полуподвал возвращал в молодость, служил отдушиной, которой так не хватало многим из них. Тут они делились новостями и вспоминали о былом, спорили, обсуждали разные проблемы. И пели… Сначала «Смело, товарищи, в ногу…», потом кто-то затягивал свою, любимую, и ему подпевали, переходя с одной песни на другую. Почему-то пели всегда тихо, вполголоса, но красиво и слаженно.

У дяди Вадика не было голоса, но он с удовольствием слушал поющих друзей. Однажды, на вопрос племянника, почему все говорят и поют всегда тихо, опытный подпольщик ответил:

– По старой привычке, чтобы жандармы не услыхали. Мы ведь собирались в разных домах, и надо было соблюдать конспирацию.

Вадик не совсем понял последнее слово, но решил про себя, что обязательно щегольнёт им в классе, где уже изумлял учителей такими словосочетаниями, как ‘’регенты фашистской гвардии” и ‘’венценосный союз”. Он очень любил читать и открывать для себя значения новых слов, роясь в библиотечной энциклопедии. А недавно выяснил, почему его дядю называют полиглотом – это потому, что он знал много языков, в том числе французский, иврит, эсперанто. Последний язык, как рассказывала тётя, даже сыграл с ним злую шутку. Как-то вызвали дядю в горком партии:

– Мы знаем, что вы получаете письма из Венесуэлы.

– Да, получаю.

– А кто у вас там живёт?

– Брат с семьёй.

– Но раньше вы с ним переписывались на венгерском и румынском, а сейчас на каком языке?

– А сейчас на эсперанто, но с какой стати я должен отчитываться перед вами, и почему вы читаете мои письма?

Не получив вразумительного ответа, дядя, видимо от волнения, произнёс одну длинную фразу, но на разных языках, после чего покинул это заведение. Когда он попытался дома снова воспроизвести её тёте, она заявила, что не потерпит ругани на десяти языках, но, зная взрывной характер мужа, не стала устраивать дискуссий на эту тему.

Вадик был всеобщим и неизменным любимцем собиравшейся у тёти компании. Сколько интересных книжек, сладостей, игр надарили ему её гости, а за неиссякаемые вопросы даже прозвали ‘’почемучкой”. Одним из них он чуть не поставил всех в тупик, когда, выбрав момент, спросил:

– А почему бы и мне не вступить в ваш «интернационал»?

Это было так неожиданно, что комната притихла. Тут же нашёлся Обачка, человек с таким смешным именем. Скорее всего его звали Оба, но он был настолько весёлым и обаятельным, что иначе ни у кого не получалось. Семья его погибла в гетто, а сам он воевал, был тяжело ранен, и работал сейчас механиком на текстильной фабрике. Кто знает, сколько пришлось пережить ему, но инвалид не ожесточился, любил детей и добрую шутку.

– Мы уже давно ждём этого, – радостно закричал Обачка, – посмотри сам, для ровного счёта нам как раз не хватает ещё одного еврея.

– Но я не еврей, а жид, – поправил его Вадик.

– Кто тебе сказал об этом? – в один голос спросили Форкаш и Думитру, а остальные переглянулись между собой.

– Колька сказал, – когда мы играли на площадке в войну. В моём отряде были Феликс и Голда, а когда подошли Света с Наташей, он крикнул, что они москальки и должны быть вместе с нами. Себе на подмогу позвал Петрика с Мицей и сказал, что будет убивать всех нас, потому что жиды и москали – враги Украины. Голда разозлилась и стала бросать в них грязью, а потом закричала, что не даст убивать себя, потому что у неё скоро день рождения. А Петрик заплакал и побежал домой жаловаться маме…

Вадик хотел продолжить рассказ, но Форкаш, подсев ближе, взял его за руку:

– Мальчик мой, прошу тебя… никогда больше не повторяй это слово… оно очень грязное, и плохо пахнет… Обещай мне, пожалуйста.

Форкаш и раньше говорил по-русски с сильным акцентом, но теперь от волнения ему с трудом давалось каждое слово. Он был сапожником. Вадик любил забегать к нему в мастерскую, чтобы вдохнуть в себя её особый запах, настоянный на клее и обрезках кожи, ваксе и лаках. Он любил посидеть у его ног на низкой табуретке, помогая сучить дратву и смотреть, как тот работает. Но он никогда не думал, что и слова могут иметь свой запах…

– Я обещаю, – тихо произнёс Вадик, – я не знал этого.

– Колька – это не сын того Доценко? – спросил Думи-труу тёти.

– Он самый, – они ведь живут напротив, – папаша только недавно вышел из колонии…

– Уже слышал, – я ведь когда-то писал о разгроме их банды. – Завтра зайду к нему, побеседуем… Опять националисты берутся за старое. Хочется написать на эту тему, но зав. отделом велел пока собирать информацию. Он достал сигарету, покрутил её, но, резко размяв пальцами, выбросил табак в печку.

Думитру пришёл в областную газету, демобилизовавшись с должности командира роты. И писал по-армейски – слишком остро, да так напористо, что это не всегда нравилось его редактору.

– Не переживай, друже, – сказал через стол Иван Крычук, – собери всё, что у тебя есть и занеси мне. Через несколько дней еду в Москву за новым назначением – покажу там. Бывший фронтовой политрук, Иван, работал секретарём райкома партии. Это был его последний вечер с друзьями. Через несколько лет, уже в Казахстане, опустят его с высоты партийной должности на простую инженерную в совхоз, за излишнюю принципиальность, за то, что «извращал» политику партии в области межнациональных отношений…

Никогда раньше не задумывался Вадик над тем, кто он по национальности. На русском языке разговаривал с мамой и папой, тётей, друзьями и, вдруг, узнал, что оказывается он не русский… Был в их семье ещё один язык, но на нём родители всегда говорили шёпотом. Вадик считал, что делают они это специально, скрывая от него свои тайны. И, давно прислушиваясь, стал прекрасно всё понимать. Как-то он зашёл в тётину комнату, когда она обсуждала с мужем свои дела. Они сразу перешли на идиш. Вадик немного подождал, но затем перебил их разговор, о чём-то спросив на этом же языке. От изумления тётя чуть не лишилась дара речи, но, придя в себя, закричала в сторону комнаты его родителей:

– Вы слышали? Ребёнок заговорил по-еврейски!

Так он открыл для себя тайный язык родителей, а вместе с ним и свою национальность. Вскоре тётя стала приносить домой и читать ему книги на идиш. Это были произведения Шолом-Алейхема и Менделе Мойхер-Сфорима, притчи о Гершеле Острополере… Вадику нравился их сочный юмор, но описание быта и нравов жизни местечек, вызывали чувство жалости к их обитателям. Гуляя с тётей, он обсуждал с ней прочитанные книжки, переживая за униженных героев. Во время прогулок они иногда встречали её знакомого, который останавливался поговорить, расспрашивая о делах. Выглядел он как-то необычно, с гордо поднятой головой и чуть насмешливым взглядом.

– Это режиссёр бывшего еврейского театра, – однажды представила его тётя, – большой знаток еврейской культуры.

– Почему бывшего, – не понял Вадик, – разве театра уже нет?

– Его давно закрыли, как и в других городах…

– Почему? – снова не дошло до Вадика.

– Вырастешь – тогда узнаешь, – не сразу ответила тётя, – но я рада, что ты задумался над этим. Поверь, ты ещё будешь гордиться нашим еврейским театром.

* * *

Прошли годы. Вадик с родителями переехали в долгожданную квартиру. Обменяла свой полуподвал и папина сестра. Муж её вышел на пенсию. Сильно простудившись, заболел, и вскоре умер.

Субботние посиделки у тёти продолжались и на новом месте, но резко сузился круг приходивших друзей: кто болел или уехал, а иные уже покинули этот мир… Испарился и прежний дух встреч. Исчезли песни, а споры и дискуссии вызывали теперь новости зарубежных «радиоголосов», с их главами из «запрещённых» книг. Появилась новая, постоянная тема для обсуждений – Израиль.

Вадик стал студентом университета и успел влюбиться в свою однокурсницу. Ей теперь он уделял всё свободное время, а к тёте стал забегать совсем редко. Поэтому, когда Вадика избрали комсоргом группы, он обрадовался поводу навестить её. С кем же ещё он мог сразу поделиться такой радостью, как не с ней.

Дома никого не оказалось, пришлось подождать под навесом на крыльце. Скоро он увидел тётю, тяжело ковыляющую с сеткой продуктов по талому снегу. Вадик бросился на помощь. Но, едва переступив порог прихожей, стал рассказывать о собрании, размахивая руками, передавая диалоги в лицах, комментируя отдельные реплики. Когда же, наконец, умолк, то не услышал в ответ ожидаемой похвалы…

Тётя молчала. Она сидела за кухонным столом и теребила руками плетёные ручки ещё не разобранной авоськи. Такого отношения к себе Вадик не ожидал. Он был смущён, растерян и, обиженно повернувшись, пошёл к выходу.

– Подожди, – догнал у дверей её уставший голос, – присядь, пожалуйста. Обернувшись, он присел на краешек табурета, и весь красный смотрел на тётю.

– Вадик, милый, я уже давно думала над этим, но сегодня решилась. Я была в ОВИРе и оставила там своё заявление.

– Какое заявление?..

– На выезд, – я уезжаю в Израиль.

– Как в Израиль, – вырвалось у него, – зачем?

Он весь похолодел внутри, потрясённый этим. Ему стало не по себе: а как же он, его родители, её друзья…

– Почему в Израиль? – переспросил Вадик, – где всегда война, пески, арабы…Что ты будешь делать у них? Здесь у тебя пенсия и квартира…

– А там – мой народ.

От такого признания Вадик встал и начал ходить по кухне. Совсем недавно на лекции он записал, что Израиль – это государство, власть в котором захватили воинствующие сионисты. И туда собирается ехать его тётя, бывшая подпольщица, коммунистка… От этой новости действительно можно было рехнуться.

– Тётя, – подошел он вплотную к ней, заглянув в глаза от пришедшей догадки, – ты здорова?

– Вполне.

– А как же Советский Союз – оплот всех честных людей на земле. Или не ты учила меня этому?

Вадик хотел продолжить, но стало першить в горле, и он закашлялся. Что-то большое и важное рухнуло в его сознании, отделилось и выскочило наружу. Теперь он почти физически ощущал, как оно уходит, тает, исчезает навсегда…

– Да, Вадик, – ответила она, – всему этому я учила тебя, а ещё – говорить только правду. Ты знаешь, где мы жили до войны. А за Днестром находилась первая в мире страна рабочих и крестьян – наша гордость и опора. После разгрома фашизма, когда мы приехали сюда и мне предложили выбрать квартиру, я не могла поступить иначе: меня не учили жить лучше других…

Понадобились годы, чтобы осознать, куда мы попали, и к нам пришло прозрение… Мы пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». В прошлую субботу ко мне приходил друг, которого все считали погибшим. Оказывается, всё это время он «вольно дышал» свежим воздухом Сибири, в лагере. Разведчик, выполнявший самые рискованные задания, а сейчас старик без крова и семьи, он спрашивал меня: «За что?!»

А за что были обмануты мы? Посмотри, что происходит в стране, где все лгут: партия, представители власти… Говорят одно – делают другое… Всё больше людей начинают понимать гнусность нашей жизни, но они молчат. Только отдельные смельчаки из тех, кто уже за границей, рискуют заикнуться об этом… Помнишь, в детстве я читала тебе сказку Андерсена, в которой по улице шёл, как будто одетый, но, на самом деле, голый король. Народ это видел. И только один мальчишка решился на правду, воскликнув: «А король-то голый…».

Ты молод и сейчас влюблён. Это прекрасное чувство и дай Бог тебе счастья, но любовь не вечна, со временем она превращается в дружбу, переходит в уважение…

А вера? Я потеряла то главное, ради чего жила все эти годы, потому что коммунизм – это мираж, утопия…

– О чём ты говоришь, тётя, – возмущённо перебил её Вадик, – утопия – это Томмазо Кампанелла с его «Городом Солнца». То, что мы строим сейчас, – наука, которую создали Маркс и Ленин. Как можно не верить им? Да, были ошибки, но партия исправляет их.

Тётя встала из-за стола и стала раскладывать купленные продукты. Она поставила на плиту чайник, достала чашки, кекс и вишнёвое варенье. Увидев радостную улыбку на лице племянника, поставила перед ним блюдце с ложечкой и продолжила:

– Я вспоминаю, Вадик, как однажды в наш город приехал зоопарк, и мы с тобой пошли туда. Тебя привлекла площадка молодняка, на которой можно было наблюдать за очень интересным зрелищем. Тигрёнок гладил лапой козочку, зайчик бегал за волчонком, так же резвились и другие звери. Ты долго смотрел на их игры, а потом сказал:

– Тут всё – неправда!

– Почему? – удивилась я, – ты же видишь всё своими глазами!

– Потому, что волк должен гоняться за зайцем, а не наоборот, так во всех сказках написано.

– Это случится, когда животные подрастут и в них окрепнут инстинкты, заложенные природой.

Ты внимательно выслушал меня, но ничего не понял – для этого нужны были знания, которых у тебя ещё не было. Вот и сейчас у нас с тобой похожая ситуация: я вижу, чувствую, понимаю всё своим опытом, но не могу объяснить тебе в чём дело. Я не знаю настоящих причин того, что происходит в стране, а ты продолжаешь жить теми иллюзиями, от которых я уже избавилась. Только время покажет, кто из нас прав.

* * *

Тяжело пережив разговор с тётей, внутренне Вадик ещё не был готов к пониманию того, что произошло. Студенческая жизнь, с её бесшабашностью, затянула его в свой круг. Учёба, вечеринки, свидания не давали времени скучать, думать о будущем… Впереди его ждали летние каникулы. Сдав экзамены, он уехал отдыхать в Алушту.

Как-то вечером Вадик проходил мимо одного из домов отдыха. Ворота его были распахнуты, и чуть поодаль он увидел людей, рассаживающихся на скамейки перед небольшой эстрадой. На ней уже стояла, освещённая театральным софитом, ширма. Он тоже присел на свободное место. Сверху опустилась на еле заметных нитях кукла-конферансье – и представление началось. Менялись герои, монологи, скетчи… Но голос персонажей, со знакомой хрипотцой, и очень чёткой дикцией оставался одним и тем же. Вадик сразу узнал его – голос Веры Степановны…

Уже через час они сидели у моря и разглядывали друг друга. Много лет не виделись бывшие соседи в городе, где проходила их жизнь в разных районах. Особенно довольна была Вера Степановна:

– Какая встреча, Вадик! Ты стал совсем взрослым… И двор наш уже другой… Все ребята разъехались, разбежались, учатся, как ты… Я вышла на пенсию, но каждый год приезжаю сюда на летний сезон. Директором тут работает сын моих друзей, тоже актёров. Он даёт мне полный пансион за то, что я несколько раз в неделю даю представления для отдыхающих. А как твоя тётя, она ещё здесь?

Вадик замялся. Он не знал, как ответить на этот вопрос, и заговорил о её здоровье. Вера Степановна с удивлением смотрела на него. Вокруг никого не было. Они сидели на забытом кем-то топчане, и только прибой шевелил гальку своими мягким волнами.

– Вадик, – перебила его Вера Степановна, – я в курсе её дел. Мы ведь с ней не часто, но встречались. Я знаю, что у неё появилась возможность изменить свою жизнь и уехать… А тебе понравилась моя программа?

– Конечно, – оживился он, – вы читаете прекрасные стихи. Многие сценки и репризы полны юмора… Но причём тут монолог Сатина, которым вы закончили выступление, зачем он вам?..

– Ты умный парень и я отвечу тебе, – ничуть не удивилась такому вопросу актриса. Нас с твоей тётей связывает не только многолетнее знакомство, но и взгляды… Скоро у неё будет возможность выражать их свободно там, в другом мире… А я хочу задеть людей словами Сатина здесь. Пробудить в них желание задуматься над смыслом своей жизни после спектакля… Ведь в них звучит особая гордость за человека, призыв к правде, хотя я понимаю, что это очень наивно…

Понимаешь, Вадик, я – кукловод, а не марионетка! И не хочу, чтобы манипулировали мной… А пьесу Горького «На дне» считаю гениальной, провидческой, ещё не понятой до конца… Ведь иллюзия свободы в костылёвской ночлежке не что иное, как наша жизнь в этой стране сегодня…

* * *

Тётя получила разрешение на выезд и готовилась к нему. Она упаковала в один ящик всё своё «богатство», а теперь искала в магазинах обувь на свои искалеченные ноги. Очень обрадовалась, когда нашла абсолютно бесформенные лапти: то ли чуни, то ли мокасины большого размера, но зато удобные при ходьбе.

В конце августа Вадик с отцом поехали в Чоп, чтобы проводить тётю. После проверки документов, расцеловавшись с родственниками, она перешла к таможеннику, поставив на стол досмотра свои личные вещи. И невидимая, ещё физически не ощутимая граница разделила их, хотя были они друг от друга рядом – рукой подать.

Проверяющий не терзал её, быстро проверив сумочку и чемодан, но после этого попросил снять с ног обувь. Покрутив и помяв в руках диковинные тапочки, достал нож и ловко отодрал приклеенные подошвы.

– Вы свободны, – тут же протянул ей оставшиеся ошмётки.

– Неужели я такая грешница, что должна босиком начать свой путь к Святой Земле прямо отсюда, – мрачно пошутила тётя… На большее её не хватило. Увидев окаменевшие лица брата и племянника, она не смогла сдержать слёз… Длилось это какое-то мгновение. Взяв себя в руки, даже улыбнувшись, тётя пошла в зал ожидания.

Сделав несколько шагов, она обернулась, выпрямилась насколько могла и, помахав на прощание рукой, громко крикнула им, людям стоявшим рядом, всему миру:

– А король-то голый!

Всю ночь ворочался Вадик от бессоницы на вагонной полке, возвращаясь домой. Чего только не передумал и не вспомнил за эти часы. Уже ближе к утру, вышел в тамбур и смотрел на столбы да перелески, проносящиеся мимо. Это была его земля, на которой он родился и жил, которую любил, не собираясь расставаться с ней. И всё же одна мысль, не совсем понятная, грустная, как сумеречная тень, врезалась в него резким гудком встречного поезда:

– Неужели и мне придётся уехать?..

До перестройки и его эмиграции оставалось ещё много долгих лет.