Текст книги "Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения"

«В первичной зачаточной форме момент знания в сознании заключается в каждом психическом явлении, поскольку всякий психический процесс является отражением объективной реальности; но знанием в подлинном, специфическом смысле слова – познанием, все более глубоким активным познавательным проникновением в действительность оно становится лишь у человека по мере того, как он в своей общественной практике начинает изменять и, изменяя, все глубже познавать действительность.

Знание – существенное качество сознания…» (Там же).

Я даже не в силах выявлять все странные сочетания мысли, которые показались сну Рубинштейна допустимыми. Главное, что познание – это более глубокое активное познавательное проникновение в действительность. Да… определение…

Более глубокое, чем что? Чем психический процесс или психическое явление? То есть любое явление сознания осуществляет, так сказать, производство знания. Но это знание еще не является настоящим, то есть познанием… Иначе говоря, между знанием ненастоящим и настоящим существуют количественные различия, которые однажды позволяют говорить об одном из видов знания, что оно настоящее, потому что родилось в ходе общественной практики…

Не слишком философский подход. Как мне кажется, на философском уровне мы должны говорить о качественной природе знания. И если нечто получает у философа имя знание, значит, то, что его произвело, уже обладает способностью творить знание. И какая бы общественная жизнь к этому ни добавлялась, качественно она уже ничего не прибавит. Следовательно, все это наносное, культура, идеологические требования. А само орудие познания уже пропущено и не описано.

Далее Рубинштейн еще много звонко бредит о том, как общественное познание подымает индивидуальное познание до уровня научного познания. Но все это не имеет значения, потому что мы уже не там…

Вот из таких основ и начинается у Рубинштейна разговор о познавательном процессе, именуемом нашей психологией Мышлением.

Как я уже говорил, мышление нашей психологии меня интересует только потому, что она спрятала в нем и рассудок и разум. Вот такой научный подход: не разделять понятия, а свалить все в общую кучу, дать почти случайное имя для всего вместе, а потом изучать по кирпичику.

Кстати, вопрос о кирпичике или единице того, что называется мышлением, был очень насущен для психологии вообще и для Рубинштейна в частности. Для Рубинштейна именно потому, что от того, чья первооснова психологии победит, зависело, и кто лучший психолог. Поэтому рассказ о мышлении Рубинштейна надо начинать с главы, где он говорит об этой «клеточке». А говорит он о ней в главе «Психические процессы и действие». Глава начинается с постановки задачи:

«Для того чтобы понять многообразные психические явления в их существенных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту “клеточку” или “ячейку”, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве. В логике такой клеточкой, или ячейкой, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов диалектики, является, как указывал Ленин, любое предложение» (Рубинштейн, 1940, с. 142).

Насчет Ленина Рубинштейн, похоже, придумал неудачно. Просто попробовал пришить то, что и Ильич вслед за Марксом считал необходимым искать во всем «первокирпичики». Во всяком случае, во втором издании этого изящного телесного изгиба в сторону властей нет. Вместо него там изгиб в сторону естественнонаучности, который, на мой взгляд, вообще невозможно понять, если не спишь в одном сне с Рубинштейном:

«При этом под “клеточкой”, или “ячейкой”, мы разумеем не какой-то экстракт или сгусток “чистой” психики, а в соответствии с нашей общей концепцией такое психофизическое единство, в которое заключены основные моменты психики в их реальных взаимосвязях, обусловленных конкретными материальными обстоятельствами и взаимоотношениями индивида с окружающим миром» (Рубинштейн, 1989, с. 192).

Я этой феней не владею, но понимаю, что она должна была вызывать эстетическое удовольствие у тех, кто хотел быть поближе к власти, но не умел так прятать суть в треске и блеске. Сказать же Рубинштейн хотел этим лишь то, что Выготский неправ, а он придумал лучше. Выготский тут, правда, не назван, но знающие люди все понимали верно:

«Если по аналогии спросить, что является “ячейкой”, “клеточкой”, в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии, то на этот вопрос наш ответ гласит: этой “ячейкой”, или “клеточкой”, является любой акт жизнедеятельности у животного, деятельности у человека» (Рубинштейн, 1940, с. 142).

Из этого вполне достойного сноразума утверждения вырастет огромное здание психологии деятельности, посвященное, по большей части, тому, как убедить всех, что это утверждение верно. Верно же оно только в том, что деятельность – это важная часть человеческого существования и определенно должна изучаться.

Относительно же первокирпичика психологии существует давняя история. Но в данном случае Рубинштейн всего лишь придумал, как обойти Выготского, заявив свой «кирпичик», но постарался это прикрыть рассуждениями о том, что «клеточку» надо рассматривать генетически:

«Генетический, исторический принцип распространяется и на нее. Различие психики на разных ступенях развития находит себе отражение и в развитии соответствующей “клеточки”» (Там же).

Почему я считаю, что эти слова были сказаны лишь для отвода глаз? Потому что в третьем издании ученики Рубинштейна сделали к этому месту пояснение из разряда «на воре шапка горит»:

«Эта генетическая, исторически изменяющаяся на разных этапах развития сущность “клеточки” или “единицы” анализа в психологии до сих пор недостаточно учитывается многими психологами и философами, особенно современными последователями культурно-исторической теории, разработанной Л. С. Выготским…

Если Л. С. Выготский считал, что единицей анализа является такой “продукт”, который “обладает всеми основными свойствами, присущими целому”, то для С. Л. Рубинштейна “единица” психического изначально содержит в себе лишь “зачатки всех элементов или сторон психики”. Легко увидеть, что у Л. С. Выготского недостаточно учтена именно развивающаяся сущность “клеточки”, так как последняя уже изначально и сразу обладает всеми основными свойствами целого.

Отметим также и эволюцию в трактовке С. Л. Рубинштейном этой проблемы. Если в “Основах общей психологии” он в качестве “единицы” деятельности и поведения рассматривает действие (изначально практическое) и поступок, то в 50-е годы “единицей” психического для него становится целостный акт психического отражения объекта субъектом, включающий единство познавательного и аффективного компонентов» (Рубинштейн, 1989, с. 193).

Наверное, так же ощущали себя люди, когда слышали, как «базарят» между собой офени… Глокая куздра будланула бокра…

Выготский, конечно, тоже был непрост, но все же в его усилиях был хоть какой-то смысл. И говорил он яснее.

«Единица, к которой мы приходим в анализе, содержит в себе в каком-то наипростейшем виде свойства, присущие речевому мышлению как единству.

Мы нашли эту единицу, отражающую в наипростейшем виде единство мышления и речи в значении слова. Значение слова… представляет собой такое далее неразложимое единство обоих процессов, о котором нельзя сказать, что оно представляет собой: феномен речи или феномен мышления» (Выготский, Мышление, с. 262).

Как видите, этот непрозрачный спор имеет прямое отношение к исследуемому предмету. Выготский, оказывается, искал то, что является единым для вполне различных человеческих способностей – мышления и речи. Раз есть разные имена, значит, за ними разные понятия. При этом мы с очевидностью понимаем, что они родственны, то есть как бы вырастают из одного корня. Где та развилка, до которой они еще едины?

Выготский был точен и понятен, потому что честно называл то, что хотел найти и достичь. Рубинштейн же скрыл свою истинную цель и поэтому говорил, как советские идеологи, – чтобы звучало весомо, но ничего не было понятно. Похоже, хотел он найти первокирпичик всей психологии. Кажется, он попал в ловушку при изучении сознания, о которой предупреждал еще Вильям Джемс:

«Большинство психологов придерживаются так называемого синтетического способа изложения. Исходя от простейших идей, ощущений и рассматривая их в качестве атомов душевной жизни, психологи слагают из последних высшие состояния сознания – ассоциации, интеграции или смещения, как дома составляют из отдельных кирпичей.

Такой способ изложения обладает всеми педагогическими преимуществами, какими вообще обладает синтетический метод, но в основание его кладется весьма сомнительная теория, будто высшие состояния сознания суть сложные единицы» (Джемс, с. 57).

При этом сам Джемс исходил, что сознание течет как поток мыслей. Точнее, мысли, потому что в оригинале мысль у него стоит в единственном числе. В сознании сами собой меняются «состояния сознания», именно они и есть «кирпичики» сознания для Джемса, если судить вот по таким словам:

«Когда я говорю: “всякое душевное состояние” или “мысль есть часть личного сознания”…» (Там же, с. 58).

На это, как вы помните, попался и Александр Введенский, предлагая изгнать разум и рассудок и заменить их в психологии на мышление, то есть науку о мыслях.

Но раньше их додумался до «кирпичной» психологии, пожалуй, Герберт Спенсер. Точнее, творчески спер эту идею у ассоцианистов, как спер позитивизм у Конта. В «Основаниях психологии» он выдвинул настолько заманчивое предложение, что им увлекся даже поздний Вундт:

«Мы можем себе представить, что существует один первоначальный элемент сознания и что все бесчисленные роды сознания происходят вследствие комбинирования этого элемента самого с собою и последующего рекомбинирования полученных таким образом сложных элементов между собою, причем эти рекомбинации достигают все более и более возрастающую многочисленность, разнообразие и сложность.

Имеем ли мы какой-нибудь ключ к этому первичному элементу? Я думаю, что да. То простое душевное впечатление, которое, как оказывается из опытов, представляет собою единицу строения для того ощущения, которое мы называем музыкальным тоном, сродно с некоторыми другими простыми душевными впечатлениями, происходящими отличным от него путем.

Субъективный эффект, произведенный треском или шумом, не имеющим заметной продолжительности, едва ли есть что-либо другое, как нервный толчок» (Спенсер, с. 177).

Вундт, судя по его «Введению в психологию» 1911 года, наверное, искусал себе все локти, что не допер до музыкального тона во времена своей экспериментальной психофизиологической лаборатории.

Что же тут было такого заманчивого в мыслях Спенсера, который дальше, к слову сказать, начинает дико бредить относительно того, как же из нервных толчков рождается человеческое поведение? Ведь ассоциативная психология уже додумалась до простейших кирпичиков сознания?

Ассоцианисты считали таким кирпичиком ассоциацию. Это чистой воды явление сознания. Точно так же, как идеи Локка и Юма. Явления сознания не давали психологам стать естественниками. Ассоцианисты, особенно Александр Бэн, очень хотели считаться естественниками, но бодливой корове бог не дал додуматься до такого кирпичика, который бы соединял психологию с физиологией. А Спенсер додумался! Нервный толчок!

Открытие, выдвинувшее его во властители дум, точнее, мыслей!

Это был пример того, как сделать себя успешным на рынке интеллектуальных товаров. И психологи последующих поколений стремились его превзойти. По крайней мере, Рубинштейн. Тем более, что превосходить надо было еще и Выготского.

И вот познавательный психический процесс мышления оказывается состоящим из «действий», даже еще и понимаемых как «целостный акт психического отражения объекта субъектом».

Самое любопытное, что за этим действительно что-то было… как за облаками…

Советские психологи говорили очень много слов о мышлении. Еще бы, если смешать все создававшиеся тысячелетиями понятия в кучу, а потом заново разбирать ее по «кирпичику», придется потрудиться. Труд, впрочем, могущий оправдаться, если бы они и в самом деле так делали. Просто взяли и пересмотрели все, что есть в сознании. Но они так не делали. В действительности они исходили из каких-то предположений, гипотез, вроде тех, что вели Ламетри. И так же, как он, сами попадались под очарование собственной убедительности.

Мне не нужна вся эта свалка психологического мышления, мне достаточно вычленить из нее то, что относится к рассуждению. Но вначале я бы хотел иметь определение того, чем занимались наши психологи, когда говорили о мышлении. Я имею в виду то, что естественники никогда не исходили из того значения слов, которое вложил в них творец языка народ. Они по-детски вольно приписывали этим словам свои значения, как дед Щукарь, читающий словарь иностранных слов.

К тому же они не слишком страдали склонностью давать определения. Ведь определения определяют, а значит, лишают свободы крутить словами и крутиться.

Вот и Рубинштейн не очень любит четкие и однозначные определения. Ему все время требуется завернуть что-нибудь такое, про что можно будет сказать: вы просто не поняли, я имел в виду совсем другое!

Наверное, определением мышления можно посчитать вот эти слова из первого раздела главы «Мышление»:

«Всякое мышление совершается в обобщениях. Оно всегда идет от единичного к общему и от общего к единичному. Мышление это движение мысли, раскрывающее связь, которая ведет от отдельного к общему и от общего к отдельному. “…уже самое простое обобщение, первое и простейшее образование понятий (суждений, заключений etc.) означает, – пишет Ленин, – познание человека все более и более глубокой объективной связи мира”.

Мышление – это опосредованное – основанное на раскрытии связей, отношений, опосредований – и обобщенное познание объективной реальности» (Рубинштейн, 1940, с. 284).

Следовательно, я могу без страха ошибиться принять за определение, что мышление есть познание. Глупо.

Мышление – это моя способность. Познание же – деятельность, которой я могу заниматься.

К тому же, «всякое мышление совершается в обобщениях». Вон, например, у меня зачесалось в таком месте, куда я могу дотянуться только рукой, в которой держу книгу. Я думаю, перекладываю книгу в другую руку, и чешусь. Было ли тут обобщение? Не знаю. Только психологу видно. Но если не было, значит, не было и мышления. А что же было?

Я думал, это определенно. Значит, был разум, но не было мышления, так?

А если у меня просто зачесалось, я зачитался и не сразу это осознал, а когда осознал, то просто взял и почесал. Наверное, тут вообще не было ничего, кроме рефлекторного или инстинктивного движения? А что с осознаванием? И с тем, как я чесал? Я ведь чесал так, как это принято в моем обществе. Культурно чесал. Это мышление или нет?

А тут еще этот Ильич! Он-то не о мышлении говорит, он говорит о познании. Но Рубинштейн ввалил его в ту же кучу. И получилось, что мышление – это образование понятий, суждений, заключений. Но ведь это же чистой воды рассуждение!

И что же получается: Рубинштейн под мышлением понимает просто работу рассудка. А как же собственно познание?

Ведь познание, если говорить уж совсем просто, это обретение знаний. Знаний о чем-то вполне определенном, потому что познание ощущается направленным: познание чего-то. Так видит язык. Но психолог вполне мог приписать этому русскому слову и какие-то свои значения. И ведь приписал!

Как соотносится с познанием то, что пишет о нем Рубинштейн через пару страниц?

«Психологическая природа мышления характеризуется специфичностью протекания мыслительного процесса. Специфично прежде всего его начало. Начальным моментом мыслительного процесса обычно является проблемная ситуация. Мыслить человек начинает, когда у него появляется потребность что-то понять. Мышление всегда начинается с проблемы или вопроса, с удивления или недоумения, с противоречия. Этой проблемной ситуацией определяется вовлечение личности в мыслительный процесс; он всегда направлен на разрешение какой-то задачи» (Там же, с. 289).

Все-таки Рубинштейн был потрясающе плохим психологом!

Он постоянно что-то навязывал тому, о чем писал, пытаясь засунуть это себе в глотку, точно устрицу, несмотря на то, что оно пищало и упиралось. Он пишет слова, которые сами по себе и даже во взаимосвязи кажутся вполне верными и осмысленными. Но не имеющими отношения к действительности. Просто психологическая действительность Рубинштейна не интересовала, он делал Ба-альшую науку!

Судите сами, вот я так отозвался о Рубинштейне, и у вас появился вопрос: о чем это он? Этот вопрос вполне можно посчитать тем, что описал Рубинштейн, как желание понять, лежащее в начале «мыслительного процесса».

Действительно, в начале этого «мыслительного процесса» лежит именно желание понять. Но теперь вспомните себя за минуту до этого, когда вы просто читали. Наверное, тогда в основе лежало желание познать? А в основе чего? Было ли у вас мышление тогда, когда не было удивления или проблемной ситуации, которую Рубинштейн называет задачей? Отвлекались ли вы на случайные мысли и воспоминания? Текли ли у вас мысли, попросту говоря?

Безусловно.

Это означает, что мышление не укладывается в определение, которое утверждает, что мышление существует только внутри задач. Более того, такое определение еще и противоречит утверждению, что мышление – это познание.

Решение задач, да еще и практических, что тоже постоянно подчеркивает Рубинштейн, это совсем не познание! Это использование, применение познания для жизни.

Если мышление – это то, что использует мысли, то мы попадаем в любопытную ловушку: тогда все, про что мы можем сказать, что это мысль, оказывается частью и признаком мышления. И если мы про образ задачи можем сказать, что это мысль, то и решение задач – это мышление. Но тогда и то, что идет в нашем сознании помимо задач и познания, тоже мысли, и значит, мышление!

И тогда определение Рубинштейна неверно. И неверен сам подход. Выделять нечто в потоке мыслей, значит, возвращаться к отвергнутому психологами народному способу делить поток сознания на разум, рассудок и собственно мышление. Так стоило ли отвергать?

Но ловушка еще не исчерпана.

Как для вас звучат слова: Мыслить человек начинает, когда у него появляется потребность что-то понять?

Естественно ли это словосочетание для русского человека? Или же естественнее было бы: думать человек начинает тогда, когда сталкивается со сложностями?

Тут подмена. Все, что описано Рубинштейном в этой части книги, где он говорит про решение задач, относится даже не к рассудку, а к разуму, то есть к тому, что не мыслит, а думает. Вот такой фокус.

И суть этого фокуса в том, что психология отвергла разум и рассудок как предметы своего изучения, объявив их мышлением. А сама принялась изучать именно их, а мышление, которое существует в нашем сознании в промежутках между работой разума и рассудка, просто не заметила. А ведь именно оно и было собственно психологическим предметом, потому что логика и философия всегда стремились изучать только рассудок и разум, не обращая внимания на обычное мышление.

Однако дело еще хуже. Тайком подменив мышление на разум и рассудок, психологи поняли, что забрались в вотчину философии, и полностью сдались логике. Поэтому в том, как описывать свое «мышление», они вторичны. А их «операции как стороны мыслительного процесса» сводятся к тому, что, наверное, вам знакомо из совсем иных источников:

Сравнение переходящее в классификацию.

Анализ и синтез

Абстракция и обобщение

Понятие и представление

Суждение и

Умозаключение.

Такова парадигма или свод основных понятий нашей современной психологии относительно мышления. И все психологи из книги в книгу переписывают: анализ и синтез, понятие, суждение и умозаключение…

И все это так, чтобы нельзя было понять, что ты это просто переписал у предшественника:

«Суждение – это отражение связей между предметами и явлениями действительности или между их свойствами и признаками» (Петровский и Ярошевский, 2002, с. 436).

Понять нельзя, можно только запомнить…

Что из этого может относиться к рассуждению?

Такое название дал Рубинштейн тому, что раньше относилось к разумению и рассуждению. С тех пор все эпигоны без малейшего сомнения повторяют за ним это странное, но очень сильное, почти магическое выражение: операции мыслительного процесса! Проще всего эта тема изложена в мелких книжонках, предназначенных облегчать экзамены, вроде сборника шпаргалок «Общая психология» Ф. Р. Филатова. В таких сочинениях корпус науки выложен в самом чистом виде, потому что их задача – обеспечить студенту твердую тройку, которую ставят за то, что ты знаешь только самые общие понятия своей науки.

Я расскажу, как видел «мыслительный процесс» Рубинштейн, а потом приведу краткое переложение его Филатовым, чтобы показать, что именно было взято психологией из всех исканий своего классика. А значит, что было сутью современной психологии на взгляд сообщества профессиональных психологов.

Я не буду повторять, что Рубинштейн связывает свое «мышление» с задачностью, для обозначения которой придумал выражение «проблемная ситуация». То, что он заменил все русские слова на иностранные, говорит о том, что, с одной стороны, это для него признак научности – науку нельзя делать по-русски, – с другой, что он пытается скрыть либо какое-то знание, либо свое непонимание предмета за непонятными словами.

Но задачность – общий признак разума. Мышление, которое является частью разума, безусловно, должно иметь отношение к решению задач. Как и любая иная часть разума. Поэтому задачность не может сама по себе быть какой-то определяющей чертой мышления. Чтобы она ею стала, надо говорить не о задачности вообще, а о какой-то особой задачности, свойственной только мышлению.

Если Рубинштейн действительно говорит о мышлении, то его задачность должна раскрываться в тех свойствах или орудиях, которые составляют мышление. Но для этого надо быть уверенным, что это именно орудия мышления и свойства именно его. Рубинштейн говорит об этих свойствах и орудиях как об «операциях» и перечисляет их:

«Таковыми являются сравнение, анализ и синтез, абстракция и обобщение» (Рубинштейн, 1940, с. 296).

Являются ли эти «процессы» действительно орудиями мышления?

Конечно, если сделать из понятия «мышление» некое абсолютное обобщение, вмещающее в себя все, что можно привязать к мысли, то все и войдет, как в безразмерную свалку. Но я не Введенский, для меня разум и рассудок существуют. И работают они так, что можно их действия назвать мыслями. Можно, и всегда можно было. Однако народ предпочел выделить их в особые, условно говоря, «устройства» ума или сознания. Следовательно, само понятие «мысль» либо не является строго определяющим всё как принадлежащее мышлению, либо не должно применяться ко всему, что происходит в сознании.

Иными словами, то, что происходит в рассудке, можно назвать мыслями, но это будет неточно, потому что точное название для образов, которые использует рассудок, будет рассуждения. А для образов разума – разумения. Мысль же – это имя для образов мышления. Это первое.

Второе: если перечисленные Рубинштейном операции можно отнести только к мышлению, тогда Рубинштейновская психология верна. Но если часть из них столь же легко соотносится с разумом, рассудком или умом, то рушится все. Почему? Да потому, что показывает произвольность его «классификаций». Иными словами, мышление выбрано произвольно, а составные части его впихнуты в обобщающее понятие насильно. И можно было так же легко впихнуть их все в «разум», например.

И это было бы так же неверно. Просто потому, что точно так же уводило бы от познания действительности, как и любая другая свалка. А разве можно определенно сказать, что сравнение, анализ и синтез, абстракция и обобщение, являются исключительной принадлежностью мышления? Даже если их перевести на русский язык! Боюсь, вообще ни одно из этих понятий не относится собственно к мышлению, вот беда!

Но пойду последовательно. Сравнение.

В отношении сравнения Рубинштейн краток, поэтому приведу целиком:

«Сравнение, сопоставляя вещи, явления, их свойства, вскрывает тожество и различия. Выявляя тожество одних и различия других вещей, сравнение приходит к их классификации. Сравнение является часто первичной формой познания: вещи сначала познаются путем сравнения. Это вместе с тем и элементарная форма познания.

Тожество и различие, основные категории рассудочного познания, выступают сначала как внешние отношения» (Там же, с. 296).

Вот тебе бабушка и Юрьев день! Отменяли, отменяли рассудок, да вдруг пришли к рассудочному познанию. Это высказывание нельзя понять никак иначе, кроме как признание, что в рамках мышления действует рассудок! А значит, сравнение, тожество, различение и классификация – это все части рассудка. Может быть, и так.

Вот только и рассудку и мышлению в действительности почти невозможно сравнивать вещи. Они сравнивают образы вещей и по ним судят о вещах. Рассудку, то есть способности рассуждать, просто нечем к ним, к вещам этим, прикоснуться. Он не имеет рук. И даже хуже того – он не связан и с органами восприятия. Для того чтобы рассудок мог рассуждать, нужно, чтобы некая иная способность подготовила ему такую возможность, превратив восприятия в образы, подходящие для рассуждения.

Рассудок, совершенно очевидно, не может сравнивать вещи, он может лишь выстраивать условия, в которых суждение о вещах или сравнение их стало возможным…

Рубинштейн каким-то образом умудрился посчитать сравнение «первичной формой познания», заявив дальше, что «более глубокое познание требует раскрытия внутренних связей, закономерностей и существенных свойств», что и осуществляется другими операциями мыслительного процесса – анализом и синтезом.

Пока я даже не в состоянии судить о том, что тут глубже, потому что Рубинштейну нужно в мышлении то, что познает. А мне – то, что рассуждает.

И все же, анализ и синтез точно не могут научить рассуждению, потому что русский мужик рассуждать умел, а вот анализировать и синтезировать… Можно, конечно, допустить, что этими словами обозначили что-то, что русский человек умел, да имени дать не догадался. Нечто вроде «мысленного расчленения предмета» на части, а потом восстановления его снова в целое. Можно.

Только так не сказано, а сказано, что это – «логическое содержание мышления». Это означает, что если в действительном рассуждении и есть такие действия, они производятся как-то не так, причем, настолько не так, что даже не узнаются русским человеком под именами анализа и синтеза. А русский человек порассуждать любит…

Но основное возражение против этого утверждения Рубинштейна опять то же: мы не можем расчленять предмет мысленно. Мы можем расчленять мысленно лишь образ предмета. Если речь идет именно об этом, то тут, пожалуй, описывается способность думать воображая…

Что касается абстракции, то есть «выделения, вычленения и извлечения одной какой-нибудь стороны, свойства, момента явления или предмета, в каком-нибудь отношении существенного, и отвлечения от остальных» (Рубинштейн, 1940, с. 297), то я просто не понимаю, о чем говорит Рубинштейн. Действительное рассуждение как-то уж очень проще описанного.

Упомянутые далее понятие и представление – это просто ошибка. Они, конечно, используются при рассуждении и мышлении, но отнюдь не как процессы. Точнее, процессом, то есть действием, понятия было бы понимание. А вот представление – это действительно действие, как я показывал раньше. Вот только Рубинштейн понимает под ним – «наглядный образ» (Там же, с. 300). Как «наглядный образ» может быть «процессом»? К тому же, представление не относится к рассуждению.

Завершает Рубинштейн эту часть своей книги рассказом о суждении и умозаключении.

Умозаключение, по моим понятиям, бесспорно относится к рассуждению. А вот что касается суждения, тут не все однозначно. Дело в том, что психологи под ним понимают не то, из чего состоит рассуждение, а способность высказывать мнение, выносить оценку, в общем, судить. Как моя способность судить связана с рассуждением, еще надо суметь показать. А для этого об этой связи надо хотя бы сказать…

Умозаключение же Рубинштейн приравнивает к выводу (с. 302). Оно, как кажется, и верно. Вот только русский язык сопротивляется: выводить – это обратно заключению. Для того, чтобы вывести, надо сначала нечто в чем-то заключить, в сущности, запереть ключом. Но об этом Рубинштейн не пишет, зато переписывает из некоего Линдворского какие-то логические примеры. То есть говорит не как психолог.

К тому же, весь этот небольшой раздел скучен и невнятен. Оно и понятно: он писался не психологически, не по наблюдениям из жизни, а по книжкам, которые, по сути своей, хранили схоластическое наследие формальной логики. И задачей себе Рубинштейн ставил – описать то, что назвал «операциями мыслительного процесса», а не научить им.

И я подозреваю, что никто в психологии и не ставил перед собой такую задачу! Но почему? Почему психология не учит думать? Это не ее задача? Тогда чья?

Как же научиться у психологов думать рассуждая, если это не их дело? Пожалуй, за этим надо отправляться к первоисточникам, то есть в философию. Но сначала я хочу посмотреть, может быть, что-то изменилось со времен Рубинштейна.