Текст книги "Общая культурно-историческая психология"

Глава 5
Знаки и образы

Едва ли все академические психологи так уж отчетливо осознают, что, принимая материалистический взгляд на развитие психики как функции усложняющейся нервной системы, они заявляют, что считают человека животным. Это, конечно, как-то звучит в психологии, когда, к примеру, ведется речь о высших животных. Но осознается ли это?

Кавелин был человеком христианской культуры, и для него низведение человека до бездушного скота ощущалось диким обманом, который несло естествознание. Христианство все поставило на том, чтобы заставить человека принять свою выделенность из животного мира, в сущности, свою божественность, несмотря на грехопадение. Ведь в человеке есть дух Божий!

Поэтому христианство требовало ограничивать тело в его плотских влечениях и заставляло людей работать над развитием разума и душевности. Научные революционеры, свергая христианство, вынуждены были отрицать и его основы, а значит, отвергать все подобные мировоззренческие устои. Современный психолог, привыкший к естественнонаучности, как бы не замечает, какое предательство он совершает, принимая физиологический взгляд на душевные проявления. Это просто модно, видеть самого себя скотиной, которая, к тому же, скоро сдохнет и разложится в вещество. Чего не сделаешь с собой ради моды!..

Кавелин же видел происходящее как болезненное отречение от своей истинной природы. Поэтому он выводит весь философский разговор на этот таран, которым материализм разрушал русскую духовность:

«Наконец, материализм указывает на животных как на доказательство, что нет ни основания, ни возможности, ни надобности предполагать в человеке особое психическое начало и психическую самодеятельность.

Приравнивание человека к животным стало в наше время одною из любимейших тем. Она повторяется на всевозможные лады и вошла, так сказать, в плоть и кровь взглядов и убеждений значительного большинства современного образованного общества. Все так ею проникнуты, что мы теперь едва уже сознаем, чем собственно разнится человек от остального мира.

Между тем, именно сравнение человека с животным есть довод не в пользу, а скорее против материалистических воззрений» (Кавелин, с. 32).

Прежде чем привести доводы Кавелина, надо сказать, что чуть раньше он делает из тех своих рассуждений, где показывает, как и естественники и психологи познают мир сквозь пленку впечатлений, вывод, который надо учитывать, как основание всей научной КИ-психологии:

«Будь психические явления в непосредственной зависимости от условий и законов внешней природы, представления были бы фотографическими оттисками впечатлений внешнего мира. Если же они результат психической работы, то из этого следует, что по принятии впечатлений в нас совершается какой-то процесс своего рода, при помощи которого впечатление переделывается в представление.

Стало быть, есть особая психическая среда и особая психическая жизнь, которая от соприкосновения с внешним миром только возбуждается к своеобразной деятельности» (Там же, с. 28).

Есть особая душевная среда и особая душевная жизнь, которая принимает в себя впечатления от внешнего мира, перерабатывает их и принимает решения, как действовать телу, вместе со всей его нервной системой и прочими биоэлектрическими приспособлениями…

Вот именно эту Психическую среду и начинает далее описывать и исследовать Кавелин. Я перейду сразу к главному.

«Единственное, чем человек действительно, коренным образом, отличается от всего остального мира, – это способность его выражать, во внешних предметах, психические свои состояния и движения, передавать в образах и знаках совершающиеся в нем психические явления, не подлежащие внешним чувствам» (Там же, с. 33).

Кажется, никто из последующих психологов, увлеченных теориями смыслов и знаков, не понял, что эту задачу поставил перед русской психологией Кавелин. И я нисколько не сомневаюсь, что некоторые из современных психологов скажут: ну, и что особенного он сказал? Мы это и без него знаем!

Добро же вам знать это через полтораста лет, да еще и позаимствовав из какой-нибудь зарубежной герменевтики! Вот если бы у Кавелина была фамилия Сепир или Уорф, тогда бы его, конечно, уважали…

Способность передавать внутреннее содержание то ли сознания, то ли души, Кавелин раскладывает на несколько проявлений, показывая как она меняется, приближаясь к некоему своему глубинному источнику.

Сначала простейшая передача представлений зрительными образами:

«Когда скульптор или живописец с оригинала лепит статую или рисует портрет, нам кажется, будто он воспроизводит, одни за другими, черты предмета, который находится перед его глазами; на самом же деле он воспроизводит только то представление, которое в нем образовалось из впечатлений, произведенных в нем оригиналом, и притом воспроизводит очень недостаточно и односторонне.

Статуя, картина только в известном отношении, с известной точки зрения есть подобие, вдобавок очень несовершенное, действительного предмета, как он нам представляется, так что простой человек и не замечает сходства статуи или картины с оригиналом, как бы оно, для привычного глаза, ни было поразительно» (Там же, с. 33–34).

Это последнее наблюдение Кавелина было подтверждено в середине двадцатого века, когда антропологи показывали людям из племен, не принявших западную цивилизацию, самые простейшие и понятные для нас рисунки, и они видели в них лишь цветовые пятна.

«Лучшим доказательством, что не предмет, а представление о предмете воспроизводится в статуе или картине, служит то, что статуи делаются, картины пишутся и без оригинала. Имея его перед глазами, художник только оживляет свое представление, которое он хочет выразить, закрепить во внешнем предмете» (Там же, с. 34).

Более утонченным доказательством того, что статуи и картины создают не тела, а души, является то, что даже вроде совершенно бездушное, механическое искусство фотографии в действительности постоянно стремится отойти от простого фотографирования, и ценится способность художника искажать механические снимки таким образом, чтобы в них чувствовалась душа, чувство, мысль…

От этого исходного примера работы души с образами и знаками, которыми она управляет телом, Кавелин переходит к более сложным примерам. А то, что здесь описан именно способ душевного управления телом, надеюсь, очевидно. Что еще делает художник, творя произведение, как не приучает кисть, резец, фотокамеру, а по сути, тело, совершать такие движения, чтобы стало очевидно, что в нем есть душа. И эта душа подобными утонченными движениями выводится наружу и вкладывается в произведение так, чтобы всем стало видно ее присутствие…

«Возьмем далее ноты. Они не представляют даже и подобия того впечатления, которое ими выражается, как статуя или картина…нет ничего общего между звуком и тою точкою, крючком и так далее, по которым умеющий читать ноты узнает его с первого взгляда и может воспроизвести.

Между впечатлениями звуков и нотами, которые их представляют, существует только условное соответствие» (Там же, с. 34).

«Письмена идут еще дальше. Они не только изображают впечатления, доступные чувствам, подобно статуе или картине, но даже психические факты и явления, вовсе не имеющие непосредственного характера» (Там же, с. 34).

Последняя мысль чрезвычайно важна. Суть ее в том, что если мы можем выражать душевные движения, значит, мы их видим, а значит, они могут быть видимы…

Кавелин вернется к ней, но сначала он делает описание той самой Психической среды, то есть среды, в которой и пребывает Душа, воплощенная в тело.

«Таким образом, статуи, картины, ноты, письмена, – факты осязательные, реальные, доступные внешним чувствам, – свидетельствуют несомненным образом о том, что сверх деятельности общей с животными, человек имеет еще свою собственную, характеристическую, ему одному исключительно свойственную, воспроизводить представления во внешнем образе, приурочивать психические состояния, чувства, мысли, словом, психические факты и события к известным внешним условным знакам, по которым они могут быть узнаны и воспроизведены» (Там же, с. 34–35).

И вот начинаются главные вывод всего этого большого рассуждения о предмете психологии:

«Такая деятельность человека показывает, во-первых, что он одарен каким-то психическим зрением: не имей он способности видеть находящихся или происходящих в нем психических фактов, он не был бы в состоянии выражать их в образе или условном знаке, они вовсе бы для него не существовали, и он не имел бы об них ни малейшего понятия» (Там же, с. 35).

Психическое зрение, если не забывать, что Кавелин говорит не о психике, а о Психе, то есть Душе, – это зрение души. У души, как и у тела, есть способность видеть, по крайней мере, зрить. И видит она то, что телу видеть не дано. Нечто, что соответствует ее природе, к примеру, сознание, из которого, судя по всему, и творятся образы. Творятся, как из некоего вещества, иначе они не смогли бы существовать.

«Что психические факты выражаются в образах и условных знаках, показывает, во-вторых, что психические явления имеют в нашей душе действительное существование и свою точную определенность и объективность.

Без этого нельзя было бы говорить о более или менее точном и совершенном выражении их во внешнем образе или знаке, и был бы невозможен спор о том, соответствует или не соответствует образ или знак тому или другому психическому факту, или какое настоящее значение этих образов и знаков.

Сравнивая между собою художественные или литературные произведения, мы отдаем предпочтение одним перед другими, потому что одни глубже, лучше, точнее, чем другие, передают психическую действительность, которую изображают; должна ли эта действительность иметь свою, точно обозначенную определенную и очерченную форму, свою объективность; иначе как бы мы могли сравнивать между собою ее изображения и поверять, схожи ли они с оригиналом и в какой мере?» (Там же, с. 35).

Если множество других выводов Кавелина были так или иначе переоткрыты современной психологией, то вот до этой мысли она до сих пор не доросла: психические явления, то есть образы, имеют действительное существование, хранятся «в душе», как в неком хранилище, и обладают «объективностью», то есть являются вполне определенными предметами или вещами!

Иными словами, мысли создаются из некоего тончайшего вещества, хранятся в пространствах хранения, и к ним можно, условно говоря, прикоснуться рукой. Какой-то особой рукой, надо думать, скажем, рукой, наполненной осознаванием. Но можно. Как это делают бабушки-знахарки, когда заговаривают грыжи еще невменяемым младенцам…

Последний факт налицо, его признает даже естественнонаучная медицина. Только психологи дружно прошли мимо, чтобы не выглядеть неприлично в глазах научного сообщества. Но в итоге психология и топчется в своем тупике…

Но даже если это предположение Кавелина неверно, за полтораста лет его можно было бы и отбросить. Не отказаться даже обсуждать, а проверить, и доказать, что оно не соответствует действительности. Собственно говоря, что и соответствует понятию о действительной научности. Никто, конечно же, и не думал его проверять…

Однако проверки эти возможны, мы проверяли во время наших прикладных исследований, используя этнографические знания, взятые у верхневолжских мазыков. И, знаете что, к мысли действительно можно прикоснуться рукой! Только этого никто не пробовал. Наверное, в голову не приходило…

Заключение

Итак, Константин Дмитриевич Кавелин описал предмет психологи следующим образом:

«…есть особая психическая среда и особая психическая жизнь, которая от соприкосновения с внешним миром только возбуждается к своеобразной деятельности» (Там же, с. 28).

Среда эта способна «выражать, во внешних предметах, психические свои состояния и движения, передавать в образах и знаках совершающиеся в нем психические явления, не подлежащие внешним чувствам» (Там же, с. 33).

Соответственно, она оказывается как бы разлита в том окружении, что творит человек вокруг себя, воплощаясь в вещи, произведения и творения рук и ума человеческого:

«Таким образом, статуи, картины, ноты, письмена, – факты осязательные, реальные, доступные внешним чувствам, – свидетельствуют несомненным образом о том, что сверх деятельности общей с животными, человек имеет еще свою собственную, характеристическую, ему одному исключительно свойственную, воспроизводить представления во внешнем образе, приурочивать психические состояния, чувства, мысли, словом, психические факты и события к известным внешним условным знакам, по которым они могут быть узнаны и воспроизведены» (Там же, с. 34–35).

Вполне естественно, что для наблюдения души мы можем воспользоваться как прямым созерцанием, доступным нам через самонаблюдение, так и созерцанием опосредованным, через то, во что человек воплощает свою душу. И тогда эта воспринимающая душевные образы среда тоже становится предметом психологии, но какой? Вот ее описание:

«Мы говорили выше о реальных предметах и явлениях, в которых выражаются или к которым приурочены мысли, чувства, деятельность людей. Эти предметы представляют нечто новое, небывалое посреди физической природы, потому что она сама собою, помимо человека, не творит ничего подобного, или если и творит, то изредка, случайно, вовсе без намерения придать то значение или смысл, какой им придает человек.

Почти все, что его окружает, представляет внешнюю природу не в ее естественном виде, а переделанную, переиначенную, приспособленную к потребностям людей, в неизвестных ей сочетаниях, носящих на себе живой след человеческой деятельности.

Наша одежда и приготовленная пища, наши дома, дворцы, храмы, наши поля, сады, парки, фабрики и заводы, произведения наук, литературы, искусств, художеств, ремесел и промышленности, наши пути сообщения, суда, крепости и оружия, наши прирученные и акклиматизированные растения и животные, – словом, все вокруг нас представляет комбинации физических явлений, неизвестные природе, пока она свободна от влияния человека.

Откуда же это действие его на окружающий мир? Оно – психического свойства» (Там же, с. 17–18).

Для меня это предмет культурно-исторической психологии, потому что, на мой взгляд, Кавелиным описана именно культура, а она всегда исторична, она развивается, а значит, всегда хранит в себе свою историю.

Но что такое культура, и верно ли мое узнавание?

Вопрос этот далеко не однозначен, и я не могу дальше пользоваться подсказками Кавелина, потому что в следующих главах он уходит от культурно-исторической психологии в создание общей психологии, то есть в постановку задач для самой науки о душе. Но я еще не готов идти вместе с ним. Пока я вынужден ограничить себя лишь проявлениями души в той среде, что творит человек для своего выживания.

Поэтому я хочу сделать небольшое культурологическое отступление, чтобы определиться с самим понятием культуры.

Небольшое культурологическое отступление

Где еще взять самое общее понятие культуры, как не в словарях? А поскольку я веду не культурологическое, а психологическое исследование, то мне важно не столько само это определение, сколько то, как его может получить обычный человек, задавшийся такой целью. А как он может его получить?

Взяв с полки или попросив в библиотеке те словари, в которых может быть определение культуры. Вероятней всего, вначале ему попадутся не какие-то специальные издания культурологов – во всяком случае, я лично таких не знаю и нашел только учебники Культурологии. Следовательно, вначале он воспользуется обычными толковыми словарями.

Академический четырехтомный «Словарь русского языка», то есть самый главный современный толковый словарь дает следующие определения:

«Культура. 1. Совокупность достижений человеческого общества в производственной, общественной и духовной жизни. Материальная культура. Духовная культура. // Совокупность таких достижений в определенную эпоху у какого-либо народа или класса общества. Социалистическая культура.// Археолог. Общность археологических памятников определенной эпохи в развитии первобытного общества. Трипольская культура.

2. Уровень, степень развития какой-либо отрасли хозяйственной или умственной деятельности. Культура земледелия. Культура речи. Борьба за высокую культуру труда.

3. Наличие условий жизни, соответствующих потребностям просвещенного человека. Культура быта.

4. Просвещенность, образованность, начитанность.

5. Разведение, выращивание какого-либо растения; культивирование. Культура картофеля. // Обработка, возделывание. Культура почвы».

Это лучшее определение, какое создала советская наука. Как историк, я узнаю все, что в него входит, и это означает, что во второй половине прошлого века подход, отразившийся в этом определении, был правящим в России. И, надо отдать ему должное, подход этот действительно академический, то есть продуманный и учитывающий все проявления определяемого понятия, причем вписанный в мировоззренческую основу, чего явно лишены современные русские определения культуры. Но о них позже.

Что не устраивает меня в подходе наших академиков. Для меня он поставлен с ног на голову, как это было свойственно многим наукам и той поры, и современности. Они не идут исторично, они сначала описывают собственное представление об определяемом предмете. В итоге все становится очень сложно.

Правда, требовать от словаря не определений, а исследования – неоправданно. Поэтому я буду считать, что исторический подход отразился в этом определении, как археологические слои в том самом «археологическом» определении культуры. И первыми идут самые современные. А исходные надо еще добывать.

Что такое слой современных определений? Это то, как современный человек видит явление. Явление сложившееся, сложное, имеющее и скрытые части, которые ему не видны, потому что не удается охватить всю эту махину единым взглядом. И поэтому он исходит из задачи не столько определить понятие, сколько предельно точно описать явление. А точнее, то, что видит, глядя на него.

А что он видит? Быт, производство, общество, и всюду он вынужден признать наличие культуры. Вот это он и описывает странными словами: «Совокупность достижений человеческого общества». Разве «совокупность» и даже «совокупность достижений» может быть определением понятия «культура»?

Сказать: все, что достигнуто обществом, есть культура – не сказать ничего о культуре. Таким образом можно лишь определить место, где искать ее проявления. Но что такое культура?

В сущности, первое определение – марксистское, потому и появились слова о производственной культуре. Но марксизм – сам определенная культура.

И культура мысли, и мировоззрение, то есть способ смотреть на мир и то, что в нем. Марксизм видел культуру так.

За ним идут три определения, принадлежащие другой культуре. Если вы обратите внимания на то, как они подчеркивают «уровень, степень развития» чего-то относительно другого, если вдумаетесь в слово «просвещенность», то поймете, что это проявления того самого «политического естествознания», которое возникает в эпоху Просвещения. Я уже писал об этом и повторю еще раз: это вообще не определения культуры, это определения культурности, как выделенности одной части общества из всего общества по признаку образованности. Определенной образованности, утвержденной модой!

Это та самая «культура», которая в России девятнадцатого века шла в народ земскими врачами и уничтожала этнографические культуры всех тех народов, которые заставала по селам и весям. Если вдуматься, то она только присвоила себе право говорить от лица Науки, а вот на деле была продолжением культуры ее извечного врага – Церкви. И так же безжалостно вырезала проявления собственной культуры у вновь приобщенных к «культуре» народов…

Действительным определением культуры является лишь последнее: «5. Разведение, выращивание какого-либо растения; культивирование». Точнее, это единственная подсказка, где искать понятие культуры. А искать его надо в исходном языке, в котором оно родилось и сложилось.

Полтораста лет назад Даль так определяет культуру:

«Культура (с лат. Cultura), обработка и уход, возделывание, возделка; // образование, умственное и нравственное; говорят даже культивировать, вместо обрабатывать, возделывать, образовать».

Через полвека после него – в 1901-м – А. Чудинов в своем «Справочном словаре» дает самое краткое определение культуры, просто переводя это слово с латыни.

«Культура (лат). Обработка, образование, просвещение, развитие».

Но уже в 1902 году в «Словаре иностранных слов» он расширяет его:

«Культура (лат. Cultura, от colere – заботиться, обрабатывать). Обработка, образование, просвещение, производительность, развитие, совершенствование духовной жизни народа».

Примерно в то же время, в 1912 году, Шульц в гимназическом «Латинско-русском словаре» дает исчерпывающее определение латинского слова cultura:

«Cultura 1) возделывание, обрабатывание, 2) земледелие».

Это главные значения, потому что они были исходными. Именно поэтому они стоят в Латино-русских словарях первыми.

А за ними Шульц помещает с пометкой trop., то есть tropice – переносно:

«3) образование, развитие».

Эта утрата пометки «переносно» последующими словарями на деле оказывается очень важна. Рим говорил о культуре как образовании или просвещении лишь в переносном смысле. Это значение пришло в современность, возможно, во времена Возрождения, когда образованность, особенно литературная, стала модой, заимствованной впоследствии французским Просвещением.

Но исходно культура – это культивирование, то есть изменение природы в соответствии с нуждами человека. Я даже не могу сказать: в соответствии с его представлениями. Скорее всего, представления были столь же вторичны, как и то, во что воплощались изменения. Они были лишь отпечатками, слепками с действительных вещей, возникавших в итоге человеческой деятельности.

В каком именно отношении находятся человеческие представления и создаваемые им вещи, надо исследовать. Вопрос этот очень похож на вопрос о том, что первичней – курица или яйцо. Но бесспорно то, что культуре, в ее современном смысле, предшествовали культуры в смысле этнографическом, историческом и археологическом.

И если мы попытаемся понять, как рождалась культура изначально, то увидим, что она действительно рождается. Ее не существует до появления человека. А затем она развивается, что означает, что в ней постепенно накапливаются те черты, которые кажутся нам бесспорными сейчас. Но их не было, и они возникли.

И что не менее важно: развивалась и усложнялась не только культура, но и само понятие о ней. А это предмет особого исследования, которое стоило бы проделать.

Но пока я ограничусь последним определением культуры из «Современного словаря иностранных слов» 1992 года. В нем теперь будет отчетливо ощущаться это усложнение и наращивание слоев понимания, обретенное человечеством к концу двадцатого века:

«Культура (cultura) – 1) исторически определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности людей, в их взаимоотношениях, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях; различают материальную и духовную культуру; в более узком смысле термин культура относят к сфере духовной жизни людей;

2) уровень, степень развития, достигнутая в какой-либо отрасли знания или деятельности (культура труда, политическая культура, правовая культура, культура речи и т. д.);

3) характеристика определенных исторических эпох (например, культура древнего мира), народов или наций (например, русская культура);

4) степень общественного, умственного и нравственного развития, присущая кому-либо;

5) возделывание, обработка почв, сельхозугодий;

6) разведение, выращивание какого-либо растения, а также само возделываемое, культивируемое растение».

Если проделать над собой КИ-психологический эксперимент и усилием попытаться вытащить из глубин своего сознания то исходное понятие культуры, которое закрепил когда-то латинский язык как возделывание и выращивание каких-то растений, которые дают больший урожай, чем дикие травы вокруг нашего стойбища, а потом попытаться сквозь него поглядеть на современный мир, то вы увидите пугающую картину.

Некто очень большой и сильный, присвоивший себе право определять, куда вести человечество, берет это орудие выведения лучших овощей и прикладывает его к людям, как китайцы прикладывали к их ногам деревянные колодки. И люди начинают расти так, как это нужно Левиафану, правящему нашими жизнями.

Они заполняют искусственные колодки моды и общественных требований телами своего сознания и обретают образы, образуются. И так становятся образованными, просвещенными и даже культурными. Но ведь это всего лишь культивированность!..