Текст книги "Общая культурно-историческая психология"

Малиновский болел функционализмом и усматривал его ростки у всех, кто ему нравился, начиная с Геродота, Монтескье, Гердера и кончая всеми ведущими антропологами и социологами мира. Слыша такой перечень имен, я невольно начинаю подозревать, что Малиновский опять «соврамши», как говорил устами Коровьева Булгаков. Иначе говоря, он опять необоснованно расширил свою теорию на какое-то проявление разума, которое естественно свойственно всем думающим людям.

В предыдущей главе я приводил определение функции, которое Малиновский постарался подогнать под свои нужды. Точнее, сразу два определения в рамках одной выдержки:

«Что же касается функции, для физиолога это, прежде всего, отношение между условиями и состоянием организма до выполнения поведенческого акта, изменениям, происходящим в результате этого акта и ведущим к нормальному состоянию покоя и удовлетворения.

Функцию в этом простейшем и наиболее фундаментальном аспекте человеческого поведения можно определить как удовлетворение органического импульса соответствующим поведенческим актом» (Малиновский, Научная, с. 82–83).

Первое определение: функция – это отношение между чем-то и чем-то.

Второе, подогнанное под нужды антропологического наукотворчества: функция – это удовлетворение органического импульса поведенческим актом.

А что такое функция?

«Современный словарь иностранных слов» дает следующие определения:

«Функция (лат. Functio исполнение) – 1) обязанность, круг деятельности; назначение, роль;

2) математическое – зависимая переменная величина, т. е. величина, изменяющаяся по мере изменения другой величины».

Век назад, то есть как раз в то время, когда Малиновский впитывал свою культуру, Чудинов в «Словаре иностранных слов» дает такие значения, начиная с физиологии:

«Функция (лат. Functio) 1) В физиологии: отправление каким-либо органом ему одному свойственных действий, как, например, дыхание, пищеварение.

2) В математике: величина, зависящая от другой переменной величины».

Удивительное соответствие! Говорящее, даже кричащее соответствие! И кричит оно о том, что в начале своего существования, когда юные физиологи приносили клятвы на крови, что будут делать из физиологии точную науку, они делали ее по образу и подобию математики и физики, заимствуя из них не только понятия, но и сам способ описывать человека. Как еще вытравить из меня душу, как не заменив саму возможность говорить о ней на сухой язык математических символов! И вот части моего тела становятся органами и обретают функции…

Рождается такой способ описывать человека как физико-математическую машину в середине девятнадцатого века. И тот же доктор Даль, конечно, не мог не отразить этот знак прогресса. Только у него порядок слов выдает источник заимствования – физиология еще не стала править умами языковедов, она еще нуждается в оправдании своих построений, поэтому все исходит из математики. Да и органы еще не заменили члены тела:

«Функция (лат. Functio), математ. Обозначенье действий над количествами // Физиолог. Отправленье членами тела своих действий».

Вот так через одно модное словечко можно увидеть действительную археологию или историю культуры.

А латынь, если верить обычным латинско-русским словарям, знала лишь одно значение этого понятия:

Functio – исполнение, совершение (Шульц).

Именно его заимствовали математики, чтобы создать собственное понятие о функции, которая оказывалась знаком, предписывающим одной величине некоторые действия, которые надо над собой произвести, исполнить, если вторая величина изменилась. Иными словами, в своем первом определении: функция – это отношение между чем-то и чем-то, Малиновский, можно сказать, математически точен. И тем выдает источник, из которого попытался заимствовать понятие в культурологию.

Исходно он видит зависимости между определенными состояниями человека и его действиями, и так бы и мог это назвать. Но уж очень сильно искушение превратить культурологию в точную науку, и он подменяет простые и точные слова обычного языка на математические термины, тем самым превращая язык своей науки в простонаучье. Теперь его нельзя больше просто понимать, теперь его надо знать и помнить, а это не для простых людей! Для этого требуется образование и определенная мало-мальская куль– турка…

Но в битве за функционализм, как свой вклад в победу естествознания над человечеством, Малиновский успевает дать определение культуры, которое не должно быть утеряно. Вот его я приведу с удовольствием.

Он дает его в главе с выспренно-математическим названием «Общие аксиомы функционализма». Аксиомы!.. Да и… бог с ними, с его потугами на стерилизацию древа жизни, которое все равно цветет и зеленеет! Вчитаемся в сами так называемые аксиомы. Напомню, это написано в 1939 году.

«А. Культура по своей сути представляет собой инструментальный аппарат, посредством которого человек оказывается в положении, позволяющем ему лучше справляться со специфическими конкретными проблемами, встающими перед ним в ходе его взаимодействия со средой для удовлетворения своих потребностей» (Малиновский, Функциональная, с. 142).

Если это сказать попроще, то культура – это некое непростое орудие, которое нужно человеку, чтобы решать сложные жизненные задачи, в сущности, задачи выживания.

«Б. Она является такой системой участников, видов деятельности и отношений, где каждая часть существует как средство для достижения определенной цели» (Там же).

Опять обуженный сюртучок, не вмещающий в себя всю культуру, но нужный Малиновскому для разговора о той части культуры, которая, так сказать, «функциональна». Тем не менее, ясно, что одной из важнейших частей культуры является ее способность увязывать людей через отношения и виды деятельности ради достижения определенных целей.

И это я хочу подчеркнуть: все, что есть в культуре и что в ней было, создавалось ради определенных целей. В этом и суть того, что Малиновский называет функционализмом. Основа всей культуры – человеческое целеполагание, точнее, целеполагание как свойство нашего разума. Глядя на какую-нибудь древнюю вещь, мы можем не понимать, для чего она использовалась, но даже тогда мы глядим на нее с вопросом о цели, для достижения которой она предназначалась.

Случайных и бесцельных вещей в культуре нет, и прав Радугин – все имеет смысл, который и заключается в целеполагании. И если что-то привлекает наше внимание, но мы не можем понять, что это и зачем оно, мы его теряем, как бы оно ни поразило наше воображение…

«В. Она является целостным образованием, разные элементы которого взаимосвязаны» (Там же).

А это, скорей, обратное определение: не итог наблюдения над действительностью, а исходное установление условий для наблюдения. В сущности, такое явление, как культура, существует только в Древнем Риме, где и рождается для него имя. У всех других народов существуют свои имена для обозначения каких-то близких к нему понятий. У русских это понятие прививается только пару веков назад. Но Малиновский, как этнограф, хочет сказать, что самое явление всеобщее, и независимо от того, признают ли его члены той этнографической культуры, которую мы изучаем, – культура у них все равно есть.

Как что? Безусловно, как та искусственная среда, которую они сами создали, чтобы облегчить свое выживание. Вот о среде бы и стоило говорить. Но пока Малиновский говорит о том, что для этой среды во множестве народных языков были свои имена. Но эти имена созданы на обычном языке, а наука не может существовать без своего тайного языка. Поэтому их надо убрать и заменить на общий «термин», то есть таинственный знак, который сами «носители культуры» уже понимать не будут, зато с помощью которого их можно будет «объективно изучать» со стороны.

И он насаждает искусственное имя «культура». Для того он и дает это полуопределение, которое в действительности звучит так: То, о чем мы будем говорить под именем культуры, должно рассматриваться как целостное образование, разные элементы которого взаимосвязаны. Иными словами, не культура пронизывает все общество, а мы будем называть культурой то Нечто, что пронизывает все общество, всю жизнь людей, увязывая ее в определенные отношения.

Именно отношения интересуют Малиновского. В этом смысле он ведет диалог с Марксизмом, который поминает в своих работах. Он хочет найти орудие не изучения общества, а воздействия на него, как его предшественник Джон Стюарт Милль искал нечто подобное в этике.

Эта предвзятость видна в следующих аксиомах:

«Г. Составляющие культуру виды деятельности, отношения и участники организованы по принципу решения жизненно важных задач в институты – такие как семья, клан, локальная группа, племя и организованные группы для сотрудничества в хозяйственной области, для политической, юридической и образовательной деятельности» (Там же).

Аксиома Д говорит о том же самом «с динамической точки зрения, то есть принимая во внимание типы деятельности». Я опущу ее.

Итак, если девятнадцатый век понимал культуру чуть ли не как искусства и образованность, Малиновский, подводя итоги уже состоявшегося эксперимента по внедрению марксизма в России и стоя на пороге эксперимента по внедрению фашизма, видит в культуре совсем иное. Он отбрасывает всяческое «слабачество» и «интеллигентщину» и прозревает суть, точнее, Силы, действующие за мишурой картин, статуй, вещиц, арий, фраков, страусиных перьев и прочих артефактов…

И силы эти правят миром, выстраивая общественные взаимоотношения, а не творя вещи. Вещи творятся походя, как орудия и средства для решения задач. Есть задача, есть большая общественная задача, началось движение масс, – всякая артефактная мелочевка, то есть искусственно созданные вещи, начнет возникать в руках художников, как грибы после дождя!..

«В любом из своих конкретных проявлений культурный процесс всегда включает в себя людей, находящихся в определенных отношениях друг к другу, а это значит, что они определенным образом организованы, используют артефакты и коммуницируют друг с другом при помощи речи или иных символических средств. Артефакты, организованные группы и символика– три тесно связанные между собой измерения культурного процесса. Какова связь между ними?

Обратившись для начала к материальному аппарату культуры, мы можем сказать, что каждый артефакт является либо инструментом, либо предметом непосредственного использования, то есть принадлежит к классу предметов потребления. В любом случае контекст, в котором предмет встречается, а также его форма обусловлены его использованием. Функция и форма связаны» (Там же, с. 142–143).

Диалектика содержания и формы – основное понятие, точнее, категория Диалектического материализма. Диалектика формы и использования – это не пародия на диамат, но попытка создать что-то равнозначное ему.

Диалектический материализм был очень убедителен, как и весь Марксизм, но проиграл. Проиграл разрушительно и кроваво. И, на мой взгляд, именно из-за своего бездушия.

Диалектика формы и функции тоже звучит очень убедительно. Гораздо убедительнее, чем звучали рассуждения Кавелина о том, как душа проявляет себя, воплощая свои представления в вещи и отношения…

Прежде чем сделать выводы из моего Культурологического отступления, я хочу напомнить слова Кавелина, которые и позволили мне начать исследование предмета Культурно-исторической психологии: есть особая психическая среда и особая психическая жизнь, которая от соприкосновения с внешним миром только возбуждается к своеобразной деятельности.

А теперь, чтобы было понятно, почему я так много занимался Малиновским, я приведу то рассуждение, к которому он пришел в своей последней книге, написанное, кстати, всего за год до его смерти. Вот самое сердце его науки о культуре:

«В совокупности человеческие существа представляют собой вид животного. Они вынуждены выполнять элементарные требования, чтобы выжить, их род продолжился, а здоровье всех и каждого представителя в отдельности поддерживалось в рабочей форме.

Кроме того, всей совокупностью артефактов и своей способностью производить и ценить их человек создает себе вторичную среду обитания» (Малиновский, Научная, с. 44).

Есть внешняя искусственная среда, отличающаяся от природы, в которую человек помещает себя, чтобы облегчить выживание, и есть внутренняя среда, заполненная искусственными образами, которая от соприкосновения с внешним миром возбуждается к деятельности и творит миры, в которых, как пишет Радугин, «люди и жили, и чувствовали иначе…»

Кавелин и Малиновский дополнительны друг другу.

Малиновский естественник, поэтому он движется навстречу Кавелину от биологической природы человеческого тела. И если убрать из его построений слово «человек», заменив на «тела», то он очень точен в рамках «минимального набора требований» к изучению человека:

«Прежде всего, понятно, что удовлетворение органических, базовых, потребностей индивида и человеческого рода в целом определяет минимальный набор требований, налагающий ограничения на всякую культуру. Должны решаться проблемы, возникающие из человеческой потребности питаться, размножаться и соблюдать гигиену.

Они решаются путем создания новой, вторичной, искусственной среды. Эта среда, которая и есть, собственно, не что иное, как культура, должна постоянно воспроизводиться, поддерживаться и регулироваться» (Малиновский, Научная, с. 44).

Не должна она ни воспроизводиться, ни поддерживаться, ни регулироваться. Это у Малиновского от Марксизма и Фашизма, от стремления воздействовать на общество. Она просто воспроизводится, поддерживается и управляется. А еще точнее, внутри этой среды мы обнаруживаем, что кто-то производит действия по воспроизводству, а кто-то пытается культурой управлять. Как ему кажется…

Но и это не важно.

Важно лишь то, что Кавелин и Малиновский описали, что в той среде, которую мы искусственно создаем вокруг себя, есть несколько частей. Можно посчитать, что нижним ее уровнем, ступенью, через которую проходят в своем развитии все люди, является Выживание.

С самого рождения новорожденный человечек решает задачу – как выжить. И это принимается обществом как важнейшая цель своего существования – обеспечить выживание тел.

Но проходит время, и человек вдруг обнаруживает себя взрастившим свое тело до такого состояния, что оно точно может выстоять в битвах выживания. К тому же он осознает, что создал себе условия для обеспеченного выживания тела. И тогда приходит Сократ или Достоевский,…и человек подымает голову от земли. Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне дна…

Некоторых эти ощущения неуместности своего пребывания на Земле посещают и в самом раннем детстве. Но задача выживания вытесняет подобные воспоминания… И остается только ждать своего часа, когда сознание высвободится от забот о хлебе насущном.

И тогда Малиновский становится больше не нужен, тогда приходит время Кавелина. Тогда становится возможен вопрос: а почему народы вымирают, отказываясь размножаться? Почему люди могут идти на смерть, не жалея своих тел? Почему они отказываются от пищи и считают тело греховной плотью, которую надо воспитывать аскезой?..

Вот тогда мы вступаем во второй слой определения культуры, как воплощения образов, рожденных душевной средой, в искусственную среду обитания, созданную человеком не ради Выживания, а ради Лучшего выживания.

А Лучшее выживание – это душевная потребность, позволяющая однажды задать себе вопрос: зачем все это? Зачем я пришел?

Раздел второй
Культурно-психическая среда

Кавелин и Малиновский показали, что душа меняет мир, в котором живет человек. Конечно, мы можем вслед за физиологистами всех мастей говорить, что культура рождается как необходимость учитывать телесные потребности. Это чушь! Просто потому, что у животных этого не происходит, хотя и есть тела и телесные потребности. Животные живут в том мире, который есть. Их следы просто растворяются в нем.

Человек отличается от животных тем, что не хочет жить в природе, для которой рождено его тело. Он вообще не хочет жить жизнью своего тела. Он вынужден ею жить и его учитывать, но не хочет. Он хочет жить жизнью души, в тех условиях, в которых только и может его душа жить.

А она живет в той «психической среде», которую описал Кавелин. Как кажется, эта среда есть всего лишь содержание или наполнение нашего сознания образами. Но если мы задумаемся, то поймем, что это среда обитания души, это те условия, которые обеспечивают ей хоть какую-то возможность существовать в теле и этом мире.

И вот она начинает продлевать и проливать эту среду вовне. Она начинает воплощать образы своего мира в вещи, предприятия, общественные отношения и устройства. И так рождает мир, отличный от природы, зато позволяющей ей не чувствовать той болезненно острой разницы между ее миром и тем, в который она была поселена…

Культура – это продленная в вещество и природу душевная среда. По сути, это то же самое, что и наше сознание, только наполненное вещным содержанием. Поэтому мы живем в своих городах, в своих делах и даже в своих науках, как во сне, часто не понимая, – действительно ли все то, что с нами происходит. Об этом просыпании во время сна за последний век было создано множество художественных произведений. Но люди прозревали, что наш мир – иллюзия, уже в далекой древности.

Однако меня пока интересует только возможность создать действенную науку, использующую эту среду как свой предмет и так приближающую меня к прямому познанию собственной души.

Поэтому я разобью оставшееся исследование на две части: посвящу первую попыткам психологов разобраться в культурной среде и их усилиям познать среду психическую, а затем изложу собственные взгляды на тот же предмет.

В сущности, вся работа психологической науки, даже если сами ее творцы этого не осознают, имеет значение только как описание той психической среды, в которой проявляет себя душа и которую можно назвать культурой. Если мы не в состоянии видеть саму душу предметом своего изучения, то единственной заменой может быть лишь то, через что она проявляется, позволяя себя познать.

Но таких «не слишком осознанных» исследований слишком много. Поэтому я ограничусь в этом разделе теми, кто увидел хотя бы связь психологии с культурой – Вундтом, Школой Выготского и американской культурной психологией. Все это – более или менее удачные попытки описать и исследовать тот самый предмет, который Кавелин назвал «психической средой», а значит, примеры решения одной из задач, поставленных им перед нашей наукой.

Часть первая
Вундт. Понятие души в культуре

Какое неистовое, даже неземное очарование должно таиться в понятии «образование», чтобы двадцатилетние мальчишки, едва проделав над собой эту посвятительную операцию получения образования, сродни обрядам юношеских инициаций первобытных обществ, уже могли ощущать себя имеющими силу и право пойти против тысячелетней культуры собственных предков!

Вспомните клятву на крови, которую приносили Гельмгольц и его друзья – физиологи! В этот миг они – всего лишь недоучки, которые не только не могут быть уверены, что превзошли всю мудрость мира, но и просто не владели физиологией, которую сделали точкой опоры для переворачивания мира. То, что они совсем не знали физиологии – факт, который даже не стоит доказывать. Это очевидно хотя бы потому, что именно они и делали первые шаги в этой науке. До них ее просто не было, а значит, и нечего было знать!..

Это было лишь, условно говоря, «политическое решение», за которым не было никаких знаний, никакой науки, только страстное желание разрушить весь Старый Мир до основанья… Политическое в том смысле, что за ним не было ничего связанного с потребностью в истине, а только одна необоримая, страстная жажда власти над миром.

Вильгельм Вундт (1832–1920) учился у физиолога Иоганнеса Мюллера, затем в 1856 году защитил докторскую диссертацию и попросился ассистентом к Гельмгольцу. Однако Вундт не смог принять Гельмгольца душой. Он знал современную физиологию, уважал ее как способ добиться почетного места в новом обществе, но в душе все же был философом-идеалистом. Кстати, курс идеалистической философии он читал в то время как преподаватель. Поэтому его отношения с естественнонаучной психологией были сложными и неоднозначными.

С одной стороны, именно он создал самое успешное психологическое сообщество девятнадцатого века, собрав огромное число молодых психологов вокруг созданной в 1879 году в Лейпциге экспериментальной психологической лаборатории. Именно это сообщество, отбросив своего основателя, и стало той Научной психологией, что правит теперь в университетах мира. Способствовали его успеху и изданные Вундтом в 1873–74 годах «Принципы физиологической психологии».

Однако эта книга, собрав сообщество, была потом отвергнута психологами в каждом положении, которое утверждал Вундт. В чем дело?

А в очень простой вещи: по названию эта книга о том, как построить психологию на физиологических основах. Это и привлекало молодежь, потому что обещало силу. А в действительности Вундт понимал под этим нечто иное и лишь использовал физиологию, чтобы занять место в обществе.

Томас Лихи раскрывает «механику» успеха Вундтовской школы и провала самого Вундта в «Истории современной психологии»:

«Опора на физиологию определяла стратегию, с помощью которой выпестованная Вундтом область могла обрести свой путь в академический мир. Во– первых, союз с физиологией позволил разработать психологическую методологию. Слово “физиология” во времена Вундта уже начало приобретать современное, связанное с биологией, значение, но сохраняло и другое.

Слова “физиология” и “физика” имеют общий греческий корень, physis, и в XIX столетии это слово часто использовали для того, чтобы просто обозначить экспериментальный подход к предмету исследования.

Экспериментальные методы психологии, например, измерение времени реакции, были заимствованы у физиологов, в связи с чем Вундт называл свое направление физиологической психологией, или, подчеркивая методологическую специфику, экспериментальной психологией» (Лихи, с. 97).

Вундт обманул своих последователей, он обещал привести их через физиологию к ногам царицы наук Физики, а на самом деле лишь пытался с помощью физиологических экспериментов решать задачи, которые поставила еще философия Декарта и Локка. Задачи, связанные с психологией сознания, как его понимали в семнадцатом и восемнадцатом веках…

Научная психология отринула Вундта, и его собственные ученики отказались от учителя. Но и он сам отринул то, что написал в «Физиологической психологии», попросту перерос, называя свои ранние воззрения «грехами юности».

Ушел он в Психологию народов.

Русский историк психологии Михаил Ярошевский однозначно называет эту вторую психологию Вундта культурно-исторической и говорит, что ее начало было заложено еще в те времена, когда Вундт работал у Гельмгольца:

«Строго следуя физико-химическому направлению в физиологии (о чем говорят его учебники по этому предмету), Вундт в то же время намечает для себя новый план работы. Он читает в Гейдельбергском университете курс на тему “Психология с точки зрения естествознания” (1862), а в 1863 году выходят его “Лекции о душе человека и животных”.

В этих лекциях содержалась программа построения двух психологий– экспериментальной и социальной (культурно-исторической). Вся последующая карьера Вундта как психолога представляла собой реализацию этой программы» (Ярошевский, История, с. 221).

Действительно, завершив построение экспериментальной психологии, Вундт на десятилетия уйдет в культурно-историческую, и с 1900-го по 1920-й издаст десять томов исследований. Однако в действительности он начал работать над КИ-психологией гораздо раньше. В сущности, первая работа, посвященная ей, выходит уже в 1886 году. С девятисотого года просто начинается воплощение задуманного.

Еще раз повторю: научное психологическое сообщество полностью не приняло этого отклонения от обещанного пути через физиологию. Но Вундт не обращал на это никакого внимания. Он просто делал и делал ту науку, которая стала его жизненным путем. Работы эти почти не изданы в России. А самая важная из изданных помещена в сборнике, который откроет редкий из психологов – «История религии». К тому же, он умудрился дать ей совсем не психологическое название: «Миф и религия»…

Между тем в ней он проделал важнейшее исследование, которое просто обязано было быть сделано в самом начале любой уважающей себя науки: он дал описание исходного понятия психологии – Души, – как оно жило в народных представлениях. Последовательно разобрал все представления об этом предмете, что, безусловно, позволило ему понимать то, что говорят психологи, когда используют слова человеческого языка для общения в своем бездушном мирке.

Психологи отвергли, быть может, единственного человека на планете, который понимал, что же они сделали предметом своей науки!

Но о том, как Вундт описывает понятие «душа», я расскажу чуть позже. Вначале о том, что он сам понимал под душой и под предметом психологии.