Текст книги "Хаос"

3

Хоть и считал себя Смбат Алимян свободным от предрассудков и суеверий, однако бывали у него предчувствия, которым он как бы нехотя верил. Когда им вдруг овладевала тоска, он знал, что услышит приятную весть. И. наоборот, когда испытывал радостное томление, – понимал, что это предчувствие грозящей неприятности.

В тот день им овладело веселое настроение: он напевал и насвистывал, забыв о своем постоянном горе. Выпил стакан чаю, ласково пожурил мать, зачем она, вечно грустная и мрачная, сидит со сложенными на груди руками, заражая всех своим настроением; спустился в контору. Служащие были уже на местах, а в кабинете дожидались несколько посетителей. Отдав необходимые распоряжения и закончив прием, Смбат обрадовался известию, что цена на нефть повысилась на полкопейки за пуд. Он высчитал, что, если дела и дальше так пойдут, можно будет удвоить число буровых скважин – и три миллиона превратятся в десять, пятнадцать. Он сознавал теперь значение денег больше, чем когда-либо, и ему стало стыдно за «былые ребяческие идеи».

В приподнятом настроении Смбат уже собирался выйти прогуляться, как вдруг вошел Исаак Марутханян, последние три-четыре месяца избегавший бывать у Алимянов.

– Простите, Смбат Маркович, – серьезно и торжественно заговорил неожиданный гость, – у меня к вам очень важное дело.

«Очень важное дело!» – иначе и быть не может. Несомненно, дело «чрезвычайно важное», раз оно вынудило его решиться на этот визит. Марутханян осмотрелся, чтобы убедиться, нет ли третьего лица, и, подойдя к средним дверям, опасливо спросил:

– Можно запереть на ключ?

– Но зачем же?

– Необходимо.

Смбат жестом предложил ему сесть. Сел и сам.

– Знаете что, Смбат Маркович, – начал гость, снимая перчатки, – будьте хладнокровны и приготовьтесь терпеливо выслушать меня.

Но как ни старался он казаться спокойным, в его ровном голосе скрывалась тревога.

– Говорите короче, что вам угодно? – нетерпеливо вы крикнул Смбат.

– Вам известно, что У Исаака Марутханяна слово не расходится с делом. Я явился узнать, когда ваш брат, Микаэл Маркович, думает уплатить мне долг?

– Долг? Вам?

– Да, мне, мои в поте лица нажитые деньги. Достаточно долго я ждал. Положим, мне нечего терять, проценты растут, но когда же, наконец, он уплатит?

– О каком долге речь, не понимаю.

– Не понимаете? – удивился Марутханян так искусно, что трудно было заметить фальшь. – Неужели он вам ничего не говорил? Удивительное дело! У него почти полмиллиона долга, и он скрывает это от родного брата, да еще старшего. Клянусь, Микаэл Маркович счастливейший человек… А вот я, несчастный, почти не сплю, когда задолжаю несколько рублей.

Полмиллиона! Смбат посмотрел в зелено-желтые глаза гостя, улыбавшиеся сквозь очки с безудержным злорадством. Уж не спятил ли зять? Но ни единого признака помешательства; напротив, никогда лицо Марутханяна не казалось Смбату таким коварным.

– Полмиллиона! – повторил Смбат – Знаете, шутить мы не можем, после того дня, как вы…

– Боже упаси, – прервал гость, – я вовсе не шучу. Микаэл Маркович Алимян по частным долговым обязательствам должен мне, Исааку Марутханяну, триста двадцать тысяч рублей. С начислением же процентов это составляет полмиллиона с лишним. Я так и думал: Смбат Маркович не поверит и будет удивляться, тем более, что я у него не в фаворе. Но потрудитесь сегодня вечером пожаловать ко мне на чашку чаю, и я вам покажу долговые обязательства.

– Должно быть, такие же, как и состряпанное вами контрзавещание.

– Смбат Маркович, то было делом вашего брата. Но сегодня вечером вы убедитесь воочию. Приходите с Микаэлом Марковичем, – если он не признает, плюньте мне в лицо. Так ждать вас?

– Довольно, мне некогда ломать комедию!

Смбат поднялся. Марутханян не спеша бросил перчатки и шляпу, достал из бокового кармана пакет и вынул оттуда вчетверо сложенный лист. Развернув, показал его издали Смбату.

– Читайте!

Смбат прочитал, всмотрелся в подпись. По этой бумаге сумма долга составляла тридцать тысяч без процентов. Смбат, поискав, достал у себя в столе старый вексель брата, сличил подпись и невольно произнес:

– Да, как будто рука Микаэла.

– Не как будто, а на самом деле, – подтвердил Марутханян, складывая бумагу и пряча в карман.

– Все же это подделка, – уронил Смбат. – Микаэл вам ничего не должен.

– Ну, если так, тогда пусть суд убедит вас. Хотите знать, каким путем образовались эти долги?

– Рассказывайте, – процедил Смбат, усаживаясь и откидываясь на спинку кресла. – И небылицы иной раз занимательны.

Шесть лет назад Микаэл увлекся красавицей – женой морского офицера. Она опутала его. Микаэл начал делать долги, чтобы не выпустить ее из рук. Обратился к Марутханяну. Какой же «другой дурак» мог доверить ему такие суммы? Красавица обещает бежать с Микаэлом за границу. Марутханян одолжил шурину на дорогу и обеспечил его существование на два года при условии – уплатить долг после смерти Маркоса-аги. Какая низость со стороны сына, не правда ли? Красавица обманывает Микаэла, забирает деньги и… бежит с другим в Финляндию. Это раз… Затем через год появляется на смену другая красавица – жена какого-то комиссионера. Эта тоже порядком повытряхивает карманы «у нашего умника». А умник снова к зятю. Господи, и теперь еще Исаак помнит, как Микаэл молил его и упрашивал, как он плакал. Но после смерти Маркоса-аги Микаэл не оставлял в покое зятя и вместо того, чтобы уплатить старые долги, наделал новых…

– Вот и вся история трехсот двадцати тысяч рублей…

– Довольно! – вскричал Смбат, в волнении подымаясь. – Фантазия ваша необъятна. Все, что вы мне рассказали, высосано из пальца.

– В двух словах: вы намерены вернуть мои деньги или нет?

– Нет!

Марутханян поднялся, саркастически улыбаясь. Он не сумел убедить Смбата, так убедит суд. Эксперты не посмеют не удостоверить подлинность долговых обязательств. Сам Микаэл тоже не откажется от своей подписи, в этом нет сомнений. Но все же ему не хотелось бы доводить дело до суда. Бог весть, что еще может Случиться…

– Потрудитесь сообщить Микаэлу Марковичу по теле фону, чтобы сегодня же вечером он приехал в город. Придете ко мне – хорошо. Нет – ваше дело. До свидания.

Марутханян вышел так же спокойно, как и вошел.

Вечером он сидел у себя в кабинете в зеленом шелковом халате, что-то писал, вычеркивал, высчитывал, подводил итоги, чтобы определить свой вес в торгово-промышленном мире. Ах, как он отстал! Если даже Исаак Марутханян полностью получит от Алимянов все свои «долги», и тогда его состояние составит едва один миллион. Сумма пустяковая в сравнении с тем, что другие наживают на одном фонтане.

Дверь растворилась, и вошла Марта, неся одного ребенка, а другого ведя за руку. Дети были бледны, малокровны, болезненны. Старший, которому шел уже шестой год, все еще не умел как следует ходить и с трудом ковылял за матерью.

– Чего ты опять притащила их сюда? – встретил Исаак жену.

– Привела, чтобы ты поглядел и порадовался. Только что у старшего опять из носа пошла кровь.

– А что же я могу сделать? Вызови врача.

– Врача, да врача… Сам видишь, ничто не помогает!

– Раз не помогает, что же я могу сделать?

– Советуют везти их за границу. Давай съездим в этом году, а?

– Да ты с ума сошла. Как я могу ехать за границу, когда завален делами?

– Дела, да дела! Не понимаю, для кого ты копишь?

– Ха-ха-ха!.. – раздался смех Марутханяна. – Какая ты умная стала, ха-ха-ха! Для кого?.. Для славы, милая моя, для славы!.. Выживут мои дети – пусть все достанется им. Не выживут – божья воля, но деньги, деньги всегда нужны…

Раздался звонок. Вошел Сулян, улыбаясь и щуря глазки.

Марутханян вел через него переговоры с одним нефтепромышленником, собираясь купить у него нефтяные участки.

– Ну, что нового? – спросил он, жестом приглашая гостя сесть.

– Надо спешить. Нашлись еще покупатели.

– Поспешим. Сегодня решается вопрос. Как хорошо, что вы пришли, будете свидетелем в одном деле… Марта, вот это человек – я понимаю: истинно образованный молодой человек! Он постиг дух нашего времени. Спроси, и господин Сулян тебе скажет, почему людей тянет к богатству.

– Неужели мадам отрицает значение богатства?

Младший ребенок захныкал.

– Уведи их, ради бога, не до зурны мне сейчас, – сказал Марутханян. – Постой, дай я его поцелую. Сегодня утром не успел.

Каждое утро, уходя, он целовал детей и этим ограничивалось проявление его родительской нежности. Но пока он обнимал младшего, стараясь успокоить его, жена улыбалась Суляну. Ее глаза выражали явную насмешку над отцовскими ласками Исаака.

Она отняла младшего у мужа, взяла старшего за руку и увела их.

Немного спустя вошли Смбат и Микаэл Алимяны.

Сулян, еще ничего не знавший и не ожидавший встречи с хозяевами, смутился. Марутханян, слегка кивнув, жестом предложил гостям присесть, точь-в-точь так же, как Смбат утром. Пусть намотают на ус, что Марутханян при желании тоже может выказать презрение.

Смбат уже рассказал брату про визит Марутханяна.

Версия о жене морского офицера и жене комиссионера соответствовала действительности, – Микаэл это подтвердил. Но он никогда не брал у зятя денег, тем более такими крупными суммами. Тут какой-то обман.

– Мартирос! – крикнул Марутханян.

Вошел человек с крашеными усами, бритый, в полувосточной, полуевропейской одежде. Это был верный слуга Марутханяна, знавший многое о прошлом своего хозяина.

– Подай господам чаю.

– Сию минуту.

– Покажи мои долговые обязательства! – крикнул не терпеливо Микаэл.

– Не спеши, выпьем сначала по стакану чаю, потом… Присаживайтесь…

Смбат сел; Микаэл продолжал стоять.

– Мои долговые обязательства! – нетерпеливо повторил Микаэл.

– Человек ты божий, даже в государственном банке ждут должники, а я твой родственник, зять.

Он прибавил огня в лампе, полез в карман халата и достал большой ключ. Сулян хотел было уйти, но заинтересовался и решил остаться.

– Он только что пришел, – сказал Марутханян, – я попросил его не уходить. Пусть будет свидетелем, а?

– Пусть остается, – ответил Смбат.

Микаэл с трудом владел собой. В медлительности Марутханяна он видел манеру иезуита изводить человека как можно дольше.

Наконец, хозяин не спеша подошел к железному сундуку, открыл его, достал большой пакет и снова уселся.

– Извольте, братец, читайте и припоминайте ваши долги.

Он вытащил из пакета четыре расписки и по одной передал Смбату. Микаэл прочитал все от начала до конца и внимательно проверил свои подписи. Чем дальше он всматривался в них, тем учащеннее становилось его дыхание и сильнее дрожали ноздри. Он не замечал Мартироса, стоявшего у него за спиной и не сводившего глаз с хозяина: по одному его знаку он готов был задушить Микаэла.

– Подписи эти не поддельные, – невольно проговорил Микаэл.

– Вот видите, – обратился Марутханян к Смбату, принимая от Микаэла последнюю расписку.

Мартирос вышел по знаку хозяина. Микаэл стал ходить по комнате, прижимая руки ко лбу. Отрицать невозможно – на четырех бумагах его подписи. Но когда, каким образом и зачем – эти вопросы мучили его. Он остановился у письменного стола, крепко стиснув зубами большой палец. Смбат и Сулян молча следили за выражением его лица. Откинувшись на спинку кресла, Марутханян перебирал кисточки халата.

– А-а! – воскликнул вдруг Микаэл. – Теперь я начинаю кое-что припоминать…

– Я полагаю, – усмехнулся «заимодавец», – триста тысяч не шутка…

Он медленно встал и спрятал бумаги в сундук, потом подошел к двери, что-то шепнул Марти росу, стоявшему у притолоки, и снова уселся.

– Мошенник! – крикнул Микаэл.

– Потише, сестра услышит, незачем кричать.

– Мошенник! – повторил Микаэл.

– Слышите, господин Сулян? Вот что делается на свете! Деньги давал я, из беды выручал я, и я же – мошенник. Где же после этого правда?

Сулян, уже сообразивший, в чем дело, хитро прищурясь, поглядывал то на Марутханяна, то на Алимянов, не зная, к кому из них выгоднее пристать.

– Слушай, Смбат, как все это случилось, – заговорил Микаэл, – мысли мои проясняются. Я начинаю понемногу вспоминать.

И он начал рассказывать. Понятно, какое впечатление произвело на него отцовское завещание. Оно разбило все его надежды. Микаэл потерял рассудок, точно поддавшись внушению злого духа, он стал вытворять такие дела, на какие в другое время не посмел бы решиться. Повздорив со старшим братом, он обратился за советом к Марутханяну. Вдвоем они состряпали контрзавещание. Смбату он пригрозил судебным процессом. Угрозы не подействовали. Микаэл разъярился пуще. Рассудок у него помутился. А Марутханян все настраивал его против брата. Как раз в это время случилось нечто, вконец нарушившее душевное равновесие Микаэла. Опьяненный страстью, он превращал ночи в дни, дни в ночи. А Марутханян все взвинчивал его, убеждая начать судебное дело против Смбата. Чтобы избавиться от его приставаний, Микаэл, наконец, сказал ему: «Поступай как хочешь, я уполномочиваю тебя». Вот этим-то правом и стал злоупотреблять Марутханян. Он приносил ему для подписи разные бумаги, особенно, когда Микаэл был пьян, и он, Микаэл, по глупости – подписывал их, даже не читая. Он, разумеется, допускал, что Марутханян воспользуется его легкомыслием, но чтобы так бесстыдно, так подло, так нагло, – никогда!

– Вот каким образом я подписывал эти долговые обязательства.

Микаэл обратился к зятю и, скрежеща зубами, прошипел:

– Подлец! И ты думаешь на эти деньги прокормить мою сестру?

– И лечить ее больных детей, – прибавил Марутханян с неизменным хладнокровием. – А почему бы и мне не содержать семью на деньги, нажитые в поте лица? Малый мой, слава богу, тут не дети сидят, чтобы поверить твоим словам. Простое письмо и то прочитывают, прежде, чем подписать. Ты же утверждаешь, что подписал четыре долговых обязательства, не прочитав ни одного. Ха-ха! За мальчишек, что ли, ты принимаешь этих образованных людей. Своими глаза ми ты мог убедиться, что из четырех обязательств три были выданы задолго до смерти Маркоса-аги и лишь одно – после.

– Да, но ты подделал и числа.

– Ха-ха, подделал числа!.. Может быть, ты скажешь еще, что я – не я, что ты – не ты, что его фамилия не Сулян, что Смбат Маркович тебе не брат? Микаэл Маркович, почему бы тебе не признаться, что ты не знал цены деньгам и швырял их направо и налево?

– Швырял, но не твои. Суд установит путем химического анализа, что все бумаги подписаны недавно.

Наивные угрозы вызвали у Суляна сдержанную улыбку.

– Ну что ж, – вздохнул Марутханян, – остается обратиться в суд, нечего переливать из пустого в порожнее.

Его хладнокровие все более и более раздражало Микаэла, но он решил сдерживаться, сознавая, что горячность может повредить делу. И, подавляя самолюбие, принялся уговаривать неумолимого «заимодавца» пощадить его и сознаться в истине.

Сознаться! Ну нет, на это Марутханян никогда не пойдет. Неужели он теперь отступит?

Микаэл обещал уплатить десять, пятнадцать, двадцать процентов, лишь бы Марутханян сказал, что он пошутил, что Микаэл ему ничего не должен. Кредитор иронически улыбался, пожимая плечами.

Микаэл в отчаянии посмотрел на брата, точно спрашивая: долго ли ему еще мучиться? Смбат был мрачнее осенней ночи. Он молчал, глядя в пол.

Микаэл продолжал упрашивать зятя не доводить его до отчаяния. Всем известно, что он был расточителен, но триста двадцать тысяч – нет, таких денег у него никогда не бывало.

– Ладно, я ведь тебя не собираюсь душить, – снизошел «заимодавец», – дам тебе срок, и ты понемногу выплатишь: год, два, ну три – достаточно?

– Исаак! – вымолвил Микаэл, и голос его задрожал.

– Довольно! – крикнул Марутханян. – Родне – дружба, деньгам – счет. Господа, говорите же! Чего молчите?

Сулян все еще не знал, на чью сторону стать. Он ни на йоту не сомневался в искренности Микаэла, но отчего бы ему не помолчать, раз его вмешательство может восстановить против него ту или другую сторону. Разумнее прикинуться простачком и делать вид, будто ничего не понимаешь.

Смбат пытался убедить зятя обдумать хорошенько, что он затевает. Ведь это уголовное дело, за которое могут сослать.

– Ну и пусть ссылают, коли нет правды на земле. Поверьте, я не только не стал бы требовать, а еще кое-что добавил бы от себя, не будь Алимяны миллионерами. Есть у них – и получу свои кровные денежки, как из государственного банка.

– Уж коли на то пошло, – взбесился Микаэл, не желая больше унижаться, – иголки не получишь, чтоб выколоть себе жадные глаза! Ты забываешь, что я не равноправный наследник и останусь таковым, покуда не женюсь. А я вот возьму да и не женюсь, – посмотрим, с кого ты тогда получишь.

Марутханян усмехнулся, закинув ногу на ногу и покручивая пышный ус. Он не беспокоится. Смбат Маркович никогда не допустит, чтобы Микаэла объявили несостоятельным должником, он уплатит – вот что выражала его сатанинская улыбка, ужалившая Микаэла.

– Разбойник! Скольких ты обобрал, скольких лишил куска хлеба!

– О-о, очень и очень многих, даже твоего покойного отца!..

– Прошу ни слова об отце! – возмутился Смбат. – Вор, мошенник, трус! – заревел Микаэл, топая ногами. – Хоть бы ты погорячился, вышел из себя!..

Это было уже слишком. Марутханян вломился в амбицию – ведь присутствует посторонний.

– Я – не скандалист. Я – трус. Хочешь драться, ступай к Григору Абетяну… Он тебе ответит…

Намек был слишком ясен. Это было последней каплей в чаше. Микаэл и без того долго сдерживал себя. Кровь ударила ему в голову. Оскорбления, перенесенные им за последние месяцы, горькие страдания мгновенно, с новой силой вспыхнули в его сердце. Вспыхнул огонь, казавшийся едва тлевшим. Это был уже не Микаэл, подавленный собственной виной, онемевший перед Григором Абетяном. Там его сковывали укоры совести и светлый образ девушки, а тут он не чувствовал за собой никакой вины, и ничто не могло сдержать его.

Мгновенно схватив со стола подсвечник, Микаэл пустил им в человека, олицетворявшего в эту минуту для него вражду всех его недругов. Марутханян не успел крикнуть Мартироса, стоявшего за дверью. Подсвечник, описав кривую, угодил подставкой в лоб хозяину. Брызнувшая кровь заструилась по лицу на дорогой халат. Раненый пытался подняться, но с глухим стоном повалился в кресло.

Вбежал Мартирос и схватил сзади Микаэла. Сулян кинулся к раненому: что за дикость, боже ты мой, вот что значит некультурность, невежество!

Рана оказалась глубокой, кровь не останавливалась.

В дверях показалась Марта. С минуту она оставалась неподвижной, как пригвожденная, но при виде окровавленного супруга вскрикнула и бросилась к нему.

Микаэл, не шевелясь, глядел на эту картину. Мартирос, выпустив его, стал приводить хозяина в чувство. Услышав отчаянный крик сестры, Микаэл вздрогнул, глухо простонал и в бессилии опустился на стул.

Смбат взял его за руку и вывел.

4

Свежий уличный воздух отрезвил Микаэла. От беспредельного раскаяния он искусал себе губы до крови. Поднять руку на человека – подлого и безжалостного, но все же мужа сестры… Да и что это за рыцарство – поднять руку на труса!

В ушах звучали отчаянные вопли и проклятия сестры. И что же толкнуло его на этот шаг? Деньги? Какая низость! Какая глупость! Ведь у него самого нет ни копейки, что же он защищал?

Раскаиваясь, Микаэл, однако, делал вид, что продолжает злиться. Молчание Смбата удваивало его терзания. Микаэл не знал, как оправдаться, – лучше бы Смбат выбранил его, даже избил, как скверного, негодного мальчишку, только бы не молчал.

Микаэл вырвал руку, остановился, прислонил голову к фонарному столбу и обхватил его. Послышалось глухое рыдание. Никогда не чувствовал он себя таким несчастным. Микаэл рад бы обнищать, лишь бы не допустить этой расправы над человеком, беззастенчиво, как истый разбойник, обиравшим его.

– Поди узнай, как рана, – обратился он к Смбату.

– Сперва надо тебя доставить домой. Ты обращаешь на себя внимание прохожих. Возьмем извозчика.

– Оставь меня, иди куда хочешь.

Он направился к набережной. Смбат последовал за ним, почти насильно усадил в экипаж и привез домой. До полуночи Смбат не отходил от него, храня упорное молчание и не подозревая, что оно терзает брата.

– Заговоришь ты или нет? – не вытерпел, наконец, Микаэл.

– О чем говорить? За короткий срок тебя два раза били и один раз ты сам чуть не убил. Неужели только кулак и действует на нас? Неужели мы еще так дики?

Приехал Сулян с известием, что врач нашел рану Марутханяна хоть и серьезной, но не опасной для жизни. Если бы удар пришелся не плоской стороной подставки, раненый вряд ли выжил бы.

Всю ночь Микаэл не мог сомкнуть глаз. Кровь Марутханяна преследовала его, распаляла воображение, как недавняя пощечина Абетяна. Да и в самом деле, чем он не дикарь? А еще удивляется, что кроткое, ангельское создание презирает, ненавидит его.

Чуть свет Микаэл отправился на промысла. Спустя несколько часов приехал туда и Смбат. Рано утром Марта, вся в слезах, явилась к матери и рассказала ей обо всем. Вдова рвала на себе волосы и била себя в грудь, оплакивая нравственное падение семьи.

– Что ты думаешь делать? – спросил Смбат.

– Уплатить. Знаю, я – не наследник,, но надо уплатить.

Смбат диву дался: неужели он согласится быть ограбленным средь бела дня?

– Да!

Смбат глубоко задумался. Микаэл вправе поступать со своими «долговыми» обязательствами как хочет – уплатить, отклонить или же передать дело в суд, но ни в коем случае не следует выходить из отцовской воли.

– Если хочешь платить, должен жениться.

– На это я не пойду.

– Почему?

– Просто так, не могу жениться.

– Понимаю, ты любишь девушку, которая не отвечает тебе взаимностью.

– Уж, конечно, поймешь, коли знаешь, что она любит тебя.

– Микаэл!

– Не хитри и не испытывай меня. Да, нравственно ты выше меня.

– Я не давал ей ни малейшего повода любить меня и ненавидеть тебя.

– Верю.

Микаэл присел к столу и охватил голову.

– Хочешь, я поговорю с ней? – спросил Смбат.

– Вероятно, для поднятия моего морального престижа в ее глазах? Спасибо. Знаю, что ты великодушен, но я в подаянии не нуждаюсь. Распространяться об этом не хочу. Люблю или нет – дело мое, а жениться не могу. Заложи меня, нарушь отцовское завещание, пусть я буду тебе слугой, но уплати эти деньги.

– Я ни на йоту не отступлю от завещания.

– Почему же только в отношении меня? А ты сам разве имеешь право не исполнять волю отца?

– Микаэл!..

– Обижаться нечего, ведь ты все еще не развелся с женой…

– У меня дети, которых я люблю.

– И которые являются твоими наследниками, опять таки вопреки завещанию.

– Никогда!

– По закону – да, но окольным путем ты их все же сделаешь наследниками.

– Микаэл, у тебя еще нет оснований так говорить.

– Еще нет, но, вероятно, будут. Прости, я бы не сказал так, будь ты прежним Смбатом. За последнее время ты вошел во вкус денег. Я не так уж слеп. Довольно, уплати мои долги, если хочешь быть со мною в мире.

И, схватив шляпу, Микаэл поспешно вышел. Смбат погрузился в раздумье. Он не мог объяснить настойчивое желание брата уплатить по подложным обязательствам. Уж не боится ли он, что на суде может вскрыться какая-нибудь грязная тайна!..

Положение становилось критическим. Смбат не имел права изъять полмиллиона из отцовского наследства. А если бы даже и имел – легко ли лишиться такой огромной суммы? Да, Микаэл прав, он теперь знает цену деньгам. Более того, он начал любить их. Любить настолько, что сознает невозможность выбросить полмиллиона из шести-семимиллионного состояния… И зачем выбрасывать? Какая глупость!

Смбат попытался уговорить Марутханяна отказаться от несправедливых притязаний, однако «заимодавец» был неумолим: он не дурак, чтобы «дать себя ограбить среди бела дня». Марутханян наличными ссудил Микаэла Алимяна, и тот наличными должен с ним рассчитаться. Прежде, может быть, он и согласился бы кое-что скостить с основного «долга», но теперь, после дикой выходки Микаэла, он взыщет с него даже проценты на проценты.

Смбат грозил, что приложит все старания и докажет подложность долговых обязательств: он пригласит из Петербурга лучшего адвоката, истратит полмиллиона. Однако запугать Марутханяна подобными угрозами было нелегко. Он сам решил пригласить столичного юриста. Всем известно, что Микаэл расточителен, бросает деньги на ветер. Известно также, что Маркос-ага был скуп, – как же мог Микаэл тратить подобные суммы, если бы его не ссужал сердобольный родственник»?

Терпение Смбата иссякло. Он заявил, что уплатит деньги, но в то же время убедит общество, что заимодавец – мошенник; посмотрим, каково-то ему придется тогда. Но более ребяческой угрозы не было и быть не могло для заимодавца. Он громко рассмеялся. Только бы стать Марутханяну обладателем кругленького миллиона и пускай говорят о нем, что хотят и сколько хотят. Общество! Ха-ха-ха!.. Интересно знать, кто из этих Сулянов, Срафион Гаспарычей, Гуламянов, Аракелянов не согнет тогда спины перед ним? Он великолепно знает людей: одной рукой набивай им карманы, другой – бей по головам, и будут улыбаться. Вот что значит для него, Исаака Марутханяна, общество! Да, наконец, разве мало в городе заведомых мошенников, контрабандистов, злостных банкротов, бывших воров-приказчиков, пользующихся почетом и уважением? Марутханян ведь не ворует, он только требует свои «кровные» деньги.

– Ошибаетесь, – возразил Смбат, – в обществе есть и честные люди.

– Ну и пусть. Подружатся потом и они со мной. Взять хотя бы вас. Человек вы честный, не правда ли? Если вы не – любите, деньги, так почему же прилипли к отцовским миллионам? Не вы ли говорили когда-то на основании каких-то экономических законов, что Маркос-ага пользуется плодами чужого труда? А вот теперь эти миллионы вам не кажутся беззаконными. Вы думаете, я вас осуждаю? Боже упаси, я не дурак. Друг мой, на свете две породы воров: честная и нечестная. Вор из честной породы сам крадет, нечестный же пожирает краденное другими. Говорю я об этом между прочим, – не обижайтесь. Хочу только сказать, что честный купец, в истинном значении этого слова, – такая же редкость, как и неворующий повар.

Смбат видел, что, Марутханян не только не умерил своих аппетитов, но все более и более наглел. Оставался единственный выход: передать дело в суд. Допустим, что там решат в пользу Марутханяна. Микаэл будет объявлен «несостоятельным должником», как неправомочный наследник Маркоса Алимяна, – с кого же тогда Марутханян получит полмиллиона? С Смбата? Не даст он – и баста! Но это вконец опорочит и без того подорванную репутацию Микаэла, – можно ли так сурово обойтись с родным братом?

Смбат приказал составить подробную опись имущества Алимянов. Выяснилось, что полностью долги можно уплатить только при условии заклада недвижимостей. Но завещание Маркоса-аги запрещает продавать или _ закладывать недвижимость. Можно расплачиваться с «заимодавцем» по частям в течение нескольких лет. Уплатить? Ни за что! Смбат не может и не желает стать жертвой явного мошенничества. Над ним будут издеваться, если обнаружится обман…

И он стал убеждать Микаэла, что единственный выход из положения – суд.

Микаэл еще раз твердо заявил, что решил уплатить долг. Пусть его доля наследства достанется племянникам, пусть он обнищает: довольно он пользовался отцовским богатством, теперь Микаэл хочет жить собственным трудом.

– Твое упорство, – заметил Смбат, – невольно склоняет к мысли, что ты и впрямь задолжал Марутханяну.

– Думай, как хочешь, пусть все так думают, но знай, Смбат, не только богатство, но и жизнь осточертела мне. Положи конец этому гнусному делу!

Микаэл не лицемерил. Жизнь поистине стала для него тяжелым бременем, которое он едва влачил. Прошлое все еще преследовало его не только печальными воспоминаниями, но и живыми связями. Микаэл не знал покоя от товарищей, не терявших надежды вернуть его в свой круг. В этом отношении усердствовали юрист Пейкарян, князь Ниасамидзе и в особенности Папаша.

– Погоди, – остановил однажды Микаэла почтенный холостяк на промысловом шоссе, выходя из экипажа. – Эй, молодчик, гм… с ума, что ли, спятил?.. Гм… что за отшельничество… гм… что…

И он тут же сообщил, что собирается надолго за границу.

– К черту… гм… пошли все к черту… гм… Давай-ка вместе… гм… махнем в Париж…

– Нет, Папаша, не могу. Счастливого пути…

Теперь Микаэл с Щушаник встречался довольно часто, но всегда при Антонине Ивановне и в ее квартире. Он заглядывал сюда обычно когда девушка бывала у Антонины Ивановны. Они здоровались холодно и учтиво, этим и ограничивались. Микаэл проходил в детскую и возился с детьми, а Шушаник продолжала заниматься с Антониной Ивановной.

Однажды Антонина Ивановна рассказала Микаэлу, что отец Шушаник стал почти невменяемым. Его терзает мания преследования, он страшится огня. Едва проснется, начинает вопить и плакать, неустанно повторяя, что Давид собирается бросить его в огонь. Антонина Ивановна советовала перевезти больного в город, но паралитик и слышать об этом не хотел.

Шушаник перестала посещать Антонину Ивановну: теперь Антонина Ивановна сама раза два в день навещала девушку, ободряя и утешая ее. Еще неделю назад у нее в сердце закралось подозрение относительно Смбата и Шушаник. Сейчас об этом не могло быть и речи. Ах, эта девушка до того скромна и стыдлива, что никогда не решится питать какое-либо дерзкое чувство к женатому человеку. Отчего бы не допустить, что причина ее грусти – Микаэл? На что только не способен молодой человек с подобным прошлым, и какая скромная девушка ограждена, по нашим временам, от обольщения? Наконец, одиночество, пустынное место…

Иногда Антонина Ивановна пыталась проникнуть в тайну Шушаник, но напрасно: во всем, что касалось ее переживаний, девушка была так скрытна, что порою вызывала невольное раздражение Антонины Ивановны.

Библиотека-читальня уже была открыта. Антонина Ивановна дожидалась теперь разрешения на открытие вечерних курсов. Осуществлению ее начинаний очень мешало отсутствие Шушаник. Одна лишь Шушаник умела обращаться с рабочими, без нее число посетителей читальни заметно сократилось. Антонине Ивановне казалось, что сама она еще не нашла верного тона в обращении с рабочими, и причину этого объясняла по-своему: она-де руководствуется рассудком, а Шушаник – сердцем. Эта девушка заботилась о больных и раненых, как сестра милосердия, обшивала рабочих, писала и читала неграмотным не только из сочувствия, а как близкий, родной человек. Ей и в голову не приходило видеть в этом что-то значительное. Делает то, что подсказывает ей сердце, – просто, непринужденно, как будто для родителей, для дяди и тети. Между тем у Антонины Ивановны во всем – система, последовательность, зрелая, развитая мысль. Но нет, этого мало, надо, чтобы в работе проявлялось больше чувства, чем рассудочности, больше желания, чем силы воли. Кроме того, не нужно вечно проверять себя – делаешь ли полезное дело, или занята толчением воды в ступе.